Глава 21
ГРАНИ МИРА
И человек тоже был ужасно диким.
И навсегда ему остаться диким, если бы не женщина.
«О роли женщин в становлении цивилизации». Трактат, признанный вольнодумным и запрещенный к распространению как подрывающий устои общества
Прежде Тисса видела ашшарцев лишь на картинках. И капитан был сразу и похож, и не похож на те картинки. Невысокий и смуглый до черноты, с длинной бородой, заплетенной в три толстые косы, он глядел на Тиссу с явным интересом. И ей хотелось спрятаться за тана, который и затеял этот ужин.
Когда он сказал, что в порту стоит корабль его старого доброго знакомого, человека в высшей степени интересного, которого он пригласил на ужин, Тисса подумала, что увидит кого-то, похожего на дедушку. Солидного, степенного господина…
А тут ашшарец.
— Бесконечно рада встрече с вами, — сказала Тисса, когда к ней вернулся дар речи.
Ашшарец щелкнул языком и улыбнулся.
А зубы у него позолоченные!
И вообще золота на капитане столько, что удивительно, как он не падает под тяжестью. На руках браслеты до самых локтей поднимаются — широкие и тонкие, украшенные камнями и причудливой резьбой. С колокольчиками и подвесками. В левом ухе — три серьги, а в правом — целых пять. И в носу тоже посверкивает крупный камень.
Золотые цепи на груди лежат сплошным панцирем, сминая драгоценные шелка.
За спиной ашшарца прячется чернокожий мальчик.
— Ай, хорошая женщина, Шихар. Сама белая. Волосы белые. Только тощая очень. Женщина толстой быть должна. Чтоб на ней лежалось мягко.
Зачем на ней лежать? Тисса мысленно прикинула, что если тан на нее ляжет, то, скорее всего, раздавит. Или он что-то другое имел в виду?
— Полегче, Аль-Хайрам. А ты его не слушай. — И тан сделал то, чего в приличном обществе не делают: обнял Тиссу. Ей сразу стало спокойней, хотя в черных глазах ашшарца мелькнуло что-то насмешливое. — Он шутит.
— Шучу, юная леди. — Аль-Хайрам склонился, коснувшись раскрытыми ладонями лба. — Я в мыслях не имел вас задеть. Но, напротив, я бесконечно рад, что мой старый друг решил обзавестись семьей. У нас говорят, что мужчина без семьи подобен ветру над пустыней. Ни сила, ни слабость его никому не нужны.
Определенно Тисса должна была сказать что-то в ответ, но обычные любезности, вычитанные из «Ста советов о том, как достойно принять гостей», никак не подходили к случаю. А от себя Тисса говорить боялась — у нее одни глупости в голове.
— Болтать он может долго. У самого три жены…
— Ай, взял бы и четвертую, — сказал Аль-Хайрам, глядя в упор. — У кого другого… да, у другого точно забрал бы. А может, и заберу? Все в Ашшаре станут говорить про Аль-Хайрама, который у Шихара жену украл… много славы будет.
— Посмертной.
Кажется, их сиятельство всерьез разозлились. А Тисса опять себя виноватой чувствует. Особенно оттого, что глаза ашшарца совсем не на лицо смотрят… и ведь она сама в этом платье сомневалась, все казалось, что вырез слишком уж смелый.
— Не злись, Шихар. Я тебе приятное сделать хотел. Зачем жена, которую никто украсть не хочет? Я гость в твоем доме.
— Ты гость в моем доме, — отозвался тан и, отпустив Тиссу, поклонился точь-в-точь, как ашшарец. — И прошу разделить со мной хлеб и вино.
— Ай, погоди. Какой гость без подарка?
Аль-Хайрам щелкнул пальцами, и мальчишка вышел вперед. Согнувшись пополам, он протянул Тиссе шкатулку. Широкая и длинная, высотой она была с ладонь. Умелый резчик покрыл бока ее удивительными узорами, а в крышку вставил крупный алый камень.
Тисса не была уверена, что имеет право принять этот подарок. Но мальчик стоял. Ашшарец смотрел с откровенной уже насмешкой, и тан, вздохнув, сказал:
— Бери. Это тебе.
Шкатулка оказалась довольно-таки тяжелой. И что в ней? Любопытство проявлять неуместно. Леди к лицу сдержанность.
— Благодарю вас от всего сердца. — Тисса надеялась, что этих слов будет достаточно.
— Там книга, юная леди. На моей родине такие книги дарят невестам.
Тан произнес что-то на языке, которого Тисса не поняла, но явно он не спасибо говорил. Кажется, тан снова злился. И тогда почему разрешил принять подарок? И не лучше было бы отказаться?
Но дедушка говорил, что ашшарцы очень обидчивые и мстительные.
— Ай, Шихар, вот поэтому ваши женщины мужчин боятся. Красивые, но холодные, как рыбы…
Тисса теплая. Она тайком руку потрогала. Определенно теплая.
— Так что вместе почитаете.
Он подмигнул Тиссе и рассмеялся, громко и не обидно. И Тисса почти совсем успокоилась. До тех пор, пока не обнаружилось, что тан решил устроить ужин по ашшарскому обычаю. И стола в комнате не было, зато имелся ковер из гладкого шелка, расчерченный квадратами, а в каждом квадрате стояло серебряное блюдо. И есть полагалось руками… а сидеть на подушках. Тан и вовсе лег, голову Тиссе на колени пристроив.
— Собственник, — сказал Аль-Хайрам и снова рассмеялся.
Он вообще смеялся легко и много, ничуть не боясь проявлять излишнюю веселость.
— Кто бы говорил. Ашшарцы женщин в… доме запирают. Строят специальный, где только женщины и живут. И дети еще. Мужчинам, кроме мужа, туда хода нет. А если случается женщине выйти из этого дома, то она должна надеть особую одежду и лицо закрыть.
— Только близким родичам и друзьям можно жену показать. — Аль-Хайрам зачерпнул из тарелки что-то бело-красное и, скатав шарик, отправил в рот. — Бывает, правда, что друзей после такого становится меньше… не вози жену в Ашшар. Украдут.
Он сам стал рассказывать про Ашшар. Про пустыню, где песок белый и тонкий, как снег. Днем он раскаляется, а ночью замерзает. В нем прячутся змеи и скорпионы, а также песчаные блохи, чей укус вызывает бешенство. Человек теряет разум и видит вокруг чудовищ, которых пытается сокрушить… и если человека привязать и держать три по три дня, то он вернется в разум. Но беда в том, что укушенные обретают невиданную силу. Их проще убить, чем связать.
Аль-Хайрам знает, о чем говорит. Его тоже кусала блоха, он был молодым и неопытным, а Шихар — молодым и сильным. Он остановил Аль-Хайрама. А тан возразил, что остановила лопата, ему же только и надо было, что держать покрепче. И смеялись уже оба.
Даже мальчишка, устроившийся за спиной ашшарца, и тот улыбался. Он был очень тихим и незаметным. И наверное, так надо… все тут знают, как надо, кроме Тиссы.
Она же, как ни старалась, не могла не смотреть на золотые зубы ашшарца, тем более что передние и камушками украшены были.
Как только держатся?
И главное, зачем? Разве удобно есть такими зубами?
Но если Аль-Хайрам и испытывал неудобство, то виду не показывал. Он все говорил и говорил. Про то, что должен Шихару за тот случай жизнь. И потом еще одну, потому что когда Аль-Хайрам крал первую жену, то нукеры прежнего ее мужа — нехороший человек, жестокий и старый, зачем такому красивая жена? — схватили Аль-Хайрама. И быть бы ему мертвым, когда б…
— Ешь. — Тану все-таки надоело лежать, и он сел, скрестив ноги.
…а Шихар — это такой зверь, который в горах водится. Большой зверь. Хитрый. Шкура у него белая, а глаза синие, как камень фируза. И многие хотели бы шкуру добыть, но зверь верткий и зубы большие. Когти так и вовсе — каждый с кинжал.
Тан поставил на колено блюдо с длинными хлебцами и десятком крохотных, едва ли больше наперстка, мисочек. Тан разломил хлебец пополам — внутри он оказался полым — зачерпнул из одной мисочки, затем из другой и протянул Тиссе.
— Не руками, — сказал он.
А как? О нет! Чтобы Тисса еще раз согласилась на его предложение… на любое его предложение…
— Не упрямься, ребенок. Так принято.
И что Тиссе оставалось делать? Было вкусно. Хлеб хрустящий, солоноватый, а начинка и сладкая, и кислая тоже. И еще немного фруктовая… а тан протягивал вторую половину. Острую.
— Запей. Вот умница.
Чашки были без ручек и какие-то округлые, гладкие, как галька, а главное, что Тиссе опять же пришлось пить не самой.
Тану определенно нравится выставлять ее в глупом виде.
— Я же обещал, что буду тебя кормить. — И смотрит еще прямо в глаза. Были бы одни, Тисса нашлась бы, что ему сказать. Но не при госте же…
А тот словно и не видел ничего предосудительного, продолжая говорить.
…о Красных островах, что выросли на берегах вулканов. Там делают вино из морских ягод, которое на вид как деготь, но, однажды попробовав, уже не сможешь пить другие вина. Поэтому Аль-Хайрам пробовать отказался. Он ведь разумный человек.
…о земле Кшитай, где земли заливают водой, потому что только в воде растет орех, которым кормятся все. Он кислый, но очень сытный, и одного зерна хватает, чтобы человек неделю не хотел есть. Но Аль-Хайрам думает, что это глупо. Еда ведь приносит удовольствие, а разве разумный человек будет отказываться от удовольствий?
…о стране Мунд, известной своими шелками. Ткани делают из коконов особой бабочки, и нить изначально столь тонка, что лишь очень нежные пальцы способны ее распутать. Поэтому шелковниц в раннем детстве ослепляют и лишают слуха. Так их руки обретают удивительную чувствительность…
— А вы почему не едите? — шепотом спросила Тисса.
Вот и надо было ей любопытничать?
— Самому не принято. А ты не кормишь.
Смеется? Тогда почему Аль-Хайрам сам ест… или потому, что он гость? И без жены. А у тана Тисса есть. И получается, что она поступает неправильно.
Ашшарец это видит.
И потому будет над таном смеяться. Или, что еще хуже, уважать перестанет.
— Если вы хотите…
— Хочу.
Не следовало и надеяться, что тан ответит отказом. Он отставил блюдо и взял другое, по виду ничем не отличающееся от первого.
— Там женская еда, — пояснил он. — Она не такая острая. Держишь?
Блюдо было тяжелым, но в то же время удобным. И дальше как? Разломить пополам… а внутрь? Выбор огромен и непонятен. Что-то красное, по виду похоже на мясо. И зеленое. И еще желтое, комковатое. Тан определенно не собирается помогать. Наблюдает с явным интересом.
Ладно, в конце концов, не Тиссе это есть.
Красное и белое неплохо сочетаются по цвету. Или лучше желтое?
А если три и сразу?
Останавливать ее не собирались. И пережевывал тан тщательно, с задумчивым видом, только из глаз почему-то слезы текли.
— На, — Аль-Хайрам протянул Тиссе пиалу. — Пусть запьет, а то…
Выпил одним глотком, и пришлось доливать еще. Раза четыре.
— И как? — заботливо поинтересовался Аль-Хайрам.
А тан только рукой махнул, похоже, говорить он пока не мог. Тисса несколько опасалась того момента, когда дар речи все-таки к нему вернется.
Но она же не специально!
— Женская любовь что огонь. — Ашшарец подал другой кувшин, с длинным узким горлышком, которое ко всему изгибалось, словно шея цапли. Тисса чудом умудрилась наполнить чашку, не разлив ни капли. — Слабый огонь не согреет. А с сильным не каждый справится.
В кувшине, судя по запаху, было вино. И пил его тан маленькими глоточками.
Аль-Хайрам же, разом забыв о происшествии, продолжил рассказ.
…об островах, которые кочуют по морю, а следом за ними плывут и нарвалы, и гигантские черепахи. Из их панцирей островитяне строят дома…
…о землях, которые видят солнце лишь несколько дней в году, а прочее время там царят тьма и холод. Но в холоде растет удивительный сизый мох. За него хаотцы готовы платить алмазами по весу…
…о чудовищах, что обитают в морских глубинах… о ловцах, которые строят огромные корабли, настоящие плавучие города, а не корабли, и выходят в море бить чудовищ, потому что поклялись истребить всех…
Тисса слушала краем уха, ей было страшно за тана. А если она его отравила? Нечаянно, но…
— Все хорошо. Не волнуйся, — сказал он каким-то осипшим голосом. И поднос убрал. Вероятно, есть ему расхотелось.
Первая партия листовок была отпечатана. И Плешка не без гордости взирал на дело рук своих. Конечно, содержимое желтых бумажек ему не нравилось. Ну вот уродился Плешка таким непонятливым, сколько уж лет прожито, а все в толк взять не может, чем это одним людям интересна жизнь других людей. И ладно бы просто смотрели, так нет же, влезть норовят с советами предобрыми…
…такие вот добрые когда-то присоветовали Марийке на ферму запродаться, раз уж все равно залетела. И кормят там, и поят, и сухо… Кто знал, что груз по дороге скинут?
Свои ж потом и рассказали. Не про Марийку, конечно, кто там знал, как ее зовут. Баба и баба… много таких, неприкаянных в мире, никто убытку и не заметит. Нет, не то чтобы Плешка так уж душой к шестнадцатилетней шлюшке, по соседству обретавшейся, прикипел, что жизни без нее не мыслил, скорее уж злость брала на дуру, которой вздумалось с судьбой в кости играть.
И на тех умных, подсказавших выход.
Вот бывает же, что есть человек, а потом раз вдруг и нету…
Неправильные это мысли. И Плешка старательно гнал их, заставляя себя гордиться проделанной работой. А что, оттиски вышли хорошие. Текст аккуратненький, буковка к буковке. Краска легла ровно, даром что такой трактаты печатать, а не пасквили…
— Молодец, — сказал тот самый наемник, который и принес заказ. Он отзывался на кличку Шрам, хотя шрамов на лице или руках не имел.
Нехороший человек. Мутный. Говорит много, да два слово через одно — вранье, какого поискать. И ведь складно выходит… герой войны… еще той, прошлой, о которой в городе вспоминать не принято было. Послушать его, так кровь за лордов лил, едва всю не вылил, когда другие — тут Шрам поглядывал на Плешку хитровато, с намеком — в городских стенах отсиживались. А теперь, стало быть, ненужный стал. На обочине жизни… выражался Шрам по-благородному, красиво.
Только Плешка к его-то годам меж людей потерся, наловчился за лицами хари видеть. Если Шрам за что и воевал, то за собственную выгоду. Небось куражился по лесам, пока хвост не прищемило, потом в наемнички подался, да только и там ныне прежней вольницы нету. Вот ему и тесно…
— Деньги? — С такими, как этот, Плешка предпочитал говорить о деле и только о деле.
Почудилось — ударит. Но нет, на стол плюхнулся кошель.
— Сегодня заберем.
— И куда?
— А тебе-то что за дело?
— Ну… — Любопытство в подобных делах и вправду проявлять не пристало, Плешке вдруг почудилось, что знает Шрам. И про старого лорда, и про собственные Плешкины надежды раз и навсегда развязаться с этакой жизнью, и про страх, от которого кисти ломит не хуже, чем на дыбе. — Если тебя повяжут, то моей голове на плахе быть.
Он надеялся, что причина покажется достаточно веской.
— Ничего. Тебе за риск платят.
Не поверили…
— Людям раздадим… людям надо просвещаться. — Шрам захохотал и, вытащив из-за пазухи свиток, кинул на стол. — Вот тебе. Надо сделать двадцать тысяч… для начала.
Плешка развернул свиток.
— Читай-читай. Думай. Смотри. Лучше с нами быть, чем с этими…
Нет, конечно, Шрам сказал это просто так, без двойного умысла, иначе бы не золотом — сталью рассчитались за услугу. И Плешка вернулся к свитку, озаглавленному «Слово о правах и свободах человека».
…Люди рождаются свободными и равными в правах…
Это не походило на все то, что он печатал прежде.
…Народ является источником любой власти. И никто не вправе требовать себе власти над самим народом…
— Нравится? — поинтересовался Шрам.
Нет. Слишком опасно, потому как этим словам легко поверить, но Плешка опасался и думать о том, к чему приведет подобная вера.
…Закон есть выражение воли народа, и каждый имеет право участвовать в его создании. Закон един для всех, и все люди, вне зависимости от сословия или достатка, равны перед ним.
— Сколько времени тебе понадобится?
— Много. Двадцать тысяч — это… Надо шрифты чинить и… оттиски тоже… машины вот… они могут целый день, но надо… — Плешка понял, что ему не уйти от ответа. Сказал первое, что в голову пришло: — Месяц…
— Ну… месяц нас вполне устроит. — Шрам поднял руки. — Работай, мастер. И будет тебе счастье.
Рожденные равными, люди занимают посты и публичные должности сообразно собственным добродетелям и способностям. Всякий же, кто выступает против воли народа, является его врагом. И только уничтожив врага, народ обретет истинную свободу…
Тем же вечером Плешка выйдет из полузаброшеного рыбацкого домика, где человек случайный, не знающий о глубоких подвалах, не найдет ничего, помимо паутины и крыс. Он направится в столь же неприметный бордель и передаст копию свитка мальчишке вместе с запиской.
Ответ придет под утро: Плешке надлежит продолжить работу.
Синие плащи будут готовы принять и груз и тех, кто за ним явится.
Вот только опоздают.
Тому, кто говорил о свободе, хватит и половины от заказа.
Аль-Хайрам ушел, сказав напоследок:
— Смотри, ревностью и ее и себя обжечь недолго.
— Я не…
Ложь. И Аль-Хайрам отвечает смехом. Ашшарцы вообще готовы смеяться по любому поводу, и раньше эта их привычка казалась Урфину забавной, как и многие другие.
Встреча с самого начала была ошибкой. С первого взгляда, который Аль-Хайрам на девочку бросил. Оценивающего. Внимательного. Такого, который отметил и волосы, убранные под сетку, и тонкую шею с голубоватой нитью вены. Крохотное приоткрытое ушко и нежный изгиб плеча. Тень под ключицей. И мягкий абрис груди. Ткань платья показалась вдруг вызывающе тонкой. А еще вырез… неосторожное движение, и платье опустится чуть ниже, приоткрывая белое плечико.
Аль-Хайрам не отказывал себе в удовольствии смотреть.
И говорил, говорил… Урфин знал, чем эти рассказы заканчиваются, но девочку свою он отдавать не намерен. Именно так. Его. И отдавать не намерен.
Эта мысль, разделенная надвое, но цельная своей сутью, успокоила.
И Аль-Хайрам, несмотря на веселье, все понял верно.
— Я… — после ухода гостя Тисса поникла, — все сделала не так, да?
— Ты все сделала так.
Она больше не сжимается в комок от прикосновения. И позволяет себя обнять, выдыхая с явным облегчением. Ей было страшно оступиться, нарушить очередное нерушимое правило, которые пришлось нарушать, потому что ашшарские правила местным не соответствуют.
Тоже следовало бы подумать.
— Дедушка говорил, что ашшарцы очень обидчивые. И мстительные.
— Это для чужаков.
Аль-Хайрам давно уже среди тех немногих людей, которых Урфин готов считать почти своими. Но не настолько своими, чтобы повторять нынешний не самый удачный опыт.
— Есть люди, с которыми мне приходится вести дела.
Она не стала возражать против возвращения к столу. И послушно опустилась на подушки.
— И когда я принимаю их согласно обычаям их страны, то проявляю уважение. Это ценят. Ложись. Боишься?
— Нет.
— Ты можешь уйти. Если хочешь.
И наверное, для обоих будет лучше, если она уйдет. Вот только упрямства в ней ничуть не меньше, чем любопытства.
— Нет, — отвечает Тисса. — Чем я вас накормила?
Взгляд внимательный, изучающий. И читается в нем, что Урфин сам виноват, что в принципе верно.
— Перцем. Трех сортов.
Он это надолго запомнит. Даже свежие шрамы от такого угощения болеть перестали.
— Все хорошо. — Она не прячется от прикосновения, но пытается взглядом следить за пальцами, которые описывают полукруг по щеке, касаются уха — серег девочка не носит. Не хочет? Или у нее нет?
Конечно, откуда у нее серьги…
По жилке на шее, прислушиваясь к пульсу, который учащается.
— Ашшарцы считают, что чем острее еда, тем крепче любовь. Так что ты сказала ему, что очень сильно меня любишь… мне было приятно.
Когда отдышался.
Кожа на шее очень мягкая, прозрачная почти.
— Вам было приятно есть перец? — Какое недоверие в глазах. Но ни тени страха, и если так, то можно позволить себе чуть больше. Главное, не слишком много.
— Мне было приятно, что он думает, что ты меня любишь. Там это важно. Ашшарец не украдет женщину, если не уверен, что она сможет его полюбить.
Ткань мягкая, шелковистая. И первое прикосновение к груди — очень острожное — остается незамеченным.
— А как он узнает, что…
Тисса задерживает дыхание. Но закрыться или убежать не пробует. И страха в глазах по-прежнему нет. А Урфин ощущает и тонкую шерсть, и батист нижней рубашки, которой точно и нет, и горячую кожу, что, кажется, отвечает на прикосновения.
И вот какого он творит?
— Просто. Она или любит другого, или полюбит ашшарца. Мне остановиться?
— Не… знаю.
— Тебе плохо?
— Нет.
Отвратительная честность, которая дает слишком много свободы.
— А так? — Накрыв грудь ладонью, он поглаживает большим пальцем сосок, контуры которого постепенно прорисовываются под тканью. Ответа нет, и Урфин решается. Наклонившись, обнимает губами, сдавливает легонько. И судорожный выдох — лучший ответ.
Ее грудь легко отзывается на ласку.
И пора бы прекратить, но стоит ли? В конечном счете если девочка не против, то… она не понимает, что с ней происходит. Доверяет. Будет подло воспользоваться этим доверием.
Ее кожа сладкая на вкус. Особенно та бледная, которая на горле.
И Тисса запрокидывает голову, позволяя горло целовать. Хорошая девочка…
— Не испугалась? — Урфин губами касается губ.
— Я взрослая.
К сожалению, больше, чем он себе представлял. Два года… ну да, Урфин не знает, насколько его еще хватит, но не на два года точно.
— А целоваться не умеешь.
Обижается. Серьезная какая. И смешная. Смотрит с упреком, ладошками в грудь уперлась, но не то чтобы отталкивает, скорее не знает, куда ей руки деть.
— То, что вы делали… это так принято?
— Скорее возможно. Тебе не понравилось?
Дергает головой. Значит, скорее понравилось, чем нет, но признаваться в таком стыдно. И переубедить пока не выйдет. А вот лежать с ней в обнимку — не самая лучшая идея.
Лезет в голову… всякое.
— И потом… тоже так будет?
— По-разному будет.
Ответ слишком обтекаемый, и Тисса ждет объяснений. Как-то оно прежде проще было. Урфин точно знал, чего хотел, равно как и женщины, с которыми случалось встречаться.
Никогда у него еще не требовали объяснить, что происходит.
— Боюсь, в первый раз я причиню тебе боль. — Как вообще на подобные темы разговаривать принято? Или Изольду попросить, чтобы просветила? Мысль была трусливой, но весьма заманчивой. Или…
…кажется, Урфин нашел выход.
И надо будет поблагодарить Аль-Хайрама за подарок, который в первую минуту показался вызывающе наглым и даже оскорбительным. Все-таки ашшарцы — мудрый народ.
Особенно это на расстоянии ощущается.
— В той книге, которую тебе подарили…
…хмурится и губу закусывает.
О да, два года — это Урфин крепко себя переоценил. Но ведь все казалось правильным. Логичным. И куда ушла логика?
— Мне не следовало принимать?
— Боюсь, от подарков отказываться не принято. Ашшарцы… отличаются, как ты сама видела. Они такие же люди, но с другой культурой. И в этой культуре многие вещи, которые у нас считают запретными, как раз естественны. Не только у них… люди вообще очень разные.
— Вы много где были.
К сожалению, не там, где должен был бы. Перед миром сложно устоять. Цепь сняли, и вот он, во всем великолепии. Десятки стран. Сотни путей, каждый из которых давным-давно проложен в голове. И как было устоять перед искушением?
А еще обида эта детская…
Если бы Кайя попросил остаться… но он лишь сказал, чтобы Урфин не лез на рожон. Но эти мысли точно не к месту и не к разговору.
И Тисса ждет.
— Та книга о том, что происходит между женщиной и мужчиной. Она на ашшарском, полагаю, но помнится, картинки были весьма подробные.
И есть опасение, что эта книга полетит в камин. Или в Урфина.
Юным девам, воспитанным под гнетом морали, не подсовывают подобное чтение. Остается надежда на врожденное любопытство, которого у девочки явно избыток.
— Вы хотите, чтобы я…
Ну уж нет, приказывать Урфин точно не станет.
— Я хочу сказать, что если тебе интересно, то загляни. Или не заглядывай. Или загляни и закрой, если сочтешь, что тебя это каким-то образом оскорбляет.
Кивок, но какой-то неуверенный.
— Только читай тогда, когда одна будешь. Твоя сестра еще мала. А компаньонка, боюсь, не поймет.
Она и вправду милая женщина, которая порывалась сопровождать Тиссу. И хорошего ее воспитания хватит еще на полчаса ожидания… за полчаса многое успеть можно.
Урфин не без сожаления разжал руки. Пришло весьма отчетливое понимание того, что в следующий раз он не сможет остановиться.
— И еще, Тисса… — Стоило отпустить, и она сразу вспомнила о приличиях. Покраснела, побледнела, платье принялась оправлять, как будто опасаясь, что на нем останутся свидетельства его прикосновений. — Я знаю, что ты не собираешься идти на бал. И догадываюсь о причине. Это несерьезно.
Для нее как раз серьезно.
— Держи.
Протянутый сверток решилась взять не сразу, небось гадала, насколько допустимо принимать и этот подарок. Бестолковый ребенок, слишком взрослый, чтобы и вправду как к ребенку относиться.
— Ты пойдешь на этот растреклятый бал. — Урфин помог развернуть бумагу. — Даже если мне придется за руку тебя вести. Но я надеюсь, что не придется. Никогда и никому не показывай слабость.
— Это же…
Кружево. Не белое, скорее цвета сливок, с характерным тусклым золотым отсветом.
— Отдай это своему… портному. Пусть что-нибудь придумает.
— Вы знаете, сколько это стоит?
Много. Хайерское кружево. Ручное плетение на шелковых нитях. Урфину довелось видеть, как его делают. Медленно. Месяц работы и в результате — кусок размером с детскую ладошку. Но и на этот товар, слишком редкий, чтобы предлагать многим, имелся покупатель. Вот только Аль-Хайрем без сожаления отказал ему.
— Я… не могу. Это слишком… дорого.
— Подарки не возвращают.
Вздох. Ну вот, сделал приятное. Теперь думает, чем она ему обязана.
— Вставай. — Урфин протянул руку. — Тебе пора отдыхать. И выбрось из головы всякие глупости. Считай, это я хочу похвастать.
— Чем?
— Тобой.
Определенно это не самая лучшая идея.
