Глава 15
ОБСТОЯТЕЛЬСТВА
Сходила замуж… ничего такого.
Утренние размышления
Тисса проснулась рано, но лежала, притворяясь спящей, потому что не представляла, как должна вести себя приличная девушка в подобной ситуации. Впрочем, вряд ли девушка, очутившаяся в чужой постели и, более того, странным образом не испытывавшая стыда по этому поводу, могла и дальше считать себя приличной.
Следовало бы смириться уже.
Пучина порока разверзлась до свадьбы и — о ужас! — выглядела не столь страшной, как ее описывали, а в чем-то даже интересной. Хотя, наверное, Тисса еще не всецело осознала глубину своего падения.
А их сиятельство спали.
Дышали во сне ровно. Размеренно. И Тиссе нравилось слушать это дыхание. А еще кожа у него — он не удосужился надеть сорочку — была приятно теплой и мягкой.
Тисса убрала бы руку, если бы не боялась разбудить.
Сон у таких людей чуткий очень.
И она просто лежала, раздумывая надо всем и сразу…
…почему-то дом вспомнился. Лето. Залив. И белый мелкий песок. Следы на нем стираются ветром или волной, а иногда исчезают сами по себе. Песок всегда горячий. Разве по такому можно ходить в башмаках? И шерстяные чулки — как мама не поймет, что летом слишком жарко, чтобы быть леди? — отправляются на траву.
Вода у берега прозрачная. Видны камушки и мелкие рыбешки, которые сперва прячутся, но если стоять на месте, то подплывают к самым ногам и тычутся в пальцы. Щекотно.
Хорошо.
…мама снова сердится и выговаривает скрипучим злым голосом, что Тиссе следует повзрослеть. Она уже не ребенок…
…а тан называет ее именно так и, кажется, сам верит в то, о чем говорит.
…Тисса взрослая и должна понять, что она — леди. А леди имеют долг перед своим родом и родом будущего супруга, которого отец скоро найдет. Еще год или два, ведь Тиссе уже тринадцать…
…шестнадцать. Но этого никто не заметил, как не заметили в прошлом году, что ей исполнилось пятнадцать.
…четырнадцать. Птичье гнездо на старой яблоне. Тисса лезет выше и выше, пробираясь сквозь бело-розовое кружево цветов. Ей просто интересно, вылупились птенцы или нет. Она замечательно умеет лазить по деревьям. Надо только выбрать ветку попрочней. Уцепиться и подтянуться… а гнездо пустое.
Старое.
Внутри — осклизлый пух и черный жук с длинными жвалами. Тисса боится жуков. И пятится назад. Вниз. С ветки на ветку. И домой… платье все грязное. Мама будет ругать: ведь Тисса обещала ей, что забудет про всякие глупости и займется вышивкой. Чтобы отца обрадовать.
Он скоро вернется.
Тисса сдержала слово. Почти. Ведь один раз уйти — не считается. Просто очень тяжело все время сидеть, а еще нитки путаются постоянно…
…больше ей не больно вспоминать.
…мама болеет. У нее разбилось сердце, и Тисса хотела бы склеить его. Она сбегала бы в деревню за самым лучшим клеем, который варят из рыбьих голов и зеленых водорослей, но этот клей соберет фарфор. А сердце куда тоньше фарфора.
Мама пишет письма. Много. Но на них нет ответа. А маме с каждым днем хуже.
Каждый день Тисса сама надевает неудобное платье. И чулки. И волосы зачесывает так, чтобы ни один волосок не выбивался из косы. Она приходит в мамину комнату и садится у окна с вышивкой.
— Ты стала совсем взрослой. — Мама говорит это и почему-то плачет. Наверное, Тисса опять что-то не так сделала.
…она всегда все делает не так. И вчера тоже. Но если бы тан объяснил, чего он хочет, Тисса постаралась бы исправиться.
…человек в черной куртке приходит на закате. У него и волосы черные. И лицо смуглое, некрасивое. Он разговаривает с матерью долго, а Тисса стоит под дверью, чувствуя, что от этого разговора все переменится. Человек в черной куртке дает им попрощаться.
— О вас позаботятся, — шепчет мама, обнимая и ее и Долэг. — Обещайте, что будете вести себя хорошо. Подобающим образом.
Тисса обещает. Она не хочет уезжать с человеком в черной куртке, но мама непреклонна.
Так будет лучше.
Она, поднявшись с постели, укладывает вещи, которых немного. Выезжать приходится на рассвете. Дорога длинная, а человек в черной куртке не разговаривает с ними. Он вообще точно не замечает их, и к лучшему, потому что Тисса боится его.
И города. И замка.
И женщины с худым строгим лицом. Она окидывает Тиссу неприязненным взглядом и говорит:
— Леди, вы отвратительно грязны. Не представляю, как можно было настолько себя запустить. Взгляните на ваши руки. На ваши волосы. На вашу одежду. Я неприятно поражена, что особа столь взрослая не в состоянии следить за собой.
— Простите.
В этот момент Тисса понимает, что это место никогда не будет ее домом. Она сбежать хотела, но… куда? И мама права — Тисса давно уже взрослая.
Вот только тан продолжает называть ее ребенком. И ей совсем не хочется возражать.
…о смерти мамы сообщает леди Льялл. И Тисса плачет, хотя плакать нельзя: леди должны сдерживать эмоции. Тем более что плакать нет причин. О Тиссе заботятся, и слезы — это проявление неблагодарности. Ей следует взять себя в руки, забыть все, что было прежде, и учиться жить по-новому.
Она старается.
А тан все-таки проснулся, и Тисса испугалась, что сейчас придется говорить, а она не знает, о чем принято говорить утром с мужчиной, и будет выглядеть полной дурой.
Уж лучше выглядеть спящей дурочкой.
Тан поверил. Он встал и еще долго ходил по комнате и даже смотрел — Тисса ощущала его взгляд и мысленно умоляла уйти куда-нибудь. У него же столько всяких дел имеется!
А Тисса как-нибудь сама здесь…
И он ушел.
Выбравшись из постели, Тисса убедилась, что выглядит она преотвратительно — впрочем, как еще может выглядеть человек по пробуждении? — а платье безнадежно испорчено, не говоря уже об остатках репутации Тиссы. Весь замок наверняка знает, где она провела ночь.
Этого не простят.
Вот как ей теперь быть?
Для начала — умыться. Найти иголку с нитками. Зашить платье…
Сбежать до возвращения их сиятельства.
Не получилось: Тиссе запрещено уходить. Тиссе следует принять ванну, которая уже наполнена, и позавтракать. А дальше, глядишь, тан вернется. Хорошо бы до наступления темноты.
— Он тебя не обидит, — сказал Гавин, вручая пушистое полотенце размером с простыню.
Он — возможно. И даже в его отсутствие Тиссе было спокойно, о плохом не думалось.
А ванна была большой… огромной даже. Не ванна — настоящее озеро с каменными гладкими берегами. Тисса легла и попыталась дотянуться ногой до противоположного края. Почти получилось. Дома ванну построили уже на памяти Тиссы. Мама настояла. А дед ворчал, что траты неразумны, кому надо, тот в бане помоется. Мама возражала — мыться в ванной удобнее. Только воду все равно грели на кухне и носили в ведрах.
Тут же прямо из крана… и настолько горячая, насколько захочешь.
А на полочке, которая вытянулась вдоль ванны, стояли флаконы, флакончики, склянки и глиняные кувшинчики, еще что-то, совершенно не мужского вида. Неужели тан всем этим пользуется? Тисса хихикнула, представив, как их сиятельство натирают лицо «составом, способствующим обретению кожей изысканной белизны». Или волосы подкрашивают… нет, как-то это не увязывалось с его характером.
Любопытство одержало победу над совестью.
В первом флаконе обнаружилось мыло, цветочное, но без резкого запаха. А вот содержимое глиняного горшка с плотной крышкой имело весьма характерный вид и запах. Папа такую мазь использовал, чтобы рубцы размягчить. Дегтярная мазь — от кожного воспаления… спиртовой настой родиолы — для скорейшего заживления мелких ран. Дальше смотреть стало неудобно, и Тисса, сняв флакон с мылом, нырнула в воду.
С головой.
Она не собиралась, просто, когда садилась, не рассчитала, что ванна эта настолько скользкая. Хорошо, что затылком не приложилась. Но вот коса намокла, и, значит, придется мыть, сушить, расчесывать… леди Льялл вечно ворчала, что Тисса не желает поступить, как поступают нормальные девушки — остричься накоротко и носить парики. И порой начинало казаться, что леди Льялл права.
Тисса уже выбралась из ванны и, согнувшись под краном, выполаскивала из волос остатки мыла, которое, как назло, не желало выполаскиваться, но только пенилось и щипало глаза, когда раздался очень вежливый стук.
Тисса знала, что она неуклюжая. Еще узнала, что нервная ко всему. А пол — мокрый, сама же воду расплескала. Кран — твердый. И не надо было резко распрямляться — от боли потемнело в глазах. Ноги же вдруг потеряли опору, и от падения Тиссу удержали лишь чьи-то руки.
— Спокойно. Это всего лишь я.
Слова тана Тиссу ничуть не успокоили, наоборот даже…
— Стоишь?
Стоит. Зажмурившись. Мыло глаза ест. Затылок болит. И волосы мокрые во рту.
— Вы… — Тисса выплюнула волосы, но глаза не открыла. — Вы не должны были сюда заходить!
— Вообще-то я одежду принес. И ушел бы.
На плечи легло что-то мягкое, большое. Полотенце? Похоже, главное, его много, хватит, чтобы завернуться и глаза вытереть.
— Больно? Стой смирно. — Тан заставил наклонить голову. Затылок он ощупывал аккуратно, и Тисса терпела, хотя в принципе боль почти уже прошла. А вот шишка наверняка осталась.
— Ничего. Жить будешь.
Это Тисса и без него поняла.
За краткое время общения с таном она четко поняла: от стыда умирают сугубо в балладах.
Он вышел и вернулся с табуретом, который поставил у ванны, и велел:
— Садись.
— Зачем?
— Волосы тебе дополоскать надо же.
— Я… я сама.
Как будто его можно остановить. Тиссу усадили на табурет, заставили наклониться — в полотенце она вцепилась, моля лишь о том, чтобы все это поскорей закончилось. Сама виновата. Нечего было совать нос в его вещи…
— Ты меня купала, так что возвращаю долг.
— Я… не купала.
Ему тогда согреться надо было! И все. А Тиссе уже жарко. И стыдно до невозможности.
Он же не спешил. Зачем-то вымыл волосы еще раз. Не доверяет Тиссе? Потом смазал их чем-то, что выполаскивал очень долго и тщательно. Сам же вытер, осторожно завернул в полотенце и только после этого Тиссу отпустил.
— Жива? — поинтересовался тан. Он смотрел с улыбкой, но без насмешки, и Тисса кивнула: жива. — Вот и хорошо. Пожалуй, нам следует серьезно поговорить. Но для начала ты оденешься. Только, умоляю, медленно и без попыток себя покалечить. Хорошо? Вот и умница.
Тан принес свежее белье, и чулки, и сорочку, и платье, и даже туфельки к платью. Лучше не думать о том, где он это все взял и что подумала леди Изольда. Тисса одевалась медленно, во-первых, было бы смешно вновь поскользнуться и расшибить лоб. Во-вторых, предстоящий разговор ее пугал. Но отсиживаться вечность не получилось бы. Тисса подозревала, что, если она слишком уж задержится с одеванием, их сиятельство появятся, дабы оказать посильную помощь.
А ведь на них уже и злиться не получалось.
Ее ждали стол, накрытый к завтраку, и тан, уже к завтраку приступивший. Никакого воспитания…
— Извини, я голоден был. Садись.
Тисса села.
— Ешь.
— Я… мне…
— Не хочется? — Он отложил вилку и нож и, сцепив руки в замок, подпер подбородок. — Ребенок, если ты не начнешь есть нормально, я буду трижды в день тебя кормить. С ложечки.
Представив процесс, Тисса замотала головой.
— Вот и договорились. Ешь. Теперь о том, что было ночью… в общем, я не очень умею говорить о такого рода вещах, но ясность внести следует.
О нет! Тисса не желает ясности, а желает забыть обо всем… ну почти обо всем… или хотя бы помнить так, чтобы не краснеть при этом.
— В том, что происходит, нет ничего дурного. Я могу жениться на тебе хоть сейчас, хотя это было бы не совсем ко времени.
— Тогда не надо. Если не ко времени.
Тисса как-нибудь переживет. Скандалы, они ведь только сразу неприятные, а потом что-нибудь другое случается и все забывают. Про Тиссу тоже забудут… если вести себя тихо и правильно.
Она умеет вести себя тихо и правильно.
— Я хочу, чтобы ты поняла: я не отступлюсь от своего слова. Поэтому не надо волноваться о том, что я поведу себя недостойно.
Тисса и не думала ни о чем подобном.
— Теперь дальше. Ты представляешь, откуда берутся дети?
— Д-да…
Леди Льялл рассказывала. Вкратце.
— И откуда же?
Он нарочно Тиссу мучит? Девушки не говорят о подобном с мужчинами! Они вообще о подобном не говорят.
— Муж разделяет с женой ложе. Долг жены покориться желанию мужа.
— Ясно.
Что именно ему стало ясно, Тисса не поняла, но тан определенно утратил аппетит, а также желание сидеть на месте. Он встал и обошел стол, очутившись за спиной Тиссы.
А у нее волосы мокрые! Хвост к спине прилип. Она вытирала-вытирала, но они все равно мокрые… и вообще неспокойно Тиссе, когда тан за спиной стоит.
— Ложе мы разделили, но уверяю, детей пока не будет. Для этого нужно чуть-чуть больше…
Тан коснулся шеи и прочертил линию от плеча до уха…
— Это нормально и естественно, когда мужчина испытывает влечение к женщине. Или наоборот. Тогда ему… или ей хочется прикасаться к объекту своего влечения.
— Вы… — Говорить, когда его пальцы нежно гладят ухо, совершенно невозможно. — Испытываете ко мне… влечение?
— Именно. Но мне не хотелось бы, чтобы ты всего лишь подчинялась моему желанию. Это неправильно. Я бы сказал, в чем-то унизительно.
— И что мне делать?
— Слушать себя. Если что-то покажется тебе… неприятным. Или ты поймешь, что не готова принимать какие-то мои действия, тебе следует сказать об этом. Я остановлюсь. Во всяком случае, честно попробую.
Сейчас он разговаривал с Тиссой как со взрослой. И ждал взрослого ответа.
— Мне… не неприятно.
Тисса не знала, насколько ответ этот был взрослым, во всяком случае он был честным. Тан же, наклонившись, поймал мочку уха губами.
— Поощрять меня тоже не следует.
Чем хороши семейные ужины, так это возможностью лицезреть семью в полном составе. И кажется, я уже действительно считаю всех этих людей семьей.
Мой задумчивый супруг разглядывает содержимое тарелки. Кормак изрядно испортил ему настроение, но Кайя пока не готов говорить, а я не тороплю.
Дядюшка Магнус прекрасен в новом наряде оранжевого цвета с алым позументом.
Неестественно жизнерадостный Урфин. И Тисса, отчаянно избегающая смотреть мне в глаза.
Семья, определенно, престранная, но какая уж есть.
…Иза…
Кайя иногда зовет просто для того, чтобы я откликнулась, словно опасается, что эта связь между нами вдруг исчезнет. И сам знает о невозможности подобного, но все равно зовет. А я откликаюсь. Мы — две горы, между которыми заблудилось эхо.
Я пытаюсь нарисовать ему картинку. Он улыбается, но улыбка усталая.
Ему бы отдохнуть нормально, но ведь не дадут же.
…у меня к тебе просьба.
…все что угодно.
…неосмотрительное обещание, сердце мое. Вдруг она будет непристойна?
…было бы интересно. Но боюсь, Кайя, нет в мире более порядочного существа, чем ты.
И откуда такой тоскливый вздох?
…что случилось?
…кажется, я догадался, зачем блок. Ограничение. Я не могу нарушить закон.
…какой?
…подозреваю, что любой, официально принятый. Я пока не проверил…
…не смей!
Если правда то, что Кайя говорил про чертов танк, то эта проверка может закончиться летальным исходом. Как-то не готова я к тому, чтобы пустить мужа на эксперименты.
…не волнуйся. Вряд ли все будет действительно столь уж печально. Скорее всего, я просто не смогу. Возможно, испытаю некоторое… неудобство.
…боль?
…если стану упорствовать. Но я должен знать.
И как он собирается проверять? Пробежаться ночью по клумбе? Или пойти с Урфином на дело, пирожки воровать? Окна дворцовые бить?
Какие глупые мысли в голову лезут.
Это от волнения.
…я могу и ошибаться. Но если это действительно ограничитель, то довольно сложный. Я ведь не догадывался о его существовании, хотя иногда… случались ситуации, когда я пытался действовать своей волей. Но если проанализировать их, то принятые мной решения напрямую не противоречили букве закона.
…то есть поводок длинный?
…скорее узда. Как у лошади. Только я сам свой всадник. Мне надо будет поговорить обо всем этом с дядей и Урфином. Ты не могла бы занять девушку? Она милая, но я пока не готов обсуждать при ней свои проблемы.
Вот тебе и неприличная просьба. Но Кайя прав: его история — слишком личное дело.
…конечно. Тем паче, что я все равно хочу с ней поговорить, и… я про ее день рождения забыла. Представляешь? Мне теперь стыдно очень. Я помнила. И подарок приготовила, а потом как-то оно все завертелось… буду извиняться. Это же надо настолько безголовой стать!
Мне действительно стыдно, хотя все и вправду случайно получилось. Но я даже не знаю, принято ли здесь вообще дни рождения праздновать.
…не думаю, что на тебя сильно обидятся. Урфин мог бы и напомнить.
Ох, не думаю, что он в курсе.
И значит, теоретически обиженных будет минимум двое.
Кайя качает головой: мол, глупости я думаю. Наверняка так и есть: глупости. Но умности совершенно не думаются, потому что слишком много всего… нехорошего.
Не стоит портить семейный ужин такими вещами.
— Ласточка моя, а ты уже подумала, каким будет зимний бал? — Дядюшка Магнус ковыряется вилкой в зубах, но без особого энтузиазма, скорее уж по привычке, чем из желания поддержать образ. А вот взгляды на Урфина бросает весьма выразительные. Кажется, этим двоим будет что сказать друг другу. — А то слышал я, будто бы к нему уже и готовиться начали… дай, думаю, спрошу, а то вдруг ты не в курсе.
Я не в курсе. Я вообще понятия не имею, что это за бал такой.
— Вот… удачно, выходит, спросил.
— А… мне обязательно?
У меня тут на руках комитет благотворительный, который так толком и не заработал, лечебницы открытие, счетные книги недосчитанные и еще фермы рабские… какой бал?
— Боюсь, что обязательно. — Магнус откладывает вилку. — Я понимаю, ласточка, что тебе не с руки им заниматься. Цветочки. Птички. Ленточки. Тебе другого охота, но зимний бал особый. Его еще Невестиной Ярмаркой называют.
Кажется, начинаю понимать.
Но до чего же нашей светлости неохота…
— И когда?
— Через месяц.
О нет! Значит, завтра мне предстоит заняться приглашениями? А потом и вправду лентами-цветами, размещением гостей? Меню… салфетками, кольцами для салфеток, посудой, столовым серебром…
За что?!
…приглашения рассылать не надо. В эту ночь всякий, кто имеет титул и не связан обязательствами… или связан, но еще не состоит в браке, является нашим гостем. Тебе помогут, Иза. Но Магнус прав: ты должна заняться балом. Прежде его устраивали дамы из Благотворительного комитета.
А я думала, что хуже быть не может!
…но сейчас у замка появилась хозяйка. Это должны увидеть.
— Не волнуйся, ласточка моя. Распорядители знают, как и что делать. Это не свадьба, бал проводится ежегодно. Ты лишь скажи, каким желала бы видеть замок.
— А каким он был? В прошлом году?
Молчание…
— Я… — Кайя потер мочку уха, — как-то не обратил внимания. Но вроде бы цветы были розовыми. И еще бантики. Точно были бантики.
Урфин кивнул. Магнус руками развел: мол, что ты хочешь от мужчин? Хорошо, если вообще заметили, что бал этот имел место.
— В прошлом году был Сад невинности. Зал украшали розами пятнадцати сортов… всех оттенков белого. Белый — цвет невинности. — Тисса говорила все тише и тише, пока совсем не замолчала.
Что ж, тема для беседы у нас имеется. У мальчиков тоже. Это расставание будет недолгим, но мне жуть до чего не хочется выпускать мужа из виду.
…я буду рядом.
Говорю просто так.
…я знаю.
Поднимаюсь и протягиваю Тиссе руку. А Урфин тотчас подбирается.
— Иза…
— Мы просто побеседуем. О Садах невинности…
Урфин краснеет? Пытается во всяком случае. Кажется, меня неправильно поняли, но настроение внезапно улучшается. Все-таки чудесная у меня семья.
В маленькой гостиной уже подали чай.
Комната-табакерка: обитые тканью стены и панели розового дерева. Обилие лепнины — завитки, виньетки, медальоны. Высоченные вазы с павлиньими перьями. Изящная, почти игрушечная мебель. Засилье фарфоровых безделушек.
И стеклянный шар с водяной лилией.
Тисса присаживается на краешек кресла, глядя исключительно на лилию. От меня ждут моралей? Нет уж, нашей светлости надоело. И вообще, у нее жених имеется, вот он пусть и воспитывает. Представив процесс, я с трудом сдержала смешок.
Заговорила первой все-таки Тисса:
— Мне очень жаль, что вчера я… ушла без предупреждения.
Вздох.
— Магнус предупредил.
— …и все бросила.
— А у тебя был выбор? — Я разливаю чай по фарфоровым чашечкам, которыми только в куклы играть. Кажется, поняла, чем мне не нравится эта комната — она не для людей, для игрушек. И я сама начинаю ощущать себя этакой куколкой.
— Их сиятельство были… настойчивы.
Ей идет улыбка. И кажется, вчерашний день был прожит не зря.
— Тисса, — протягиваю ей чашку, — я не собираюсь тебя ругать или упрекать в чем-то. Сейчас за тебя отвечает Урфин, и я понимаю, что ты должна ему подчиняться.
А их сиятельство не всегда предугадывают последствия собственных поступков.
— Но если вдруг случится, что он тебя обидит… случайно. Или ты почувствуешь, что что-то идет не совсем так. Или понадобится совет… да что угодно. Я всегда буду рада тебе помочь.
Проникновенно получилось, но вот поняли ли меня?
— Спасибо.
Всегда пожалуйста. Тисса пьет чай маленькими глотками. И нельзя не признать, что она, в отличие от нашей светлости, в обстановку вписывается.
Шкатулка лежала на каминной полке между двумя фарфоровыми дамами, которые перемигивались друг с другом, заслоняя личики веерами. Фигурки были расписаны с удивительной тщательностью, и дамы казались живыми.
— С днем рождения тебя. — Я протянула шкатулку, надеясь, что подарок ей понравится. Нет, Тисса в любом случае будет очень благодарна, но хотелось бы, чтобы подарок ей действительно понравился. — Извини, что с опозданием.
— Это… мне?
— Тебе.
Кажется, ей давно не дарили подарков. Тисса принимает шкатулку очень бережно. И не сразу решается открыть. Я не мешаю. Я помню, какое это удовольствие — угадывать, что лежит внутри коробки. Сразу столько вариантов, один другого безумней. Угадать получается через раз.
— Я правда не знаю, принято ли у вас праздновать дни рождения.
— Только если в семье…
А семьей Тисса пока меня не считает. Да и не только меня, но надеюсь, со временем все изменится.
В шкатулке — гребни удивительной красоты. Белая кость. Лунный камень. Серебро. Резьба. Чеканка. И каждая вещь — произведение искусства. Кажется, их не только для расчесывания волос используют.
— Я… очень вам благодарна. — Она все-таки решается посмотреть на меня. И взгляд долгий, выжидающий, но Тисса решается: — И… я бы хотела спросить… я не могу понять, чего он от меня ждет! Он сказал, что не хочет, чтобы я только подчинялась. Что его это оскорбит. А как тогда мне себя вести? И что делать? Чего он хочет?
Глобальный женский вопрос, на который до сих пор нет внятного ответа.
— А чего ты сама хочешь?
