Глава 20

— По-простому не выйдет, — постановляет Азамат, в третий раз сажая обратно звездолет. — Видимо, Старейшина слишком переживает, даже несмотря на твое успокоительное.

Я тяжело вздыхаю. Мы уже битый час пытаемся взлететь из ахмадхотского космопорта, провожающие нервничают, на Земле ждут, а мы как отрываемся — так сразу крен, все что может выдает ошибки, а что не может просто не работает.

— Ну что, под общий наркоз? — кривлюсь я, покачивая на коленке унылого Алэка, которого уболтало фальстартами.

Азамат поджимает губы.

— Нам долго лететь. Ему плохо не станет, если все время под наркозом держать?

— Ну, это не полезно, конечно, — киваю я.

В дверь капитанского мостика робко стучатся — точнее, сенсорный звонок передает приглушенный сигнал в соответствии с силой стука. Азамат открывает с пульта и оборачивается, как и я, чтобы встретиться взглядом с бледным расстроенным Ажгдийдимидином.

— Похоже… ничего не выйдет, — каркает он. — Мне лучше сойти.

— Вам бы лучше успокоиться, — закатываю глаза я.

— Послушайте, — перебивает меня Азамат, — Ирлик-хон ведь сказал, что Умукх-хон может как-то, ну, скажем так, нейтрализовать ваше влияние. Как вы смотрите на то, чтобы его попросить?

Ажгдийдимидин устало трет лицо руками и выглядит довольно растерянным.

— Я уже не знаю, что я знаю, — бормочет он, потом поднимает кислый взгляд на Азамата. — Попросишь?

Азамат подхватывается с места.

— Конечно, пойдемте.

Я тоже вскакиваю поглазеть. Могли бы, вообще, догадаться, что Ажги-хян сам к богу не пойдет, у него просто не хватит сил произнести все формулы вежливости, необходимые для такой просьбы.

Умукх обнаруживается в кают-компании, где его немного неуклюже пытается развлекать беседой Кир.

— Ну чего, полетим когда-нибудь? — спрашивает ребенок, как только мы показываемся на горизонте.

— Вот как раз об этом и пришли поговорить, — сообщает Азамат, слегка кланяясь Умукху, и поясняет, старательно используя специальное «Вы» для обращения к богам, как будто боится, что Умукх забудет, с кем идет разговор: — Не будете ли Вы так любезны, Умукх-хон, нам немного пособить? Ирлик-хон полагает, что Вам не составило бы труда справиться с такой проблемой… — Он замолкает, заметив абсолютно сбитое с толку выражение лица Умукха.

— Лю-безны… по-со-бить… — шепотом повторяет тот, усердно нахмурившись.

Азамат набирает воздуха, чтобы переформулировать попроще, но тем временем Умукх, видимо, распутывает кудель в голове и радостно отзывается:

— А, помочь надо, да? Ирлик сказал, что я могу помочь? Ну, говорите, чем, чем? — Он только что не подпрыгивает от возбуждения.

— Да вот, понимаете, сила Старейшины очень плохо влияет на звездолет, — как можно проще и немного медленнее отвечает Азамат. — Может быть, Вы могли бы как-то…

— Мм… — хмурится Умукх. — Да, Ирлик что-то такое говорил… Это надо понять, как работает звездолет, да? Это ведь очень сложно, наверное…

Азамат делает такое лицо, как будто откусил половинку лимона.

— Ну, вообще, да, довольно сложно.

Старейшина рядом с ним сникает.

— А, подождите! — внезапно оживляется Умукх. — Можно по-другому. Я знаю как! — Он соскакивает с дивана и пружинистой походкой подходит к Ажгдийдимидину, который еще больше бледнеет и напрягается так, что даже выключенные экраны-иллюминаторы показывают сообщения об ошибках.

Умукх деловито оглядывает его с ног до головы, словно прикидывая соотношение роста и веса, потом берется за одну из косичек у себя на голове и к некоторому нашему испугу выдергивает ее с корнем. Правда, ни мяса, ни крови на конце косички нет, только небольшое округлое утолщение. В руках Умукха косичка вдруг оживает, сглаживается и превращается в змейку — маленькую, толстенькую, перламутрово-белую с улыбающейся мордочкой. Наш Старейшина, кажется, покачивается. Даже Азамат решает на всякий случай придержать его за локоть.

— А что именно вы собираетесь делать? — интересуюсь я.

Умукх на секунду задумывается.

— Ой, это очень трудно объяснить. Но все будет хорошо. Э-э, Ажгдийдимидин, давай руку.

— К-которую? — смятенно сипит духовник, не спеша ничего подавать.

Умукх хмурится и прикусывает губу.

— Л-левую!

Духовник неохотно поднимает левую руку.

Умукх кивает с видом человека, угадавшего сложное слово в кроссворде. Он цепко хватает духовника за руку и запускает свою змейку ему в рукав. Судя по бугоркам под тканью, она там сворачивается браслетом.

— Вот! — победоносно резюмирует Умукх. — Можем лететь.

Ажгдийдимидин осторожно, как будто приближаясь к клетке с тигром, оттягивает рукав, чтобы полюбоваться на перламутровый браслет. Теперь это совсем не похоже на живую змею, так, побрякушка.

— А… это… можно будет снять? — шепчет он.

Умукх ненадолго задумывается, так что нас слегка прошибает холодный пот.

— Да, — наконец сообщает он. — Когда прилетим, наверное. Она к тебе привыкнет и будет слушаться. Ахмад-хон, а скоро мы полетим? Мне очень интересно, я никогда в космосе не был…

— Сейчас еще раз попробуем, — кивает Азамат, слегка подталкивая духовника ко мне и Киру, чтобы поддержали. — Надеюсь, теперь все получится.

Он уходит на мостик, и действительно через пару минут мы отрываемся от земли, совершенно без толчков и качки, и постепенно начинаем забираться в облака.

Ажгдийдимидин жестами показывает, что хотел бы свалить отсюда на все четыре стороны, и Кир уводит его в каюту отдыхать после нервного потрясения.

Умукх стоит довольный, вложив руки в противоположные рукава, улыбается миру, демонстрируя монолитные пластины вместо зубов.

— Можете посмотреть в окно, как мы поднимаемся, — замечаю я, поудобнее перехватывая Алэка, пока он не дотянулся до тех самых косичек.

— О, отличная идея! — радуется Умукх и кидается к иллюминатору.

Некоторое время с его стороны доносятся только самодостаточные охи и ахи, потом он вдруг снова вспоминает обо мне и спрашивает:

— А как называются эти штуки?

Я кошусь на забортный пейзаж — мы только что выползли в верхнюю атмосферу.

— Облака?

— Ах да, точно! — живо кивает он и немного смущается. — Пожалуйста, не говорите Ирлику, что я спрашивал, он мне это уже столько раз говорил, что теперь только злится.

— Не скажу, — обещаю я. — Но вообще он это зря, вы много слов знаете. Еще внизу, в космопорту такие сложные слова говорили, помните?

Он смущается еще больше.

— Это я нарочно к случаю выучил. Кстати! Вы обещали мне рассказать, почему у людей только четыре конечности!

Начать разговор с Умукхом об анатомии и эволюции было большой ошибкой. К тому моменту когда Азамат выводит нас за пределы гравитационного поля муданжского Солнца, я охрипла и сломала мозги, стараясь сляпать хоть сколько-то правдоподобные объяснения с учетом полной некомпетентности и ограниченного словаря собеседника. Кажется, я начинаю понимать, что имел в виду Ирлик, когда говорил, что Умукх будет из нас кровь пить. Вон как хищно своими мушиными пальцами перебирает.

К счастью, на выручку приходит Старейшина Унгуц, который умудрился задремать во время неразберихи со взлетом и теперь бодр, свеж и готов на подвиги. Я со спокойной совестью бросаю его развлекать бога, а сама иду помогать Тирбишу с обедом и заодно составлять расписание дежурств по Умукху — оставлять его одного мне как-то не очень нравится.

Однако остаток дня проходит без происшествий. Никакого колдовства никто не творит, приборы работают как положено, а Унгуц — святой человек — умудряется сам уболтать Умукха до такой степени, что тот отпрашивается в каюту отдохнуть.

Ближе к ночи — ну, это если по Мудангу ориентироваться — из-за баррикад выбирается Ажгдийдимидин. Он приходит в кухню, где мы всем комплектом, кроме бога, режемся в настольную игру, и являет нам глубоко потрясенное выражение лица.

— Ужинать будете? — спрашивает его Кир, поняв, что Старейшина подвис и нуждается в перезагрузке.

— Не отказался бы, — отвечает Ажги-хян, что само по себе странно: можно ведь было просто кивнуть. Но он еще и продолжает: — А можешь мне еще гармарры сделать, пожалуйста?

Лицо его при этом становится еще более ошеломленным, хотя по голосу слышно, что он совершенно не напрягается. Видимо, в этом-то и шок…

— Та-ак, — протягивает Унгуц. — Это что же Умукх-хон с тобой сотворил?

— По всей видимости, он меня запечатал, — вздыхает духовник, садясь за стол.

Мы с Азаматом переглядываемся.

— Только на время перелета, как я понимаю? — осторожно предполагает Азамат.

— Надеюсь, — нервно откликается духовник, таращась в стол.

— Ладно, не переживайте, в крайнем случае, Ирлик распечатает, — успокаиваю я. — А пока наслаждайтесь речью.

Духовник понуро кивает и принимается есть поставленный перед ним суп, запивая гармаррой.

Наутро, как обычно не обнаружив мужа в постели, я выползаю в общественное пространство и вскоре нахожу Азамата в компании Умукха и Янки, которую ее мужчина вчера до бога не допустил из суеверного ужаса.

— Ага, — сонно, но ехидно говорю я, — Ирнчин с утра пораньше за рулем, а ты — общаться?

— Ну еще бы, Лизка, ты что! — фыркает Янка. — Это ты с богами по выходным бухаешь, а я вообще не в курсе, как будто на другой планете живу! Мне же интересно. А Ирнчина я еще нескоро прощу и десять раз подумаю, хочу ли я действительно за него замуж выходить. Ты знаешь, что он мне вчера устроил?

Азамат с Умукхом озабоченно переглядываются.

— Эмоциональный шантаж? — предполагаю я из личного опыта.

— Щаз! Он просто в дверях встал, и все! Типа не пущу — и как хочешь! И сегодня, уходя, каюту запер. Хорошо хоть телефон не отобрал, я Азамату позвонила, чтобы выпустил. Ну ты представляешь, какой козлина!

Я окончательно просыпаюсь, освеженная новостями.

— Он тебя собрался там весь полет голодом морить? — недоверчиво уточняю я. Как-то до сих пор я не замечала за муданжцами таких накренений мозгов.

— Нет, завтрак он мне принес, и ужин вчера тоже, — выпятив губу, поясняет Янка. — Но это его совершенно не извиняет.

— Вы же понимаете, он глава национальной безопасности, — вкрадчиво и, видимо, не в первый раз напоминает Азамат. — Это определенным образом сказывается на личности…

Янка извлекает заткнутую сзади за пояс джинсов силиконовую лопаточку для жарки и, угрожающе потрясая ею, заявляет:

— На его личности вот это скажется, как только он посмеет ко мне хоть на полметра приблизиться!

— Вы прямо как Укун-Тингир, — прищурившись от улыбки, замечает Умукх.

— Да, кстати! — оживляется Янка. — Мне очень импонирует мысль запереть кое-кого в подземной пещере на двести лет! Нет, правда, Лизка, как ты с ними живешь?!

Азамат тяжело вздыхает.

— Меня никто запирать не пытался и, надеюсь, не попытается, — многозначительно произношу я, косясь на мужа. — А вообще, дорогой, поговорил бы ты с Ирнчином на эту тему как-нибудь… по-мужски.

Азамат кроит кислую мину.

— Да, я уже пришел к тому же выводу, но совершенно не уверен, что из этого выйдет что-то путное. У Ирнчина не так уж много причин прислушиваться к моим советам на личном фронте.

— У него есть одна очень веская причина! — продолжает возмущаться Янка. — Потому что пока он мне под страхом смерти не поклянется, что такое не повторится, во ему, а не свадьба, и вообще может про меня забыть!

На «во» она предъявляет самый выразительный жест, на который способна, и Азамата это слегка коробит — как же, женщина… Умукх, однако, рассматривает Янкины пальцы с интересом.

— А что значит этот жест? — любопытствует он.

— Что я ему вставлю и проверну! — рычит Янка.

— Что? Куда? — не понимает Умукх.

Азамат морщится и просительно смотрит на меня.

— Пойдем завтракать?

— Пошли, — соглашаюсь я, давясь смехом. — Ян, ты только, когда объяснишь свои намерения, объясни также сферу употребления, а то если бог так выразится, кого-нибудь и кондратий хватить может.

Янка отвечает на языке хозяев леса, не иначе.

На пути к кухне Азамат выглядит несчастно, как будто съел что-то тухлое.

— У тебя последнее время очень богатая мимика, — замечаю я. — От меня набрался?

Он задумчиво трет лицо руками.

— До твоей мне еще далеко. А так, вообще, мне всегда говорили, что у меня выразительное лицо. Ну, до…

— А-а, то есть у тебя наконец-то проснулись мимические мышцы! — резюмирую я. — Ну слава кому-нибудь там и моему крему!

— Крем твой волшебный, да, — улыбается Азамат. — И руки золотые. Но если хочешь с кем-нибудь разделить заслуги, то как раз с Умукх-хоном. Он ведь бог целительства, ему и благодарность.

— Кстати, может, его попросить помочь? Ты, конечно, и так уже хорошенький, но надо бы довести дело до конца. Ты вообще пробовал когда-нибудь для него моцоги проводить, или как там это делается?

Азамат задумчиво склоняет голову набок, раскладывая завтрак по пиалам.

— Моцоги — нет. Гуйхалахи возносил, конечно, правда, они лучше всего работают в моменты отчаяния, а мне, видимо, только казалось, что я до него дошел. В целом я считал, что если уж боги решили меня изуродовать, просить их вернуть все как было бессмысленно — зачем-то же они это сделали. Алтонгирел тоже все время твердил, что у всего есть свое значение и что мы не можем предугадать высший замысел. Но это имеет смысл, только если боги действительно планируют жизни людей. А я, страшно сказать, последнее время далеко не так в этом уверен… Так что, может, и правда имеет смысл попросить Умукх-хона…

— О чем? — раздается за спиной заинтересованный голос.

Мы подпрыгиваем с разворотом и упираемся взглядами в Умукха собственной персоной. Я вполне уверена, что он следом за нами не шел, да и Азамат заметил бы, у него слух о-го-го.

Азамат неуверенно косится на меня — ему, видимо, неловко просить за себя.

— Да вот, мы тут подумали, — поясняю я, — раз уж вы бог целительства, может, вы бы подлатали Азамату физиономию? Ну, естественно, мы бы обряд провели, как полагается, дары там, все дела…

Умукх неожиданно спадает с лица и принимается махать на меня руками.

— Не надо, пожалуйста, не надо, не просите! — выпаливает он практически в панике. — И ни в коем случае не проводите этот ужасный обряд!

— Э-мм… — Я кошусь на Азамата в надежде, что он что-нибудь объяснит, но он глядит на меня в такой же растерянности. — Ладно, не переживайте так, мы не будем… Да не будем, не будем, обещаю!

Умукх перестает паниковать и расслабляется до полного раскисания — как-то весь оседает, едва на ногах держится, и сутулость его уже граничит с горбатостью.

— Спасибо, — жалобно выдавливает он. И тут же быстро добавляет: — И друзей всех попросите, чтобы они тоже ни-ни! Пожалуйста!

— Хорошо-хорошо, — заверяет Азамат, высоко подняв брови. — А можно узнать почему?

Умукх на секунду подвисает, потом кивает.

— Да, конечно, люди всегда хотят знать причину… — Он задумывается. — Это сложно. Но я попробую объяснить.

— Давайте сядем за стол и побеседуем под завтрак, — предлагает Азамат, балансируя тремя пиалами. Тон, в котором он разговаривает с Умукхом, все больше напоминает тон, в котором он разговаривает с матушкой, — вроде и уважительно, и настойчиво, и даже немножко покровительственно. Умукх реагирует как родной — тут же послушно садится за стол и раскладывает свои пальцы-крючочки по краю столешницы. Он успевает съесть и выскрести содержимое своей пиалы, прежде чем вспоминает, что собирался что-то рассказать.

— Ах да, про целительство… — вздыхает он, хлопая густыми белыми ресницами, как пушок на теле ночной бабочки. — Тут такое дело… Понимаете, если обряд проведен правильно, я не могу отказать. То есть это не в моей власти. Я обязательно должен выполнить просьбу и ничего не могу с этим поделать.

— А вам это очень трудно? Или неприятно? — пытается понять Азамат.

— Нет, легко! — мотает головой Умукх. — Но это просителю жизни стоит.

Азамат моргает.

— Что, всегда?

— Угу, — уныло кивает бог. — А иногда не только просителю, а и еще кому-нибудь из его близких… Случалось, что и целыми семьями… ой! — Он зажмуривается и остервенело мотает головой, стараясь отогнать неприятные воспоминания.

— Ну а вы не можете их предупредить? — ошеломленно спрашиваю я, внутренне содрогаясь от мысли, что сама только что чуть не стала «просителем».

— Конечно, я всегда предупреждаю! — заверяет Умукх. — Но люди думают, что так будет лучше, думают, что здоровье другого человека важнее их жизни, понимаете? Что это, как это называется… оправданная жертва. Но только лучше не бывает! Просителю-то что, умер — и никаких проблем. А вот спасенные… Они потом всю жизнь маются, со всеми ссорятся, винят себя и других, а другие их обвиняют… Я не могу на это смотреть! — Он совсем закорючивается и утыкается подбородком в стол.

— И так было во все времена? — тоже ошарашенно спрашивает Азамат.

Умукх кивает.

— Но раньше было лучше, — добавляет он. — Потому что я не понимал. Мне было все равно. Попросили — сделал. Меня только интересовало, чтобы обряд провели по всем правилам. А потом Ирлик дал мне разум. И теперь я каждый раз страдаю. — Его голос от напряжения срывается на писк. — Я не хочу убивать людей. И ничем хорошим это никогда не кончается. Но они все равно просят!

— А вы не можете вместо жизни что-то другое брать? — осторожно интересуюсь я. — Ну или хотя бы животных, а не людей…

— Я ничего не могу, — вздыхает Умукх и вытягивает из-за пояса свою легендарную флейту. — У меня есть только вот это. Если я на ней сыграю, она выдует жизнь из просителя, но излечит кого заказано. Я пытался что-нибудь с ней сделать, чтобы она работала по-другому, но ничего не выходит. А больше я ничего не умею. Я пытался помогать людям без флейты, но я только хуже делаю.

Он уныло постукивает флейтой по столу. При ближайшем рассмотрении я понимаю, что она сделана из кости, скорее всего птичьей, при этом довольно большая и украшена резными узорами.

— А откуда она у вас? — интересуется Азамат.

Умукх пожимает плечами.

— Укун-Тингир говорит, что я ее сам сделал. Но я этого не помню, Ирлик тоже. Она уверяет, что сама видела, но она может легко все перепутать.

Он окидывает злополучный предмет печальным взглядом и снова убирает его за пояс. Потом немного приободряется и даже улыбается, прежде чем снова заговорить.

— Ирлик сказал, что земляне хотят изучить, как мы, боги, делаем всякое. Вот я и подумал, может быть, если я пойму, как все это работает и как устроены люди, может, тогда я смогу лечить без флейты?

— Резонно, — соглашаюсь я. — Но на это уйдет много времени.

— Я бы с радостью отдал пару веков, чтобы только больше никогда не играть на ней, — серьезно говорит Умукх.

Мы с Азаматом понимающе киваем. Азамат немного колеблется, но все же решается высказать свои соображения:

— Умукх-хон… Не поймите меня неправильно, я очень уважаю землян и вполне уверен, что исследователи, которые будут с Вами работать, — честные и добросовестные люди, но все же… Возможно, не стоит рассказывать им о флейте и об этой проблеме. По крайней мере, первое время.

— Ты думаешь, они захотят, чтобы я на ней сыграл? — напрягается Умукх.

— Не знаю насчет этого, но, боюсь, как бы Вас не втянули в чужие игры. Понимаете, наука наукой, но за любой наукой стоит представитель власти, который может соблазниться использовать Вас в своих целях. В этом смысле, конечно, любое исследование с Вашим участием — это соблазн, но флейта меня особенно беспокоит. Возможно, было бы лучше им ее даже не показывать. Во всяком случае, пока не убедитесь, что никто не захочет превратить ее в оружие.

Умукх широко раскрывает глаза.

— Но я ведь только хочу помочь! Я не хочу, чтобы меня использовали во вред другим! Может, тогда лучше мне к ним и вовсе не ходить?

— Умукх-хон, — мягко говорит Азамат, пристально глядя ему в лицо. — Вы очень добры к людям, и я совсем не хотел бы менять Ваше отношение. Я уверен, что в конечном итоге от исследований, в которых Вы собираетесь принять участие, выйдет польза и Вам, и нам, и землянам. Я просто прошу Вас быть осмотрительнее. Я постараюсь держать все под контролем и присматривать за людьми, которые будут Вами заниматься, на случай если вдруг их цели — не просто стремление к знанию. Но я не могу быть там с Вами каждый день и указывать, на какие вопросы отвечать, а на какие нет. Поэтому прошу Вас, для всеобщего блага, будьте осторожны. Вы же знаете, людям не все и не всегда можно говорить.

Умукх, до сих пор слушавший немного растерянно, оживляется и понимающе кивает.

— Да, это я знаю. Ирлик тоже все время говорит, что надо сначала понять, что человек сделает, если ему скажешь, а потом уже решать, говорить или нет. О-ой, как сложно. Но надо умнеть, правда же? Иначе так совсем онасекомиться можно, — улыбается он.

— Онасекомиться? — приподнимает бровь Азамат, из чего я делаю вывод, что это не просто редкое выражение.

— Ирлик так говорит, — пожимает плечами Умукх. — Он говорит, если я не буду думать, то совсем онасекомлюсь. Я не знаю, что это, но, наверное, что-то неприятное.

— Похоже, что так, — соглашается Азамат.

— Слушай! — внезапно оживляется Умукх. — У тебя ведь тут есть на корабле специальный человек, который безопасностью занимается?

— Да, Ирнчин, — кивает Азамат.

— Вот, я ему тогда флейту отдам на хранение. Как ты думаешь, он проследит, чтобы на ней никто не играл?

Азамат на пару секунд задумывается, потом отвечает:

— Полагаю, да. Пожалуй, из всех, кого я знаю, он наиболее надежный в этом отношении человек.

— Отлично! — радуется Умукх. — Тогда я прямо сейчас пойду с ним поговорю, пока не забыл!

И, не позволяя слову разойтись с делом, он быстренько сворачивается, сжимается, уменьшается и с тонким жужжанием улетает из кухни.

Азамат провожает его задумчивым взглядом.

— М-да, — резюмирует он. — Придется Унгуцу отзывать тираж биографий богов и править. Не в комара он превращается, как во всех легендах написано, а в ктыря.

Вскорости к нам присоединяются Кир и Ажги-хян, ведущие осторожный разговор об успехах Айши. После эпизода со спасением Сурлуга эти двое гарцуют друг вокруг друга, как в средневековом танце, даже Кир со всей его топорностью и ненавистью к духовникам как-то ухитряется быть тактичным и вежливым. Если это все ради Айши, то, может, Азамат и прав и там действительно не просто дружба.

Ажгдийдимидин в приподнятом настроении и непривычно болтлив — рассказывает такие подробности тренировки духовников, от которых Алтонгирел уже давно бы зашикал и повставлял всем кляпы и беруши.

— С предсказаниями у нее пока что так себе, — излагает духовник. — Активные умения ей лучше даются. Как она повелевает, ты и сам видел, но и гуйхалахи у нее очень могущественные. А вот будущее… Мне кажется, дело больше в том, что она стесняется в чужую жизнь заглядывать. Возможно, ты бы мог на нее повлиять в этом отношении, а то мы с Алтонгирелом в ее представлении слишком значительные люди, чтобы она могла брать с нас пример.

— Хотите сказать, вы не против, если она от меня наглости поднаберется? — ухмыляется Кир.

— Ну, вроде того, — неловко улыбается Ажги-хян.

— Хм. — Кир многообещающе шевелит бровями.

Ажгдийдимидин негромко смеется и вздыхает. Он гораздо симпатичнее, когда улыбается.

— Жаль, Сурлуг не с нами, — комментирует возникший в проеме Унгуц.

Ажгдийдимидин улыбается шире.

— Я ему звонил сегодня с утра, — сообщает он с легкой гордостью — он крайне редко именно звонит, по понятным причинам писать сообщения ему гораздо проще. — Проговорили три часа, как будто не вчера расстались.

Его лицо становится задумчивым и отстраненным, так что мы тактично перестаем на него таращиться и отвлекаемся на какой-то свой разговор. У Азамата пиликает телефон — первые такты одной из модных нынче на Муданге танцевальных мелодий. Он берет трубку, но мотив не обрывается — его продолжает напевать Старейшина, слегка пританцовывая на месте. Кир бросает на меня заговорщицкий взгляд и тайком запускает видеозапись на телефоне.

Умукх возвращается в гостиную очень довольный и с Янкой на локте. Она внимательнейшим образом рассматривает его пальцы, одежду, волосы и даже обнюхивает под мышками. Я немного внутренне морщусь, все-таки и в моем расслабленном понимании с богами следует держать некоторую дистанцию, но Умукха, кажется, все полностью устраивает, так что я не выражаю свои сомнения вслух. Однако при виде этих двоих я начинаю задумываться, что, возможно, у Ирнчина были и другие причины не подпускать Янку к богу — элементарная ревность, например.

— А, Ажгдийдимидин! — радуется Умукх. — Ну как, все нормально?

Духовник слегка кланяется.

— Премного благодарен. Вы сняли с моего сердца огромный груз, и теперь я чувствую себя снова молодым.

— Да ты и есть молодой, — удивляется Умукх. — Но ты сегодня намного лучше выглядишь. Вот бы тебе все время такую штуку носить!

Ажгдийдимидин опускает взгляд.

— Соблазн велик. Но на мне лежит ответственность за всю планету. Я не могу просто так взять и выйти из игры.

Умукх делает печальную рожицу.

— Я спрошу у Ирлика, как тебе самому ее снимать и надевать, — обещает он и добавляет: — Если не забуду, конечно.

— Мы напомним! — радостно сообщает Унгуц. — А вот бы вы еще для Айши такую штучку сделали. Ей-то можно и не снимать, даже лучше было бы.

— Еще чего! — внезапно возмущается Кир. — Нет, на время я могу понять, но чтобы она тоже могла снимать!

— Но, Кир, — вздыхает Ажгдийдимидин, — быть духовником совсем не просто, тем более для девочки. Ты только подумай, ее же не будут воспринимать всерьез. Это очень тяжелая судьба. И если есть возможность ее избежать, то…

— То пусть кто-нибудь другой избегает. — Кир упрямо складывает руки на груди. — Она уже все решила. Она будет первой в мире духовницей, она так хочет. И я уверен, что она справится.

Ажгдийдимидин просительно смотрит на Азамата, мол, урезонь ребенка. Но Азамат качает головой.

— Старейшина, боюсь, я присоединяюсь к Айшиному решению. Да, ей будет трудно, но подумайте вот о чем: она не единственная и не последняя на Муданге девочка с духовными способностями. Раз уж так вышло, что она попала в учение, этим надо пользоваться, чтобы продвигать идею женщины-духовника и сократить количество вынужденных знающих в пользу хорошо обученных духовников. Простите, что говорю, как политик, но вы же понимаете, что следующий раз такой прецедент может произойти еще через сотни лет, а вы не понаслышке знаете, как тяжело женщине отказаться от использования своей силы.

Духовник вскидывает на него шокированный взгляд и быстро оглядывается по сторонам, проверяя, не услышал ли кто лишний намек на его сестру.

— А… кто такая Айша? — вкрадчиво интересуется Умукх в повисшей тишине.

Кир принимается объяснять, пока Азамат с Ажгдийдимидином ведут немой спор взглядами, бровями и наклоном головы. Азамат побеждает, заставив духовника смиренно вздохнуть.

— Прошу меня простить, — откланивается муж. — Мне нужно обсудить одно дело с министром безопасности.

Министр безопасности — это у нас Ирнчин. Я бросаю косой взгляд на Янку, которая немного отлипла от бога и пытается вникнуть в суть разговора про Айшу.

— Лиз, что эти шовинисты опять выдумали? — спрашивает она меня на родном. — И почему этот мужик должен не понаслышке что-то знать про женские чувства?

— У него сестра подхалтуривает колдовством, — поясняю я. — Только это страшный секрет, не вздумай никому говорить, испортишь всю жизнь бедной женщине и всей ее семье.

Янка в томном жесте прикрывает глаза ладонью.

— Этот Муданг! Куда ни плюнь, все жизнь кому-нибудь испортишь!

— Да, социальное положение у нас — хрупкая вещь. Чихнул — и нету.

— У нас? — усмехается Янка. — Ладно, госпожа муданжка, ты вот что скажи, твой муж пошел с моим козлом разговаривать, да? А мы не можем как-нибудь…

Ее прерывает жужжание моего телефона — сообщение от Азамата: «Зная твою любознательность, оставил дверь приоткрытой».

— Можем, — ухмыляюсь я.

Когда мы подкрадываемся к Ирнчиновой двери, там уже вовсю идет разговор.

— А у тебя что, душа под кустом не прячется, когда они в гости заходят? — несколько повышенным тоном вопрошает Ирнчин.

— Было дело поначалу, — соглашается Азамат. — Но я привык со временем. Они действительно не имеют в виду вреда.

— Это игра с огнем! — кипятится Ирнчин. — Имеют, не имеют… Что богу дела до жизни одного человека? Как тебе до муравья! Сегодня он тебе оказывает любезности, а завтра доедает твою семью! Азамат, я не могу себе позволить ее потерять. Она все для меня, понимаешь, она свет в жизни!

Янка корчит рожу и приосанивается, а у меня случается дежавю.

— Я очень хорошо тебя понимаю, — размеренно отвечает Азамат. — Но ты должен осознать две вещи. Во-первых, если ты будешь ограничивать ее свободу, то потеряешь ее обязательно, очень быстро и бесповоротно. С земной женщиной просто нельзя так обращаться, это я тебе как эксперт говорю. А во-вторых, мой опыт общения с богами показывает, что они относятся к людям совсем не так наплевательски, как мы привыкли думать. Даже грознейшие из них, вроде Учок-хона, воспринимают людей скорее как домашних питомцев, чем как букашек. Ирлик-хон — во всех отношениях самый могущественный из богов — глубоко заинтересован в людях как в источнике знаний. Что же касается Умукх-хона, мы сегодня утром с ним беседовали, как раз насчет флейты, и у меня сложилось впечатление, что он искренне дорожит каждой человеческой жизнью, как будто мы ему все родные дети. Я понимаю, что тебе страшно. Мне тоже поначалу было страшно. Но ты не столичная барышня, ты наемник. Ты должен и сквозь страх видеть риски. И риск потерять ее, потому что ты ведешь себя как беспомощный дурак, гораздо выше, чем риск попасть под ноги рассеянному богу.

— Ну, Азама-ат, — практически стонет Ирнчин. — Она на него так смотрит…

Янка рядом со мной закатывает глаза так, что они чуть там не остаются.

Азамат фыркает.

— Так ты определись, друг, ты боишься за ее жизнь или верность?

— Я за все боюсь, — вздыхает Ирнчин. — Я что ни сделаю, все оказывается не так и неправильно. Я каждую свободную минуту только сижу и думаю, как мне с ней себя при следующей встрече вести, чтобы она меня тут же не бросила.

Янка беззвучно ахает.

— Ты вообще знаешь, почему она хочет по земному обряду жениться? — продолжает распаляться Ирнчин.

— Потому что у них браки не навсегда, — откликается Азамат.

— Вот именно! — снова повышает голос Ирнчин. — Она просто собирается меня бросить, когда я ей окончательно надоем.

Янка стучит кулаком себе по лбу и всячески гримасничает в том смысле, что нельзя быть таким мнительным.

— А тебе не приходит в голову, что она тоже боится? — осторожно интересуется Азамат.

— Ей-то чего бояться? — не понимает Ирнчин. — Что я не обеспечу ей безбедную жизнь? Или, наоборот, накоплю на десятерых детей?

— Н-нет, — усмехается Азамат. — Я вполне уверен, что ни того, ни другого. Зато она, например, может бояться, что ты не дашь ей работать. Что ты будешь контролировать ее жизнь, ее круг общения. И ты только что дал ей весьма серьезный повод для опасений.

— Ну хорошо, допустим, ты прав и боги действительно не так опасны, и пусть у меня губы дрожат при мысли, что она вот сейчас с ним разговаривает и может что-то ляпнуть такое, что он ее сразу сотрет в порошок, ничего, свой страх я перетерплю, я и правда привычный. Но что, если она ввяжется во что-то действительно опасное? Я и тогда должен позволять ей делать, как она хочет? И если она интересуется другим мужчиной, я должен сидеть сложа руки и надеяться, что это пройдет?

— А ты не пытался с ней самой об этом разговаривать? — осведомляется Азамат.

— О чем «об этом»?

— Скажем, я полагаю, ей было бы интересно узнать, что ты столько времени думаешь о ней, что тебе так трудно дается это ухаживание, что ты не понимаешь, как ей угодить… Да и насчет опасности, я уверен, если бы ты связно объяснил, чего именно ты опасаешься, не пришлось бы двери запирать. Уж с ее-то профессией оценка рисков — ежедневное дело.

— Азамат, — несколько обескураженно произносит Ирнчин, — но я же не могу ей сказать, что я ничего не понимаю и боюсь. Какой я буду после этого мужик? Я ей совсем разонравлюсь.

Янка складывает бровки домиком и прикусывает кулак, но все же не удерживается от умиленно-мяукающего звука, и в каюте повисает напряженная тишина. Однако провал Янку совершенно не выбивает из колеи — вместо того чтобы драпать, она врывается в каюту и угрожающе-размашистой походкой приближается к Ирнчину, на которого несколько жалко смотреть.

— Ты идиот! — громогласно заявляет она, после чего крепко обнимает его посередке и так же решительно добавляет: — Но я тебя очень люблю, так что тебе придется резко поумнеть!

Ирнчин беспомощно переводит взгляд с Янки на Азамата, на меня и обратно на Янку, не зная, куда девать руки, в итоге решает, что логично попробовать ее тоже обнять.

Она выворачивает голову, чтобы глянуть на меня, не отпуская его.

— Лиз, вот че мне делать с этим подарком судьбы?

— Холить и лелеять, — с трудом сдерживая смех, предлагаю я.

— Ты говоришь, как моя совесть, — вздыхает Янка. — А хочется-то воспитывать и укрощать.

— Мужчин нельзя воспитывать, у них от этого язва и мигрень бывает. Их можно только дрессировать, награждая за хорошее поведение. А ты дрессировкой пренебрегаешь и вон до чего мужика довела, что он тебя в комнате запирает.

— Я довела?!

— А кто же?

— При дрессировке, — внезапно встревает Азамат в наш базар, — важно быть последовательным и четко формулировать, какое именно поведение поощряется, при этом ставить выполнимые задачи. Это и в обратную сторону тоже работает. Ну, Лиз, как думаешь, безопасно их оставлять наедине?

— Да думаю, не передерутся.

— Ну тогда пошли Тирбиша подменим. — Он кладет мне руки на плечи и подталкивает к выходу.

— Азамат! — окликает Ирнчин. — Ты это что, подстроил все, что ли?

Азамат слегка оборачивается.

— Ну, я полагал, что проблема у вас в непонимании. Я повидал домашних тиранов, и ты — не один из них, так что не пытайся им стать, и все будет хорошо.

На этом он подмигивает и закрывает за нами дверь.

Азамат долго и тщательно морально готовился к своему первому полномасштабному контакту с метрополией и все же оказался совершенно не готов к суровой действительности. Девочка-пограничник, подняв глаза, чтобы сверить картинку на удостоверении с лицом предъявителя, слегка задохнулась и не смогла справиться с ошеломленным восхищением во взгляде, хотя погранцов вроде бы на такой случай тренируют. Дальше — хуже. Азамат, понятное дело, возвышается над толпой землян, как утес над морем, и привлекает гораздо больше внимания, чем ему бы хотелось. За то время, что мы прошли все бюрократические инстанции и выпали на относительно свежий воздух, моему мужу успели состроить глазки четыре официантки, семь охранниц, два сотрудника страховой компании, таксистка и около десятка разнополых пассажиров.

Когда мы наконец втиснулись в поданную к выходу авиетку, Азамат сполз на сиденье так, чтобы сбоку не видно было, и, похоже, рад был бы закопаться под коврик.

— Что это было?! — выдыхает он, когда мы разгоняемся на узенькой взлетной — а я и забыла уже, что на Земле такого рода транспорту разбег нужен.

— Это была миниатюра «адекватная реакция», — хмыкаю я, перемигиваясь с Янкой, которая своего благоверного на всякий случай вела под локоток, чтобы не украли.

— Хочешь сказать, я у всех земных женщин буду вызывать такую реакцию? — ужасается Азамат.

— Ну, некоторые умеют сдерживаться, — пожимаю плечами я.

Азамат глубоко вздыхает и, пробормотав что-то о противоестественных культурных шаблонах, выпрямляется, чтобы уже наконец взглянуть в окно.

Кир, Умукх и Унгуц таращатся туда с самого начала.

— Па, смотри, дома прям все как наш дворец! — восклицает Кир.

Я тоже обращаю внимание на родной, хотя и подзабытый, зубчатый контур горизонта, лес сияющих небоскребов.

— Сколько же тут людей… — качает головой Унгуц.

— Где? — не понимает Умукх, которому, похоже, не очевидно, что это за конструкции такие.

— В домах, — поясняет Кир. — Это же все жилые дома, да, ма?

— Не все, офисные тут тоже есть. Жилые обычно зеленее. — Я показываю на островок многоэтажек, плотно покрытых зеленой порослью. Из-за нехватки места в самых густонаселенных районах на Земле обычно не делают парков, а вместо этого деревья сажают на общественных балконах каждые четыре-пять этажей.

Тем временем наша авиетка складывает крылья и впархивает в прозрачную трубу, где продолжает движение на магнитных опорах. Пилот переводит управление в автоматический режим и расслабляется.

Азамат окидывает взглядом простирающиеся спереди и справа от нас «американские горки» — хитросплетение таких же труб, по которым шныряют авиетки.

— У вас тут что, просто так летать нельзя? — интересуется он у пилота.

— За городом кое-где можно и в жилых зонах. А тут большой узел, без шансов.

— А на машине как? — спрашивает Ирнчин, тщетно пытаясь различить что-нибудь внизу под нами. — По дорогам?

— Тоже по трубам, — качает головой пилот. — Только ближе к земле, дома огибать приходится. Ну и на колесах так не разгонишься, как на магнитах.

— И давно у вас так? — оборачивается ко мне Азамат, будто надеется, что я сейчас развею все это как мираж.

— Всю мою жизнь уж точно, — пожимаю плечами. — Это у вас два унгуца в небе никогда не встретятся, а тут без труб страшно представить, сколько было бы аварий.

Азамат качает головой.

— Я помню, как ты, когда первый раз Дол увидела, сказала, мол, как здорово, тут совсем нет людей. Теперь понимаю, что тебе это было весьма непривычно.

Первая наша остановка — дом моей маман. Собственно, мое семейство тут и пропишется на время пребывания, а остальные наши спутники размещаются в гостинице за углом. Умукх еще в космопорту перед паспортным контролем принял более человекообразную форму, так что теперь он похож на пережарившегося на солнышке подростка-альбиноса, впрочем, рядом с Азаматом его все равно никто не замечает.

Маман встречает нас у калитки своего дизайнерского сада и сразу кидается обнимать — не уворачивается никто, даже бог. Впрочем, от нее и дьявол бы не увернулся, чего там какой-то ктырь со змеями на голове…

— Приехали мои хорошие! — приговаривает маман, заключая в пылких объятьях напряженного Ирнчина. — Так, а это у нас кто?

— Мама, это Кир, наш с Азаматом старшенький, — представляю я, лихорадочно вспоминая, есть ли среди присутствующих кто-то непосвященный в Великую Тайну.

— Ой, внучо-о-ок!!! — разражается мама, стискивая Кира так, что он проминается посередке. Азамат еле слышно вздыхает с облегчением — можно подумать, он ожидал какой-то другой реакции.

— А Олежек-то как вырос! — продолжает мама, отпустив наконец Кира. — Ну что, давайте в дом, устали, наверное, с дороги-то, холодненького попейте…

— Да какое устали, мам, мы только проснулись и с комфортом доехали. Нам с Азаматом через два часа надо быть в головном офисе ЗС, а остальным Янка взялась обеспечивать культурную программу. Сейчас багаж разложим, переоденемся и разбежимся.

— А я что буду делать? — возмущается маман.

— С ребенком сидеть! — ехидно предлагаю я.

— Вот я так и знала, что ты его на меня повесишь! — притворно жалуется мама, перехватывая у меня мелкого. Он ее, конечно, не помнит, но новым людям всегда радуется. — Ладно же, идите развлекайтесь, мы с Олежеком и без вас не соскучимся, правда, мое золотко?

Алэк весело поддакивает.

Затащив чемоданы и переодевшись в парадное, мы с Азаматом выходим на террасу глотнуть того самого холодненького, а то уж очень бабье лето в этом году удалось. Одновременно с нами на террасу из сада поднимается молодой человек сильно муданжской наружности, неся в руках коробку с саженцами. Нас он заметить не успевает, но чуть не роняет саженцы, уперевшись взглядом в Унгуца, который был занят изучением маминой коллекции облепих.

— Унгуц?! — выпаливает молодой человек.

— Сычик?! — не менее ошеломленно отзывается Унгуц. Его и без того морщинистое лицо совсем складывается в сборочку, а глаза приобретают неестественный блеск. — Мальчик мой, да ты совсем взрослый… Как же ты тут оказался?

— Тот же вопрос к тебе, — недоуменно говорит Сычик, ставя саженцы от греха подальше на широкий подоконник. — Я-то у Ирмы-хон работаю в фирме, а вот что ты у нее в доме делаешь? Меня искал, что ли?

— Нет, я думал, ты наемничаешь где-то, — мотает головой Унгуц. — А я тут в свите Императора на переговоры прилетел. — И кивает в сторону Азамата.

Тут парень наконец-то замечает нас. А мы при полном параде. Азамат все порывался для общения с ЗС одеться по-земному, чтобы за варвара не считали, но мысль о нем в деловом костюме с галстуком сразу заставляла меня хохотать до икоты, так что решено было нарядиться в муданжском стиле, как подобает случаю — золотое шитье с камнями, тонна бус, цепочки в волосах, и все в таком духе. Сычик умудрился нас не заметить только потому, что мы стояли в тени, а если бы солнышко попало, мы бы горели, как елочки.

— А-ахмад-хон? — запинается парень, таращась на нас круглыми глазами. — А… почему здесь?

— Потому что Ирма — моя мать, — объясняю я, сама несколько в растерянности. — А вы родственники, что ли?

— Сыч — внук Старейшины, двоюродный брат Ирих, — поясняет мне Азамат, потом кивает Сычу. — Да, ты знатно вырос, я тебя совсем маленьким последний раз видел. Ты меня и не помнишь, поди.

Сыч вытягивает вперед голову, поскольку глаза уже больше вытаращить не может.

— Дядя Байч-Харах?!

Тут к нам присоединяется моя маман с кувшином ледяного чая.

— А, Сычик, ты мне подготовил саженцев на завтра? — спрашивает она на ломаном муданжском.

Сыч молча кивает и указывает на коробку.

— Ирма-хон, вы мне не говорили, что ваша дочь замужем за Императором Муданга, которого я еще и знаю с детства, — укоризненно замечает он.

Маман ставит кувшин и отмахивается.

— Да ну вас, муданжцев, поди разбери, кому чего говорить — не говорить. И потом, тебе-то он никто, ты ж не гражданин Муданга.

— Как не гражданин? — удивляется Унгуц. А я только соображаю, когда это мама успела так выучить муданжский, если даже всеобщий всю жизнь освоить не могла.

— Ирма-хон мне выхлопотала земное гражданство, — поясняет Сыч.

— А как ты вообще сюда попал? — интересуется Унгуц.

— Как-как, гастарбайтером. Тут программу открыли, на четыре месяца можно приезжать на подработки, а то земляне все переквалифицированные, ручную работу делать некому. Вот я и приехал, занимался ремонтом домов. Ирме-хон вот эту террасу построил. Потом по мелочи в саду помогал. Ну и она решила меня оставить.

— Ну, мам, ты даешь, ни словом же не обмолвилась, — укоряю я.

— А чего я, отчитываться тебе должна? Ты себе завела муданжца, а я чем хуже? Сашка в другом городе, ты вообще в другой галактике, я, что ли, сама должна полы мыть во всем доме? Свои дети пользы не приносят, так хоть чужие.

— Это не чужие, — усмехается Азамат. — Это тоже, считай, свои. Ну ладно, давай, Лиз, по стаканчику, и пошли, не хотелось бы опоздать. Старейшина, вы тоже с нами, так что не расслабляйтесь, с Сычом еще поболтаете.

— Да уж, было бы интересно, — соглашается Унгуц, поправляя парадный диль.

Мы с Азаматом, Ирнчином и обоими Старейшинами выгружаемся из казенной авиетки у парадного входа в здание Земного Союза. Азамату в дополнение к парадным одеяниям пришлось напялить Императорский венец — меховую шапку в драгоценных камнях и с высоченным шпилем, который, конечно, не вписывается в дверной проем авиетки. Туда один Азамат-то не вписывается, чего уж там. Однако ему все же удается не ударить в грязь лицом, и очень хорошо, потому что нас встречает толпа журналистов с камерами.

— А как же закон о нефотографировании? — тихо интересуюсь я.

Азамат пожимает плечами:

— На Земле он не действует.

Нас выходят встречать какие-то незнакомые персонажи из ЗС. Не то чтобы я знала в лицо всех тамошних чиновников, но эти даже по новостям не примелькались. Азамат с ними учтиво здоровается за руку, тщательно скрывая дискомфорт — для него этот обычай по-прежнему дикость. Я чувствую себя ряженой — в муданжских декорациях с моей-то славянской физиономией, но стараюсь не показывать неловкости, улыбаюсь и позирую. Хоть маме будет картинка на стенку повесить.

В уютной просторной переговорной Азамат быстренько снимает венец и отдает Ирнчину на хранение. Старейшины рассаживаются по обе стороны от нас: Унгуц — с любопытством подавшись вперед, а Ажгдийдимидин, наоборот, — отрешенно прикрыв глаза и покручивая перламутровый браслет на запястье. Всем нам выдается по гарнитуре с синхронным переводом, который нужен одному только Ажги-хяну, но дипломатия есть дипломатия.

Мы восседаем в торце длинного овального стола, и места за ним постепенно начинают заполняться разнообразными должностными лицами. Я узнаю одну африканку — верховного комиссара по правам человека, затем араба — советника по предупреждению геноцида, эти двое несколько лет назад то и дело маячили во всевозможных СМИ из-за продолжительного конфликта на Эспаге. Еще одно знакомое лицо — кто-то там по поддержанию биоразнообразия, рядом с ним несколько незнакомых, потом индиец по экономической помощи слаборазвитым нациям (он-то тут что забыл?), вот эта, кажется, шведка по гендерному вопросу, потом снова неизвестные товарищи, потом… Боже мой, что тут делает ректор моего мединститута?!

Долго страдать от непонимания мне не пришлось: нам раздают буклетики с краткой информацией обо всех присутствующих должностных лицах, с фотографиями и занимаемыми постами, причем всеобщий продублирован осторожным муданжским переводом. Хм, оказывается, мой ректор продвинулся по службе и теперь занимается медицинской помощью все тем же… слаборазвитым.

— Такой список присутствующих, что я себя чувствую попрошайкой, — усмехается Азамат. — Ладно, надеюсь, они скоро поймут, что в большинстве сфер мы и сами с усами.

Наконец, когда все расселись, открываются двери лифта, и из них выезжает генеральный секретарь Земного Союза, маршал Ваткин собственной персоной. Его инвалидное кресло, исполненное в стиле стим-панк, оборудовано по последнему слову техники и помимо собственно двигательного оснащения имеет микрофон прямо сразу с динамиком, вентилятор, подогрев, телескопические опоры для подъема на высоту стоящего человека и еще какую-то установку, похожую на пушку для фейерверков. Возможно, с тех пор как мы с Сашкой это обсуждали, еще чего-нибудь прикрутили и понаставили, просто я не в курсе.

Азамат смотрит на маршала, с трудом скрывая изумление. Он-то его видел только на видеоконференции, а лицо Ваткину как раз очень хорошо подлатали.

— Неужели здесь, на Земле, не смогли его вылечить? — шепотом спрашивает он у меня.

— Ему протезы ставить не на что, там надо все тело пересаживать, а он не хочет, дескать, пусть его вид всем напоминает, что такое война, — поясняю я.

Устроившись за столом, маршал обводит взглядом нашу делегацию, кивает Азамату, прищуривается на меня и дает знак начинать.

С первыми словами приветственной речи заместителя мы получаем сюрприз, Унгуц даже не удерживается от громкого аханья — синхронистом оказывается не кто иной, как мой препод муданжского из колледжа, он же ученик Унгуца, Валентин. К счастью, кажется, никто не решает, что мы несерьезно относимся к мероприятию, так что все проходит чин по чину. Все наши высказывания для официальной части под камеру написаны заранее, выучены и отрепетированы, а моя ария вообще коротенькая и сводится к наблюдению «сколько всего не сделано, сколько всего еще предстоит не сделать». Азамат, как всегда, красноречив и говорит на настолько чистом и изящном всеобщем, что многие земляне позавидуют. Наши отвечают довольно общими фразами, и ближе к концу я начинаю всерьез опасаться заснуть в прямом эфире.

Однако официальная часть все же завершается, после чего мы все приглашаемся на неформально-банкетную часть в другом зале, куда уже не пускают репортеров, а значит, можно расслабиться и поговорить как живые люди.

— Байч-Харах! — громогласно окликает Азамата маршал, как только двери между залами закрываются. — Наконец-то в реале! Я думал, помру раньше, чем ты вылезешь из экрана! Ну рассказывай, как жизнь. И как тебе удалось уломать свой дом престарелых сделать женщину министром.

Азамат быстро оглядывается, но Унгуца рядом нет — побежал здороваться с Валентином, а Ажги-хян не понимает на всеобщем.

— Как говорится, по знакомству, — отвечает он маршалу с улыбкой. — Элизабет не просто министр, она еще и моя жена.

Маршал снова на меня прищуривается и наконец, видимо, узнает.

— Батюшки-светы, да это ж Лизка Гринберг! Я тут сижу голову ломаю, откуда я ее могу знать. Вот это да! А брательник-то ни словом не обмолвился.

— Ну так правильно, — замечаю я, — работать надо, а не сплетни распускать.

Азамат с маршалом продолжают светскую беседу, пока все восполняют потери калорий, а я внезапно выхватываю из гула за спиной разговор на моем родном языке.

— Я так понял, они не привели его сюда.

— А точно не один из них? Он на человека-то вообще похож?

— Понятия не имею, его ж никто не видел.

— Ну тогда вряд ли, да и потом, была бы охрана какая-нибудь, а лучше аквариум…

— Да вы на их Императора посмотрите, я вообще не понимаю, кто придумал этих дикарей до высших должностных лиц допускать, он же тут в лучшем случае подбирает кандидатов для человеческих жертвоприношений в своих религиозных ритуалах.

Раз уж я это слышу, то Азамат и подавно, даже сквозь разговор.

— Извините, секундочку, — говорит он маршалу и разворачивается, громко и отчетливо оповещая бормотунов: — К вашему сведению, как таковой религии на Муданге нет, а любые жертвоприношения носят метафорический характер, однако если уважаемые господа интересуются…

Один из попавших в центр внимания сплетников тихо матерится, другой резко делает вид, что понимает только на всеобщем.

— Кстати, — продолжает Азамат, легко переходя на опорный язык мероприятия, — я что-то не припомню вас в книжечке. С кем имею честь?

— А, это мои коллеги, — втискивается в кадр тот самый знакомый мне товарищ по биоразнообразию. — Вот господин Сержо, координатор проекта по изучению муданжской фауны внеземного происхождения.

— Здравствуйте, — подает руку господин Сержо. Судя по голосу, это тот, который хотел аквариум.

— Очень приятно, — иронично улыбается Азамат, пожимая руку. — Разрешите уточнить, если мне не изменяет память, когда мы договаривались об изучении определенных представителей муданжской фауны, речь шла о том, что нам будет предоставлена возможность заниматься этим самостоятельно, насколько позволит ситуация…

— Совершенно верно, но мы также договаривались, что вы привезете образец. Вот как раз моя команда им и будет заниматься, — поясняет господин Сержо.

— Да, кстати, — включается в разговор маршал, — где этот твой негуманоид?

Азамат кидает взгляд на часы и припоминает:

— Полагаю, осматривает экспозицию музея изящных искусств.

Повисает несколько напряженная тишина.

— Вы что, его просто так к людям пускаете? — ахает Сержо. — Это же биологическая опасность!

— Да вы знаете, он меня не спрашивает, пускаю я его или нет, — усмехается Азамат. — Он на это исследование добровольно согласился, и ему вряд ли понравится сидеть в аквариуме. Вообще, если вы намеревались каким-либо образом контролировать его поведение и перемещение, то, боюсь, придется в самом скором времени менять программу проекта, потому что максимум, что вы сможете сделать, — это попросить.

— То есть он прямо совсем разумный? — уточняет другой сотрудник проекта. — В смысле, не шимпанзе, не дельфин, а, можно сказать, на человеческом уровне развития сознания?

— Я не специалист, мне трудно судить, я только хочу сказать, что с его мнением необходимо считаться.

— А у него есть мнение? — интересуется подошедшая дама, судя по беджику — из образовательной ветки. — Я так понимаю, у человекообразных обезьян, обученных человеческому языку, как раз не наблюдается способности выражать свое мнение и задавать вопросы. Ваш образец — задает?

— Даже слишком много, — фыркаю я.

— Давайте вы его просто сюда приведете, и мы на него посмотрим! — решительно предлагает маршал. — Всем же интересно, а от музея тут один квартал!

Предложение вызывает некоторый ропот, поскольку большинство побаивается оказаться в одном помещении с инопланетной разумной тварью, но маршал резонно напоминает, что тут охраны побольше, чем в музее, и пусть уж лучше тварь пугает собравшихся здесь подготовленных и защищенных людей, чем ничего не подозревающих посетителей выставок. Так что Умукху в рекордные сроки делают специальный пропуск, и маршал с Азаматом посылают кого-то его привести.

По такому поводу в банкетный зал набивается тьма тайно и явно вооруженной охраны, и все это выглядит крайне непривлекательно. Умукх — странное существо, кто его знает, что он отмочит, безобидное, но непонятное. Ирнчин, мыслящий в том же направлении, впервые за время мероприятия подает голос и на основании своих полномочий как министра национальной безопасности требует, чтобы охрана переходила к решительным действиям только и исключительно по команде маршала. У меня немного отлегает от сердца, но я по-прежнему неприязненно кошусь на защитничков.

И — сегодня день встреч. Это лицо я вряд ли когда-нибудь забуду.

— О, — говорю я неестественно живо, — Азамат, иди-ка сюда, я тебя познакомлю.

Хватаю слегка сбитого с толку мужа и подтаскиваю к одному из охранников, который тоже не понимает, что происходит, и косится на старших по званию.

— Вот, смотри, дорогой, — распаляюсь я, — этому человеку ты обязан тем, что я осталась на твоем корабле, а не улетела на Землю вместе с детками!

Лицо Азамата светлеет от понимания.

— А, так это ваша была прекрасная идея бросить девушку в приставном коридоре между двумя кораблями и запереть дверь? Ваше счастье, что на моем корабле установлены камеры наблюдения по всей внешней поверхности и что мой сотрудник проверил чистоту коридора, а то, знаете, преступная халатность…

Охранник, до которого, видимо, наконец-то дошло, о чем речь, раздувает ноздри и вытягивается.

— Я… все по инструкции!

Азамат прожигает его взглядом, затем с независимым видом поворачивается к подкатившему Ваткину.

— Нельзя ли мне попросить об одолжении? У меня есть основания полагать, что этот офицер не соответствует требуемому уровню подготовки и представляет собой уязвимость. Возможно, было бы лучше его заменить.

— Да я уже так и понял, что тут проблема. Заменим, а ты, Байч-Харах, ну или Лиза, подай жалобу официально, иначе расследование провести нельзя.

— Мне казалось, Сашка подавал, — припоминаю я.

— Сашка твой — не потерпевший и не свидетель. Сама подай. Бюрократия же… А, вот ведут вашего.

Я успеваю состроить мстительную рожу вслед охраннику и обернуться как раз к тому моменту, когда через дальние двери входят Сашка и Умукх.

Бог все в том же белом диле и в человеческой форме — в смысле, наиболее приближенной к человеческой. Вытравленные косички в сочетании с нездорово-красной кожей и очень, очень светлыми серыми глазами производят неизгладимое впечатление, но сотрудников ЗС так просто не удивишь.

— Позвольте, но он же совершенно человекообразный, — замечает пожилой японец, который собирается обсуждать с Азаматом обмен знаниями в космической инженерии.

— А что, н-не надо? — робко спрашивает у Азамата Умукх.

— Я думаю, что всем здесь было бы интересно посмотреть на вас в более обычном для вас облике, — замечает Азамат.

Сашка прокрадывается ко мне и вопросительно разводит руками, мол, какого хрена тут творится? Я в ответ тоже развожу руками, мол, так уж вышло, смирись. Диалог окончен, можно наблюдать за перевоплощениями бога.

Умукх послушно меняется — подрастает, окрашивается в свой кирпичный цвет, отращивает крючочки на пальцах и приобретает черты лица, которые никак не спутать с человеческими: большие раскосые глаза слегка навыкате, без радужки, зато с четырьмя зрачками, от них лицо стремительно сужается к подбородку, а нос как бы немного приплюснутый и почти нависает над линией рта, небольшого и без выраженных губ. Вся эта красота цвета красной глины и покрыта тонкой сетью мерцающих рисунков. Косички на голове слегка шевелятся. В космопорту я не обратила внимания, там было ветрено и у всех волосы трепало как угодно, но тут, в помещении, никакого движения воздуха нет совсем, однако же шевелятся, подлюки. Я кошусь на Ажгдийдимидина, который нервно теребит свой браслет.

— Э-мм, здравствуйте, — осторожно говорит Умукх на всеобщем, смущенный вниманием публики. Говорит без акцента, хотя и крайне неуверенно. — Как поживаете?..

— Здравствуйте-здравствуйте, — первым отзывается невозмутимый маршал. — Вот, знакомьтесь, это господин Сержо, который будет заниматься вашим проектом.

Господин Сержо бледнеет и двигает желваками, но мужественно протягивает руку для пожатия. Умукх, однако, так быстро не может, он еще только переваривает слово «проект», хлопая белесыми ресницами.

— А! — внезапно громко восклицает он, так что половина собравшихся подскакивают. — Вы имеете в виду исследование, да? Ой, это очень хорошо. Здравствуйте. — Он кланяется господину Сержо. — Меня зовут Умукх. А, ой, погодите, я вспомнил! Если вам трудно сказать мое имя, можете говорить просто Умух.

С этими словами он оглядывается через оба плеча, пока не находит неподалеку улыбающегося Унгуца. Видимо, это Старейшина был так прозорлив. Во всяком случае, он одобрительно кивает.

— Вы очень хорошо говорите на всеобщем, — решается высказаться образовательная дама. — Как вы его выучили?

Умукх строит удивленную рожицу.

— А зачем учить? Человеческие языки все одинаковые. Если один знаешь, то все знаешь. Я по-человечески не очень хорошо говорю, мой брат гораздо лучше.

— Позволите проверить? — спрашивает шикарная африканка и произносит длинную заковыристую фразу на каком-то, видимо, африканском языке со щелкающими и цокающими звуками.

Практически без задержки Умукх ей отвечает на том же.

Окружающим эта идея нравится, и они наперебой принимаются тестировать Умукха на всех известных им языках Земли и не только.

— Странно, — замечает Азамат нам с Сашкой, — Ирлик-хон находит всеобщий более сложным, чем муданжский. Это личные особенности?

— Возможно, дело в том, что Ирлик-хон в принципе лучше говорит, — замечает подошедший Унгуц. — Он как бы больше погружен в один из языков, поэтому ему сложнее с остальными. Но как знать, как знать… Лиза-хян, а я кое-кого привел.

Я оборачиваюсь и обнаруживаю, что чуть позади стоит Валентин, все такой же взъерошенный, с проседью в усах, вот разве что по торжественному поводу вместо потертого свитера новый кардиган.

— Ой, здравствуйте! — радуюсь я. — Вот кто бы мог подумать, что жизнь так сложится.

— Да, я очень рад, — по-кошачьи гнусавит он, — а то, знаете, за годы преподавания я не раз задумывался, кому и зачем это может понадобиться, однако теперь вижу, что мои труды были не напрасны, даже если от них был толк только одному человеку.

— Ну, как минимум двум, — усмехаюсь я. — Моя одногруппница Яна теперь тоже на Муданге работает.

— О-о, отлично, — кивает Валентин, почесывая усы.

Тем временем ситуация вокруг Умукха приобретает новый оборот.

— А вы вот меняли свой внешний вид, — говорит неопределенного пола юное существо, — а вы еще как-то можете его поменять?

— Ну да-а, — кивает Умукх и смотрит на Азамата. — Можно показать?

Азамат разрешает.

Умукх перекидывается ктырем и облетает круг почета вокруг шарахающихся чиновников. Потом прилежно возвращается на свое место и снова вырастает.

— Здорово! — восклицает юное существо. — А еще как-нибудь можете?

Это начинает походить на «Кота в сапогах», но тут Умукх вдруг тормозит:

— Могу, но не буду сейчас.

— Почему же?

— Понимаете, — Умукх делает печальную рожицу, — полная форма очень большая и страшная, люди всегда очень пугаются. А я не хочу никого пугать. Поэтому не буду ее показывать.

Его, однако, продолжают упрашивать, так что Азамат решает вмешаться.

— Господа, раз уж Умукх-хон здесь, я бы хотел обсудить условия проведения исследований. Господин Сержо, может быть, мы отойдем и обсудим требования…

— Требования? — хмурится Сержо. — Вы предоставили образец, теперь это наша забота. Какие требования?

— Мои требования, — улыбается Азамат. — Умукх-хон — гражданин Муданга, а значит, я несу ответственность как за него перед вами, так и за ваше с ним обращение.

— Но он же добровольно согласился на исследования, — пожимает плечами Сержо.

— Добровольно-то добровольно, но я не могу назвать это информированным согласием, — вздыхает Азамат. — Боюсь, его представления о проекте сильно отличаются от ваших, более того, я не уверен, что могу определить степень осведомленности, необходимую для того, чтобы считать его согласие информированным. Поэтому какие-либо исследования могут проводиться только и исключительно по согласованию со мной или назначенным мной специалистом.

— Но у вас нет экспертов по ксенобиологии, вы не сможете компетентно оценить наши методики.

— Нет, но я могу компетентно предсказать возможное непонимание или раздражающий фактор, и в ваших интересах избегать подобных ситуаций.

Сержо упрямится, но тут за Азамата вступается Ваткин.

— Понимаешь ты, вы там чего-нибудь намудрите с этим негуманоидом, он вас порвет, а Байч-Харах, получится, виноват. Это никому не надо. Конечно, согласуйте все свои действия, и пусть у Байч-Хараха будет право вето.

— Я бы хотел также согласовывать личный состав сотрудников, — добавляет Азамат. — Лишний риск нам совершенно ни к чему.

— Хорошо, я вас понял, — скрипит зубами Сержо. — Это мы учтем.

— Давайте мы учтем это прямо сейчас и в письменном виде? — мурлыкает Азамат. — И подпишем в присутствии всех заинтересованных сторон.

— Правильно, правильно, — приободряется маршал. — Пошли-ка в мой кабинет, уединимся, так сказать. Кстати, Байч-Харах, а ты сувенирчик мне не привез?

— Привез, а как же, — улыбается Азамат. — Но напитки пришлось оставить на входном контроле.

Дальнейшие переговоры проходят не столь нервно. Я отлавливаю своего бывшего ректора, и мы с ним под воспоминания об институтских годах согласуем программу действий и помощи по медицинскому образованию на Муданге, а также для муданжцев на Земле. Ирнчин отвечает на вопросы о подробностях обстановки на границах муданжского космического пространства и о вероятности реакции со стороны джингошей — к счастью, мизерной. Даже Ажгдийдимидин при помощи Валентина ввязался в какой-то разговор, но я только услышала что-то о психологической подготовке духовников.

Унгуц тоже времени даром не теряет, находит энтузиастов обеспечить ему филологическую поддержку при культурном обмене, договаривается о цикле лекций об истории и культуре Муданга и туре по образовательным учреждениям Земли.

— Кстати, — замечает один специалист по транскультурным СМИ, — я знаю одну женщину с Муданга, она занимается сравнительным исследованием символов в муданжских и земных мифах, как раз недавно был на ее докладе, чрезвычайно интересно. Как-то же ее звали… Ах да, Эсарнай. С ней еще муж везде ездит, ни на шаг от нее не отходит, так что мне легко верится, что на Муданге необходимо просвещение в гендерном вопросе.

В общем, денек выдается плодотворный, мне даже между делом удается выяснить, какой медицинский вуз оптимально подойдет Киру, если он все-таки решится пойти этим путем, а также что вот прямо завтра там проходит день открытых дверей, и, если очень постараться, еще можно успеть записаться, так что я быстренько звоню Киру и намыливаю его в нужном направлении.

Домой мы приходим выжатые как лимон. Кроме Умукха, конечно. Тот бодр и весел и готов еще на десять переговоров сходить.

— Сомнительно мне как-то, — вздыхает Азамат, когда нам удается отпочковаться от прочего общества. — Умукх-хон сегодня этого Сержо, чуть я отвернулся, загнал в угол и давай расспрашивать — где он будет жить, да сколько это продлится, да что такое негуманоид. Пришлось растаскивать.

— Мне вообще этот Сержо не нравится. Отношение у него какое-то неправильное.

Азамат пожимает плечами.

— Не знаю, может, как координатор всего проекта он и ничего, ему же не придется непосредственно общаться с Умукх-хоном. Но я буду послеживать, в случае чего попрошу его заменить. И еще я подумал и на всякий случай потребовал включить в команду надзирающего скептика из какой-нибудь скептической организации, чтобы следил, как бы в науку не закралась идеология. И заодно чтобы пресс-релизы писал, скептики хорошо умеют это делать так, чтобы журналисты поменьше всего могли превратить в сенсацию на пустом месте.

Я открываю рот, чтобы согласиться, но тут с веранды доносятся какие-то писки и аханье, и мы выскакиваем посмотреть.

Оказывается, это Ажгдийдимидин, весь день теребивший свой волшебный браслет, внезапно его снял, а поскольку в этот момент как раз вел беседу, то случайно вырастил всю мамину рассаду в человеческий рост прямо в лотках.

— Ну, а кто мне теперь ямы копать будет под это? — возмущается мама. — Давай как вырастил, так и копай! Нет, а что, за тебя, что ли, другие работать должны?

Старейшина изо всех сил старается не смеяться, но выходит плохо, поэтому на монументальной рассаде раскрываются цветы, причем совсем не такие, как положено этим растениям.

Наконец ему все-таки удается справиться с собой, и он следует за мамой по огороду, левитируя потяжелевшие лотки и время от времени в указанном месте создавая ямы. Сыч, глядя на все это со слегка перекошенным лицом, утрамбовывает саженцы в лунки.

Покончив с расхлебыванием заваренной каши, Ажги-хян аккуратно надевает браслет на место и осторожно пробует голос. Ничего не происходит. Он удовлетворенно кивает и убирает руки в карманы, видимо, чтобы поменьше был соблазн теребить дальше.

— Я договорился на завтра, — сообщает ему Азамат, — нам принесут примерять разные приборы для оцифровки мыслей. Конечно, вы и так уже решили проблему вроде бы, но раз уж приехали, надо попробовать.

— Да, я бы предпочел иметь две возможности, чем одну, тем более что они дают принципиально разные решения, — соглашается духовник. — Кстати… — Он нахмуривается и снимает браслет. Потом, подумав немного, надевает обратно. — Мне кажется, тебе надо позвонить Алтонгирелу и поинтересоваться, как там дела. Я чую какие-то перемены.

Алтонгирел на звонок откликается не сразу, а когда откликается, выглядит чрезвычайно коварно, скалится и шевелит бровями.

— Что, неужели уже успел кто-то птичку прислать? — хмыкает он. — Часа не прошло.

— После чего у тебя там часа не прошло? — нервничает Азамат. — Ты должен был проследить, чтобы без меня там не очень расслаблялись и чтобы дела шли своим ходом, не накапливаясь до моего возвращения. Мы не договаривались ни о каких нововведениях, и ты клятвенно обещал держать меня в курсе, если что-то случится. Ну-ка давай рассказывай, что стряслось.

— Да ничего не стряслось, что ты сразу паникуешь? — усмехается Алтоша и делает драматическую паузу, так что мне снова, как в старые добрые времена, хочется его удавить. — Просто Старейшины согласились ввести должность мэра столицы, и им избрали Сурлуга.

— Так, — откликается Азамат. Думает, откидывается на спинку стула и повторяет: — Так. Это хорошо. И то и другое. Но подожди, у него же глухое имя, как его могли избрать?

— А вот так, — легкомысленно пожимает плечами Алтонгирел. — Я честно предложил пять кандидатур, четверо из них — с певчими именами, ан вот же…

Азамат сужает глаза.

— Это кого же ты предложил, если не секрет?

Алтонгирел с невинным видом перечисляет ничего не говорящие мне имена.

Азамат кривится.

— И ты хочешь мне сказать, дорогой друг, что ты это не нарочно?

Алтонгирел пожимает плечами.

— А что, у тебя были на примете какие-то другие кандидаты, которые на фоне Сурлуга смотрятся более эффектно? Ну или хотя бы годятся ему в подметки?

Азамат задумывается и качает головой.

— Только из числа Старейшин, но одновременно быть мэром и Старейшиной нельзя, и я не думаю, что они согласились бы на такую перемену.

— Вот именно, — самоуверенно кивает Алтонгирел. — Хозяйственные люди вообще нечасто бывают честными, а уж чтобы еще и в Ахмадхоте их уважали — один Сурлуг и остается. Так что передавай мои поздравления Старейшине Ажгдийдимидину.

— Ему соболезнования надо передавать, — замечаю я. — Сурлуг теперь дома появляться перестанет.

— Ничего, — произносит у меня за спиной Ажгдийдимидин, все это время слушавший наш разговор. Он выглядит довольным и гордым. — Если я и дальше смогу говорить, то и сам поменьше буду сидеть в четырех стенах, а Сурлугу давно пора заняться чем-нибудь, кроме моего жизнеобеспечения.

Азамат, впрочем, по-прежнему в сомнениях.

— Не в обиду будь сказано, но, Старейшина, вам не кажется, что Сурлуг несколько, мм, мягковат для управления городом? Это ведь нужно постоянно что-то требовать от людей, подгонять, оценивать…

— О, не волнуйся, — сверкает глазами духовник. — Его будут слушаться, как цирковые собачки дрессировщика.

Азамат бормочет что-то про то, конституционно ли использование духовником своих способностей в таких целях, но в итоге смиряется.

— Ладно, давайте попробуем и посмотрим, как пойдет.

Ажги-хян играючи снимает браслет, закатывает глаза и, надев обратно, заверяет:

— Отлично пойдет!

— Точно нормально? — в пятый раз спрашивает Азамат, вертясь перед зеркалом. Нам сегодня предстоит второй раунд переговоров, теперь уже не при параде, так сказать, без галстука. Муж все порывался вставиться в черную водолазку и псевдокожаную куртку, но на улице, простите, под тридцать градусов, и хотя в ЗС, конечно, везде кондиционеры, желательно добраться туда, не пропотев насквозь. Так что я настояла на бежевой рубашке и вот теперь вынуждена расхлебывать последствия.

— Да говорю тебе, все отлично, — не глядя повторяю я. — Не веришь мне, иди у мамы спроси, она тебе льстить не будет.

— Да уж, твоя мама как припечатает, я из дому выходить постесняюсь, — усмехается Азамат. — Ну ладно, буду себя уговаривать, что тебе виднее, как у вас принято в приличные места одеваться. Слушай, ну может, хотя бы белую?

— В белой будешь как официант, — отрезаю я.

— Вот уж вряд ли меня кто примет за официанта, — усмехается Азамат, снова застегивая верхнюю пуговицу, а потом опять расстегивая. — Ладно, часы надену.

— При чем тут часы?.. — недоумеваю я.

— Для отвлечения внимания, — сообщает Азамат со знанием дела. — Хорошие часы на себя так взгляд оттягивают, что человека можно и вовсе не заметить.

С этими словами он открывает ларчик с часами — их там шесть штук, — некоторое время жует губу и в итоге останавливает выбор на зеленых под старинную бронзу, с живым экраном, где скачут птички и пролетают стрекозы.

— Занятно, мирно и без китча, — резюмирует он. — Ну все, можем идти.

Я отлипаю от игрового планшета, надвигаю сандалии и выхожу, в очередной раз ощущая себя какой-то неправильной женщиной.

Второй раунд переговоров проходит без эксцессов, мы согласуем мелочи и частности — занятие изматывающее, но дающее приятное ощущение выполненной работы и ясных перспектив. Как я и предполагала, из присутствующих мы оказываемся чуть ли не самыми одетыми — зээсовцы понимают «неформально» так же буквально, как и остальные хоть сколько-то продвинутые работники офисов на Земле: кто в футболке, кто в шлепанцах, кто в тамлингских шелковых шароварах с бубенчиками. В кабинетах небогато мебели, разве только полочка с разномастными буками и планшетами и полукруг из диванов в центре комнаты, и сидят на них в позе лотос, а кто и просто лежит, закинув ноги на подлокотник. Во все стороны из кабинета ведут двери в уединенные помещения и на балконы, где можно отключиться от мира и спокойно поработать, чтобы никто не отвлекал.

Оценив обстановку, Азамат устраивается на ковре, прислонившись к дивану спиной, так что оказывается примерно на одном уровне с мелкими землянами. Я приземляюсь в другом углу на пенковом мате вместе с парой предоставленных моим бывшим ректором сотрудников, и мы весьма продуктивно плодим решения и идеи, как из ничего создавать здравоохранение.

Насидевшись за день, мы с Азаматом возвращаемся пешком по вечернему городу. От фонарика при входе в ЗС отделяется самодвижущаяся лампочка и повисает над нами в воздухе, освещая тротуар, — технологичный способ сэкономить на уличном освещении и заодно снизить световое загрязнение. Из окна дома, мимо которого мы идем, выпадает робот-уборщик, и Азамат подсаживает его обратно, как птенца в гнездо, на радость молодой хозяйке. От уличного кафе дышит холодом — мы случайно зашли за кромку неощутимого термального купола.

Азамат как-то неуверенно поглаживает меня по плечу. Зная, что это неспроста, я накрываю его руку ладонью и смотрю вопросительно.

— Ты ведь вернешься со мной? — спрашивает он якобы между делом.

— А ты как думаешь? — интересуюсь я. Сколько же еще времени пройдет, прежде чем он поверит, что я с ним навсегда.

— Думаю, да, — осторожно говорит он.

— А почему? — отваживаюсь я. Не хватало еще спугнуть, но любопытство, да…

— Ну, у нас тоже хорошо, — неловко предполагает он. — И потом, Алэк… Ну и без меня тебе будет грустно.

— Очень, — улыбаюсь я.

— Очень?

— Очень-очень.

Он с улыбкой смотрит мне в глаза.

— Ты меня любишь, — не спрашивает он на моем родном языке, и это так внезапно, откровенно и выразительно, как никогда не бывает на всеобщем.

— Угадал! — скалюсь я. — Призовая игра!

Призовая игра заводит нас в тень между домами и несколько замедляет наш путь домой, да еще потом приходится соображать, как включить обратно летучую лампочку, которую Азамат впопыхах сжал в кулаке, чтобы не светила.

Домой мы доходим несколько помятые, но счастливые.

А дома нас поджидает сюрприз в лице моих бабушки с дедушкой. Как выясняется путем оттаскивания Сашки в сторонку, виновник сложившейся ситуации — Старейшина Унгуц, который сегодня начал свой тур по образовательным учреждениям, и первым же делом попался в лапы бабушке и — как только она разобралась, кто перед ней, — был приставлен провести два спецсеминара по фольклору и поточную лекцию о муданжской лингвистической школе, а потом еще поучаствовать в круглом столе о возможной иконичности некоторых символов в мировых алфавитах.

В итоге Старейшина слегка осип и запросил пощады, был доставлен домой на университетской авиетке, но от бабушки не отмотался. Однако здесь за него вступился Ажги-хян, самоотверженно сообщив, что никогда не учил никакие языки. У бабушки произошло переключение инстинктов, и она взялась исправлять его упущение. К нашему приходу Ажгдийдимидин уже умеет читать буквы и может вкратце рассказать о себе, что его невероятно веселит — он то и дело принимается хохотать, сбиваясь посреди слова. Бабушка после дня побед настроена благодушно и ободрительно кивает, сверкая заколкой в высокой прическе.

— А, ну наконец-то, — замечает она Азамата. — Я уж думала, ты побоишься явиться и продемонстрировать, как ты все на свете позабыл.

— Я до конца дней своих не забуду, — ухмыляется Азамат. — Возможно, вам уже рассказали, как мне вчера пригодилась ваша наука.

— Да-да, в красках, — приподнимает бабушка тонкую татуированную бровь. Это она так улыбается. — Ладно, не отвлекайте меня, у ученика важный период. Лиза, иди познакомь своего мужа с моим, им будет о чем поговорить. Итак, перейдем к практической части, — сообщает она Ажги-хяну, вставая и нависая над ним всем своим немаленьким ростом.

Дедушка обнаруживается на кухне, где, по бабушкиному указанию, готовит гефилте-фиш. Дедушка у нас небольшой, субтильный такой и на фоне бабушки несколько теряется, однако тут он в своей стихии.

— А, Азамат, — тепло улыбается он после того, как я представляю их друг другу. — Весьма наслышан, извините, руку не пожму, я весь в рыбе.

— Ничего-ничего, я небольшой приверженец этого обычая, — с облегчением заверяет Азамат. — Может быть, вам помочь? А то вы тут один для всех стараетесь…

— Что вы, я привычный, — отмахивается дедушка. — Вот если бы вы мне показали пару муданжских блюд, я был бы премного благодарен, а то в моем ресторане со всего света хоть по одному блюду есть, а вот с Муданга пока не завезли. Саша говорил, вы мастак…

— Да конечно, с удовольствием, только уже, наверное, не сегодня. А вы владелец ресторана?

— Ну как владелец, — усмехается дедушка. — Я основатель и повар, а бумажки ведут специально обученные люди.

Азамат с завистью вздыхает:

— Идеальная работа. Мне бы так!

— А вы, простите, чем занимаетесь, я что-то запамятовал? — рассеянно спрашивает дед.

— Император планеты, — уныло сообщает Азамат.

— Ах да, точно. О, это, наверное, совершенно ужасно. У меня вот жена декан, и я в ее дела не лезу, но как она начнет о работе говорить, у меня от одного этого голова болит. Как же вы-то справляетесь?

— Ой, не говорите, — отмахивается Азамат. — Давайте лучше о кулинарии.

Но разговору о кулинарии не суждено было состояться, поскольку в кухню вбегает Кир. Он несколько взъерошенный, весь сияет, глаза как прожекторы.

— Я был на дне открытых дверей! — выпаливает он. — Отец, это та-ак круто! Ты себе даже не представляешь, это такое здание… там такие штуки! И куча народу, не только земляне, но всякие разные, и с глухими именами тоже, и моего возраста, и внебрачные, и детдомовцы, и все могут туда поступить, если экзамен сдадут! Представляешь! Мы там с несколькими ребятами решили скооперироваться и вместе готовиться по Сети, чтоб веселее было. Но главное…

— Кир! — прерывает его эмоциональное выступление Азамат. — Что это у тебя на ухе?

Кир многообещающе улыбается.

— Серьга, а что?

Азамат временно теряет дар речи.

— Ну-ка дай посмотреть, — встреваю я.

Кир послушно поворачивается и отодвигает волосы. Действительно, сережка, золотое колечко с подвесками-перышками, довольно тонкой работы. Это, правда, не все — от сережки вдоль по контуру ушной раковины тянется цепочка татуированных узоров в том же стиле, что и перышки.

— Прикольно, — резюмирую я. — Но ты понимаешь, что сейчас будет, да?

Кир корчит кислую рожу и пожимает одним плечом, мол, а что делать, неизбежный побочный эффект…

— Что ты с собой сделал?! — в полном ужасе выдыхает Азамат.

— Я ухо проколол, а что, у Лизы тоже проколоты, тебя же это не смущает, — выдает заготовленную фразу Кир.

— У Лизы они от природы такие, — убежденно выдает Азамат, — а ты…

То, что он собирался сказать дальше, тонет в моем хохоте. Дедушка, не понимающий по-муданжски, отворачивается от плиты.

— Прикинь, дедуль, — выдавливаю я сквозь смех, — Азамат думал, я родилась с дырками под сережки!

— Ну а как же, и еще сразу в белом халате, — невозмутимо дополняет дедушка и возвращается к рыбе.

— Но, Лиза… — Азамат беспомощно смотрит на меня. — Ты что, считаешь, что это нормально? А эти рисунки? Как вообще можно на себе что-то нарисовать, Кир, тебя что, мало дразнят?

— Так они временные, — замечаю я.

— Да, только на три месяца, сказали, — кивает Кир.

— А что, бывают еще постоян… — начинает Азамат и перебивает себя: — На три месяца?! Ты понимаешь, что ты не вот прямо сейчас остаешься тут, ты до конца месяца вернешься домой со всем этим ужасом на ухе?!

— А у Ирлика по всему телу рисунки, но ты же считаешь, что он красивый! — выпаливает Кир еще один заготовленный аргумент.

— Что вы тут так кричите? — возмущенно спрашивает заглянувшая в кухню бабушка.

— Кир сделал себе татуху, — объясняю я.

— Да, я видела, — не моргнув глазом отвечает бабушка. — И что, это повод всем мешать? Бросил младшего на тещу и пошел гулять, а теперь разбудишь ребенка — вот будет красота!

— Простите, — тушуется Азамат, — но это же…

— Это же ты проецируешь свои закосневшие взгляды на молодое поколение. Лиза, когда уже ты сделаешь из своего варвара цивилизованного человека, который не впадает в истерику при виде серьги?

С этими словами бабушка захлопывает дверь кухни с такой силой, что весь дом подпрыгивает.

— Коть, ты не обижайся только, — робко начинаю я. — Ты же знаешь бабушку…

— Лиза, я уже понял, что у вас тут это нормально, но на Муданге…

— Ну вы подождите лет сто пятьдесят, — замечает дедушка, не прерывая процесса, — будет и у вас нормально. Кто-то же должен быть первым.

— А можно этот кто-то будет не из моей семьи? — упрямится Азамат.

— Ну правильно, — фыркает Кир. — Первая работающая императрица, первый министр — хозяин леса, первый мэр с глухим именем, и извини, но первый некрасивый Император — это все тебя устраивает, а вот первый рисунок на ухе — это не из твоей семьи? Где логика?

Азамат смотрит на него молча, с выражением паники на лице, потом опускает взгляд и крепко задумывается. Потом вдруг трет лицо руками и глубоко и дрожаще вздыхает.

— Так, — постановляет он. — Кир, знаешь, до чего ты меня только что чуть не довел? Я почти понял отца.

Теперь выражение паники отображается на лице у Кира и, вероятно, у меня.

— Нет, нет, не в том смысле, естественно, я никогда бы от тебя не отрекся, — машет руками Азамат. — Я просто вдруг понял, что он мог чувствовать тогда. И меня это напугало. Но, — он складывает руки на груди, как бы помогая себе собраться с духом и принять решение, — еще больше меня напугала такая параллель. Профессор Гринберг права, я отреагировал не как просвещенный человек, а скорее ближе к тому, как отреагировал мой отец. И я совершенно не хочу ему подражать. Поэтому, — он сжимает зубы так, что все лицо напрягается, — будем считать, что я не против. Я, правда, очень надеюсь, что ты не будешь увлекаться. И предупреждай, пожалуйста, заранее.

Кир облегченно щерится и прилепляется к Азамату, неловко обхватив его руками.

— Спасибо, па!

Азамат недоуменно поглаживает его по голове.

— Да, но я же не договорил! — вспоминает вдруг Кир, отскакивая обратно. — Нам там показывали разные отделения, на которые можно потом попасть. Конечно, я с пятого на десятое понимаю на всеобщем, но там было одно такое, что без слов понятно. Называется… э-э… пластическая хирургия, во! Па, ты себе даже не представляешь, что они там делают!

— Немножко представляю, — ухмыляется Азамат. — Лиза меня просвещала в этом отношении.

— Да? — удивляется Кир. — А почему тогда ты до сих пор не обратился?

— Ну, понимаешь, — смущается Азамат, — сначала мне не очень верилось, что действительно можно что-то сделать. Лиза мне предлагала, еще на Гарнете, но… Это теперь я знаю, на что способна земная медицина, а тогда боялся только ухудшить. После же стало не до того, тут вон на полмесяца приехать полгода собирались, а лечение займет намного дольше, насколько я понимаю.

— Ну ладно, но ты уже здесь, — встреваю я. — И я думаю, Старейшины не обидятся, если ты немножко задержишься по такому поводу. Пусть не всё, но хоть что-нибудь можно сделать.

— Да ты знаешь, — неуверенно начинает Азамат, — с одной стороны, я привык уже, а с другой… Не все же красивые. Есть на Муданге и другие люди со шрамами, которым повезло меньше, чем мне. Мне кажется, им несколько легче живется от того, что есть я, и я такой, какой я есть, и я Император.

— Это тебя маршал так вдохновил, что ли? — спрашиваю я, не зная, что и чувствовать.

— Он скорее окончательно меня убедил, так-то я давно уже об этом думаю. Но сама посуди, нельзя же избавиться от стереотипа, если постоянно ему следовать. И потом, это ведь не болезнь, со мной ничего плохого не случится от того, что я не сведу шрамы окончательно, и мне это ничем не мешает. Так что если тебя, Лиза, это не очень смущает…

— Меня смущает, что ты на пляже в рубашке ходишь и боишься лишний раз кого-нибудь потрогать. Так что либо меняй отношение, либо внешность.

— А, ну, кстати, руки и грудь-то, может, и стоит долечить, тут ты права. Но, как ты говоришь, не обязательно же все.

— Ну ладно, — пожимаю плечами. — Если тебя все устраивает, пожалуйста. Мне-то, в общем, все равно, есть у тебя шрамы или нет, лишь бы ты был с собой в мире.

— Вот и отлично. — Азамат приобнимает меня и целует в макушку.

Кир закатывает глаза.

— И этот человек еще что-то имеет против татуировок.

— Мне немного страшновато, что тебе скажет Алтонгирел по этому поводу, — замечаю я.

— Алтонгирел предпочел бы, чтобы я всегда был таким, как в двадцать лет, — отмахивается Азамат. — Не только во внешности, но и в характере и в глазах людей. А этому не бывать никогда, даже если меня вдвое омолодят. Я изменился и рад этому, и я не хочу меняться обратно. Алтонгирел, конечно, поскандалит, но в итоге он поймет, на то он и духовник, в конце концов. И я не для того перевыбирал бормол, чтобы теперь тянуться к прошлому. Я сейчас лучше, чем был в двадцать пять, и моя жизнь мне нравится гораздо больше.

Как ни удивительно, но я вполне уверена, что он говорит искренне, и это не жертва во имя политики, а действительно просто таково его желание, как будто он наконец понял правила игры и увидел, что по ним все же можно выиграть. Я вижу в его глазах новый азарт, новый источник силы бороться за то, чтобы мир стал лучше. И я влюбляюсь заново, в очередной раз, как всегда, когда он превосходит себя, когда потускневший прежний фитиль сам собой обновляется и светит в сто крат ярче, согревая всех, кому повезло быть по пути с этим удивительным человеком.

— Рыба готова! — объявляет дедушка, моя руки. — Если вы закончили выяснять свои отношения, то я пойду призову Артемиду к порядку, иначе она ужин пропустит.

— Кого? — не понимает Азамат.

— Бабушку, — поясняю я.

— А ее можно призвать к порядку? — осторожно интересуется Азамат.

Я киваю на дверь, мол, пошли, увидишь.

Вслед за дедушкой мы выползаем в гостиную, где бабушка по-прежнему конопатит мозг подуставшему уже Ажгдийдимидину.

— Ужин готов, — мирно произносит дедушка.

— Погоди, ты не видишь, я занята! — возмущается бабушка.

— Артемида.

У дедушки есть какая-то специальная интонация, с которой он произносит это слово, но на бабушку действует мгновенно.

— Впрочем, на сегодня можно и закончить, — резко переменяет мнение она. — Завтра повторим пройденный материал.

Духовник сонно кивает и с любопытством поводит носом. На запах стекаются и прочие гости и обитатели — Унгуц с внуком, мама с Сашкой и Умукх с Ирнчином, вернувшиеся с осмотра лабораторного комплекса, где Умукху предстоит жить. Возвращается и Янка, проводившая кастинг на девичник.

— А где Тирбиш? — внезапно вспоминает Азамат. — Почему не он Алэка укладывал?

— А он вчера в музее познакомился с девушкой, — доносит Янка. — Она промышленная альпинистка и еще занимается какими-то единоборствами. Короче, про Тирбиша можно временно забыть.

Кир многозначительно двигает бровями и перемигивается с Унгуцем, который еще успевает строить намекающие рожи Сычу, мол, и ты бы давно бы так бы.

— А ну-ка все руки мыть перед едой! — командует бабушка, прерывая пантомиму.

Мы дружно тянемся в ванную, пропуская вперед замученного духовника. Он аккуратно снимает браслет и кладет на раковину, потом закатывает рукава. Дедушка вносит ужин.

— Ажгдийдимидин, — без запинки окликает бабушка, — как на всеобщем называется то, что мы сейчас будем есть?

— Рыба, — не задумываясь отвечает духовник.

Ничего не происходит.

Видимо, тоже это заметив, Старейшина оборачивается и озадаченно смотрит на бабушку. Потом вдруг на меня и старательно выговаривает на всеобщем:

— Иди сюда.

Я стою, где стояла, ничего не почувствовав.

Немного подождав, духовник повторяет свое повеление на муданжском, и хотя делает он это шепотом, меня швыряет к нему так, что я еле успеваю затормозить об бортик ванны и не полететь головой вперед.

Он спешно надвигает обратно браслет.

— Что ни день, то открытие. Выходит, на чужом языке сила не работает?

— Я бы не удивился, — заявляет Унгуц. — На чужом языке ругань не так обидна, ужасы не так сташны и чувства не так сильны. Вполне может быть, что и сила в чужие слова не просачивается. А, что скажете, Умукх-хон?

— Ой, я не знаю, — улыбается Умукх, потесняя духовника у раковины. — Но ведь почему-то раньше у людей было принято гуйхалахи составлять на древнем языке. Может быть, чтобы на обычном можно было говорить, не творя чудес.

Все наконец-то вымыли руки и уселись за стол. Дедушка принялся обносить нас чудом своего производства.

— Если так, то это решает проблему с Айшей, — замечает Ажги-хян, отрываясь от изумительной рыбы. — И да, профессор Гринберг, как вы думаете, у вас будет возможность со мной еще позаниматься то время, что я здесь?

Бабушка поджимает губы и вытирает их салфеткой.

— Будет, но за полмесяца язык не выучишь, даже если круглые сутки заниматься. — Она переходит на родной и обращается к маме: — Ирма, у тебя есть еще то экспериментальное средство по программе?

— Есть, а как же. Там его много было.

— Что за средство? — навостряю уши я.

— Наш факультет участвует в разработке одного препарата, — поясняет бабушка, — смысл которого в том, чтобы повысить когнитивные показатели, а именно память и скорость обработки данных у изучающих язык. Ирма вон записалась в эксперимент и принимала его, пока учила муданжский, и, несомненно, ей это пошло на пользу.

— А как оно работает? — интересуется Азамат.

— Ну ты глотаешь капсулу, ждешь десять минут, а потом час занимаешься языком или просто разговариваешь с человеком, — объясняет мама. — И ты при этом помнишь вообще все, что когда-либо видел и слышал на этом языке, и все, что тебе говорят, запоминаешь очень хорошо. Чувство такое странное, как будто мыслей в голове слишком много, и все лезут, и никак от них не избавиться. Зато вспоминаешь все на свете — что по радио слушала когда-то, что видела в новостях, что сама говорила, и вообще не задумываешься, когда говоришь. Только подолгу его принимать стремно, так и рехнуться недолго.

— А можно попробовать разок? — загорается мой муж.

— Тебе-то зачем? — удивляется бабушка, подставляя деду свою тарелку за добавкой. — Ты и так неплохо справляешься.

— Любопытно, — улыбается Азамат.

— Это нарушит ход эксперимента, все капсулы учитываются, — начинает бабушка, но мама уже сняла с полки коробочку.

— На, одну-то можно.

— Нельзя! — возмущается бабушка. — Ты что, не слышишь меня?!

— Артемида, — включается дедушка и улыбается Азамату.

— Ну делайте что хотите. — Бабушка вытягивает лицо и снова углубляется в рыбу.

Азамат глотает капсулу и продолжает ужинать как ни в чем не бывало. Мы все засекаем десять минут, а Умукх загадочно улыбается.

Однако в наш микроэксперимент врывается помеха в виде двух джентльменов в пиджаках и с большим кубическим чемоданом, содержащим несколько новейших моделей оцифровщиков мыслей.

— Это под вашу ответственность, вот тут распишитесь, пожалуйста, — протягивает один из них Азамату планшет. — Завтра в то же время приедем забирать.

— Премного благодарен за оказанный почет, такое дело, солидарен, надо ставить на учет, — внезапно выдает Азамат.

Джентльмены переглядываются и смываются, пока не поздно.

— Вот так, напугал неповинных людей, а все от потешных научных затей, — продолжает он, сам себе удивляясь.

— Сколько, говоришь, это длится? — спрашиваю маму.

— Около часа…

— А, ну повеселимся.

Азамат так и продолжает говорить стихами, причем со свойственной ему педантичностью использует стихотворные приемы, характерные именно для того языка, на котором говорит, то есть на муданжском он рифмует начала строк, на моем — окончания, а на всеобщем обходится аллитерациями. Бабушка, смирившись с творящимся беспорядком, решает превратить проблему в точку роста и записывает Азаматово творчество на телефон для последующего анализа.

— Почему ж я-то стихами не говорила? — ворчит мама. — На родном хотя бы?

— Потому что ты со словом обращаться не умеешь, — отрезает бабушка. — Данный объект тем и интересен, что весьма подкован не только в практике, но и в теории словесности. Ну довольно об этом, давайте опробуем приборы, у нас вскоре будет конференция по цифровым интерфейсам мозга, не хотелось бы пропустить демонстрацию.

Ажги-хян тянет с руки браслет, но Азамат его останавливает:

— Попробуйте сначала разобраться, что к чему, чтоб сила не подкачала, не повредила никому.

— Да, действительно, — соглашается духовник и оставляет браслет в покое.

Часа два мы всем скопом вчитываемся в инструкции, то и дело напяливая на бедного Старейшину то обруч, то шапочку, то очки, крутя ручечки и переключая рычажки. Результатом этого становятся несколько страниц бессвязных мыслей и полсотни мутных картинок, сохраненных на карточку памяти из головы духовника. Наконец мы находим наиболее совершенный из приборов — он записывает вербализованные мысли практически без ошибок (например, «Когда же это кончится?!») и выдает вполне доступные пониманию изображения (например, весьма удачный портрет Сурлуга и вид с моста на зимний Ахмадмирн).

— Ну вот теперь можно и без браслета попробовать, — резюмирует Унгуц, дочитывая инструкцию к прибору, представляющему собой набор эзотерических узоров, приклеиваемых к коже на лбу и за ушами.

Ажгдийдимидин глубоко вдыхает, закрывает глаза и трепетно снимает браслет.

Прибор издает чудовищной пронзительности писк, как плохо настроенный микрофон, мы аж все пригибаемся, затем этот писк переходит в грохот, а потом обрывается, заменившись яростным свечением, исходящим из самого духовника, прибора и ближайшей стены. На пределе яркости посреди нас возникает что-то белое, и тут Кир дотягивается и надвигает браслет обратно на руку остолбеневшему духовнику, пока жив.

Ажгдийдимидин заходится кашлем и вытирает слезящиеся глаза, тяжело дыша.

— Спасибо, — выдавливает он куда-то в сторону Кира.

— Это что было?.. — пришибленно спрашивает Янка.

— Ну у вас и силища, — комментирует ошеломленный Умукх.

— Ой, смотрите, цветочки! — замечает Кир.

И правда, то белое, материализовавшееся из света, оказывается свадебным букетом. Мы все с интересом принимаемся его рассматривать.

— Что-то мне подсказывает, — говорю я таким тоном, каким рассказывают страшную сказку, — что твой, Янка, букет на свадьбе никто не поймает.

Янка поднимает на меня напряженный взгляд.

— Слушай, я же сегодня как раз заказала такой…

Тем временем Старейшина отдыхивается и снова кивает Киру.

— Спасибо, что остановил. Похоже, я чуть не создал зияние.

— Это была Янкина свадьба? — уточняю я.

— Да, и еще немножко, и вы все оттуда стали бы появляться здесь, — неловко объясняет духовник. — Мог бы получиться международный конфликт, если бы вы все исчезли.

— Свадьба со мной? — тревожно спрашивает Ирнчин.

— Да с тобой, с тобой, успокойся уже, — раздражается Ажги-хян. — Фу-ты, дайте водички, что ли…

Немного оклемавшись, Ажгдийдимидин включает большой экран и силой мысли подключает к нему свой узорчатый прибор.

— Покажете свадьбу? — загорается Янка.

— Свадьбу не буду, она не за горами, да и неинтересно будет потом, а вот что подальше — покажу. И в дальнейшем буду сначала предсказывать, потом включать прибор. Ну вот, смотрите.

На экране начинают мелькать картинки — в основном знакомые лица, но и новые тоже, хотя разглядеть трудно, однако вот их смена замедляется, и я вижу свой дом на Доле, почти взрослого Кира в футболке с гербом мединститута, подросшего Алэка, играющего с котятами хозяев леса и двумя рыжими девчонками, похожими на Ирнчина, а рядом три коляски — одна розовенькая и две голубенькие поменьше. Не успеваю я открыть рот, как картинка сменяется Ирликом, расхаживающим по сцене на фоне надписи «Скептикон»; Ирлик что-то рассказывает, размахивая руками, и вдруг замолкает, заметив в зале кого-то важного и давно невиданного. И опять новая сцена — светло-стеклянный интерьер, то ли лаборатория, то ли больница, Умукх в белом халате производит манипуляции, судя по всему, над умственно отсталым ребенком, и глаза того вдруг загораются пониманием. Азамат с проседью в волосах, в компании ничуть не изменившегося Унгуца и моей бабушки торжественно открывают первый муданжский университет — похоже, на месте заброшенной башни в Ахмадхоте. Айша и Атех, ставшие настоящими красотками, сдают духовничьи экзамены в Доме Старейшин, важный и немного располневший Хос беззаботно выгуливает котят по улицам столицы, с рекламного щита походного детского лагеря улыбается Тирбиш, Алтонгирел с Эцаганом в окружении выводка будущих духовниц, я на саммите ЗС докладываю об успешном переводе муданжской медицины на бюджетную основу, мой бывший ректор вручает первые дипломы новоиспеченным муданжским врачам…

— Лиза, — веско произносит бабушка, когда кино кончается, — ты понимаешь, что становишься исторической личностью?

— Догадываюсь, — хмыкаю я.

— Так вот, историческим личностям положено писать мемуары, — наставительно сообщает бабушка. — Пожалуй, пора приступать.

Назад: Глава 19

На главную: Предисловие