Глава 12

Мы с Алтонгирелом заходим в одну из пустующих гостевых комнат и плотно закрываем дверь, оставляя Азамата нервничать снаружи. Духовник категорически отказался посвящать в свою страшнейшую тайну еще и его, дескать, я-то последняя, с кем он хочет ею делиться, а Азамат — предпоследний и в условиях испытания не значится.

Поскольку комната не используется, то в ней и нет ничего, кроме ковра на полу. На него-то мы и садимся лицом к лицу, скрестив ноги.

И сидим.

Минут через пять я решаю, что дала Алтоше достаточно времени на то, чтобы собраться с силами и мыслями, и пора бы уже ему что-нибудь сказать.

— Если ты хочешь подумать еще пару дней, нам не обязательно все это время тут сидеть, — говорю.

Он немедленно строит зверскую рожу и огрызается:

— Будешь поторапливать, дольше будем сидеть! Мне надо сегодня с этим закончить, иначе все моцоги сначала начинать придется.

Я окидываю взглядом его изнуренную физиономию и решаю, что такого допускать никак нельзя, может и не выдержать.

— От того, что мы тут просидим несколько часов, тебе не станет легче. Может, я каких-нибудь наводящих вопросов позадаю? Чтобы не так резко?..

— Вот еще твоих вопросов мне не хватало! — рявкает Алтонгирел, снова таким сломанным тонким голосом, как будто с трудом подавляет истерику.

— Успокоительного? Водочки? — предлагаю я.

— Нельзя, — отрезает он. — Иначе я бы с этого начал.

Мы сидим молча еще несколько минут. Алтонгирел сопит все громче, но слов так и не произносит.

Я начинаю обводить пальцем узор на ковре между нами. Мне кажется, что духовник следит за моим пальцем, но сквозь волосы плохо видно.

— Знаешь, когда мне было шестнадцать, — говорю я, — я начала курить тайком от мамы. А еще я по ночам сбегала из дома через окно и шла к приятелю пить коньяк. Паршивый такой, дешевый коньяк. У приятеля часто были гости, в основном мужики лет по сорок. Мне тогда казалось, что это ужасно много, и я очень гордилась, что они мной интересуются. Правда, однажды у одного из них по пьяни прихватило сердце, и никто, кроме меня, не знал, что делать. Я-то к тому времени специальность выбрала… В общем, я в них разочаровалась и перестала туда ходить.

— Ну и зачем ты мне все это рассказываешь? — уныло спрашивает Алтонгирел, тоже принимаясь водить пальцем по узору.

— Я думаю, ты догадываешься.

— Хочешь сказать, это твоя самая страшная тайна?

— Не знаю. — Я пожимаю одним плечом, как Кир. — Я много всяких глупостей делала. Наверное, эта не сильно хуже других. Но мама об этой до сих пор не знает.

Алтонгирел рывком головы откидывает назад свои замусоленные патлы и прожигает меня взглядом. Глаза у него блестят, губы трясутся.

— Если ты думала, что мне это облегчит задачу, ты ошиблась. Хотя, может, и нет. Если накуриться и напиться — это худшее, что ты сделала в своей жизни, то все именно так, как я и полагал.

— Что все? — негромко интересуюсь я.

— Все, — сдавленным голосом отвечает он. — С первого момента, как я тебя увидел, я тебя презирал, потому что ты баба и инопланетянка, а все бабы — стервы, и все инопланетяне — тупые придурки. А я великий духовник, всегда все делал правильно. Поэтому могу плевать на тебя и рассказывать людям, как им жить.

— Так, — киваю я. — И теперь тебе приходится рассказать мне о чем-то, что ты сам сделал неправильно, да?

— Именно. — Алтонгирел опускает глаза и шумно втягивает носом воздух. — Ты мне только что рассказала о чем-то, что ты делала неправильно. Так вот, твое неправильно по сравнению с моим неправильно — это такой мизер, что я прямо готов кататься по полу от смеха. Но это хорошо, что ты рассказала, потому что я раньше сомневался, имеешь ты моральное право об меня ноги вытирать или нет. А теперь точно знаю, что имеешь, вот и раздумывать нечего.

Я открываю рот, чтобы сказать что-нибудь успокоительное, что полагается говорить в таких ситуациях… Например, что не мое дело его судить или что позорный с его точки зрения поступок в моем мире может вовсе и не казаться предосудительным. Но Алтонгирел не дает мне вдаться в морализм, резко выпалив:

— Я убил свою мать.

Я с полсекунды смотрю прямо перед собой, все еще витая мыслями где-то в высоких материях и прикидывая, что я могла услышать или понять неправильно. Молчание затягивается, и я не нахожу ничего лучшего, чем попросить развития темы.

— И как это случилось?

— Сволочь ты! — выплевывает он, заставив меня поднять на него удивленный взгляд. Я вроде ничего предосудительного не сказала…

— Я тебе сказал главное, так отстань! — выкрикивает он.

— Насколько я помню, Совет Старейшин велел тебе «рассказать» свою тайну, а не обозначить. Ты уверен, что они примут это как выполненное испытание?

— Приняли бы, если бы ты не спросила! — бесится он. Бледный, с перекошенным лицом, он выглядит совсем жутко, мне хочется его пожалеть и успокоить, но теперь я далеко не так уверена, что его тайна для меня ничего не значит, как несколько секунд назад. Он меж тем продолжает: — Я тебя прошу, отстань, если ты хоть немножко человек, сожри это и не требуй больше! Или ты решила начать мстить прямо сейчас и выпотрошить меня за все мое хамство?

Я принимаюсь жевать нижнюю губу.

С одной стороны, я его понимаю. Я — официально последний человек, которому он хотел об этом рассказывать. Конечно, ему не улыбается выворачивать душу передо мной.

Но с другой стороны, судя по всему, Азамату он об этом не говорил. Эцагану тоже вряд ли. На психоаналитика, к которому он ходил на Гарнете, и вовсе надежды мало. Значит, уже много лет держит в себе, и как бы оно не рвануло. Сколько ему там было, восемь лет? Ничего удивительного, что он такой псих.

С третьей стороны, кто знает, что стоит за его словами. Я не знаю, как именно умерла его мать. Если это было преднамеренное убийство, должен быть суд. Пусть ему было восемь лет, но он же явно считает себя виноватым. Если бы его судили и оправдали, ему бы стало легче. Возможно, даже если бы его судили и наказали, например, изгнанием на пару лет или какими-нибудь общественными работами, это бы ему помогло. Ну и вообще, преднамеренное убийство в восемь лет — это страшно, я хочу сказать, какая бы там ни была мать, если он тогда был на это способен, то что сейчас?..

Возможно, он был в состоянии аффекта. В таком случае ему надо следить за эмоциональным фоном, что-то принимать, чтобы такое не повторилось. Конечно, если он подвергался регулярному домашнему насилию, сейчас ситуация совсем другая, и он вряд ли так сорвется, но лучше подстраховаться.

Еще один вариант — что это вообще был несчастный случай, в котором он себя винит. На Алтонгирела это не очень похоже, но, возможно, как раз его самолюбие развилось как защитный механизм против чувства вины. В таком случае ему показан комплексный курс психотерапии, и конечно же нужно, чтобы все близкие знали, в чем дело, и помогли ему свыкнуться с мыслью, что он не виноват.

Короче говоря, оставлять этот вопрос невыясненным я не готова. У меня, в конце концов, двое детей и муж, которые доверяют этому человеку. Я имею право знать, не представляет ли он опасности.

— Прости, — вздыхаю я. — Но я хочу знать подробности.

— Сука, — шипит он.

Я подавляю порыв сказать, что это для его же блага. Самая та фраза, чтобы он сорвался. Зайдем с другой стороны.

— Я помню, ты как-то раз проговорился, что она тебя била. Это связанные вещи?

Он несколько раз шумно вдыхает, потом неожиданно говорит:

— Знаешь, как я познакомился с Азаматом?

Я мотаю головой.

— Учитель в клубе заболел, и занятие отменилось, — с ненавистью начинает он. — Я не мог пойти домой, потому что мать бы никогда не поверила, что я не прогуливаю. И Арон позвал меня к себе. Потом пришел Азамат и спросил, кто меня так избил. Я сказал, что я неуклюжий и часто падаю. Азамату было одиннадцать, но он все понял, сходил к моему учителю и поговорил с ним. На следующий день учитель пришел к моему отцу и заставил его взять меня к себе, дескать, пора уже, четыре года парню. Отцу на меня было вообще наплевать, но он не хотел ссориться с уважаемым человеком. Два года я жил с отцом — официально, на самом деле я почти все время торчал у Азамата. Его отец был не в восторге, но Азамат всегда ему говорил, что я хороший мальчик.

Он сглатывает и переводит дух, глядя в сторону. Первая попытка продолжить не увенчивается успехом: голос его не слушается. Справившись с комком в горле, он все-таки рассказывает дальше.

— До шести лет я так жил. А потом отец умер. Он был у матери днем, вернулся и сказал мне, что она подобрела, мол, сама ему подала чай, как он любит. Утром он не встал к завтраку. Я заглянул в спальню — он был уже холодный, на губах пена. Я никому ничего не сказал, потому что мать забрала меня к себе. Я никогда больше не ел и не пил дома.

Я подумываю, не остановить ли его. В конце концов, клиническая картина мне вполне ясна, незачем мучить беднягу дальше. С другой стороны, раз уж он разговорился, пускай выговорится, когда-то надо ведь. Такое нельзя держать в себе. Про смерть отца он Азамату намекал, конечно, но… Короче, пока я думала, он стал рассказывать дальше, но я на всякий случай беру его за руку. Он не сопротивляется, кажется, даже не замечает.

— В тот день я поздно проснулся, спустился в гостиную. Мать лежала на полу, тяжело дышала и держалась за грудь. Прохрипела, чтобы я бежал за целителем. Я закрыл все ставни, оделся, вышел, запер дверь. Огородами пробрался на заброшенную башню. И просидел там весь день, глядя на город, не шевелясь. Уже в темноте слез, пришел к Азамату. Он мне и сказал, что мать умерла и бояться нечего… Точнее, он-то думал, это для меня трагедия… — У него снова начинают дрожать губы. — Он-то свою мать любил. Да ты ж знаешь, он и сейчас… И он думал, я так же… — Он всхлипывает несколько раз, сжав кулаки, сдавливает мои пальцы, не замечая. — Обнимал меня, успокаивал… А я только смог сказать, что меня не было дома, когда это случилось. Понимаешь ты?! — Он уже весь трясется, слезы льются в два ручья. — Он не знает! Никто не знает! Они все меня жалели! Азамат уговаривал отца взять меня в семью, получил за это двадцать раз ремнем, не успокоился, пошел к Унгуцу, и тот обежал всех Старейшин, чтобы они разрешили мне жить одному дома. А я этот дом хотел сжечь! Это был ее дом! Понимаешь, сколько во мне благодарности этим чудесным людям?! Я всю жизнь вру Азамату, всю жизнь!!! — Он срывается на вопль. — И да, я тебя презирал, ты же баба, шакалье отродье, ты же все делаешь не так, а я все делаю правильно! Ты же сгубишь Азамата, а я, конечно, только благо в его жизнь приношу! Двадцать раз ремнем! И он все равно пошел просить за меня, хромая, потому что как же — у меня же мать умерла! А я!.. Это я ее убил!!! Понимаешь ты, шлюха, а ты мне рассказываешь, что мать — это святое, что она и обнимает по-особому! А я вот такой неблагодарный засранец!!! Нравится тебе все это слушать, нравится?!! Отдохнула душой, отомстила, полюбовалась, как я соплями умываюсь?!!

Я тяну свои пальцы из его мертвого захвата, и он только сейчас замечает, что держит их. Его лицо искажается — хотя куда уж.

— Что, противно? — успевает выговорить он, прежде чем я обхватываю его за плечи и притягиваю к себе, прижимая, как Хос свой рюкзак.

Алтонгирел недоуменно всхлипывает, пытается меня отпихнуть, потом обвисает и тихо плачет, уперев подбородок мне в плечо.

С моей стороны это был почти что жест отчаяния. Я не знаю, что ему сказать. Я так надеялась, что это окажется несчастный случай, и можно будет со спокойной душой сказать ему, что он ни в чем не виноват. И в некотором смысле он и правда не виноват — несовершеннолетняя жертва домашнего насилия, знал, что мать убила отца, боялся ее… По земным законам он конечно же невиновен. С другой стороны, восемь лет — это только на год младше Кира. На долгий муданжский год, и все же это не земные восемь лет. Он полностью осознавал, что делает и зачем. Пусть она того заслуживала, но убивать людей все равно плохо. Да, он не убил ее непосредственно, но отказал в помощи, зная и даже, судя по всему, надеясь, что она умрет. Если бы он сбегал за целителем, с большой вероятностью, она бы все равно умерла — муданжские целители бессильны перед сердечно-сосудистыми заболеваниями и не умеют заводить остановившееся сердце. Это все так. Но Алтонгирел не знал, что целитель не помог бы. Он даже сейчас не знает, иначе сказал бы, что, мол, все равно толку бы не было. Более того, вина, которая его мучает, в большой степени — за то, что Азамат из-за него был наказан, и вообще за ложь, за то, что обманул хороших людей. Не за сам поступок. И опять же, я не могу его осуждать, но и отмахнуться, как от незначительной мелочи, тоже не могу.

У меня пухнет голова.

Одиночество нашей скульптурной группы нарушает Азамат, тихонько постучавший в дверь и получивший мое столь же тихое разрешение. Он застывает на пороге, озабоченно оглядывая безвольную фигуру Алтонгирела, навалившегося на меня чуть не всем весом. Я показываю взглядом, чтобы Азамат что-нибудь с ним сделал. Он подходит, сгребает полегчавшего от моцогов Алтонгирела в охапку и выносит в гостиную. Я с трудом поднимаюсь на отсиженные ноги и топаю следом, стаскивая на ходу промокший насквозь диль.

Оказавшись на диване, Алтонгирел скручивается бубликом и утыкает нос куда-то между диванными подушками.

— Что он тебе рассказал? — спрашивает Азамат.

Я мотаю головой.

— Надеюсь, он когда-нибудь сам с тобой поделится, — говорю.

— Не надейся, — бубнит мрачный голос из подушки.

— Мне кажется, Азамат имеет право знать, — замечаю я.

— Ну так и расскажи ему сама, — предлагает духовник. — Давай, оттопчись на мне как следует.

— Не будь идиотом, — огрызаюсь я. — Естественно, я ничего не скажу.

— Конечно, — хрипло подхватывает духовник. — Потому что ты такая хорошая.

Я тяжело вздыхаю.

— Где Эцаган? — спрашиваю я. — Надо его отвести домой…

— Сидит дома и кусает ногти, — отвечает Азамат. — Сейчас позвоню ему.

— Правильно, можешь и ему тоже рассказать, — продолжает сходить с ума Алтонгирел, не вынимая головы из подушек. — А то он меня слишком любит.

— Звони быстрее, — советую я, — пока я ему не врезала.

— Так врежь, что тебе мешает? Или ты думаешь, что так поступать безнравственно? — бубнит духовник.

Азамат озадаченно косится на меня.

— Его несет, — пожимаю плечами. — И я не знаю, что с этим делать.

Нам приходится выслушивать Алтонгирелов бред еще минут десять, пока Эцаган добирается до дворца. И хорошо бы это был полный бред, а то каждая фраза из меня душу вынимает. Азамат видит, что я принимаю это близко к сердцу, и тоже переживает.

Наконец наше кудрявое спасение возникает на пороге.

— О боги!.. — выдыхает Эцаган, кидаясь к помятой горке подушек, которую представляет собой Алтонгирел. — Ты чего, что с тобой?

— Не трогай меня, запачкаешься, — поступает ответ.

Я закрываю лицо руками. Гребаная рефлексия, ну почему я просто не убедила его, что он ни в чем не виноват?! Теперь еще и Эцагану достанется, а вонять Алтонгирел умеет долго и забористо.

— Что он вам рассказал? — обескураженно спрашивает меня Эцаган.

— Да не могу же я это пересказывать! — выпаливаю я. — Ты ведь знаешь, что это его самая страшная тайна!

— Она правда такая страшная? — расстроенно говорит он.

Ну и что мне отвечать?! Нет? Но она кошмарная! А если скажу да — Алтонгирел решит, что я и правда считаю его убийцей.

— Да дерьмо это, а не тайна! — рявкаю я, скрещивая руки на груди. — И не задавай мне таких вопросов больше!

— Но, Лиза, — он просительно делает бровки домиком, — я ведь ничего не знаю! Что мне с ним делать?

— Я не знаю, — развожу руками. А что я могу ему посоветовать? Любить его таким, какой он есть? Так я без понятия, как бы Эцаган отнесся к правде. У него у самого никого из родителей нет в живых, не знаю, как так получилось. За Азамата я вполне уверена: он бы простил все. Во-первых, он вообще всем все прощает, во-вторых, он видел, что там была за ситуация. А про Эцагана я не знаю…

Он сидит и беспомощно оглядывается на нас, поглаживая Алтонгирела по плечу.

— Можно тогда хотя бы спросить, — говорит он, поняв, что от нас помощи не дождется, — Айша у вас?

— Не-ет, — мотает головой Азамат. — А она не дома?

— Нет, — хмурится Эцаган. — Она ушла через несколько минут после Алтонгирела.

В подушках резко возникает шевеление, духовник выкапывается и садится лицом к миру.

— Почему ты ее отпустил?!

— Интересный вопрос, — защищается Эцаган. — А что, я должен был ее к печке привязать? Я думал, она пошла за тобой, как обычно.

— Что значит «как обычно»? — моргает Алтонгирел.

— То и значит. Она уже полдюжины дней за тобой хвостом ходит, как ты начал к принятию сана готовиться… Ты не замечал?

— Нет, — странным голосом говорит Алтонгирел. — А зачем?

— Кто ее знает, — пожимает плечами Эцаган. — Ее ж не спросишь. Ну я так думаю, она за тебя переживает, ты же не ешь и не спишь. Ты когда уходишь в свой дом обряды проводить, она сидит у меня под полкой с бормол и, по-моему, молится. Молча, конечно, но выглядит так.

Алтонгирел стискивает зубы и со свистом втягивает сквозь них воздух.

— Азамат, скажи, чтоб поискали вокруг дворца, если она и правда за мной ходит, должна быть рядом.

Азамат послушно звонит на охрану и дожидается результатов осмотра. Никакой Айши.

— Я пойду ее искать, — решительно заявляет Алтонгирел, вставая с дивана и пошатываясь.

— Куда ты пойдешь?! — восклицает Эцаган. — Ты шесть дней не ел, на ногах не стоишь, весь в слезах, а там снег и мороз!

— Ты что, не понимаешь, что я это все ради нее делаю?! — внезапно истерически орет духовник. — Я даже не знал, что она за мной ходит! Конечно, я не знал! Это же я!!! Если окажется, что она пошла за мной и что-то с ней случилось, я…

— Ты пойдешь и замерзнешь насмерть! — в тон ему заканчивает Эцаган, загораживая проход. — Очень хорошо сделаешь, нам всем станет намного лучше! Айше в особенности!

— Да, лучше! Ты вообще не знаешь, с кем связался! Отойди, ты не имеешь права меня не пускать!

— Никуда я не отойду, я твоя пара и обязан следить, чтобы ты сам себе не навредил!

— Значит, ты больше не моя пара! — выплевывает духовник.

Повисает звенящая тишина.

— Алтонгирел, — говорю я, — если ты так хочешь получить в глаз, то давай я дам тебе в глаз, и ты перестанешь издеваться над людьми, которые тебя любят.

— Ну ты-то должна понимать! — Он разворачивается ко мне, с трудом удерживая равновесие. — Они любят не того, кто я есть! Они не знают, кто я! Вот он. — Духовник кивает на Эцагана, который стоит, опустив руки, и сам чуть не плачет. — Он пришел ко мне, думая, что я такой крутой и великий, что он найдет во мне поддержку и наставление. Подумай! Во мне! А я дерьмо и ни на что не гожусь! Так пусть он об этом знает!

— Ты идиот, — тоненьким голосом выдавливает Эцаган. — Я к тебе пришел, потому что у тебя был такой потерянный взгляд… А я просто хотел, чтобы ты иногда улыбался.

Алтонгирел вытаращивается на него. Я закрываю глаза ладонью. Право слово, немая вроде бы одна Айша, а поговорить не может никто.

Азамат оказывается самым разумным. Он звонит Киру и спрашивает, не видел ли тот Айшу.

— Конечно, видел, — доносится голос ребенка из телефона. — Вот она, рядом сидит. А что, уже можно идти домой? Ритуалы кончились?

— Погуляйте еще немножко, — вздыхает Азамат.

Алтонгирел рушится на диван, как вода из ведра. Упирается взглядом в пол.

Эцаган, шмыгая носом, осторожно подсаживается с краешку.

— Ты правда меня прогоняешь?

Алтонгирел косится на его носки, потом на мои.

— Лиза, объясни ему.

— Сам объясни, — фыркаю я. — Ты тут уже столько наговорил, что терять нечего. Расскажи ему все, и пускай сам решает, нужен ты ему или нет.

Алтонгирел снова косится на Эцагановы носки. Голубенькие, под цвет диля. С надписью «Просто сделай это».

Видимо, надпись его убеждает.

— Я убил свою мать, — пропадающим голосом произносит он.

Я поджимаю губы: пояснять он явно не собирается.

— Давай называть вещи своими именами, — предлагаю я. — Ты оставил ее умирать.

Слева от меня движение — это Азамат садится рядом с Алтонгирелом и кладет ему руку на плечо.

— Я знаю, как она с тобой обращалась, — тихо говорит он. — Она тебя довела. Это не твоя вина.

Выйдя из первоначального ступора, Эцаган поднимает брови.

— Ты поэтому так повернулся на том, чтобы пристроить Айшу?

— Повернулся?! — фыркает Алтонгирел. — Ты что, не понимаешь? Это, возможно, единственный мой шанс в жизни сделать что-то хорошее взамен… Тем более она девочка! Я убил одну женщину, я должен спасти другую!

— Хвала богам, — вздыхает Эцаган. — Я уже шакал знает что думал, отчего тебя так надирает взять ее в ученицы.

— Ты думал, я позарился на девчонку?! — с неподдельным отвращением цедит Алтонгирел. — Меня тошнит от одного вида женщины! Я когда смотрю на женскую грудь, я только думаю о том, как она колыхалась у матери, когда она хрипела, чтобы я позвал целителя.

Эцаган смотрит на него с незамутненной жалостью.

— Бедненький мой… — И гладит по щеке. — Теперь я все понимаю.

— Ты понимаешь, что я не могу быть для тебя достойной парой? Ты красивый благополучный мальчик, как с картинки. Тебе нужен кто-то такой же. А не я, с моими бедами и мозгами набекрень.

— Как раз ты-то мне и нужен, — тихонько возражает Эцаган. — Я именно что как с картинки, без подписи и без смысла. Я долго искал, куда бы пристроить свою жизнь, чтобы от нее был хоть какой-то толк. И нашел тебя.

Я тихонько привлекаю внимание Азамата, и вместе мы на цыпочках выходим в коридор. Он переводит дух.

— Думаешь, они помирятся?

— Боюсь сглазить, но… Если Эцагана интересует не гламур, а наоборот, то не вижу, почему нет. Если уж он до сих пор терпел Алтошины выходки…

— Я, кстати, и сам думал, что его в Алтонгиреле привлекает, как ты выражаешься, гламур. Хотя уж я-то мог бы заметить… Ты сама-то как? Не обижаешься, что я его простил?

— А мне-то чего обижаться? Эта курва очень постаралась вырыть себе могилу. Другой вопрос, что такие дела должны решаться в суде, а не травмировать человека на всю жизнь. Но, насколько я понимаю, в муданжском законодательстве нет статьи за домашнее насилие?

Азамат раздувает ноздри.

— Я создам прецедент.

— В смысле?

— На Судном дне. Попрошу Эцагана раскопать и привести на суд семью с подобными проблемами. Думаю, будет несложно, тем более что он сейчас очень высоко мотивирован. Разберу по косточкам и вынесу вердикт. Чтобы знали, что отныне это наказуемо.

— Ты только не торопись, а то Эцаган со своей мотивацией тебе полпланеты приведет.

— Я дам ему остыть немного, — кивает Азамат. — И себе заодно. И чтобы никто не провел параллелей между испытанием Алтонгирела и внезапно поднятым вопросом домашнего насилия. Ладно, пошли, что ли, в кухню, к Хосу. Да и Киру уже пора возвращаться.

— А что Хос делает в кухне? Он же вроде у себя в комнате был?

— Он на нервной почве опять проголодался, к тому же на кухне запахи нестрашные, — усмехается муж, добывая телефон.

Хос на кухне занят, он в кошачьем обличье сидит на подоконнике и внимательно следит за снующими под окнами машинками, время от времени пытаясь схватить их лапой, как будто это букашки на стекле. Телохранители по обеим сторонам от него переглядываются и давятся смехом.

— Хос, ты чего? — усмехаюсь я. — Там же стекло!

Он оборачивается, радостно поднимает уши и превращается, одновременно спрыгивая с подоконника.

— О, вы пришли! А что это за штуки там?

Азамат пускается в объяснения, что такое машина и зачем она нужна. Через несколько минут подгребают Кир с Айшей, припорошенные снегом.

— Где вы были-то? — спрашиваю.

— У моста на тарзанке, — пожимает плечами Кир. — Я просто подумал, нам лучше не мешаться под ногами…

— Ты, в общем, был прав, но мы Айшу потеряли. Алтонгирел уже собирался идти ее искать лично, а ты видел, в каком он был состоянии.

Айша виновато вжимает голову в плечи.

— Да ты-то ни при чем, — заверяю я ее быстро. — Ты же ни позвонить, ни написать не можешь. Просто он о тебе заботится, а сейчас ему не очень хорошо. Но это не из-за тебя, — добавляю я, подумав.

— Лиза, — Азамат кладет руку мне на локоть, — я думаю, на сегодня хватит подобных разговоров. Давай лучше чаю выпьем, дети-то замерзли, наверное…

Я нахожу в морозильнике противень с налепленными впрок сырыми плюшками и отправляю его в духовку. Вскорости мы все сидим за столом и предаемся чревоугодию. Кир учит Хоса пить из пиалы как человек. Тот уже пролил на себя полчашки молока и все лицо искупал. Айша хихикает, Хос фыркает и облизывает себе нос длинным языком.

— Ничего у тебя язык дотягивается! — с уважением замечает Дорчжи. — У меня так никогда не получалось.

И демонстрирует.

Кир тоже высовывает язык, у него подлиннее, но все равно до кончика носа не достает. Эндан хохочет и тоже пробует, но у него нос слишком короткий.

— Мальчики, — укоризненно говорит Азамат, — ну не за столом же! И вообще…

— Твоя очередь, — говорю я, предъявляя общественности свой собственный язык. У меня до кончика носа хватает.

— Ли-иза! — возмущается Азамат, но смех пересиливает. — Нет, твой рекорд я точно не побью. Ладно, подурачились, и хватит. Я вот, пока вы все были заняты, позвонил Унгуцу и поговорил с ним насчет клуба.

Кир садится прямее:

— И чего?

— Ну, он сказал, что если ты обещаешь взять на себя дисциплину, то он согласен.

— А как быть с тем, что я работаю? — озабоченно уточняет Кир. — Получается, все только со мной смогут в клуб ходить?

— Вот в этом, сынок, и проявляется, насколько ты хороший начальник. Руководить надо так, чтобы, когда ты отворачиваешься, все шло не хуже, чем когда ты смотришь. Я вот могу себе позволить уехать на несколько дней и знаю, что за это время ничего не рухнет. Конечно, отпускать меня не хотят, но и без меня работают как часы. Тебе нужно добиться того же, иначе ничего не выйдет.

— Ну, вообще, если я скажу им куда-нибудь не ходить, они и без меня не пойдут, — прикидывает Кир. — Но вот я не уверен, что они будут тихо сидеть и делать уроки без меня. Скучно же. Начнут беситься.

— Скучно с Унгуцем не бывает, — заверяет его Азамат. — Тут ты можешь на него положиться.

— Слушай, а не получится так, что все будут учиться целыми днями, а Кир — только по вечерам и скоро отстанет от остальных? — волнуюсь я.

— У Кира есть фора, — замечает Азамат. — Он уже умеет читать и писать.

— Вообще, я такой не один, — поправляет Кир. — Еще трое худо-бедно это умеют.

— Надо тебя на полставки перевести, что ли, — вздыхаю я. Ассистент он отличный, но надо ведь и о будущем думать.

— Ну-у, я хочу лечить! — расстраивается Кир.

— Милый, понимаешь, лучше тебе сейчас заняться общей подготовкой, а потом полетишь на Землю и там уже выучишься на целителя как следует. Иначе так всю жизнь и будешь ассистировать.

— А они правда мне разрешат учиться на целителя? — кривится ребенок. — С глухим-то именем?

— Ты же знаешь, что, кроме нас с Яной, все земные целители на Муданге — с глухими именами! Конечно, разрешат.

— Ну ладно, — уныло соглашается Кир. — Хоть на выезды-то возьмете меня?

— А как же! Я на выезде без тебя никак, — категорично заявляю я.

Кир расцветает:

— Тогда согласен!

— В таком случае, — резюмирует Азамат, — послезавтра собирай своих друзей — и к Унгуцу. Айша, тебя тоже касается.

Девочка недоуменно смотрит на него, потом на Кира.

— Ее же Алтонгирел учить собрался, — переводит Кир.

— Он собрался ее учить духовным искусствам, — уточняет Азамат. — И я не уверен, что ему хватит терпения на азбуку и арифметику. Не говоря уже обо всяких глупостях типа правил хорошего тона…

Меня разбирает смех. Да уж, это лучше от кого другого перенять.

Алтонгирел внезапно легок на помине. Судя по всему, он побывал в душе — волосы мокрые, а лицо сухое, да и одет он в Азаматов домашний диль, обернутый вокруг него вдвое. Эцаган входит следом, слегка подталкивая духовника, чтобы бойчее шевелился.

— Мы пришли поесть, — сообщает Эцаган. — Ритуалы окончены, моцоги тоже, Старейшины нам разрешили. Капитан, вы не против, что я в вашем шкафу порылся? Надо было во что-то чистое одеться…

— Да пожалуйста, — недоуменно улыбается Азамат. — Если вас не смущает, мне-то все равно…

Дорчжи суетливо обеспечивает Алтонгирела чаем с плюшками. Сказывается глухое имя: вообще-то он совершенно не обязан никого обслуживать.

Айша осторожно заглядывает своему новоиспеченному наставнику в лицо. Лицо усталое, но спокойное, что не может не радовать.

— Алтонгирел, мы как раз обсуждали, — вкрадчиво начинает Азамат, — что Айше неплохо бы походить в клуб, помимо обучения у тебя. Ты как на это смотришь?

— К кому? — без выражения спрашивает духовник.

— К Унгуцу.

Он кивает.

— Хорошо смотрю. Я бы вообще предпочел, чтобы она поменьше имела дело с психами вроде меня.

Эндан и Дорчжи переглядываются, Айша сникает.

— Во-первых, она вот сидит, — напоминаю я. — Прибереги свои заморочки для тех, кто знает, в чем дело, а то бедный ребенок еще решит, что ты не хочешь ее учить. Я понимаю, для тебя это долг и все такое, но она живой человек с чувствами.

— Я просто не хочу научить ее плохому, вот и все, — откликается Алтонгирел, убедительно притворяясь здравомыслящим.

— Ну знаешь! — фыркаю я. — Я вот, между прочим, не далее как этой весной человека убила. Что теперь, я не имею права говорить своим детям, что хорошо, а что плохо?

Алтонгирел смотрит на меня живо, как будто напрочь забыл об истории с джингошем.

— А что, тебя совесть мучает?

— Нет, — подумав, говорю я. — Это был несчастный случай, да и его намерения на мой счет были совсем не безобидными. Но все равно это меня не украшает. И если меня ребенок спросит, можно ли убивать людей, я скажу, что нельзя и что я была не права. Вот и все.

— Значит, все-таки мучает, — настаивает Алтонгирел.

— Ну почему? — возражает Азамат. — Все совершают ошибки, и я, и Эцаган, и Старейшины. Но мы же не рыдаем во сне и не срываемся на других из-за этого. Да, если бы было возможно, я бы многое в своей жизни исправил. Например, Кир бы ни дня не провел в приюте. Мне жаль, что так вышло, я бы многое отдал, чтобы это изменить. Но это не значит, что я не имею права наставлять его как отец сына. С другой стороны, вот твой бывший наставник, он-то уж точно никогда совестью не мучился. И что, ты хочешь сказать, что он хороший человек? Я согласен, признать свою неправоту и жить с этим — трудно, но это лучше, чем всю жизнь заниматься самобичеванием или, наоборот, притворяться, что ты безгрешен. Уж ты-то, духовник, а теперь и Старейшина, должен понимать такие вещи.

— Я тебя услышал, — тихо говорит Алтонгирел, и эта фраза кажется мне очень странной и нехарактерной в его устах. — Я попробую. Но Айше все равно стоит походить к Унгуцу, в конце концов, я понятия не имею, как учить ребенка писать и считать.

— Никто и не против, — улыбается Азамат. — Ну ладно, время позднее, вам уже домой пора, наверное?

— Капитан, а можно мы тут переночуем? — просит Эцаган. — Все?

— Да пожалуйста… А чего вдруг? Дома что-то не так? — хмурится Азамат.

— Нет, просто… — Эцаган пожимает плечами. — Тут у вас так тепло… И я не только про температуру.

Хос, который был занят обнюхиванием плюшки, оглушительно чихает.