Книга: Леди и война. Цветы из пепла
Назад: Глава 17 Выбор пути
Дальше: Глава 19 Возвращение домой

Глава 18
Новый старый мир

Замечательный день сегодня. То ли чай пойти выпить, то ли повеситься.
Из личного дневника одной леди
Весь день накануне отъезда шел дождь. Даже не дождь — зыбь, когда сам воздух становится водой. Сырость пробиралась в Ласточкино гнездо, и огонь в каминах разгорался, не желая уступать ни пяди пространства.
Мне было хорошо.
Пожалуй, я научилась ценить именно те минуты, которые были здесь и сейчас, оставляя заботы завтрашнему дню.
Комната. Колонны книжных шкафов, за стеклянными дверцами которых выстроились тома в кожаных переплетах, красных, синих, бурых. Толстый ковер, попираемый когтистыми лапами стола. Кресла у камина для меня и Тиссы.
Плетеная корзина, где дремлет Шанталь — дождь умеет петь колыбельные детям. И Йен, нахохлившийся, ревниво наблюдающий за всеми, кто приближается к колыбели.
Шанталь тоже его территория.
И Брайан, которому дозволяется трогать корзину. Впрочем, сегодня Брайана забрал отец, и Йен по этому поводу пребывает в печали. Ему неинтересны оловянные рыцари, отлитые с удивительным мастерством, — среди всего войска не сыщется двух одинаковых. И деревянный медведь, у которого двигаются ноги. И даже гнедая лошадка на полозьях, из-за которой вчера шла война… Он не хочет есть и в кровати оставаться не способен, но забирается ко мне в кресло и, свернувшись калачиком, все-таки засыпает.
а ты не хочешь отдохнуть?
не-а. Мне хорошо.
Просто сидеть, смотреть на огонь, на Тиссу: она улыбается собственным мыслям. На Йена. На Кайя и Урфина, которые склонились над столом, что-то обсуждают шепотом, хотя все равно ясно — спорят. Почти бодаются, лбом в лоб упершись.
Оба упрямы.
И что за беда, если Урфин все еще роняет листы, сам за ними тянется, натужно улыбаясь, показывая, что ему это вовсе несложно. А Кайя не мешает.
Сложно. Но нужно. Сидеть. Вставать. Ходить, пусть бы опираясь на трость. И вряд ли кто догадывается, насколько тяжело ему дается каждое обычное движение. Но Кайя обещал, что он поправится, и я верю мужу.
я ему сказал, что если он полезет в седло, то я его выпорю.
а он?
а он ответил, что я права такого не имею. Он ныне старший в роду.
То есть самый благоразумный и ответственный? Действительно, лучшей кандидатуры на должность при всем желании не отыскать.
Нет, Урфин изменился, и сильно, но я помню его прежнего.
И оттого веселюсь.
на самом деле так оно и есть. Урфин может отказаться принимать меня в род, и таким образом он и его дети наследуют майорат Дохерти.
Кайя, ты всерьез думаешь, что он поступит подобным образом?
Не было бы лень вставать, отвесила б подзатыльник.
ты веришь ему?
Верит. И боится этой веры. Он точно так же доверял Магнусу, а тот предал. И мысль о том, что он способен ошибиться еще раз, лишает Кайя душевного равновесия.
не в этом дело. Я знаю, что ему предлагали. И знаю, от чего он отказался. И чем заплатил. Он заслуживает того, чтобы остаться хозяином здесь.
ну и пусть остается.
как только я верну себе право на имя, Урфин станет даже не вторым — третьим… или четвертым по праву наследования. Я собираюсь кое-что изменить в законодательстве.
Я даже догадываюсь, откуда этот ветер перемен дует.
Урфин меня поддерживает…
Ничуть не сомневаюсь. У него тоже дочь, и вряд ли ему по вкусу пришлась мысль, что кто-то когда-то будет иметь право распоряжаться и его дочерью, и ее имуществом, точнее, включит Шанталь первым номером в списке этого самого имущества.
И я не желаю, чтобы Настасью передали в чье-то владение по договору.
Кайя, а ты его спрашивал?
да. Я пытался объяснить, насколько серьезные уступки он совершает. А он меня обозвал.
Интересно как?
нехорошо. Он не понимает…
или как раз таки понимает?
Как объяснить Кайя, что строгая иерархия существует лишь в его отдельно взятой голове и еще, быть может, на страницах Родовой книги, где четко прописано, кто и кем кому приходится. Но когда люди жили по ранжиру?
Кайя — протектор. Все его титулы и права мураной на лице написаны. И Йен когда-нибудь взвалит эту ношу. Я, пожалуй, рада, что моя дочь от нее избавлена, и не знаю, как переживу то, через что Йену придется пройти. Он же совсем маленький, за что ему так мучиться?
Сколько вообще у него осталось времени? Пара лет детства и… обязанности. Ограничения. Сила, которой слишком много, чтобы позволить себе беспечность. Клетка размером с протекторат. И зависимость от кого-то, с кем случай сведет.
Вечный страх потери и безумия, которое обернется большой кровью.
Он изначально рожден несвободным.
все в какой-то мере несвободны. Будь у меня выбор, я бы попытался стать художником.
у тебя бы вышло.
Возможно, когда-нибудь Кайя вновь начнет рисовать.
ну… художники разными бывают. Представь, если бы и живописец получился никудышным? Остаток жизни я бы изготавливал вывески… или вот расписывал трактиры… еще публичные дома. В некоторых любят впечатление произвести, заказывают картины.
Предполагаю, какого содержания. И представив, как Кайя со своей обычной старательностью разрисовывает стены борделя голыми бабами, я хихикнула.
ну там не только женщины… там обычно в процессе и…
извини, бывать не доводилось. Поверю твоему опыту. В процессе, значит, в процессе.
А краснеет он по-прежнему легко.
Но дело не в публичных домах, а в том, что его дорога была предопределена изначально. Как будет и с Йеном, сколь бы выдающимися талантами он ни обладал. Художники? Стеклодувы? Музыканты?
Кто-то должен держать границы мира, а с остальным как-нибудь люди разберутся.

 

Хороший день перетекает в хороший вечер на двоих с запахом кофе, корицы и кардамона. На ладони Кайя кофейная чашка выглядит совсем уж игрушечной, даже на глоток не хватит. Но думает Кайя не про кофе.
— Осень? — Я знаю, что его беспокоит.
Завтрашний день.
Выезд. И дорога, которая по слякоти. Дожди, что начались слишком рано. Вернее, дожди начались как раз вовремя, а мы задержались в Ласточкином гнезде.
Бароны желали выступить как можно скорее, слали гонцов, напоминая о долге, обязанностях и тех проблемах, которые приносит с собой поздняя осень.
— Ну ты же не мог его бросить. — Мой кофе закончился, и я нагло забираю чашку мужа. Во-первых, он все равно не понимает прелести этого напитка, во-вторых, когда я еще попробую правильно сваренный кофе. Нет, по моей просьбе принесли бы, но… чужой вкуснее.
— Не мог.
— И не можешь ждать до весны. Так?
— Да.
Как не может оставить меня в теплом и безопасном замке. Когда-нибудь Кайя научится отпускать меня. Наверное.
— Тебя это тяготит? — уточняет он.
— Нет.
Мне даже спокойнее, когда он рядом. И не пугает меня этот поход. Дождь? Дорога? Война? Как-нибудь переживу. Если с Кайя, то определенно переживу.
Вот только поскорей бы все закончилось.
— Я постараюсь.
Кайя сдержит слово. Мы пойдем настолько быстро, насколько возможно. Я знаю, что там, за валом, многие ждут его возвращения. Затмение — знак свыше, а когда люди рисковали спорить с небесами?
Разве что пушки все еще заставляют нервничать.
— Сами по себе пушки — это лишь вещи. — Кайя, не дожидаясь приглашения, вытягивается на ковре. Ему нравится смотреть на меня снизу вверх, а мне приходится держать чашку аккуратно. Не хватало еще кофе на их светлость пролить. Нет, с ним-то ничего не случится, но кофе жалко. — Рядом с пушками будут люди. А с людьми я управлюсь.
К нему возвращаются силы, и бледно-лиловые ленты мураны с каждым днем становятся темнее.
— Их война меня кормит. — Кайя отбирает чашку.
— А если люди перестанут воевать?
— Тогда мы вымрем.
Кажется, это случится еще нескоро.
И я перебираю рыжие пряди, опять отделяя седину, к которой уже почти и привыкла. Кайя закрывает глаза. Ему не просто приятны мои прикосновения, ему они жизненно необходимы.
Я вижу больше, чем прежде.
— Я разговаривал с Ллойдом. Хаота больше нет, а в Ласточкином гнезде безопасно. С моими выкладками по общей ситуации он согласен…
…премудрые советы нужны не только Гарту. Кайя взрослый, но он слишком долго был один и слишком много ошибок совершил.
— …и когда погода позволит, отправит Настю в убежище.
Сердце екнуло и остановилось.
И зажав пряди между пальцами, я дернула.
— И ты молчал?
— Я же говорю!
А взгляд обиженный. Он мне приятное сделать хотел…
— И когда вы решили?
Подозреваю, еще тогда, у костра, который на троих.
— Следовало убедиться, что все получилось. — Он трется щекой о руку. А я… чего я злюсь? Оттого, что мне не дали пустой надежды? Такой, которая могла бы не исполниться? — Ллойду — отойти. Устроить где-то Биссота, пока не станет ясно, что с ним делать. Еще люди… темнота, затянувшаяся на несколько дней, — это стресс. А стресс почти всегда порождает агрессию.
— Прости.
— Ты красиво злишься. Синий. И лиловый еще.
Ну да, эмоции, разложенные на палитре цветов.
— Я думаю, к середине зимы она будет здесь.
Это не так и долго, но… где будем мы?
— Тоже здесь. — Кайя целует руку. — Мне понравилось, как ты рассказывала про тот праздник, который с елкой. Чтобы шарики стеклянные. И подарки.
Шарики, значит. И подарки. Я с бантиком.
— Согласен.
— И в каком месте бантик завязать?
Кайя думает недолго:
— Пусть сюрприз будет.
— Согласна.
Все-таки как-то он на меня смотрит… не так, как обычно.
— Это из-за платья, — признается Кайя и, протянув руку, трогает кружевной воротничок. — Оно меня нервирует.
Интересно, чем же?
— Ты большой и грозный. — Я изо всех сил стараюсь не смеяться. — Тебя не должно нервировать какое-то там платье…
Обыкновенное. Простенькое даже.
— Умг. — Пальцы соскальзывают с кружева, невзначай касаясь кожи.
Замирают.
Мне достаточно чуть отстраниться, и разговор перейдет на другую тему, отвлеченную и безопасную. Не будет упреков или обиды, Кайя отступит на месяц, или год, или вообще навсегда, единожды определив для себя границу.
Ну уж нет. Не позволю.
— Значит, дело в платье… — Я провожу по щеке, на которой разворачивается лиловая, бледная пока спираль.
— Исключительно.
— Тогда, пожалуй, мне надо наградить портного…
Его пальцы ласкают шею. И вряд ли они причастны к тому, что платье предательски съезжает, обнажая плечо… воротничок, державшийся на перламутровых пуговках, вдруг отстегивается.
— Это не я. — Кайя исключительно честен. — Он сам.
Верю.
Как не поверить-то… платья в принципе коварные создания. Главное, вовремя от них избавиться… и от его рубашки тоже.
Поднимаясь, Кайя задевает столик, и на пол летят крохотные чашки, блюдца, кофейник. Никогда не думала, что запах кофе может быть настолько ярким и будоражащим.
— Это от тебя пахнет. — Кайя осторожно обнюхивает мои волосы и руки, наклоняется. — И кардамон…
— А еще корица.
— Точно.
Я тоже чувствую этот вкус на губах. Своих? Кайя? Мы делимся друг с другом.
— Я начинаю понимать, что люди находят в кофе…
Он вытаскивает ленту из волос и неторопливо разбирает пряди. Щекочет шею. Нам некуда спешить. Время больше не имеет значения. Другое дело — его тепло, которое на двоих. И рука на спине. Лопнувшая подвязка и шелк чулка, который медленно соскальзывает с ноги.
Но в какой-то момент лицо Кайя каменеет. Он вдруг упирается руками в пол, выгибается, готовый не то отступить, не то напасть.
— Это я. — Прижимаю ладони к вискам. — Слышишь? Это же я.
— Ты.
— Я здесь. И больше никого к тебе не подпущу. Ясно?
Я говорю, касаясь губами губ, шепотом. Но Кайя понимает.
— Я…
— Ты видишь меня? Видишь, я знаю… — Окаменевшие мышцы расслабляются под моей рукой. — И не отпустишь, правда?
Ворчание. И горячая ладонь, которая ложится на шею.
Кайя способен ее сломать. И просто раздавить меня, но я не боюсь. Я точно знаю, что в любом своем обличье он не причинит вреда. Рука вздрагивает и опускается ниже, цепляя ворот нижней рубашки.
Не отпустит. Ни сейчас, ни потом. Никогда, наверное.
Что может быть лучше?

 

Утром у меня впервые получается проснуться раньше.
— Привет.
Он очарователен. Слипшиеся спросонья ресницы. И мурана переползла на левую сторону лица, отчего кажется, что Кайя отлежал щеку до синевы. Но мурана его мало заботит.
— Я вот подумала, что в походе мне будет очень не хватать этой кровати…
…она большая. И крепкая.
Да и вообще во всех отношениях замечательная кровать.
— Если хочешь, возьмем ее с собой.
Это не шутка, Кайя меньше всего настроен шутить. Он не жалеет о том, что было вчера, скорее по привычке волнуется о последствиях. И разглядывает мои ладони. Запястья. Плечи и предплечья. Изучает придирчиво живот и спину тоже.
— Лучше бы массаж сделал.
Ему надо убедиться, что он не сделал мне больно. А на слово не поверит.
— Тогда, боюсь, собраться мы не успеем. — Кайя проводит пальцем по позвоночнику. — Забудем взять что-нибудь важное… невосполнимое…
— Например, кровать.
— Кстати, я серьезно. Она не такая и тяжелая…
…пара сотен кило всего. Массив дуба. Бронзовые накладки. Матрац. Перины. Подушки. Пуховые одеяла. Постельное белье… пара-тройка горничных, которые будут им заниматься.
Заодно прихватим прикроватный столик для пущего удобства.
И остатки кофейного сервиза…
Ванну. Она немногим легче, если взять ту, которая чугунная.
…и свиту не забыть. Поваров. Куафера. Портного. Дюжину белошвеек. Массажистку… нет, с массажем Кайя сам неплохо справляется. Что еще осталось? Запас платьев. Шелковых чулок. Подвязок…
Шляпки. Перчатки. Горжетку.
Туфельки.
Веера.
Шкатулки с украшениями, вдруг да особо торжественный случай представится, а наша светлость без бриллиантов…
Кайя сначала фыркает, потом смеется, представив, видимо, обоз с особо ценным барахлом нашей светлости и утренний церемониал, когда все войско стоит, дожидаясь, когда же я соизволю определиться, какой из имеющихся нарядов более соответствует оказии и настроению.
Помнится, мне обещали амазонку с короткой курткой и четырьмя рядами золотых пуговиц.
— На четыре ряда я не согласен. — Массаж и вправду несколько затягивается, но я не возражаю.
— Почему?
— Долго расстегивать.
Существенный недостаток…
— Но платья тебе будут нужны. И драгоценности. Нам придется делать остановки. Задерживаться в некоторых городах…
…когда меня так гладят, я не способна думать о городах, остановках и драгоценностях.
Но я поняла: леди Дохерти не имеет права выглядеть недостойно.
— Все уже упаковали…
…но кровать придется оставить.
А ведь и вправду жаль.
Удобная.

 

Затмение Юго переждал в норе. Он слышал далекое эхо прилива, и хруст оболочки, которую пробивали гарпуны Хаота.
Близость Аномалии будоражила кровь Юго. Его тянуло выйти. Отозваться. Позволить забрать себя. Не будет больно. Хаот подарит ласковую негу забвения. К чему сомневаться? Бояться? Дрожать? Стремиться к недостижимому…
Юго воткнул в стопу шило.
Помогло.
Нет уж, хватит с него. Хаот обещает? Когда Хаот держал данное слово? Нежные напевы свирели — это ложь. Все ложь. А правда — рассыпающиеся башни Пустоши. Ветер, который никогда не пересекает незримую границу. Обессиливающие покровы песков. И комнатушка, лишенная окон. В ней — узкая кровать и ящик для вещей, которые называют личными.
Тренировки.
Вечная отупляющая усталость. Травы. Машины, которые растягивают суставы, не позволяя им терять детской гибкости. Боль, к которой Юго привык.
Переселение на границу внешнего круга. Зиккураты, теряющиеся в низком небе, цвет которого непостоянен. Бараки. Для людей. Для карто. Для иных созданий, которые некогда были людьми. Рабы и ученики. Первые знают, что однажды шагнут в сумрачную тишину коридоров нижних этажей и смирились с участью расходного материала. Вторые боятся достичь предела, ведь тогда они могут пополнить число первых. Иногда даже не достигнув.
Хаот любопытен.
И Юго оказывается в другой комнате, где тоже кровать, но ящика нет. И вещей нет. Но жарко. Что бы он ни делал, жарко. Ему дают воду, он пьет, неспособный напиться. И пробует использовать силу.
Тогда и срывается.
Мир тянет к себе, и Юго, позабыв о том, чего может достичь здесь — в Хаоте нет ученика, который бы не мечтал войти в состав Ковена, получив беспредельную власть и бессмертие, — бежит…
…и вот теперь вернуться? Да ни за что!
И когда зов стихает, Юго смеется. Он слышит темноту, там, за барьерами стен. Он знает, что привело ее в мир. И знает, по какой причине сорвалось Единение.
Это забавно!
Юго пускается в пляс, воет, хохочет, сыплет ругательствами, подхваченными во всех мирах, в которых ему доводилось существовать. А остановившись, падает на пол и дрожит.
Холодно. Снова. Наконец-то. Не снаружи — внутри, как это должно быть. Сердце замедляется, почти остановившись, что тоже правильно. Юго закрывает глаза. Во сне он видит пирамиды, которые плывут и расслаиваются, существуя сразу во многих измерениях. И внешняя, чуждая энергия, переполняет резервуары. На мгновение исчезают жгуты проводящих каналов, а сеть, подпирающая небо Хаота, раскаляется добела. И трещит.
Вспышка.
Снежинка на ладони. И ветер, прорвавшийся на Пустоши. Он рожден взрывом, беззвучным, но прокатившимся по Хаоту, отраженным зеркалами миров. И одна за другой лопаются струны, которые удерживают Аномалию на месте.
Мир-кораблик качается.
И волны из праха встают одна над другой, летят, спеша добраться до освобожденного пространства. Поземка чертит путь по улицам, ведет за собой ошалевшее небо. И грозовые разряды вязнут в разреженном воздухе… паника. Наверняка паника.
Плотный кокон, сплетенный магами Первого круга. И те, кто остался по-за чертой этого кокона. Люди. И уже не совсем люди. Совсем даже не они, но тоже гибнущие…
Пожалуй, это был хороший сон. И проснувшись, Юго улыбался темноте. Правда, эйфория прошла, а дыра в ступне осталась. Не то чтобы сильно мешала — Юго умел терпеть подобные мелкие неприятности, — скорее уж раздражала, напоминая о допущенной слабости.
На рассвете он выполз из укрытия.
Пахло паленым. В том, что пожары непременно будут, Юго не сомневался, как и в том, что нынешний его отчет окажется весьма интересен. Тьма всегда позволяла людям раскрыть себя с неожиданной стороны.
— И не стало ни неба, ни земли! — Кликуша взобрался на плаху.
Пожар начался на окраине. Но ветер погнал пламя к центру.
— …ни солнца, ни луны, ни звезд…
Выгорели дотла пять кварталов. Остальные пострадали в той или иной степени. О жертвах говорили шепотом, словно опасаясь разгневать того, от чьего имени вещал старик в драной хламиде.
— …и тогда явился тот, кто выпустил огонь, сказав: вот я есть. Я возьму себе жертву малую, дабы не брать большой…
Юго остановился послушать, не столько старика, сколько тех, кто стягивался к площади. В сером мареве лица людей казались ему одинаковыми.
— …ибо вы отвернулись от меня!
Голос сорвался на крик.
— …закрыли храм мой. Забыли имя мое.
На губах кликуши выступила пена. Он трясся, но чудом почти удерживался на ногах. И безумный облик его странным образом уживался с человеческими понятиями о святости.
— Я же прислал вам огонь, мор и глад!
Кто-то взвыл и забился в судорогах.
— …и внемлите вестникам, ибо имя мое — Война!
С обезьяньей ловкостью — куда подевалась немощь — старик спрыгнул с помоста. Юго не ошибся, предположив, что двери храма будут открыты, а первую жертву принесут на ступенях.
— Напоите мир кровью детей ваших. И тогда пребудет мне сил…
В тот миг, когда девушка с перерезанным горлом все же затихла — крови достало, чтобы омыть ступени храма, — выглянуло солнце. Что ж, у Кайя Дохерти появилась еще одна проблема.
Трудно быть богом.
Паренька Юго заприметил еще в толпе. Тот слушал, но не так, как остальные, без восторга, хмуро, сосредоточенно. К храму потянулся и внутрь бы заглянул, но новоявленный жрец Войны возвестил, что в жилище бога нет места людям.
Паренек присел у ступенек и, сунув пальцы в кровь, зашептал что-то. Молился? Если и да, то эта молитва отличалась от того совокупного воя, которым люди приветствовали солнце.
И Юго подобрался ближе.
— О чем просишь? — шепотом спросил он.
А горло девчонке перерезали профессионально, одним движением, и так, что сам жрец почти не замарался в крови. Где ж это он наловчился так?
Ну да Дохерти разберется. Юго подумалось, что рыжему оно в радость будет.
— Не твое дело.
Взгляд у парнишки злой. Волчий. Хороший взгляд.
— Если чего хочешь делать, сам делай, а не богов проси.
А мальчонка тощий до синевы. И покачивается от слабости.
— Идем, — велел Юго и взял случайного знакомца за руку, так взял, что рука онемела. — Враги есть?
— Есть.
Не заорал. Не попытался вырваться, так, дернулся и, поняв, что не выйдет, притворился сдавшимся. Но именно что притворился. Сердце выдает. Дыхание. И губы поджатые упрямо. Думает, что рука отойдет и уж тогда-то…
— Убить задумал?
— Задумал, — согласился мальчишка.
— Но боишься, что не выйдет?
— Они сильнее. И с охраной.
Благоразумие — тоже хорошее качество. Чем дальше, тем больше мальчишка Юго нравился.
— Я тебе помогу.
Не поверил.
— Покажу, что умею. И ты подумаешь, хочешь ли научиться этому.
В глазах — недоверие и интерес. Кажется, парнишка готов на сделку.
— А если я откажусь?
— Я тебя отпущу.
— Врешь, — с уверенностью ответил он.
И чутье имеется. Все-таки удачный сегодня день…
— Вру. Но если сунешься сам, тебя точно убьют. Сколько тебе лет?
— Восемь.
Выглядел ученик — а Юго уже решил, что станет учить этого мальчишку, — моложе своих лет, что было плюсом. Минусом — его тело придется разрабатывать, что вряд ли ученику понравится, но… кто и когда спрашивал, чего хотят ученики?
— Если ты их убьешь, то… клянусь честью рода, что буду учиться всему, чему ты сочтешь нужным меня научить, — произнес мальчишка, глядя в глаза. — Я, Сэйл Кайнар, и телом, и разумом, и душой буду принадлежать тебе до тех пор, пока ты сам не освободишь меня от этой клятвы.
Мальчик в ближайшем рассмотрении оказался девочкой.
Впрочем, это никак не сказывалось на планах Юго.
Список ее был небольшим, а время свободное имелось.
— Запомни. — К первому из списка Юго девчонку не допустил. Ей, впрочем, и роли зрителя хватило. Она бледнела, но не отворачивалась, не затыкала уши, а лишь крепче сжимала в кулачке перстень с родовым гербом. — Никогда не позволяй эмоциям взять верх над разумом. Используй их. Ты должна управлять своей ненавистью, а не наоборот…
И тело ее было не таким закостеневшим, как Юго опасался. Благородную леди учили танцам. Что ж, той, кем она станет, пригодится и это умение.
Все умения в той или иной степени полезны.
Назад: Глава 17 Выбор пути
Дальше: Глава 19 Возвращение домой