Глава 5
Знакомства в верхах и низах
Амалия Ивельен посмотрела на близнецов в колыбели.
Ее дети.
Ее и Питера.
Два мальчика, Роман и Джейкоб. Питер аж весь светится. А Амалия помнила только боль.
Красное полотно боли, застилающее весь свет и скручивающее внутренности в смертельной судороге. В какой-то момент она подумала, что умрет, и не испугалась этого. Умирать страшно, когда за чертой тебя никто не ждет. А ее ждать будут. Она знает.
Потом она подумала про Сэсси и Джеса, про… Она ведь не сможет оставить своих детей, правда? И попыталась выбраться назад. Но боль давила, отбрасывала, не пускала, и женщина теряла волю к сопротивлению. А потом, в какой-то миг стало легче.
Над ней склонилось женское лицо. И Амалии показалось, что это святая. Она что-то говорила, и боль уходила. Постепенно… А потом женщина услышала крик своих детей. И поняла, что жива.
После уже она узнала, что это была Лилиан Иртон. А еще поняла, что ореол сияющей вызван закатными лучами солнца, которые ярко осветили женщину. Потом, все потом.
И искренне удивилась.
Корова?
Ну, братик!
Как Лилиан Иртон ни назвать, но уж точно не так. В зеленых глазах светился незаурядный ум, розовые губы улыбались, а статная фигура… Да, статная, но не жирная ведь, позволяла нести себя с достоинством! И с каким!
Женщина знала себе цену. И цена была высока.
Она уехала, и на следующий день прибыли трое вирманок. Амалия только глазами похлопала.
Докторусы рекомендовали ей лежать хотя бы дней десять. Она и лежала… Вирманки устроили в спальне локальный ад. Хотя такого слова Амалия и не знала. Они мыли, чистили, вытряхивали, гоняли служанок, и на возмущение четко отвечали, что все болезни от грязи. А госпожа графиня приказала позаботиться о госпоже маркизе. Дискуссия закончена.
И Амалия не могла не заметить, что дышать стало легче. Что дети меньше плакали. Что ей самой приятнее, когда ее обтирают надушенной водой два раза в день.
А уж когда прибыли подарки от Лилиан Иртон на рождение детей…
Фероньерку Амалия оценила. Как и длинную сорочку, отделанную кружевом. То есть у этой сорочки верх, который должен прикрывать грудь, был кружевным, а остальное из шелка.
И всякие кружевные мелочи.
И это сделано в Иртоне? В захолустье? В имении Джеса?
Невероятно!
Но это — было.
Амалия не могла дождаться, когда встанет с постели. Ей безумно хотелось пообщаться с новой родственницей. Понять, откуда что взялось. Разобраться, как ее проглядел брат.
А сама Лилиан Иртон, прислав служанок, даже не писала. Ей было капитально не до того.
Зато многим было дело до Лилиан Иртон.
Например, представителям гильдий докторусов и стеклодувов, которые первыми пострадали от инициативы графини Иртон.
И сейчас в гильдии докторусов шла беседа. Обсуждалось, что в их огород запустили ханганского козла.
От кого происходят все блага докторусов? Да разумеется, от богатых клиентов. А тут! Роды у Ивельенов принял этот заморский гад! Графине Марвел (с которой кормились аж три докторуса) тоже помог. Да так удачно, что граф Марвел приказал «гнать палкой шарлатанов до ворот!».
И прогнали.
А заслышав о таких приятных вещах, к Тахиру потянулись пациенты.
Ему же деньги, ему подарки, ему… и его ученикам! Вот где беда-то! Ученики — вот главное зло. Он уедет, они останутся. И уже вне гильдии. А кто им помешает набрать своих? А если они действительно начнут помогать людям?
Какое самое страшное зло для лекарей? Эпидемия?
Вот уж ничего подобного!
Главная беда — это качественно вылеченный пациент. Ему ведь повторные услуги докторуса уже и не требуются. И как тогда жить?
Лечить бедняков?
Да кому они нужны? Что с них возьмешь?
Докторусы (в том числе и придворные, они ведь тоже состояли в гильдии) думали, размышляли, советовались (попутно уничтожив пару десятков кувшинов вина) и наконец, пришли к выводу.
Мерзавец-ханган нарушает их исконные права. Подействовать на него они никак не могут. Он личный докторус графини Иртон.
Подействовать на графиню?
После того, как она выкинула докторуса Крейби, увольте. У нее вирмане, у нее ханганы… Хватило и графа Марвела с его палками. Что решит сделать графиня Иртон, вообще неизвестно.
Обычно люди докторусов уважают. А вот графиня…
Про повитуху она высказалась явно непечатно (думала, что ее никто не слышит, но двери-то были приоткрыты), про докторусов, которые вместо того, чтобы помочь роженице, сидят и жрут вино, — тоже.
Воздействовать на нее нечем. Остается только жаловаться королю. В связи с попранием прав гильдии…
А почему нет?
Не дело бабе лезть в лекарские заботы. Не дело! Вот и надо ее оттуда выкинуть!
И чем скорее, тем лучше.
Так что составляем петицию и идем плакаться королю.
Лиля закончила крутиться при дворе, в Тараль прибыли первые рабочие, и женщина со вздохом облегчения попрощалась с нудными для нее приемами и балами.
Теперь посвятить пару дней Миранде и своим людям, и за работу. Казалось бы, так.
Ан нет.
Двор не хотел отпускать свою игрушку, не насытившись.
И следующие несколько дней дома прошли для Лили под знаком песца.
Другого слова она подобрать не смогла. Ее дом стал местом паломничества.
Она выезжать не собиралась. Пригласить ее могли, но графиня могла и не приехать. Мол, занята. И отказать, на волне своей полезности у короля, она могла кому угодно. Кроме альдона. Но тот точно ее к себе не потребует.
Приглашать Алисию? Та одна и приедет. И еще поиздевается, мол, невестка занята. Некогда ей по гостям разъезжать.
А посплетничать? С гадюкой? Ну-ну… Если кто хочет — лес открыт. Ловите и сплетничайте.
Оставалось только сделать первый шаг самим. И навестить. Кого?
Алисию. А то ж! Лилиан-то Иртон пока еще просто принята при дворе и пользуется благосклонностью короля. Не больше и не меньше. Но Лиля откровенно смеялась над этими вывертами средневекового этикета. Она могла куда-нибудь съездить вместе с Алисией. Но «старая гадюка» только фыркнула.
— Лиля, милая, ты — новая достопримечательность двора. К тебе будут ломиться просто из любопытства. А вот ты…
— А что могу я?
— Можешь никого не принимать. Можешь принимать.
Теперь настала Лилина очередь фыркать.
Можно не принимать. Но нельзя. Ибо ее товар — идеи и новые вещи. И без рекламы это дело не пойдет. А как проходит реклама в Средние века? Да демонстрацией. И рассказами о новинках. Это делалось при дворе, но там многого просто не покажешь.
Так что гнать никого нельзя. Пусть хоть сама Мальдоная явится. А вот как себя держать? При дворе — проще. Там можно было удрать, можно не общаться, да и его величество умело отсекал графиню от толпы придворных с помощью своих доверенных лиц.
— Да как угодно. Ты — графиня Иртон. Твой супруг — племянник его величества.
— Но я дочь корабела.
— Да. Ты этого стыдишься?
— Нет. Но придворные могут на меня смотреть сверху вниз из-за этого.
— И ты им позволишь?
Лиля только усмехнулась. Вот уж чего-чего… С одной стороны, в Средние века искусство сплетни и оттачивания язычка на людях было более развито. По причине отсутствия СМИ.
С другой — человек двадцать первого века быстрее обрабатывает информацию. А уж какими ядовитыми бывают медики… Между прочим, по институту ходила шутка, что гадюка на эмблеме — это медик, который сцеживает яд. И в ней была доля правды.
Так что Лиля не боялась. Но предстоящее времяпрепровождение навевало на нее тоску заранее.
А куда деваться?
Надо, Лиля…
И Лиля приказала слугам лишний раз вычистить весь дом. А заодно указывать всем благородным господам и дамам дорогу к туалету прямо с порога. Вырыли его в саду, поставили будочку, вот туда и валите. А если кто под кустом нагадит, она его или ее вместе с продуктом жизнедеятельности и прикопает. На удобрения!
Пусть дворец засирают. И свои дома. А в доме графини Иртон такого не будет.
Точка.
Лиля угадала.
В последующие несколько дней дверь дома графини просто не закрывалась. Прибывали дамы. В товарных количествах. Одни и с родственниками. Группами от трех до пяти человек. И всех их объединяло одно и то же — невероятное любопытство.
Лилиан Иртон входила в моду.
Ее наряды, кружево, стекло…. Так получилось — это было то, чем могли пользоваться и мужчины и женщины. Любых возрастов, любых категорий, но с достаточно высоким достатком.
Но надо же знать людей!
У Тани есть, а у Мани нет? Да Маня мужу мозг вынесет, но свое получит. Не хуже, чем у Тани. А в идеале — лучше!
Лиля улыбалась.
Она просиживала в гостиной по шесть — восемь часов напролет. Улыбалась. Рассказывала о своих изделиях. Демонстрировала. Кружево — на себе. Иногда — на Миранде. Но часто малявку в гостиную она не пускала. Как и собак, как и ханганов. Нечего. Еще блох от великосветских дам подцепят…
Да-да.
Блохи и вши были в ассортименте. Не всегда, вообще-то если носить шелк, то с блохами становится полегче. Но ведь не у всех на него есть деньги. Зато у всех есть любопытство.
Поэтому Лиля старалась держаться подальше от визитеров. Волосы заплетала потуже. Повсюду раскладывала и развешивала полынь. И подвешивала пару пучков даже себе под юбку. Плевать на неудобство! Блохи хуже!
И все приезжающие, как один, удивлялись и чистоте, царившей в доме Алисии. И коврику у порога (у каждого порога) о который предлагалось вытереть ноги, чтобы не тащить грязь в гостиные. И веничку из душистых трав, который для тех же целей предлагали слуги. А уж как удивлялись отсутствию ночных ваз и маленькому домику во дворе с буквами «эМ» и «Жо» на дверцах! Лиля первым делом распорядилась, выкопать и построить — на десять дырок. Чтобы в очереди никто не стоял и на улице не гадил.
Придворные вскидывали брови. Мол, зачем так утруждаться?
На что Лиля отвечала, что неприличнее, когда от знатного господина или, того хуже, дамы дерьмом воняет. А вонять будет, если туфелькой вляпаешься. А та — дорогая. Или платьем. И ведь отстирать сложно…
Этот аргумент принимался. Духами тут обливались в диком количестве. И благовониями окуривались. А Лиля с удовольствием разъясняла, как туалет устроен. Несложно ведь? Почти разборный, почти щитовой домик. Нагадили, зарыли, перешли в другое место. Разве не удобно? А на том месте хоть бы и посадить что? Неплохо расти будет, кстати.
Придворные удивлялись, но принимали как список чудачеств графини Иртон. Нравится ей чистота? Нравится, когда в доме пахнет цветами — а громадные букеты стоят в стеклянных (дикая роскошь!) разноцветных вазах повсюду? Так, может, и попробовать? Ведь может в моду войти…
А я от моды отстану?
Не бывать такому!
Лиля никого не убеждала, ничего не рекламировала, она вообще нагло ссылалась во всем на старые свитки, ханганов, мастеров, которые все придумывают. А она? А она просто попала! Вот и крутимся, как можем.
А еще…
Спирт она получила давно.
Но кто забудет, сколько приятных вещей можно делать на спиртовой основе?
На спирту можно настаивать многое. Масла здесь были еще не в моде. Но всегда можно настоять что-то сильно душистое. Мята, сирень, роза, ландыш, кстати, та же полынь… Связываться с эфирными маслами Лиля не собиралась — слишком мал выход. Но вот такие вещи сделать могла. Запахи пока получались больше спиртовые. Но и не самые плохие.
Поэтому Лиля завела обычай — предлагать при входе в гостиную салфетки, смоченные одеколоном, чтобы вытирать руки и лицо. Слава богам, косметика здесь была пока не сильно в моде. Белила на свинцовой основе тут не изобрели, а мел, которым пробовали штукатуриться некоторые модницы, легко отваливался и осыпался. Свекла размазывалась. Сажа была не самым стойким красителем для бровей и ресниц.
Поэтому здесь было не принято краситься, ложиться спать в том же макияже, а с утра просто подновлять его. Приходилось либо соскребать косметику, либо стирать ее полотенцем, смоченным в ароматической воде (те же лепестки цветов и травы, добавленные в тазик) а затем накладывать новую.
Одеколон дамы оценили сразу. Он снимал всю косметику практически без разводов, а когда Лиля еще добавляла, что такие притирания могут улучшить кожу, дамы покупались мгновенно.
Самогонный аппарат работал без перерыва. И Лиля собиралась сделать еще штук шесть. А лучше — десять.
Графиня строго предупреждала, что принимать внутрь эту настойку не надо. Можно отравиться. Но наружу — в любых количествах.
Откуда?
Из Ханганата. Благо — далеко.
Не верите? Съездите, проверьте. Приедете — расскажете.
Где его достать?
Пока нигде. А можно будет…
Вы знаете, мой отец, Август Брокленд, собирается открыть в столице нечто вроде модного дома.
Что это такое? Это место, в которое могут прийти знатные дамы, посидеть, выпить чашечку травяного отвара с медом или бокал вина, скушать пирожное (с ума сойти, тут еще не додумались до безе!), купить себе какие-либо изделия из стекла или кружева, им продемонстрируют все новинки… Одним словом, престижное местечко.
Где?
Здание в столице подыскивается.
Август действительно проникся идеей. Но сам он общался с главами гильдий, и за дело взялся племянник Хельке — Торес Герейн, которого Лиля решила называть по фамилии, чтобы не путать с Тарисом.
Герейн быстро выкупил несколько небольших зданий в центре города и принялся за перестройку. Благо деньги считать не приходилось. Эдоард мягко намекнул, что корона поможет… временно. А деньги потом пойдут из прибыли.
Требовалось объединить здания в одно. Сделать большой салон, несколько примерочных, склад. Второй этаж для слуг и мастеров, которые будут там жить.
По итогам и решим — годится парень для серьезной работы или нет. Но молодой эввир проникся радужными перспективами и работал не за страх, а за совесть.
Лиля стискивала зубы, раскланивалась, рассказывала, показывала и мечтала об автомате Калашникова.
Да, это необходимо делать. Но как же это достает!
Развлечением оказался визит баронессы Ормт.
О ней Лиля поговорила с Алисией. И выходило так, что дергаться сильно смысла нет. После смерти Джессимин таких баронесс перебывало у Эдоарда порядка двух десятков. Каждая — месяца на три, чтобы не зазналась. А потом лишнее колечко в зубы, и вали. А будешь возмущаться или права качать — со двора сгоню. На фиг.
Поэтому, что бы из себя баронесса ни строила, цена ей — медяк. И тот ломаный.
К тому же, по утверждению Алисии, баронесса отличалась недалекостью, скандальностью, стервозностью и неумением не тявкать на слонов.
А то?!
Басни Крылова Лиля тоже рассказывала Миранде, как помнила, конечно. Но оценила их Алисия. И Эдоард, который посмеялся, послушав «гадюку», и попросил рассказать что-нибудь еще.
Баронесса-таки не удержалась. Любопытство взяло верх над гордостью, и она явилась к Лиле в сопровождении двух подруг.
Лиле было откровенно смешно наблюдать, как баронесса разрывается между желаниями укусить побольнее и узнать побольше. Одновременно и то и другое сделать не получалось. А Лиля не собиралась спускать баронессе наглость даже в мелочах. Обе подруги были страшны, как атомная война, и в подметки не годились баронессе. А сама фаворитка жалко смотрелась рядом с Лилиан. Понимала это и бесилась. И шипела.
— Такая жалость, графиня, что вам приходится носить этот траурный зеленый цвет, — лицемерно вздыхала баронесса.
— Ничего, достопочтенная, — усмехалась Лиля. — Я ношу этот зеленый, как траур по своим врагам.
— Неужели у вас так много врагов, ваше сиятельство?
— Разумеется, нет, баронесса. Я ведь не зря ношу по ним траур.
Хороший враг — мертвый враг. Не будешь хорошей — будешь мертвой.
Разговор переходил на новинки, на кружево, на фероньерки… А потом — опять!
— У вас такой милый деревенский румянец, графиня… Наверное, жизнь в захолустье очень увлекательна…
— Если женщина умна — ей везде интересно. И с ней всегда интересно. А если нет, значит — нет.
— Все равно, я бы не смогла жить в такой глуши. Но мой муж никогда со мной так не поступил бы. Он меня ценит.
— Разумеется, такую жену, как вы, надо высоко ценить, — парировала Лиля. — Не сомневаюсь, что ваши… таланты оценил по достоинству весь двор.
Баронесса сверкнула глазами. Но кусаться пыталась.
— А почему ваш супруг не взял вас с собой в посольство, графиня?
Лиля вскинула брови. Было желание сказать про беременность. Но зачем? Этот слух она запустит через Алисию. А не через трех кошелок, которые пробиваются через постель.
— Баронесса, состав посольства утверждался его величеством. А воля короля — закон для его подданных. Который не обсуждают, а исполняют. Может быть, вас не затруднит поинтересоваться у его величества?
Намек был вполне толстым. Но баронесса восприняла его по-другому.
— О да, его величество доверяет мне.
— Разумеется, он ведь доверяет вам самое ценное, — съязвила Лиля.
Баронесса вспыхнула. Ее подруги захихикали и тут же осеклись.
— На что вы намекаете, графиня?
— Разумеется, на государственные дела. А о чем вы подумали?
Но улыбка на губах графини явно намекала на нечто другое.
Как любая женщина, добивающаяся всего умом и трудом, Лиля не любила дам, которые пытаются добиться того же через постель.
Несправедливо как-то! Она пашет как лошадь, учит, сдает зачеты, а однокурсница имеет тот же красный диплом за игру на флейте любви ректора. Ее подруга претендовала на место в аспирантуре, но каков поп — таков и приход. И взяли другую. Которая гордилась своим умением исполнять почти все позы из «Камасутры».
Увы…
Баронесса отбыла через пару часов, злая, как Мальдоная. А Лиля без сил упала на кровать в своей комнате.
Лучше мешки таскать, чем светскую жизнь вести.
А ведь придется.
Как ни странно, отдушиной в череде визитов стало явление маркиза Фалиона.
Александр прибыл один и верхом. Раскланялся с Алисией, которая ненароком оказалась дома. Вытер руки и лицо наодеколоненной салфеткой. Восхитился царящей в доме чистотой. Подарил Лиле громадный букет цветов. Передал игрушечную лошадку для Миранды. И завел светскую беседу. Чтобы на шестой минуте поинтересоваться Лидархом. После чего разговор плавно переместился в конюшню. И Лиля простила Фалиону все его занудство и чопорность.
При виде Лидарха маркиз просто растаял. И ходил вокруг аварца, как кот возле сливок. Глаза горели, с лица не сходила восторженная улыбка, а несколько яблок от Лили были приняты почти как королевские регалии и с благоговением скормлены лошади.
Лидарх тоже оценил человека и ткнулся ему в плечо плюшевым носом. Лиля потрепала его густую гриву.
— Подхалим. Заласканный, залюбленный, балованный, очаровательный нахал.
Фалион улыбнулся.
— Графиня, он великолепен!
Лиля кивнула.
— Он чудо. Сами понимаете, маркиз, разве можно расстаться с таким красавцем?
По лицу Фалиона читалось, что он бы точно не расстался. Даже под угрозой расстрела.
— Графиня, но вы же не будете против, если… у меня есть несколько симпатичных кобылок…
Лиля вздохнула и кивнула.
— Не буду. Но поставлю и свои условия. Чистота и только чистота. И осторожность.
— Ваше сиятельство!
Маркиз возмущался совершенно искренне. Лиля улыбнулась.
— Я понимаю. Но и вы меня поймите. Вы бы не доверили такое чудо просто так, верно?
— Верно.
Маркиз машинально поглаживал Лидарха. Подхалим млел.
И Лиля не удержалась.
— Если очень хотите, можете прокатиться верхом. Я разрешаю.
Судя по глазам маркиза, он оценил. Но не бросился сразу пользоваться приглашением.
— Ваше сиятельство, я ценю вашу щедрость. И у меня есть еще одна просьба.
Лиля смотрела испытующе.
— Тахир Джиаман.
— На нем я вам прокатиться не предлагаю, — не удержалась Лиля.
Маркиз взглянул на нее ошалелыми глазами, а потом шутка дошла до адресата. Лиля и не ожидала, что сия великосветская щука может так громко и весело смеяться. И так заразительно. Лидарх недовольно фыркнул, оглушенный взрывом смеха. Но прошло минут пять, прежде чем высокородные господа смогли успокоиться.
— Ваше сиятельство, — наконец выговорил Фалион. — А господин дин Дашшар может проехаться ко мне в имение?
Лиля вздохнула.
— Он свободный человек, а не мой слуга или раб. Что именно вам нужно? Кто-то болеет?
Фалион опустил ресницы более чем красноречиво.
Лиля вздохнула.
Ладно. Съездить — от нее не убудет. Посмотрит, как там коней содержат, да и Тахиру лишняя практика. И ей развеяться… не графиня она! И не производственник! Не менеджер. Она изначально медик. И ее работа — людей лечить. А не пытаться скрестить ужа и ежа, чтобы получить три метра колючей проволоки.
— Ваша светлость, вы с ним поговорите. Если он согласится, я рада буду.
— Ваше сиятельство, вы очень добры.
На каких условиях согласился Тахир? Только если с ним поедет его любимая ученица. И ученик. Никакого ущерба чести, одна — графиня, второй — барон, просто пока непризнанный. Фалион почему-то был недоволен этим обстоятельством. Но Тахир уперся рогом, и маркиз уступил.
На следующий день трое лекарей под охраной вирман отправились в гости к маркизу. В этот раз Лиля уже подставляться не собиралась. И по дороге разъяснила Тахиру, что, как, когда, какие вопросы… Она поможет, если что. Но лучше не доводить до помощи.
Лиля крутилась среди дам. А его величество принимал делегацию докторусов. Которые готовы были бить челом хоть об пол, хоть об стол, лишь бы его величество прекратил самоуправство графини Иртон. Которая — без ума, как все бабы.
Разве ж можно доверять ханганам?
Да еще доверять им лечить людей?
Они дикари, идолопоклонники, в Альдоная не верят!
Ах, их лечение помогает? Так потом еще хуже может стать! Кто их знает, негодяев!!! Нельзя так рисковать, никак нельзя… Да, может, оно и не помогает, может… может, колдовство все это!
Эдоард докторусов принял. Выслушал. И нежно осведомился — не думают ли они, что графиня Иртон, жена племянника короля, якшается с нечистью? Раз те колдуны, то, значит, и графиня?
А если такое предположение возникло — не есть ли это наезд на законную власть?
Сегодня графиня, завтра герцогиня, а послезавтра и до короля доберутся?
И чего это вы, любезнейшие, тут так крыльями бьете? Если все так, как вы говорите, — но хочу заметить сразу, что исцеление графини Марвел проходило при альдоне, и тот никаких признаков Мальдонаи или ворожбы не заметил, — вы вообще должны сидеть ровно и ждать, пока исцеленным графиней станет хуже. Разве нет?
А вы суетитесь… Кстати, вы подумали, что с вами может случиться за претензии к королевской родственнице? Пусть даже и той, которая нашему плотнику троюродный забор?
Разумеется, сказано все это было высоким стилем, но вышли докторусы от короля как оплеванные. А Эдоард свистнул секретарю. И попросил запустить сплетню, что приходила гильдия докторусов, жаловалась на Тахира дин Дашшара и на то, что его лечение помогает людям. Примеры есть? Есть.
Вот и испугались. Сами-то сделать ничего не могут, только деньги тянут…
После чего к Тахиру хлынул поток больных. Но ханган не жаловался. Обширная практика под руководством чуткого и грамотного учителя, а Лиля настаивала, чтобы больными занимались и Тахир, и Джейми, и трое ханганов, которые прибыли в Иртон для лечения принца, а теперь хвостом ходили за ней…
Для Лили же важным было налаживание контактов в свете, продвижение идей гигиены, ну и натаскивание своей команды. Так что королю можно было бы сказать большое спасибо.
Если бы не одно «но».
Времени не оставалось ни на что, даже спать приходилось по четыре часа в сутки. Так что к Фалиону Лиля ехала с огромным удовольствием. Имеет женщина право на отдых?
Имеет! И точка!
Маркиз встретил их на подъезде к дому. Раскланялся, умудрился поцеловать Лиле ручку, не слезая с седла, получил в ответ веселую улыбку и помрачнел. И заговорил о деле уже в доме.
— Господа… ваше сиятельство… Я вынужден просить вас сохранить все увиденное и услышанное здесь в тайне. Я понимаю, что сомнения, но…
Тахир взмахом руки отмел все его слова.
— Ваша светлость, я — лекарь. И все, что произойдет между мной и пациентом, останется между нами и Звездной Кобылицей… ну, у вас — Альдонаем. И больше никто об этом знать не должен.
Фалион кивнул. Кажется, он все еще сомневался. Но потом-таки…
Дверь этой комнаты отличалась от остальных. Даже здесь и сейчас. Темный дуб, железные полосы, засов и замок, охранник рядом…
— Как сегодня? — спросил Фалион.
— Сегодня тихо.
— Посмотрите сначала так, господин дин Дашшар, — Александр отворил окошко в дверце. Тахир бросил взгляд и кивнул Лиле:
— Ваше сиятельство…
Предварительный диагноз Лиля поставила практически сразу. А как его не поставить, если видишь полуголую тетку в драной рубашке, грязную, нечесанную тридцать лет, со слюной, текущей изо рта, и пустыми глазами? Есть варианты?
Есть. Шизофрения, психоз, маниакальные состояния — вот в психиатрии женщина была не слишком сильна. Да и не все ли равно, чем страдает человек? Важно другое. Помочь ему не получится. Никак. Простите, но транквилизаторов она тут не получит. И даже галоперидол остается мечтой.
Может быть, конечно, опаивают, но кто? Ладно, маркиза расспросим.
Тахир смотрел на грустные глаза женщины и понимал: тут поможет только Звездная Кобылица. Но от нее дождись… Все-таки в Ханганате обычаи более правильные. И мужчина имеет право взять нескольких жен — мало ли что случится с одной. А тут…
— Это у нее давно?
— После выкидыша. Постепенно становилось все хуже и хуже, она начала кидаться на людей, пытаться убить.
— Вы ее чем-то поили? Лечили?
— Докторусы пускали кровь, обливали ледяной водой.
— Не помогало?
— Становилось все хуже и хуже. У нее бывали минуты просветления, но так редко…
Лиля задумалась.
— А сейчас? Вы ее чем-то поите? Успокоительным?
Путем длительных расспросов удалось установить, что в замке перебывало штук двадцать докторусов, что каждый поил чем-то своим, что очень хотелось бы, чтобы жена выздоровела… Лиля и сама потихоньку отметала версию отравления.
Ее-то травил не супруг. А тут…
Фалиону проще было бы супруге яду подкинуть. И скончалась бедняжка, перепутав пудру с мышьяком. Примерно так.
А кому-то другому?
А кому?
Если докторусы менялись, слуги менялись, даже специальной служанки у дамы не было — никто не выдерживал. Кухарки — и те здесь менялись раза три.
И травят, если что, долго. Нет, за такое время рано или поздно попались бы.
Походило на то, что в роду уже было что-то психическое. А роды просто сдвинули пружинки. Одни, вторые, гормональный баланс в это время дает организму прикурить — вот и пошло все вразнос. И получился маниакально-депрессивный психоз. А какой?
А важно ли?
— У нее в роду кто-то этим же страдал?
Фалион мрачно кивнул.
— Ее мать покончила с собой. Я узнал уже после свадьбы… — и понял по лицам Лилиан и Тахира, что помощи не будет. — Это…
— Неизлечимо. — Тахир был грустен и спокоен. — Медицина бессильна помочь. Мы еще не так много знаем, чтобы лечить недуги души, а не тела.
— Души?
— Да.
— А молитва…
Лиля не решилась вслух сказать, что тут можно хоть обмолиться. Не поможет.
— У вас есть дети?
— Дочь.
Тахир кивнул. Все было еще хуже. Во-первых, ребенок мог унаследовать проблемы матери.
Во-вторых, Фалион не мог избавиться от жены. Вот если бы ни одного ребенка не было, тогда, путем долгих заездов к альдону и крупных сумм…. А так… условия-то соблюдены. Дети есть, жена не изменяет, а что у нее крыша едет — молись, дитя мое, Альдонаю. Он смилостивится.
Все-таки в Ханганате люди мудрее.
Фалион вздохнул, попросил о соблюдении полнейшей секретности, получил слово и пригласил гостей на чай с плюшками. То есть вино и легкую закусь. Пообещал подумать насчет случки — либо кобылу привезти, либо жеребца… Ну, там видно будет, как лучше, получил принципиальное Лилино согласие и попросил Тахира посмотреть еще и дочь. Разумеется, когда та вернется из деревни.
Сейчас девочка (хотя пятнадцать лет по местным меркам — уже как бы и взрослая дама, замуж пора) жила в Фалионе, на границе с Уэльстером. И туда же Фалион-младший собирался отправить свою супругу. Давно пора. Раз уж вылечить ее не удастся, что все и подтверждают…
Вечером лекари ехали домой.
Лиля была грустна. Тахир пытал ее на тему психических расстройств. Джейми размышлял, что смотреть надо, на ком женишься. А дома ее ждал Ганц Тримейн.
— Ваше сиятельство, нам надо поговорить.
Выражение лица Ганца было таким, что Лиля проглотила все возражения.
— Что-то случилось?
— Да, ваше сиятельство.
— И?
В кабинете Ганц уселся в кресло и серьезно посмотрел на Лилиан.
— Ваше сиятельство, вы просили меня узнать, кто стоял за Каристом Трелони.
— И вы?
— Я расспросил семейство Дарси. Потом нашел те корабли, о которых говорил Карист.
— «Розовая чайка» и «Золотая леди».
— Они принадлежат купеческой компании «Рокрест и сыновья». Я потихоньку начал копать. И не скажу, что результаты меня порадовали.
— Ганц, не тяните кота за хвост!
Лиля сверкнула глазами.
— Рокрест Анвар, сорока пяти лет от роду. Компанию свою основал не так давно, лет около десяти назад.
— На какие шиши?
— А вот тут интересно. Ваше сиятельство, он женат. Прочным браком. На дочери милого человека, Жульетте Феймо.
— Кто такой этот Феймо?!
— А теперь, ваше сиятельство, начинается самое интересное. Дуг Феймо работает дворецким у Ивельенов.
— У кого?!
— Да. Лоран Ивельен, герцог Ивельен…
— И он дал денег на развитие дела?
— Документами, ваше сиятельство, это не подтверждено.
Лиля задумчиво кивнула.
— То есть от всего отопрется. А разрешения на допрос с пристрастием король не даст.
Ганц тоже кивнул. Графиня опять смотрела в корень. Даже он с трудом докопался до истины. А уж король… да мало ли, кто там и на ком женат?! Это не доказательство.
А Ивельены — один из знатнейших родов королевства, Питер Ивельен женат на сестре графа Иртона…. Кстати, еще и из-за этого не поверит. Хотя мало ли тех, кто родную мать продать готов за медяк?
Он опасался и реакции Лилиан. Как-никак родственники, да еще эти роды… Но графиня в очередной раз его порадовала. Заговорила, как о решенном деле.
— Ганц, я вас учить не буду. Но хотелось бы знать все про Ивельенов и их дворецкого. Вплоть до того, сколько раз в день они в сортир ходят. В поместье — ладно. Там не подберешься. Но вот в городе…
— Я постараюсь, ваше сиятельство.
— А я хочу предложить вам одну идею, которая, несомненно, придется вам по душе. Ганц, вы никогда не задумывались о людях, которых будете набирать ко мне на службу?
Мужчина вздохнул.
— Сделаем как обычно. На улицах много народа, готового служить за монетку. Или у вас есть идея, госпожа?
Последнее предложение Ганц произнес даже с надеждой. С идеями графини Иртон он был уже знаком. Были в них сумасшедшинка и избыточный размах, но, если немного обстругать, получалось весьма прилично.
— Гвардия Ганца Тримейна.
— Ваше сиятельство?!
Сначала Ганц подумал, что Лиля и правда собирается подкупить гвардейцев.
Потом — что она сошла с ума.
А под конец… а ведь может и выгореть, нет? И обойдется дешево. И результат…
Август Брокленд, как обычно, зашел к дочери без доклада. Лиля сидела за столом и что-то быстро писала. Удобная вещь все-таки это ее перо.
Увидев отца, она расцвела улыбкой, послала ему воздушный поцелуй и указала на кресло.
— Папа, я рада тебя видеть. Присядь на пару минут, я мысль запишу…
Август кивнул. Вот к этому он относился с пониманием. Сам грешен. Ему бы кто помешал корабли проектировать — долго бы икалось.
Так что Август расположился в удобном кресле, налил себе чего-то красного из графина, сделал глоток — и поморщился.
— Это что такое?
— Компот. Земляничный. С мятой.
Да-да, в этом мире была земляника. И хоть считалась она ягодой для простонародья, потому как росла на земле, Лиле было плевать. Она ее ела лукошками. И приохотила почти всех, кто был в замке. Ханганов — так точно.
Лиля дописала, аккуратно положила перо на специальную подставку — производство Хельке Лейтца, дворяне в очередь становились за такими игрушками, половина ювелиров в столице сейчас только на хитрого эввира и работала, — и посмотрела на отца.
— Рада тебя видеть, батюшка. Что-то случилось?
— Почему ты так думаешь?
— А иначе ты бы приехал дня через три. Когда здесь Алисия будет.
Август невольно покраснел. Хотя на его продубленной ветрами пристаней коже этого заметно не было. Но Лиля понимающе кивнула.
— Она отличная женщина. И женой будет замечательной. Тебе пару подарков для нее подобрать?
— Да уж сам справлюсь, не глупее тебя, малявки, — усмехнулся Август.
— Если у тебя получилась такая малявка, как я, — точно не глупее, — польстила отцу Лиля. — Итак?
— Но если что — ты против не будешь?
Лиля помотала головой.
— Я? Против?! Нет уж, только не против Алисии. Папа, женись! Я больше всех рада буду. Вы заслуживаете хоть немного счастья на старости лет.
— Я тебе дам, старость, — рыкнул Август. — Я тебе еще сто очков вперед дам! Молодежь…
Лиля улыбнулась. А потом перешла к остальному:
— Так что случилось?
— Во-первых, у меня объявился Маркус Кальтен.
Лиля мысленно пробежала свою картотеку. Кальтен, Кальтен… Лиле это имя ни о чем не говорило. Но внутри что-то шевельнулось, и женщина решила уточнить вроде как спокойно:
— У тебя? Дома?
— Да еще бы он ко мне домой явился, — окрысился Август. — Помнит, тварь, за что я на него собак спустил! Нет, Лилюшка, он был на пристани. И расспрашивал о тебе, пока не вышвырнули.
— Во-от как… — Лиля протянула это медленно. Потому что перед мысленным взором принялись разворачиваться картинки.
Наконец-то проснулась память прежней Лили. И ничего удивительного. Первая любовь — гадость такая. Не гниет, не горит, зато разъедает… преотлично.
Сценка первая.
Розовая тушка-Лиля сидит в гостиной и вышивает. Хотя пока она не такая уж и тушка. Просто пухленькая девушка.
Молодой человек появляется неожиданно.
— Госпожа, простите, что потревожил вас.
По меркам этого мира, он красив. Золотые волосы, синие глаза, ангельская улыбка и при этом мощное телосложение. Парень отлично знает о своей привлекательности и этим пользуется. Но это с точки зрения нынешней Лили. А вот прежняя просто млеет.
Дальше идет обмен комплиментами. То есть парень ими просто сыплет. А Лиля-прежняя краснеет и что-то мямлит. От непобедимой застенчивости — ну и немного потому, что не представляет, что тут можно ответить. Кругозор-то у девочки — одна вышивка, а тут другие навыки нужны.
Сценка вторая.
На этот раз толстушка уже осознанно усаживается в гостиной. И парень ее не разочаровывает. Опять появляется, на этот раз с букетом полевых цветов — вот жлоб! Мог бы и на розочки разориться. Но полевые ведь проще надрать. А потом запесочить их сверху красивыми словами. Мол, думал о вас, мечтал о вас, ваши глаза, как стебли этих простеньких цветов, но вы достойны королевской короны…
Количество лапши превышает все разумные пределы. Но парень понимает, что бабы любят ушами. И старается.
Это нынешняя Лиля видит дешевые приемчики, у которых борода еще при Адаме отросла. Это она понимает, что перед ней образец классического пикапера на средневековый лад. А прежняя Лиля млеет. И влюбляется.
Тяга у девочки к красивым мужикам, что тут такого странного? Чай не Фредди Крюгеры.
Так что все у Маркуса получается.
Еще несколько «случайных» встреч — и Лиля готова есть у него из рук. Даже откровенное дерьмо.
А чего хочет парень?
А парень хочет простого. Он — помощник и секретарь Августа Брокленда. Серая конторская скотинка, не считая внешности. А у Августа — дочь. И таким образом тоже можно пролезть в богачи.
Дело, опять же, знакомое, жена будет довольна, с тестем договоримся… А радостей и на стороне поискать можно. Пару смазливых служаночек в дом взять или по старым подружкам пройтись.
Лиля-нынешняя об этих мыслях догадывается. У прежней в мозгу полыхает пожар первой юношеской любви. И скажите мне — кто в этот период способен рассуждать разумно и взвешенно?
Наконец Маркус решает, что почва достаточно подготовлена. И дарит девочке колечко.
Лично Лиля такое и от Лешки не приняла бы. Они с Лешкой сами себе на кольца заработали, сами и заказали две одинаковые полоски золота, сплетенные в виде косы. А тут… дешевенький даже на вид ободок с непонятным камушком. Ладно. Дорог мне не твой подарок, дорога твоя любовь.
Увы.
Маркус недооценил решительность Августа Брокленда. Ловеласа мгновенно вышвырнули с волчьим билетом и строгим запретом на посещение верфи. А для доходчивости еще и собак спустили. Зубастеньких…
Лилю, наплевав на истерики, скандалы и крики, отправили в загородное поместье, где из мужчин были садовник, конюх и разнорабочий. Всем глубоко за полтинник, и страшные они, как черти. Еще есть охрана, но все женатые.
Там-то девушка и начала заедать горе, выплакиваясь на груди у верной Марты. А Август решил озаботиться поисками мужа. Ведь девушка созрела.
— Лилюшка, ты в порядке?
Лиля встряхнулась. Оказалось, что она все это время сидела, как зомби. Глаза в одну точку, и фейс кирпичом.
— Да, папа. Я в порядке.
— Вспоминаешь негодяя… Лиля, ты только не дури.
Лиля вскинула брови. А потом поняла, чего опасается отец, и принялась хохотать, да так звонко, что Нанук недовольно поднял голову и повел хвостом. Мол, чего расфыркалась, хозяйка?
— Ой… Не могу… ой… пап, ты всерьез считаешь, что мне эта пакость нужна?
Август вполне ощутимо расслабился. И мирно пояснил:
— Кто ж знал. Тогда ты была влюблена, как кошка. Первое чувство…
— Так не последнее же, — ухмыльнулась Лиля.
Август принял ее шутку. И кивнул.
— Да, для последнего чувства мелковат он будет.
— Зато для Нанука в самый раз, да, моя лапочка?
Пес, услышав свое имя, поднял голову, улыбнулся хозяйке черными губами, и опять опустил лохматую башку на лапы. А что тут неясного? Он хозяйку никому в обиду не даст.
— А что во-вторых, если этот прохвост только во-первых?
Август кивнул.
— Мне пришлось серьезно поговорить с гильдейскими. Малышка, ты понимаешь, что тебе будут пакостить? Ставить палки в колеса, устраивать кражи, поджоги, порочить твою репутацию?
Лиля пожала плечами:
— Наверное, будут.
— Да не наверное. Еще как будут… Девочка моя, ты сейчас оказалась в очень неудачном месте в очень неудачное время.
— Вот как?
— Понимаешь, король давно хотел укротить гильдии. Но альтернативы не было.
— А теперь есть я и мои мастера.
— И при должном обучении и правильном подходе…
Лиля кивнула, осознавая, что ее будут жрать. Открыто и откровенно.
— А что хочет король? Чтобы все производство было в руках государства?
Август медленно кивнул.
— Да. Времени потребуется много, но…
— Этого и при жизни Миранды не увидят, — вздохнула Лиля. — Пап, но у нас все равно нет выбора. Если выбирать: договариваться с гильдиями или с королем, я — за короля. Тут на двух стульях посидеть не удастся.
Август кивнул еще раз.
— Рад, что ты это понимаешь. И раз уж так, следи-ка ты за своими мастерами. Сама понимаешь…
Лиля все понимала.
— У Ганца есть задумки на этот счет.
— Расскажешь?
— Лучше он сам потом расскажет…
Мурзик притаился за кучей мусора. Хорошей такой кучей, качественной, и собирался просидеть тут не меньше часа. Во-первых, времени хватит прожевать краюху хлеба, недавно украденную в пекарне. Остатки ковриги лежали за пазухой. Отнесет домой. Но кое-что и самому надо съесть, чтобы ноги носили.
Во-вторых, Толстяк Рони, который как раз остановился на этой же улице со своей тележкой и яростно торговался за ковригу хлеба с Толстухой Маго. Если эта гнида его увидит, обязательно начнет требовать деньги.
А платить Толстяку Мурзик, он же Марис Ремзи, не собирался. Тем более по медяку в день, как тот требовал. Совсем охамел и зажрался, гад! Где ж мальчишке срубить медяшку в день! Хорошо если едой удастся наскрести или находками. А так-то… Да будь у Мурзика медяк, он бы его уж точно Толстяку не отдал, домой бы чего получше купил, а то мелкие все время голодные. А он самый старший, ему уж десять стукнуло. Кормилец. Мамке помогает, хоть и крохами — а все дело.
А где мальчишке заработать?
В подмастерья? Так взнос нужен. И мастер может ему не платить, только кормить-поить, тогда маме он помогать не сможет. А пока еще выучишься… Это если мастер не будет жлобом и не зажмет тебя в «вечниках», или вечных, долговых подмастерьях. Знал Мурзик двоих таких. У одного уж борода седая, а он все подмастерье.
Не, это к Мальдонае…
А остальное… Сложно мальчишке заработать в Лавери. Очень сложно.
Толстяк вдруг замолчал. Ор — и его, и Маго, — прекратился. И было это так неожиданно…
На улице появился франт. То есть Мурзик таких слов не знал. Он просто увидел хорошо и дорого одетого мужчину. С мечом у пояса, с золотым шитьем на тунике, с пером на шляпе и даже при перчатках, с ума сойти!
Рони, увидев такое, перестал торговаться, бросил Маго ковригу и припустил по улице. И Мурзик отлично знал зачем.
Сейчас свистнет Кривому Луи, и тот встретит франта в каком-нибудь переулке. После чего в этом переулке окажется одним голым обезображенным трупом больше. Не новость для городской стражи.
Мурзик подумал.
А если попробовать поговорить с франтом? Мурзик его попробует вывести, а тот ему даст монетку. Почему нет?
Толстяк и так на Мурзика злится, хуже не будет… А если что — он убежит. Он легкий, ловкий, по крышам лазит, как кот…
Мужчина как раз прошел мимо облюбованной Мурзиком кучи, и мальчишка решился.
— Эй, дядя!
Ганц Тримейн — а это был именно он, обернулся. Увидел чумазую мордаху, поглядывающую на него с опаской. и усмехнулся.
— Чего тебе, племянничек?
— Ты никак помереть хочешь?
Ганц фыркнул.
— У меня другие планы. А что?
— А вот сейчас соберет Толстяк свою кодлу, и встретят тебя в переулке. И тряпки не оставят срам прикрыть, — прошипел мальчишка.
— Может быть, — Ганц пожал плечами. — А тебе что за корысть меня предупреждать? В альдоны податься решил? Так молод еще, не возьмут.
Мальчишка хихикнул, показывая дыру на месте молочного зуба.
— Не, туда мне рано. Хошь, провожу так, чтобы не нашли?
— Хошь.
— А что дашь?
— Медяк пойдет?
— Три медяка, — заявил Мурзик, шалея от своей наглости.
Но Ганц не разозлился.
— Два, и по рукам.
Мурзик выскользнул из-за кучи. Но приближаться не спешил.
— Деньги покажь!
Ганц помахал в воздухе монеткой. Потом сплюнул на землю и растер каблуком:
— Чтоб мне сдохнуть, если обману.
Клятвы городского дна королевский доверенный знал. Работа такая.
Мурзик кивнул.
— Давай за мной, дядя.
И припустил в противоположном Толстяку направлении, на всякий случай держа дистанцию между собой и клиентом. Ганц последовал за ним. Оглядываясь по сторонам, но и без лишних опасений. Сейчас еще не ночь. Да и места не самые безлюдные. И он — дичь кусачая.
Но выйти без приключений им не удалось.
Толстяк оказался весьма проворным. И когда дорогу мужчине и ребенку перегородили трое парней, Мурзик резко побледнел.
— Толстяк!
— Ты далеко не уходи, крысеныш. — Толстяк тоже узнал мальчика. — Сейчас с этим придворным разделаемся и тобой займемся. Эй, ты, богатенький. Если трепыхаться не будешь, мы тебя даже не поуродуем. Но налог за проход по нашей улице заплатить придется.
Ганц оглянулся. Сзади подходили еще двое.
Много?
Пятеро на одного — да, много. Но не в том случае, если у тебя есть пара козырей в рукаве. Кстати, в прямом смысле.
— А велик ли налог?
— Да все, что на тебе есть, — ответил еще один, поигрывая дубинкой. Короткой, со свинчаткой… Страшная штука в умелых руках.
Ганц взглянул на дрожащего мальчишку.
— Можешь мне под ноги не попасть?
Мурзик судорожно кивнул.
Он-то вскарабкается по стене любого дома. А вот его «работодатель»…
Но Ганцу это и не требовалось. Забыв про брезгливость, он толкнул мальчишку в плечо.
— Действуй!
Мурзик бросился к ближайшему дому и в мгновение ока оказался на его крыше. Троица сделала шаг вперед. Но Ганц, вопреки их предположениям, не стал пятиться, подставляясь под дубинки сообщников сзади. Он бросился вперед так быстро, что никто не успел среагировать. И в морды нападающих полетело красно-желтое облачко. Перец трех сортов. Штука дорогая, но убойная.
Графиня и посоветовала, и снабдила.
Было это еще давно, когда в лихие годы в России развелась всякая дрянь, сидящая на лавочках и земле в ожидании жертвы.
У родителей Али Скороленок не было сомнений. Их ребенок справится с парой-тройкой негодяев. Но больше — вряд ли. И то…
Не надо смотреть глупых фильмов. Это там герой пинает всех подряд и никого не убивает. А в реальной жизни шанс для одного человека справиться с тремя-четырьмя только один. Бить насмерть. А это — превышение допустимой самообороны. Или как-то так… Вот почему у всех мерзавцев, получивших по ушам, тут же открывается чакра праведности?
Мы просто время подошли спросить, а нам — по ушам. А поскольку их больше… Скороленкам не хотелось вытаскивать ребенка из милиции. И потому в кармане у Али всегда жили несколько пакетиков молотого перца. Дешево и сердито.
Пакетик (разорванный, конечно) в морду, и нападающему еще долго не до тебя. К тому же это не газ из баллончика, не патентованное средство защиты… Вы понимаете, у меня просто пакет был в кармане. Ну испугалась. Я руки выдернула, он и вылетел. И в глаз. А разорвался уже в полете. Бывает…
Але пару раз доводилось пользоваться. Один раз против собаки, которую чуть ли не натравили, второй — против человека. И она была довольна.
Остался доволен и Ганц.
Нападающим оказалось не до него. И он успел резануть мечом одного, ткнуть мгновенно выхваченным кинжалом другого и пнуть под зад улепетывающего третьего, прежде чем развернулся к двум другим, подходящим сзади. Но там было уже пусто. Трущобные крысы воевать не стремились. Не их работа.
Ганц огляделся… Лишь бы мальчишка не сбежал. Нет, сидит на крыше, смотрит.
— Ух ты! Ты что — гвардеец?
— Нет. Так ты меня проводишь?
Мурзик слез с крыши.
Толстяку не повезло. Мечом пришлось именно по нему, и неудивительно. Говорил больше всего он. А Ганц отлично понимал, что прирезать заводилу — половина победы.
— Сдох?
Ганц равнодушно пожал плечами:
— Туда и дорога.
Мальчишка хозяйственно обшарил карманы раненых, переложил к себе несколько медяков, покосился на Ганца.
— Добьешь?
Ганц подумал. И дважды взмахнул мечом.
Угрызения совести? Конвенция? Права человека? Простите, он таких слов попросту не знал. Зато знал, что хотели сделать с ним. А еще знал, что эта шваль ни на что хорошее не способна. Воровать, убивать, гадить… Разве мир будет без них хуже?
Что ж. Пусть его покарает Альдонай, если так. Но тот молчал. Так что Ганц решил считать свой поступок богоугодным. И пошел дальше за проводником. Чтобы рассчитаться даже тремя медяками на выходе из трущоб.
Мурзик аж рот разинул.
Да он богат!
У него теперь целый кулак медяшек! Больше, чем на пальцах руки, даже, может, двух рук! И дядька не обманул, даже больше дал… и Толстяка прибил… Хороший тип. Полезный.
Мальчишка независимо вытер нос.
— Ты это, если понадоблюсь, спроси Мурзика.
— И ты поможешь?
— Что ж не помочь за деньгу? — Мурзик старался выглядеть солидно.
Ганц сделал вид, что думает. Хотя все уже решил для себя.
— А ты знаешь, мне как раз нужен десяток ребят для хорошего дела.
— Какого дела?
Мурзик старался смотреть независимо.
— Тут есть, где пожрать? И я тебе расскажу… Платить буду — не обижу.
— Я на все подряд не согласный, — поспешил предупредить Мурзик.
— А я тебе все и не предложу, — усмехнулся Ганц. — Так есть?
Мальчишка задумался и кивнул в сторону.
— «Копченый кальмар». Ничего так жратва…
Мужчина кивнул.
— Показывай.
В «Кальмаре» воняло так, что становилось ясно — коптили его уже дохлым. И основательно разложившимся. Но Мурзик такие мелочи не замечал. А Ганцу тоже было наплевать.
Он вербовал первого из «отряда Шерлока Холмса». Или, как спустя какое-то время назовут его мальчишек, «Тримейн-отряда».
В течение недели за еду и несколько медяков в месяц было завербовано порядка тридцати таких мальчишек. И работать они собирались не за страх, а за совесть.
Сеть начала формироваться.
Лиля тоже не теряла времени. Теперь ее атаковал пастор Воплер.
Идея книгопечатания плотно засела в уме мужчины. И он пошел по своим пасторским организациям. А поскольку ходил он с несколькими отпечатанными листками и всем говорил, что это дело — на благо Церкви, очень скоро его позвали к альдону.
Помариновали, конечно, в приемной, но результат того стоил.
О Лилиан Иртон уже сплетничали, альдон уже стал свидетелем ее «подвига», и печатная страница вполне вписывалась в складывающийся образ.
Но Воплера он принял неблагосклонно. Пусть не расслабляется.
Альдон Роман был сыном безземельного дворянина. Пробиться наверх ему стоило и крови, и денег, и изворотливости. И сейчас он внимательно рассматривал печатную страницу.
— Что это такое?
— Светлейший, это бумага.
— Бу…ма…га?
— Да. Ее сиятельство нашла рецепт, как получать это из самых простых растений.
— И для чего она?
— Светлейший, графиня сказала, что это — для Церкви.
И Воплер, выложив еще несколько страниц на стол, пустился в объяснения.
Мол, рукописных книг мало. И они дороги. А эти приспособления позволят обеспечить книгами самые захолустные храмы. А кроме того, можно ведь делать и картинки с поучениями… И Церковь могла бы заняться этим, графиня не настаивает на монополии, даже наоборот. Она готова отдать права или Эдоарду, или альдону…
Роман слушал внимательно и прикидывал.
Действительно, это могло бы быть весьма полезно. Но просто так соглашаться на нечто неизвестное?
Нет, надо подумать… хорошенько подумать.
Лиля действительно не претендовала на лавры книгопечатника. По здравом размышлении она поняла, что, если станет распыляться на все подряд, толку не будет. Ее дело медицина!
Вот и…
Но тут есть такая засада. Чтобы заниматься медициной (гильдия докторусов тоже не зря хлеб ест и любого новатора загрызет), надо иметь деньги и «крышу».
Деньги? Ну, если она направит в нужное русло производство в Тарале, о деньгах можно не беспокоиться. Еще ее внуки будут брюликами в орешки играть.
А «крыша»… Эдоард ее обожает за одну подзорную трубу. А ведь она и еще что-нибудь вспомнит. Сколько знает человек, который не просиживает целый день, играя в компьютерные игрушки?
Много.
И даже из тех же игрушек можно взять информацию.
А вот второй ее «крышей» будет Церковь. Лиля серьезно подумала о книгопечатании и поняла, что либо Церковь и государство схлестнутся в кровь на этой делянке, либо мирно поделят территорию при ее посредничестве. А графиня будет иметь одобрение обеих сторон и свой скромный процент. Двадцать процентов ее вполне устроят. Технология-то примитивна. И все будут довольны.
Государство будет печатать свое, Церковь — свое. А Лилиан Иртон посреди всего этого безобразия будет тихонько пробивать учебники по медицине и детские книжки. Известно же, что в схватке льва и тигра побеждает обезьяна, которая наблюдает за схваткой. Ну или как-то так.
А значит, сядем на попу и будем обезьянить.
Так что, когда пастор Воплер принес Лиле известие от альдона, женщина приняла это спокойно.
Поговорим. Только этикет в памяти освежим.
И вот Лиля вступала в святая святых.
Альдоны жили в храмах. И этот конкретный изволил обитать в главном храме Лавери.
Здесь по воскресеньям проводились парадные службы, здесь хранилась церковная казна, и поговаривали, что здесь же, в подвалах, находились темница и пыточные.
Лиля подумала и решила обезопаситься.
Честно сказала Алисии, куда и зачем идет. Написала письмо и даже попросила Ганца Тримейна рассказать все королю, если на нее случайно упадет перелетный кирпич. Мало ли?
Лиле было страшно. И неудивительно.
Начнем с того, что человек двадцать первого века в большинстве своем религиозно безграмотен. Предыдущее же поколение рванулось кто куда, кто в дикий атеизм и агностицизм, кто — в избыточную религиозность. А вот просто сесть и разъяснить, что данному течению надо от людей, обычно как-то не получается ни у той, ни у другой стороны. Лиля была в родном мире далека от этого. Изначально усвоив, что вера и религия суть вещи разные, в Бога она верила. Как и большинство медиков. А вот религию с ее обрядами и историями считала чем-то вроде шаманства с бубном и не интересовалась. Зачем?
Есть же анекдот про ошалевшего Бога. Вот. Он-то писал только десять заповедей. Их и будем соблюдать. Не воруй, не убивай, люби родителей… А остальное — «ф топку!»
Соответственно, про Церковь Лиля знала мало. Запомнилась только инквизиция, изведшая всех баб, симпатичнее вороньего пугала, в странах Европы. Ну, может, и не всех, но учили-то так.
И здесь Лиля подсознательно ничего хорошего от Церкви не ждала. А что может быть хорошего? Как-то вот учили в советские времена, что Церкви думающие не нужны, ей нужны верующие…
«Нет! — тут же воскликнут все верующие. — Вас учили неправильно!»
И начинают с пеной у рта доказывать каждый свое. От такого и самый добрый человек осатанеет.
Одним словом, Лиля нервничала и рычала. Пастор Воплер успокаивал ее, но толку было мало. Едва и ему не досталось на орехи.
И вот госпожа графиня в главном храме.
Спору нет, красиво. Синяя с золотом роспись, большие окна, много света… Красиво. Но грязи по уши и тут. Отмыть бы все…
Альдон Роман ждал ее сиятельство в своем кабинете. Из уважения к полу женщину не стали мариновать в приемной. И Лиля оценила. Вежливо улыбнулась секретарю — парень аж шарахнулся, нервы свели лицо женщины в такую гримасу… — и прошла внутрь. Кенет придержал для нее дверь и хотел пройти следом. Но альдон покачал головой, и пастор Воплер остался за дверью. Переживать за госпожу.
Лиля прошла три установленных этикетом шага и присела в глубоком реверансе. Сегодня она выглядела строго и просто. Ничего дорогого или лишнего.
Белое шелковое платье с вышивкой — зеленые и желтые осенние листья по вороту и подолу. Никакого декольте, никаких разрезов, кружева — и того нет. Единственное, что себе позволила Лиля, это кружевные перчатки. Грызть в волнении ногти она бы не отучилась и под расстрелом.
Кольцо, браслет, серьги с изумрудами. Волосы по-прежнему заплетены во французскую косу, перевитую белыми, желтыми и зелеными лентами. Все очень просто и аккуратно.
— Встань, дитя света, — наконец разрешил альдон.
Лиля послушно встала, но глаза держала опущенными.
— Ваше сиятельство, — голос альдона звучал мягко, — я рад видеть вас у себя в гостях.
Лиля подняла глаза от пола.
— Светлейший, ваше приглашение — большая честь для меня.
— Но вы ее заслужили, графиня. Прошу вас, присаживайтесь.
Лиля оценила мягкое кресло. И его коварство — тоже.
С одной стороны, кресло. Мягкое и уважительно удобное.
С другой стороны, кресло. В котором ты окажешься на две головы ниже альдона. Да и изящно вылезти не сумеешь.
Лиля послушно присела на самый краешек.
— Благодарю вас, светлейший.
Альдон оценил ее хитрость. И улыбнулся, попробовал надавить:
— Может быть, вы сядете поудобнее?
— Сесть можно, да выбраться сложно, — ответила Лиля присказкой. Очень хотелось добавить: «Сесть я всегда успею», — как герой известного фильма. Но вряд ли тут поймут шутку.
— Я настаиваю, вы ведь женщина.
— Вот именно. — Улыбка графини была исполнена невинности. — Подобает ли женщине вставать с кресла перед духовной особой, раскорячившись самым неприличным образом?
Альдон усмехнулся.
— Может быть, предпочтете другой стул?
— Я доверяюсь вашей мудрости.
— Но поступаете по-своему?
Взгляды встретились, посыпались первые искры.
— А разве не так поступают все женщины?
— Пожалуй… Вина, графиня?
— С вашего позволения, обычной колодезной воды, светлейший.
— Сначала кресло, теперь вино…
Лиля смотрела мужчине прямо в глаза. Честно и открыто. Да, ты сильнее. И можешь меня раздавить. Но я не хочу играть. Вот я вся здесь, как на ладони. Надо ли затевать поединок?
— Я не употребляю вино. Оно делает мужчину слабым, а женщину — продажной.
Альдон кивнул, оценив фразу.
— Вы неглупы, графиня. Я мог бы разговаривать еще долго — и ни о чем. Но давайте перейдем к делу. Ко мне пришел пастор Воплер вот с этим.
Несколько листков легли на стол.
Лиля бросила беглый взгляд.
Сказка… То есть житие святой из ее библиотеки. Ею же и отпечатано. И?..
Молчание затягивалось. Лиля не знала, что от нее хотят услышать, альдон ждал естественной женской реакции — словоизвержения. Не дождался и вновь принялся прощупывать почву:
— Это ваша работа?
— Это моя идея. Работа больше моих людей.
— Что за материал?
— Это бумага. Она дешевле пергамента, для нее требуются только растения, хотя и не все подходят…
— Откуда вы о ней знаете?
— Прочитала в старых свитках.
— Откуда у вас свитки?
Лиля невинно развела руками. Откуда? Без понятия. Там ведь куча Иртонов до меня жила, может, кто и прикупил чего…
— Ага. Скажите, графиня. Вы три года жили в Иртоне. В тишине, спокойствии… Почему вдруг сейчас началась такая активность?
Лиля опустила глаза. Замялась. Что тут ответишь? Раньше меня тут не было? Убить не пытались? Ребенка не теряла?
Но альдон, сам того не ведая, помог ей:
— Не смущайтесь, ваше сиятельство. И не бойтесь. Мне вы можете сказать все. И ни одна тайна не уйдет из этого кабинета.
А я — уйду? И как далеко? Лиля вскинула глаза. И решилась.
— Светлейший, вы правы. Я и смущаюсь и боюсь. И у меня есть на то причины.
— Неужели, графиня? Какие же?
Ты думаешь, я сейчас признаюсь в чем-то типа черных месс? Ну-ну…
— Светлейший, я смущаюсь говорить с вами о достаточно интимных вещах. Ведь вы — мужчина, а я женщина. И да, я боюсь. Я очень боюсь, что вы неправильно меня поймете. А я по глупости своей не сумею объяснить.
Альдон Роман едва не рассмеялся самым возмутительным образом. Нет, графиня говорила то, что должна. И так, как должна. Но ее поза, ее взгляд…
Вроде бы все правильно, все почтительно, но создается полное ощущение вулкана, который кто-то прикрыл сверху простынкой. Полыхнет — и дай Альдонай спастись. Придраться не к чему. Но приглядеться, призадуматься…
— Вы — и глупость? Графиня, вы какая угодно, но не глупая. И я — не мужчина. Я слуга Альдоная. И мое призвание — выслушивать людей и утешать их в горестях и печалях. Попробуйте просто довериться мне.
Лиля мялась, как девчонка на первом свидании.
— Светлейший… прошу вас, не осуждайте меня за возможно резкие слова…
— Не буду, графиня. Попробуйте рассказать мне все, и я уверен, что мы найдем общий язык.
Лиля вздохнула.
— Я даже не знаю, с чего начинать.
— Начните с начала. Несколько лет назад вы вышли замуж за графа Джерисона и уехали в Иртон. Там жили спокойно и счастливо вплоть до этого лета. А потом что-то изменилось. Что же?
— Я потеряла ребенка, светлейший. — Лиля смотрела в пол, чтобы альдон не увидел злых искорок в ее глазах. — Я не знаю, как это объяснить. Когда в тебе растет новая жизнь, когда ты во сне видишь этого ребенка, представляешь его, мечтаешь, как будешь кормить, носить на руках, петь песни, как муж посмотрит на тебя с одобрением… и у тебя отнимают эти мечты. У тебя отнимают все. А ты просыпаешься на пепелище разбитых надежд. Знаете, я ведь ничего не хотела от жизни сверх того, что есть у каждой женщины. Выйти замуж, любить, быть любимой, носить и рожать детей своему мужу, воспитывать их и видеть их счастье, а потом и внуков… Немного, правда?
Теперь Лиля вскинула голову и смотрела альдону прямо в глаза. Она уже не лгала. Этого хотела и Аля Скороленок. Просто ко всему этому надо было добавить и любимую работу медиком. Но это вторично.
— Этого хотят все женщины, графиня. Но далеко не все получают.
— Все в воле Альдоная.
— Это верно. Итак, вы жили спокойно.
— А потом потеряла ребенка. И поняла… Светлейший, если бы я не была так глупа! Если бы я заметила, что меня опаивают! Если бы обратила внимание на ту служанку… Мое безволие стоило жизни моему сыну.
Потеряла контроль? Разозлилась? Прячет лицо? Почему бы не попробовать ее прощупать поглубже? Альдон ринулся в атаку. Обычно женщины упрекают других в своих бедах… поможем?
— Ваше безволие? Графиня, мне кое-что рассказали и про вашего мужа. Заслать вас в глушь, где ворует управляющий, а до ближайшего городка дней десять пути… Наезжать пару раз в год — это подобающее поведение?
Лиля опустила ресницы.
О, она много сказала бы про своего супруга. Но — нельзя.
— Я не могу судить своего мужа. Наверное, он был прав.
— Да неужели? Графиня, вы не думали, что ваш супруг тоже виновен в ваших проблемах?
Лиля вздохнула. Ага, как же. Я начну жаловаться на мужа, а ты это потом используешь?
Нет уж. Компромат искать будешь в другом месте. Если тебе кто и застучит, я тут буду не при чем.
— Светлейший, мы так привыкли обвинять в своих бедах кого-то другого. Соседей, родных, друзей, судьбу… Не пора ли начать смотреть на себя? И на свои поступки.
— Необычное мнение, графиня.
— Поймите меня, светлейший. Мы сами виноваты в том, что с нами происходит. Да, воля Альдоная над нами. Но и от нас многое зависит.
Альдон пожевал губами.
М-да. Чего он не ожидал, так этого. Обычно женщины начинали жаловаться. На супруга, на судьбу, на все, что перечислила графиня. А тут…
Я виновата. Но я стараюсь все исправить.
Очень неженское мышление. Неудивительно, что графиня опасается об этом говорить. Ладно, будем прощупывать дальше. Очень необычная женщина. Но были в истории и такие. Просто о них не вспоминаешь, пока лично не столкнешься.
— Ваше сиятельство, вы потеряли ребенка. А дальше?
— А дальше я поняла, что могу кое-что исправить. На моих землях умирали дети. От голода умирали. Пусть это дети крестьян, но ведь дети же! Невинные дети! Своего ребенка я не спасла. Но хотя бы этих детей.
— Это делает вам честь, графиня. Не понимаю, почему вы стесняетесь об этом рассказывать.
— Светлейший, делать добрые дела можно и не говоря о них. Не думаю, что Альдонаю угодно пустое хвастовство.
Альдон закатил глаза. Да уж. Такие заявки слышишь нечасто. Обычно сделают на медяк, а звону на золотой. А тут…
— Графиня, я понимаю, почему вы предпочитаете молчать о ваших взглядах. Они настолько несвойственны женщинам…
— Да, светлейший. Я надеюсь на ваше понимание.
И словно крышка закрылась. Дальше хода нет. Альдон понял, что его просто не пустят глубже, отделаются общими красивыми фразами, умными словами, но не разозлился. А на что тут злиться? Графиня оказалась достойным противником, честь ей и хвала. Он не смог ее вскрыть? Сломать эту оболочку невозмутимости?
Несмотря на все изображенное, а он видел — она просто изображала некоторые чувства (или ему дали увидеть?), а на самом деле была спокойна. Абсолютно. Но это и манило. И притягивало. Альдона уже не интересовали женщины. Да и в молодости — не очень. Но загадки… они стали его любовью. Ему были интересны люди и их тайны. Он обожал исследовать первых и разгадывать вторые. Это привело его к сегодняшнему положению и позволяло его удерживать. Но графиня…
Альдонай, какая восхитительная задача! Он не разгадает эту загадку сразу, он будет разматывать клубочек долго, со вкусом, не торопясь или не гоня лошадей.
Нет. Он будет медленно получать удовольствие.
Если бы Лиля сейчас посмотрела ему в глаза, она бы увидела почти влюбленный взгляд.
Кто ты, Лилиан Иртон?
Какая ты?
Что ты прячешь в глубине души?
Я верю, ты не станешь лгать на исповеди, но на твоей правде будет столько покрывал, что я не смогу ее сразу найти.
Ты без страха бросаешься на помощь людям и отстаиваешь свое мнение и пред королем, и передо мной.
Ты отважный боец.
Но ради чего ты это делаешь?
Как ты стала такой?
Я обязательно найду ответы. А пока…
— Ладно. Графиня, давайте перейдем к свиткам. Как вы наткнулись на них?
— После болезни. Потери ребенка… Я была слаба, ничего не могла делать, только читала. И Марта принесла мне свиток из библиотеки. — Лиля, кстати, сильно и не врала. — Марта действительно приносила ей жития святых. — В нем было что-то странное… про лечение людей. Я даже толком не поняла, что к чему.
— Тогда вы и решили начать учиться лечить людей?
— Если бы я знала, мой ребенок… сейчас я могла бы держать его на руках… Прошу вас, светлейший, не надо об этом!
Опять слова, опять игра. Заметно, увы. Но ведь графиня говорит то, что положено, и так, как положено. И придраться тут не к чему. Что можно спросить? Почему вы мне лжете? Но ее дела не противоречат ее словам. И все же остается впечатление двойного, а то и тройного дна. Почему так?! Ладно, это потом, потом… А вот что есть интересного…
— Графиня, вы можете доставить эти свитки сюда? Для изучения?
— Могу приказать это сделать. Я захватила часть из Иртона. К моему сожалению, они были настолько ветхими, что буквально рассыпались в руках. Мне пришлось их просто копировать…
— И вы не уверены, что там все правильно?
— Светлейший, — горькая улыбка, — я даже не уверена, что все поняла. Там много странных слов, которые я никогда не слышала. Но мои знания ограниченны. Все, что я могла, — это переписать свитки в надежде, что они попадут в руки людей поумнее меня.
— Не принижайте себя, графиня.
— Не перехваливайте меня, светлейший. — Лиля решила чуть показать зубки. Иначе все будет слишком ровно и гладко. — Я могу загордиться, а где гордыня, там нет места разуму.
— Золотые слова, — искренне вздохнул Альдон. — Их надо выбить на стене храма…
Графиня потупилась. И даже честно попыталась покраснеть. Не получилось.
Лиля решила отдать альдону свиток по фармакологии. Если кто не изучал ее — без пол-литра не разберется. Или по гигиене с эпидемиологией? Наверное, даже второе. Заодно чистоту пропиарим.
— Хорошо. Я пошлю с вами своего человека.
— Как прикажете, светлейший. Буду рада помочь.
— А теперь к вашей… бумаге.
— Светлейший, я считаю, что это надо обговаривать не со мной. А с его величеством.
— Даже так?
— Есть вещи, которые люди знать обязаны. Это книга Альдоная. И ее можно выпускать в таком виде. На бумаге. Она дешева, а печать книг позволит распространить их везде. Даже в самой бедной семье будет святое слово.
Роман кивнул.
— Возможно. Но это может принести и вред. Появится множество толкований книги.
— А вы можете напечатать не только книгу, но и разъяснения к ней. Или давать их в проповедях.
Роман кивнул.
— Это верно. Но его величество…
— А почему бы нет? С одной стороны — церковная литература. А с другой… Неужели в государстве не найдется, что напечатать? Летописи, законы, указы… Сейчас их переписывают, а так — один раз набрал, отпечатал раз двести, и рассылай. Экономия времени.
— Тоже верно.
— Я считаю, что такие важные вещи должны принадлежать короне и Церкви.
— И не хотите ничего для себя, графиня?
— Хочу, светлейший.
Роман кивнул. Ну вот. Это уже интереснее. И более похоже на правду. А то бескорыстие внушает подозрения.
— Во-первых, я хочу процент от прибыли.
Это понятно. И правильно. И объяснимо. А что еще?
— Так. А во-вторых?
— Напечатать те свитки. Даже если сейчас я что-то не понимаю, оно ведь может пригодиться потом! Нашим детям, внукам…. Они разберутся!
— Даже так?
— Светлейший, я небескорыстна. Мне стыдно в этом признаваться, но у меня есть мечта. И на ее осуществление нужны деньги. Много денег.
— Неужели? И что же это за мечта?
— Светлейший, знаете, что мне сказал докторус, когда я очнулась?
— Не играйте в загадки, графиня…
— Что меня лечили клизмами, кровопусканием и рвотным.
— От потери ребенка?
