Глава 28. Во глубине сибирских руд
Самое большое заблуждение детства: кажется, что быть взрослыми, – это здорово…
Из мыслей, которые приходят с опозданием.
Во глубине сибирских руд терпенья явно не хватало. Ну ладно, руды были не столь и глубоки, а подземелья отличались повышенным уровнем комфортности. Если бы не отсутствие окон, я бы в жизни не догадалась, что нахожусь под землей.
Мой будуар с примыкающей к нему ванной комнатой.
Гостиная.
Столовая.
Ну и кабинет с камином, вычурной мебелью и столом внушительных размеров.
– Это все для меня? – спросила я, впервые увидев эти самые «подземелья». Как-то Наша Светлость на другое настраивались. Ну там цепи ржавые… решетки…
Решетка, впрочем, имелась. Каминная. Узорчатая. Надраенная до блеска.
– Ну… не совсем, – признался Кайя. – Я для дяди делал. А он отказывается переезжать. Говорит, что внизу ему удобнее.
Еще более внизу, чем сейчас? Бездонный какой-то Замок.
– А что там?
– Камеры.
– То есть Магнус живет…
– Там, где хочет жить. У него на это свои причины. Иза, дядя – сложный человек, но он к тебе привязался…
А стены мягкие. Под тканью – сизого оттенка бархат – прощупывается слой не то войлока, не то шерсти. Кайя действительно старался сделать эти комнаты подходящими для жизни. И порядок здесь поддерживали вряд ли в ожидании того момента, когда можно будет Нашу Светлость от белого света укрыть.
– …и я прошу, будь к нему терпимей.
– Буду, – соглашаюсь я легко. – Он замечательный. Ну, я так думаю. А что?
– Ничего. Не стой на полу, замерзнешь.
Ага, с учетом, что пол здесь весьма условен. Ковры, ковры и сверху – полуметровый слой мехов. Ходить сложновато, зато падать мягко. Актуальное преимущество.
– Сядь, – Кайя силой усаживает меня в кресло, а кресло подвигает к камину. – Иза, он – дознаватель. И ему порой приходится делать неприятные вещи. Некоторые… да почти все думают, что он получает удовольствие, их делая.
Мой разум отказывается усваивать такую неконкретную информацию. На то, о чем думают все, мне глубоко плевать. Магнус – хороший человек.
Так я и сказала, слабо отбиваясь от пухового платка. Мне и без него жарко!
– Даже при условии, что дознание порой связано с пытками? – Кайя усаживается между мной и камином. И огонь, потянувшийся было к волосам, отшатывается.
Мне кажется или меня на прочность испытывают? Подземелья, камеры, пытки. Логично. И с местным законодательством, полагаю, увязывается. Но Магнуса мне жаль.
– Ему, наверное, тяжело, – я дотягиваюсь, чтобы убрать рыжие пряди с глаз Кайя. Мешают же. Ну мне во всяком случае.
– Да. Он уже не молод. А иногда сила нужна. Там, конечно, палач есть, но…
– Кайя, я о другом. Ему тяжело быть злодеем. Понимаешь?
Магнус не похож на садиста, и вряд ли работает он из любви к искусству, скорее уж потому, что и эту работу кто-то должен делать. Да, при мысли о пытках меня переворачивает. Но Магнус – это Магнус.
Кайя смыкает руки на затылке и подается назад. Вот бухнется в камин и решеточку погнет, не говоря уже о самом камине. Да и за него самого при всей ударопрочности несколько волнуюсь.
– Я рад, если ты и вправду так думаешь.
Сомневаться в моей искренности? Обидно, честное слово.
– Он делает то, что должен был бы делать я. И то, что мне рано или поздно придется делать.
Чистосердечное признание, от которого мне полагается в обморок упасть? Не дождется! Я, наверное, сама чудовище, если меня беспокоит не тот факт, что Кайя кого-то там пытать собирается, а тот, что ему самому от этого будет плохо. Найти бы еще слова, чтобы внятно объяснить это самому Кайя.
– Я понял, – тихо говорит он. – Спасибо.
Пожалуйста.
Мы сидим, разглядывая друг друга. И огонь, обнаглев, тянет рыжие лапы к моему мужу. Он касается кожи и с кожи соскальзывает, не оставляя следов.
– И я так смогу?
– Боюсь, нет. Если что-то проявляется, ну, кроме этого, – Кайя провел по щеке, точно желая стереть черные узоры, – то сразу.
То есть, я зря страдала?
Нет, что с Настькой и собой помирилась – это хорошо. И выяснила, до чего чудесный человек мой супруг. Но суперсилу тоже хочу!
– Сердце мое, – Кайя смеется, и эта комната слишком тесна для его голоса. – Ты и так лучше, чем я того заслуживаю.
Безбожный подхалим… или божественный?
Красотка Мэл красоту свою растратила давным-давно – подвыпивший клиент схватился за нож и располосовал лицо: якобы Мэл вздумалось его обокрасть. А она ж не дура, она видит, с кем игры играть можно, а с кем – лучше бы поостеречься.
Остеречься не вышло.
Раны затянулись, навсегда изуродовав милое прежде личико рубцами. И Мэл, поняв, что не выйдет вернуться к прежней жизни, скурвилась.
Нет, она своих не сдавала… и да если разобраться, где свои?
Кот, сука этакая, вышвырнул Мэл, когда понял, что работать она не может. Подруженьки бывшие скоренько место поделили, нет, прав шептун, с такими «своими» чужих не надо. А за работу ее платят и неплохо. Стой на улице. Смотри. Слушай. Улыбайся людям, да шути… веселых все любят.
Внимательна будь.
Мэл ведь не дура. Старый лэрд – а Мэл была уверена, что работает именно на него – умных ценил. Полугода не прошло, как Мэл стали платить вдвое… потом – втрое. После того ж случая, когда Мэл сдала залетных угребков, которым вздумалось в гильдейных потрясти да по мокрому, ей и вовсе серебра отсыпали, как особо ценному агенту. И тамгу выдали, по которой стражник, солдат или иной, на службе пребывающий, обязанный был исполнить любое указание Мэл. Ее прям и подмывало подойти к Толстяку Джи, который только и знал, что Мэл шпынять, да и сунуть тамгу в нос. Пусть бы поплясал по ее указанию.
Останавливало то, что с лэрдовской тамгой не шутят. И Джи сплясать спляшет, а потом пустит шепоток, что Мэл скурвилось. Тут-то тамга не в помощь…
Конечно, чужаки сами виноваты – в дома полезли, пытать людишек стали, детей положили, а лэрды такого крепко не любят – но и Мэл стукачество не спустят. Нет, она со всеми на казнь ходила, в первых рядах была, видела, как палач ловко кости крушит. Орали заезжие, а Мэл переполняла гордость от того, что она – не просто старая шлюха, но особо ценный агент на службе Их Светлости, с чьей помощью правосудие и свершилось. Эта гордость и держала на улице, хотя Мэл давненько могла съехать. Накопленного хватило бы на домик и скотину, но как старого лэрда бросить?
И город тоже?
Вот стояла Мэл. Смотрела. Слушала.
Интересное говорили.
…что появился человечек, готовый купить младенчика за недорого или кого постарше…
…и что сводни ныне молодух ищут для «хорошей работы за городом», и ладно бы целочек хорошеньких, которые всегда в цене, а то ведь всяких берут, лишь бы здоровая была…
…и что шхуна «Лунарыбица» пришла в порт с грузом древесного угля, да только продала его не алхимикам и не кузнецам, но кому – не известно. В описи же и вовсе не уголь, но соленая рыба значилась…
…и что у литейщиков четверо учеников пропало, а еще трое подмастерьев ушли, и не худших, таких, которым мало до мастеров оставалось…
Слухи эти разрозненные сплетались в одно, и Мэл нутром чуяла – важное. И в важности убедилась, встретивши тварь, которой на пристанях делать было вовсе нечего. И удивление от встречи было столь велико, что Мэл, позабыв об осторожности, следом потянулась. Если она поймет, в чем тут дело, то за новости этакие не серебром – золотом заплатят. Надо только разузнать обо всем хорошенечко…
Подобраться ближе.
Ветер развернул черный плащ с алым подкладом, столкнул капюшон с головы, и Мэл застыла.
Тварь же обернулась.
Заметила ли?
Поняла ли?
Говорят, в них ничего не остается своего, но эти глаза совсем не пустые. Мэл, пытаясь спастись от этого ледяного взгляда, поспешно наклонилась, сделав вид, что поправляет дырявый чулок. А когда она разогнулась, то твари уже не было.
Куда только исчезла. А Мэл и знать того не хочет. Ее дело маленькое – рассказать о встрече… не успела. Она услышала шаги издалека. И врожденное чутье портовой крысы подсказало – надо бежать. Прятаться. И то же чутье вынесло вердикт – не выйдет.
Мэл все же попыталась. Она кинулась в переулок, и в другой, в третий… догоняли. Загоняли, тесня в тупик. И закрытые окна домов, опустевшие улицы – лучшее свидетельство того, что Мэл приговорили.
Оказавшись в расщелине между глиняными домами, она рванула рукав. Не выжить, так хотя бы долг исполнить… как? Тамгу Мэл сунула в рот и зажала зубами. А достав из юбок ножик, зажмурилась и резанула запястье.
Четыре буквы… старый лэрд умный. Поймет.
Было больно.
Но Мэл должна сказать… дописать у нее почти получилось. Ее выдернули из расщелины, пинком в живот опрокинули на землю.
– Ну что, курва, допрыгалась?
Били. Забивали. И Мэл, сжимая тамгу зубами, молилась Молодому, чтобы забрал обидчиков.
– Война придет… – хотела сказать она, но рот был занят тамгой.
Но война все равно придет. Она слышит, когда за слова платят кровью.
Утром старый раб, в чьи обязанности входила уборка трупов – кошачьих ли, собачьих или же человеческих – закинет тело Мэл на тележку и не спеша, насвистывая под нос нехитрую песенку, потащит к мертвецкой. Там благообразный доктор медицинских наук, которому выпало дежурить эту неделю, убедится, что Мэл и вправду мертва. Он тщательнейшим образом измерит голову, убеждаясь в правильности собственной теории. Тело омоют, приведут в вид более-менее приличный и перенесут в анатомический театр. Нынешнее вскрытие соберет студиозусов, чьи родители заплатили гильдии за обучение и черные шапочки, которые в будущем обеспечат отпрысков достойным занятием и не менее достойным доходом, а также некоторых любопытствующих.
И лишь там, под многими взглядами, доктор приступит к доскональному осмотру тела. Заглянет он и в рот, не без труда разжав сведенные судорогой челюсти. Отпечатки немногих уцелевших зубов останутся на деревянном брусочке, в котором мэтр не сразу признает тамгу.
А признав, ощутит несвойственный прежде страх.
– Прочь! Все выйдите прочь!
Он взглянет на мертвую проститутку – такие в мертвецкую попадали частенько – по-новому, не зная, что делать с ней. Забыть ли? Но вдруг кто из студентов окажется глазаст и, хуже того, болтлив? Нет, тамгу нельзя выбросить.
И мэтр примет весьма мужественное решение – доложить старшине гильдии. Пусть он разбирается. А тело пока в мертвецкой обождет…
Я настойчиво пыталась согнуть булавку. Не сказать, чтобы занятие было увлекательным или же полезным – булавка гнулась, но выскальзывала из пальцев, пальцы эти жаля.
– Иза, успокойся, – попросил Кайя.
Надо же, а мне казалось, Их Светлость увлечены чтением. Они в последнее время читают много, а разговаривают до обидного мало. Булавка-таки хрустнула и обломок впился в палец. Я закусила губу, но можно было не стараться – Кайя и так услышал.
– Я же предупреждал, – он встал из-за стола – бумажные горы пошатнулись, грозя обвалами, но происшествие было предотвращено могучей дланью Кайя, которая гору просто придавила. – Покажи.
Да что показывать? Подумаешь, иголка в пальце. Я сама ее выдернула и, сунув палец в рот, задумалась. Кайя же, убедившись, что здоровью Нашей Светлости не нанесен непоправимый ущерб, вернулся к бумагам. Ну да, он предупреждал. Дважды, трижды или четырежды. А то и больше. И предупреждение сбылось, потому что в данных обстоятельствах имело все шансы сбыться.
Бэтмен из меня получился на редкость фиговый.
Миф об ударопрочности развеялся после первого же столкновения с краем стола – случайного! – и шикарной гематомы, украсившей мою неестественно-бледную кожу. Кочергу согнуть не вышло. Пламя от моим немигающим взором гаснуть не спешило. Канделябры в воздух не взмывали… и мозгов, судя по тому, что я всем этим занимаюсь, тоже не прибыло.
Кровь и та вернула естественный цвет, что погасило зародившийся во мне пламень аристократизма.
Чем бы еще заняться?
Покидать подземное убежище запрещено. Гулять по подземельям тоже.
Читать.
Писать.
Вышивать.
И вообще пытаться утомить Нашу Светлость. Вот и приходилось дурью маяться, изнывая от желания внятно и кратко разъяснить Кайя, что ни один нормальный человек не способен просто сидеть. Даже если он болен. Или был болен.
Нет, я понимаю, что Кайя обо мне заботится со всем возможным рвением. Но вот… как бы градус этого рвения поубавить? Я же с ума сойду. Или, наконец, раскопаю в себе суперспособность. Ну хоть бы махонькую… хоть какую-нибудь.
Я уже все перепробовала! Или не все? О! Вдруг я умею мысли внушать? Или управлять разумом? Иза – повелительница умов… звучит. На ком бы проверить?
Кайя отпал сразу. Слишком уж большой.
Ингрид? Она сидела на козетке, вывязывая из проволоки очередной цветок и делая вид, будто бы на самом деле ее здесь нет. Я была рада видеть Ингрид, но в присутствии Кайя она была до отвращения молчалива и хорошо воспитана. А в отсутствие Кайя мне полагалось отдыхать.
Нет, Ингрид тоже не буду трогать: нехорошо ставить эксперименты на людях, которые тебе симпатичны. Вот будь на месте Ингрид кое-кто другой…
Оставался кот, дремавший на краю стола. Я уставилась на него, мысленно внушая желание подойти ко мне. Кстати, носить кота на руках Нашей Светлости тоже нельзя – слишком тяжелый. Если Нашей Светлости охота подержать котика, то ей принесут другого, маленького. Убила бы! Не кота, конечно, он не при чем. Но никогда не думала, что заботливый муж – это настолько утомительно!
Иди же… кис-кис… я хорошая! Я тебя поглажу… я сосредоточилась на этой мысли, и кот шевельнул хвостом, что несколько обнадежило. Я утроила усилия. Иди же на ручки, ленивая рыжая морда! За ухом почешу… и животик, как ты любишь.
– Иза, – Кайя оторвался от бумаг, взгляд у него был несколько ошалевший. – Я, конечно, рыжий… и порой работаю меньше, чем следовало бы… и предложение выглядит очень заманчиво… но боюсь, что мой вес не позволит его реализовать так, как тебе бы хотелось.
Его вес? Он тут причем?
А кот?
Я кота хочу погладить! Нет, Кайя тоже не откажусь, более того, с радостью бы погладила, но он же не дастся. До свадьбы гладить мужа не прилично.
Угу. Ингрид следит. Вот отвернулась наверное потому, что так следить удобнее. Обзор шире. Нравственность крепче…
Так. Стоп. У меня получилось?! Ура! У меня получилось! Я все-так Бэтмен, но ма-а-ленький, супер-лайт вариант! Я бы подпрыгнула от радости, но вовремя вспомнила, что прыжки – занятие утомительное. А Нашей Светлости никак нельзя утомляться, потому что ей надо быстро поправиться и тогда ее, быть может, когда-нибудь выпустят к людям.
А если попробовать внушить ему, что я здорова…
– Иза, вот зачем ты это делаешь? – поинтересовался Кайя, перекладывая лист с правой стопки в стопку левую.
– Мне скучно.
Я способна сидеть, стоять, ходить, бегать и прыгать. Меня не клонит в сон после небольшого вояжа по комнате. Не мутит. Не знобит. Я настолько в порядке, насколько это возможно. Вот только не знаю, как донести до Кайя эту простую мысль.
Он смотрел на меня исподлобья, с подозрением и легкой обидой.
Рыжая морда… Ну не виновата я, что они с котом одного окраса!
– А чем ты занимаешься? – я посмотрела на палец. Ранка затянулась, оставив красную точечку на белой коже. Кстати, уж не знаю, надолго ли, но кожа у меня стала изумительной. Белая, нежная… острые углы такую обожают.
– Бумаги в порядок привести пытаюсь, – Кайя поднялся.
Отчитывать будет? Точно истерику устрою. Детскую и со слезами.
Он поднял кресло, которое стояло у камина, потому что там Нашей Светлости было теплее, и перенес его к столу.
– Садись.
Приглашением я воспользовалась немедленно.
Бумаги, бумаги, чудесные бумажечки… не думала бы, что буду радоваться ковырянию в бумагах.
– Протекторат разделен на тринадцать частей. Это мормэрства и управляют ими…
– Мормэры.
– Верно.
Похоже, Кайя решил, что безопаснее меня занять. Правильно, не известно, какие силы бушуют в хрупком теле Нашей Светлости. Пусть себе в мирное русло энергия идет.
– Каждое мормэрство разделено на меньшие части. Это танства. Есть несколько коронных городов, которые обладают правом избирать бургомистра и судей.
География? Я не против. Сейчас я очень даже за! Пожалуй, дошла до состояния, когда и Гербовник читался бы, как приключенческий роман в картинках.
– Те земли, которые неотторжимо принадлежат роду, зовутся майоратными. Они не могут быть проданы или переданы третьему лицу и всегда наследуются по прямой линии. Но помимо майоратных, любой род имеет иные владения. Купленные. Полученные в награду. Завоеванные. Данные на откуп или на время. К примеру, я могу подарить тебе город. Хочешь?
Гм… хочу. Или нет? Зачем мне город? Назвать в честь Нашей Светлости улицу? Или поставить на площади памятник? А! В города играть удобно будет. Мой город – как хочу, так и называю.
– Налоги, Иза, – Кайя улыбался. Черт, какая у него улыбка… и вид становится мальчишеский, разбойничий. Ну разве можно с таким видом о налогах говорить?
Налоги – это тоска.
Сокровища куда интересней.
– Мастера, торговцы, да и все жители платят налоги. Часть идет в казну города, из которой тратится на содержание улиц, водостоков, канализации, городскую стражу, приюты. Но часть пойдет тебе.
А… часть – это сколько?
Но получается, что иметь город выгодно. А я чуть было не отказалась. Нет, Наша Светлость не жадные, они домовитые. Лишний город в имении никому еще не помешал.
– Правда, взамен тебе придется выполнять некоторые обязанности…
Ну вот, взять и разрушить розовую мечту. Обязанности, обязанности… куда от них денешься.
– …хотя с ними справляются назначенные бургомистры. Или управляющие. Не суть важно. Главное, что они будут составлять для тебя отчеты.
Вот, это мне понятно. Контроль и еще раз контроль, иначе не то, что ложечек – не покидал меня их светлый образ – городских стен не досчитаешься.
– Вот их-то я и проверяю.
– Много, – я взглянула на горы бумаги свежим взглядом. – Это от городов?
– Города. Танства. Мормэрства, за исключением майоратных земель. Острова. Рыбацкие артели. Охотничьи общины.
Мой бедный муж. Я от домовых книг едва не получила нервное расстройство, а здесь совсем иной порядок цифр.
– Ингрид, – Кайя вдруг вспомнил, что мы не одни. Или он не забывал о сем прискорбном на мой взгляд факте? – Вы бы не могли…
– Конечно.
Она сделала реверанс и удалилась. Так, ожидается что-то интересное. Помимо города мне подарят государственную тайну? Вот к этому я точно не стремлюсь.
– Иза, есть темы, которые не то, чтобы запрещены, скорее уж предназначены для обсуждения в узком кругу.
Семейном. Я и Кайя. Свечи тоже в наличии имеются. Такая вот бухгалтерская романтика.
– Ты моя жена. И рано или поздно, но тебе придется коснуться вопросов более серьезных, чем выбор платья. Я не придерживаюсь мнения, что женский ум менее развит, нежели мужской.
Спасибо. Как понимаю, взгляд более, чем прогрессивный для местных реалий.
– Здесь лишь то, что касается рабов. Количество. Пол. Возраст. Статус и принадлежность. Число умерших и проданных. Число родившихся и купленных.
Кайя накрыл ладонью левую стопку.
– Это прошлый год.
Правую.
– Позапрошлый год.
И та, что лежала перед ним неразобранной:
– И нынешние полгода. Мне давно следовало бы все это упорядочить, но как-то руки не доходили.
– И что ты делаешь? – я взяла в руки лист.
Номера. Цифры. Имена. Имена – редко. Номера – чаще. Приходной ордер на людей? И рабство не способно существовать без бюрократии?
Рост. Вес. И краткие примечания, расшифровать которые я не в силах.
– Я пытаюсь понять, изменилось ли хоть что-то, – он забрал лист и вернул его на вершину стопки.
Сколько здесь людей? Незаметных, спрятанных за обезличенными цифрами? И действительно ли я хочу вникать в расчеты Кайя? Может, стоит вернуться к булавкам и внушениям?
– Кайя, – я убираю руки от бумаг. – Зачем они вообще нужны? Рабы? Почему нельзя без них?
Кайя не стал смеяться. Наверное, вопрос мой был не так глуп, каким казался.
– Можно, сердце мое. Но не выгодно.
