Глава 24. Зараза
Всё пойдет по плану: после увертюры – допросы, потом – последнее слово подсудимого, залпы, общее веселье, танцы.
…будни дворцового распорядителя.
Изольда горела. Ее сердце стучало с немыслимой скоростью, и раскаленная кровь сочилась из ран. Порезы почти затянулись, но кровь была характерного синеватого оттенка, и Кайя понял, что не представляет, как теперь быть.
Никак.
– Знаете, – задумчиво произнесла Изольда, растирая кровь на пальцах. – Мне кажется, что на самом деле все куда хуже, чем мне кажется.
Пока она в сознании, но как надолго?
Она слишком взрослая.
Слишком нежная.
И не из этого мира.
Так каковы шансы выжить?
– Это же не нормально – иметь голубую кровь? Чтобы не образно говоря, а взаправду. И чтобы не больно было, когда режут. Я испугалась, но и только. А вчера вот булавку случайно в руку воткнула и тоже ничего не почувствовала. И это тоже не нормально. Я умру?
Кайя не готов отвечать.
– Вы мне раньше никогда не лгали, – Изольда завернулась в покрывало. Маленькая гусеница в тяжелом коконе, которого ее придется лишить.
– Возможно, – слово далось с трудом.
Изольда кивнула, точно и не ожидала услышать иного.
– А… а мне должно быть так жарко?
– Да. И будет еще жарче.
Кажется, это Изольде совсем не понравилось. Она нахмурилась и вытерла пальцы о покрывало. Кот, взобравшись на подлокотник, потерся о щеку. У кота – своя задача, а Кайя должен сделать то, что положено, как бы ему ни претила мысль о том, чтобы причинить ей боль. Пусть даже Изольда и не ощущает боли.
Шкатулка лежала на месте. Впрочем, вряд ли бы нашелся хоть кто-то в замке, кто осмелился бы тронуть этот предмет. Крышка со стертым гербом, который скорее ощущается пальцами, чем виден. Темные петли. Кругляш замка, что долго не желает признавать Кайя, раз за разом сверяя отпечаток пальца с контрольным образцом. Но когда терпение – его остались считаные крохи – иссякает, раздается щелчок. Бархат обивки по-прежнему ярок. И по ткани нельзя сказать, сколько ей лет. В шкатулке – тонкий нож с костяной рукоятью. Клинок узкий, острый.
– Вот только не говорите, что вы меня сейчас дорежете, – Изольда покрепче обняла кота, который отнесся к происходящему с нетипичным смирением. – Мне казалось, мы почти нашли общий язык.
– Хочу вам кое-что показать.
Это проще показывать. Рассказывать у Кайя всегда выходило хуже. Клинок перечеркнул запястье, с поразительной легкостью вспоров кожу. На линии разреза вспухли чернильно-черные капли крови.
– Вот оно что… – Изольда потрогала шею. – Это из-за…
– Мураны.
– Точно. Значит, и я буду… как вы? Если выживу. И что делать, чтобы выжить?
Кайя сам хотел бы знать.
– Сначала придется выпустить немного крови, иначе вы просто сгорите. Больно не будет, обещаю. Потом вы уснете. Когда проснетесь, мы повторим. Будьте любезны, вытяните руку.
– Как-то подозрительно просто звучит, – левой рукой Изольда перехватила кота, хотя тот не делал попыток сбежать, и мужественно вытянула правую, на которой уже зарастал нанесенный Мюричем разрез.
Жаль, что ублюдок мертв. На этот раз Кайя с удовольствием взял бы на себя дядину часть работы.
Работа обождет.
– Стойте. Миска нужна. Для крови, – Изольда выпрямила спину и плечи расправила. Ей жутко, и Кайя не способен убрать этот страх.
Не сейчас.
А что сказать, чтобы страх ушел, не представляет.
Миска в конце концов нашлась.
– Как-то вот… неприятно, когда тебя режут, – призналась Изольда и зажмурилась. – Я и раньше кровь сдавать не любила. И вообще врачей. У них дурная привычка в живого человека иголками тыкать.
– С кровью уйдет жар. На некоторое время.
Разрез-касание вдоль тонкой вены. От запястья к локтю. Шрама не останется. Ей не больно. Напротив, ей легче станет. Но эти аргументы не успокаивают Кайя.
– И долго так сидеть? – Изольда приоткрыла левый глаз, убедившись, что ничего страшного не происходит, открыла и правый. Она не плакала, не кричала, не спешила лишиться чувств, что в нынешней ситуации, возможно, было бы уместно. Но просто сидела, положив руку на миску и глядя, как стекают пурпурные ручейки.
Синева таяла.
– Вы храбрая женщина, – Кайя не знал, как утешить ее.
Он вообще не представлял, как именно утешают женщин.
– А есть выбор?
Изольда по-своему права, хотя опыт подсказывал, что отсутствие выбора редко придавало людям смелости. Весьма вежливый стук в дверь избавил от необходимости придумывать ответ.
– Ласточка моя, – Магнус был зол, но определить это мог бы лишь человек, хорошо знакомый с дядей. – Ты как?
– Вот… сижу. Котика глажу.
Кот подставил голову и замурлыкал, демонстрируя горячее желание сотрудничать. Дядя, оценив обстановку, помрачнел еще больше.
– Кайя, мальчик мой, пойдем-ка поговорим.
– Нет, – сказала Изольда, почесывая Кота за ухом. – Вы же обо мне будете говорить? Тогда при мне и говорите. А то не честно получится. Я же должна знать, что со мной будет. Ведь оно все равно будет, и я узнаю.
С этим нельзя было не согласиться. И дядя – небывалый случай – сдался. Он вошел в комнату и дверь прикрыл аккуратно. Магнус улыбался той насквозь фальшивой улыбкой, которой Кайя не видел много лет. Дядя не выдержит этой смерти.
Он и сам знает, поэтому так старательно делает вид, будто все хорошо.
– Садись куда-нибудь, – приказал Кайя. Он разрывался между желанием заняться вопросом чудесного появления Мюрича в спальне Изольды и нежеланием оставлять Изольду. – Что внизу?
– Урфин разбирается.
Дядя присел на краешек стула. Безумная улыбка его исчезла, глаза сузились, морщины стали глубже. Правильно, работа – это то, что надо. Работа удерживает Магнуса.
– Совсем забегался, – доверительно сказал он Изольде, которая – умница – сжимала и разжимала кулак, выкачивая кровь из срастающегося разреза. – То вниз, то вверх… чужак, что заяц, петляет. Запах его есть. Эхо слыхать. А сам уже и потерялся.
Изольда вряд ли что-то поняла, но кивнула. Урфин ведь предупреждал про мага. Просил быть осторожным.
– Милая, а ты что видела? Слышала может? – Магнус вытащил из рукава конфетку. – Хочешь?
– Спасибо, нет, – улыбнулась Изольда, – Я спала. А потом проснулась. Жарко очень… и пить хотелось.
Знакомая картина. Жар. Жажда. Зуд. И кожа, которая становится прозрачной, если поднести свечу. Она словно тает, обнажая голубоватые мышцы и белую кость.
– Я встала за водой, – Изольда задумчиво поскребла запястье. Рана почти сомкнулась, но крови в миске было мало. Придется снова резать. Конечно, она не испытывает боли, но… себя резать проще.
– Она очень крепко спала. Служанка. Она ведь спит? Она не умерла?
– Спит, ласточка моя, конечно, спит. Это сон такой, который… сложно оборвать. Волшебный.
– Ясно.
На лбу ее выступали капельки пота, и волосы были влажны. Кайя помнил это состояние, когда душно, жарко и кости ломит, невозможно ни сидеть, ни лежать. И если удается найти такое положение тела, когда ноющая боль отступает, то сознание просто выключается от счастья.
– И что теперь? – Изольда облизала губы.
– Теперь мы будем искать того, кто спел колыбельную твоей служанке… и некоторым другим людям, – дядины пальцы переплелись, что говорило о не совсем приятных Магнусу мыслях. Но выглядел он почти нормально. – А заодно напугал тебя.
Он хотел сказать другое, то, о чем Кайя подумал – Изольду спасла болезнь. Было ли это совпадением, или результатом сплавления с мураной, но Изольду спасла болезнь.
Надолго ли?
– Я о другом хотела спросить. Я подцепила эту штуку в храме? Или от вас? – она еще пыталась думать, морщила лоб, хмурилась, но мысли были тяжелы, текли потоками раскаленного масла. – Люди ведь ходят в храм. И с вами общаются. Значит, вы не заразны?
– Ласточка моя, – дядя взял ее за руку, сверяя пульс с собственным. – Мурана – очень… своеобразное существо. Ее пыльца не в каждом прорастет.
– Я избранная, – как-то мрачно сказала Изольда. – Поздравляю. Всегда мечтала.
– Скажем так, она ищет тех, кто предрасположен… способен выдержать изменение. И эта способность во многом наследуема. Считается, что пыльца уже есть в крови ребенка, но спит. В лет шесть-семь просыпается. Не у всех. Меня вот обошло. А моего брата угораздило. Или вот его.
Дядя указал на Кайя.
– Ты у него спроси, он пережил это и тебя поймет.
Сначала жутко чешутся руки, Кайя, помнится, расцарапал их до крови. Болит голова, точно ее в тисках зажали. А кожа вспыхивает. Зуд невыносим, и любое прикосновение мучительно.
– А я не знаю, что будет с тобой, дитя, – закончил дядя, выпуская руку.
– Ну, определенно, ничего хорошего.
Она еще пыталась улыбаться, маленькая смелая женщина, которую Кайя должен защищать и беречь, но ни с тем, ни с другим не справился. Он вообще ничем не способен ей помочь. Единственное средство, которое доступно, нельзя назвать лекарством, скорее уж шансом на отдых. Вода. Вино. Две… три капли шиасской смолы. Прошедшие годы ничуть не уменьшили вонь, напротив, запах стал крепче, ядреней.
– Я это пить не стану, – предупредила Изольда, зажимая нос.
– Все лекарства имеют мерзкий вкус, ласточка моя. А тебе надо поспать. Сон дает силы.
Края пореза склеились. И Изольда со вздохом подставила другую руку.
– Позволь мне, – дядя взялся за нож, и Кайя был ему благодарен за услугу. – Не надо смотреть на нож. На меня вот гляди. Или на него.
Изольда последовала совету. Взгляд у нее растерянный и все равно упрямый. Она отступать не собирается.
– А у меня тоже будут… – свободной рукой она коснулась лица. – Рисуночки. Нет, вы не подумайте, они милые и все такое. Вам весьма к лицу. Своеобразненький такой мэйк-ап. Но я бы предпочла естественный цвет кожи. Привыкла вот как-то.
– Они проявляются не сразу. Год… два… иногда пять, – Кайя вытер клинок и вернул нож в шкатулку. Закрыв, набрал код стерилизации. Завтра придется все повторить.
И послезавтра.
– Но проявляются? Кажется, я паранджу изобрету… вам нравится паранджа? Ах да, вы не знаете, что она такое и, наверное, к счастью. Но все-таки лиловое лицо – это как-то неженственно.
Похоже, этот вопрос заботил Изольду куда сильнее, чем собственное состояние. С другой стороны мысли во время лихорадки странные.
– Вы будете очаровательны с лицом любого цвета.
Изольда откинулась на спинку кресла. Дышала она часто, но дыхание не было хриплым, и это – хороший признак. Если легкие и сердце выдержать, то обойдется.
Должно обойтись.
– Вы льстец.
– Стараюсь.
Дядя не мешал. Он умел становиться незаметным, и Кайя очень ценил это умение. Забрав миску с кровью – красной, но еще недостаточно чистой – Кайя поднес к губам Изольды кубок.
– Выпей, – попросил он. – Пожалуйста. Это не настолько противно, каким кажется.
Это было ложью, но сейчас Кайя готов был врать. Изольда сделала глоток и поспешно зажала рот ладонью. О да, вкус был непередаваемый, одновременно и кислый, и горький, и сладковато-тухлый, вызывающий тошноту.
– Носом не дыши. Вот так, умница.
Дядя знаком показал, что подождет внизу. Там у него дела неоконченные и даже не начатые.
– И еще глоток.
Изольда отчаянно замотала головой.
– Иза, это надо выпить. До дна.
– А давай я просто умру? Без мучений? – сказала она, не отнимая руки от губ.
– Тебе нельзя умирать. Мы же только познакомились. И свадьба впереди. Хорош я буду на свадьбе без невесты, – ее щека была прохладной, даже чересчур. А сердце билось почти нормально, но это затишье продлиться недолго. Изольде следует отдохнуть.
– Другую найдешь.
Она упрямо сжала губы.
– Я не хочу другую. И если ты не будешь пить сама, мне придется применить силу.
Сама мысль об этом внушала отвращение.
– Кайя, других пугай. Я тебя не боюсь! – Изольда обняла чашу леденеющими пальцами. Пила она крупными глотками, почти захлебываясь, содрогаясь от отвращения. Но пила. А допив, отвернулась, уткнувшись носом в собственный рукав. – М-мерзость этот ваш волшебный эликсир.
– Еще какая, – согласился Кайя.
– Я… я на самом деле не хочу умирать.
– Я тоже не хочу, чтобы ты умерла.
Изольда не услышала. Она заснула сразу и, если повезет, сон этот продлится пару часов. Кайя очень осторожно поднял ее – хрустальная кожа сохранит все отпечатки прикосновений – и перенес в кровать, слишком большую для такой маленькой женщины.
И рыжий кот занимает столько же место, сколько Изольда, свернувшаяся во сне калачиком. Ее рубашка мокра от пота и крови. Ткань рвется с тихим треском, который вряд ли разбудит ее, но Кайя все равно прислушивается к дыханию. На спине кожа пошла мелкими водянистыми пузырями, но лопнувших нет, и значит, впереди по крайней мере три неприятных дня. А на четвертый все решится.
– Присмотри за ней, – Кайя шепотом говорит коту, и тот щурится. Он сам знает, что ему делать. – Я скоро вернусь.
Дверь он запирает.
Служанка спала, вытягивая губы, причмокивая и вздыхая до того томно, что Кайя становилось неудобно, словно он подсмотрел этот чужой сон. Урфин сидел рядом с ней, прислушиваясь к дыханию. Выглядел и вправду запыхавшимся.
– Им сыграли колыбельную, – Урфин оттянул веко, демонстрируя синеватую пленку, которая покрывала глазное яблоко. – Играли внизу. Но пока я спустился, Мюрича увели. А пока поднялся, то… маг ушел.
Кайя сам слышал эхо, но решил, что Урфин провалил очередной эксперимент из тех, которые дурно сказывались на самочувствии Замка. Кайя даже прикинул, во что ремонт обойдется.
– Люди не виноваты, – добавил Урфин, опуская завесу чужого века.
Никто не виноват, а Изольда едва не погибла. И быть может, еще погибнет. Скорее всего, но эта мысль вызывала такое глухое бешенство, что Кайя предпочел задвинуть ее на край сознания, благо, там уже имелось мыслей разных, опасных. Одной больше, одной меньше…
Лучше думать о деле. Тот, кто привел Мюрича, не идиот. Он знает про Урфина и сейчас залег на дно. В ближайшее время он будет вести себя тихо-тихо.
Торопиться некуда.
Разве что наверх, к Изольде.
Сначала дело.
Мюрич лежал, подтянув ноги к подбородку, вывернув руку, по виду сломанную, да и голова его завернулась так, что становилось понятно – мертв.
– Не следовало убивать, – это не упрек, Кайя сам не был уверен, что сумел бы сдержаться. Скорее замечание: допросить не выйдет. И Сержант кивком подтвердил, что замечание принято.
– Как он до нее вообще добрался?
Гнев следует контролировать. Упрек беспочвенен. Кайя сам определил границы, за которые охране переступать было запрещено.
– Он пришел не этой дорогой, – Сержант указал на дверь, которая повисла на одной петле. – Вашей Светлости следовало бы упомянуть, что выходов в комнате больше одного.
Упрек был заслужен. Хотя и звучал несколько издевательски.
Закончив с обыском тела, дядя велел:
– Переверни-ка…
Кайя перевернул, ногой – руками к этому существу он прикасаться брезговал. В груди Мюрича, слева от сердца торчал шип. Губы посинели, веки набрякли. Мертвец производил впечатление куда как отвратительное.
– Пахнет… – склонившись над трупом, словно собираясь поцеловать его, Магнус замер. – Пахнет… знакомо так. Урфин, мальчик мой, подойди сюда.
Второй шип торчал из-под подбородка. Он почти скрылся в складках кожи и выглядел этакой черной родинкой, но Кайя точно помнил: у Мюрича не было родимых пятен на лице и шее.
– Волчья травка, – вынес заключение Урфин. – У него было где-то полчаса.
Которые кто-то подарил.
Спустился в подземелье. Сыграл колыбельную и так, что Урфин полетел вниз. Разбудил Мюрича. И привел сюда по расчищенной свирелью дороге. Дал Мюричу нож, велев убить Изольду.
Зачем?
– Почему ты не спишь? – дядя переключил внимание на Сержанта.
Все-таки эта его идея с охраной, прежде видевшаяся Кайя лишенной смысла, смыл имела. И фризиец – меньше всего хотелось видеть фризийца рядом с Изольдой – оказался полезен. Второй раз Кайя оказывается в долгу перед ним. Хотя это еще не значит, что Кайя должен испытывать к фризийцу симпатию. Держится он как-то свободно, и это раздражает.
Фризия жива. Помнит. Ждет.
Чего ждет? Уж не его ли? Подставить. И спасти, получив… что? Благодарность клана? Доверие?
Благодарность есть и будет. Доверие – вряд ли.
– По той же причине, по которой и вы не спите, – ответил Сержант.
– Младшая ветвь, значит… пощадили, – дядя вернулся к Мюричу.
– Была младшая. Стала единственная. И не ветвь, так, лист. Ваш брат был так добр, что пощадил.
В нем хватило силы, чтобы выдержать взгляд. Кайя разглядывал фризийца пристально отмечая характерные для Биссотов черты. Узкая переносица. Резкая линия подбородка. Скулы высокие, плоские – сказывается след южной крови.
И что с того?
– Ты мог бы иметь больше, чем имеешь. Следовало просто сказать, кто ты есть, – этому разговору следовало бы состояться в другом месте. Комната Изольды, труп Мюрича, спящая девица, которая ко всему начала похрапывать и одновременно постанывать. Надо бы вынести ее и решить, что делать дальше.
– Я есть я. И меня устраивает то, что я имею, Лорд. Да и сам-то… принял бы такой подарок?
Титул. Земли. Почет, полагающийся последнему из угасающего дома. Герб, который после смерти будет отправлен в огонь, а дети, если и наследуют, то другой, обыкновенный. Ежедневное, ежеминутное осознание того, что не справился.
Нет, пожалуй, Кайя не сумел бы жить.
– Я честно зарабатывал свой хлеб так, как умел, – Сержант прекрасно понимал без слов. – И дальше буду зарабатывать также.
Биссоты всегда гордецами числились. И симпатий к ним это качество не прибавляло.
– Все интересней и интересней жить становится, – подвел итог дядя.
Надо принимать решение. Фризиец… пусть пока будет рядом. И чем ближе, тем лучше. Что до остального, то:
– Это падаль убрать, – Кайя тронул носком сапога тело. – Завтра пусть выставят в клетке. Люди должны видеть, что он мертв. Не хоронить… если станут кидать камнями или гнильем – не мешать. Скажите, что удавился в камере, вид у него соответствующий.
Сержант кивнул и с легкостью взвалил тело на плечо. Но эхо силы – это не сила. С боковой ветви род не поднять. Жаль, многим стало бы легче, вернись Фризия в прежние границы.
– Побега не было.
Что было? Скрыть свирель не удастся. Пробуждение подарит головную боль и тошноту. Свалить на очередной эксперимент Урфина? Это самый простой выход, но… на Урфина и так злы. А маг не известно, что вытворит.
Дядя молчал, дергая и щипая и без того ощипанную бороденку – мысли были не самыми приятными. Подсказывать он не собирался.
– Был неизвестный маг с неизвестными намерениями наславший сон. Возможно, хотел добраться до сокровищницы.
Кайя поднял и вернул на место кувшин. Урфин забрал нож. На стене и полу осталась кровь, которую придется зачищать. И кровь напомнила о последнем, с чем следовало бы разобраться.
Изольда.
– Изольда переутомилась. Перенервничала. И слегла. Ей необходим полный покой…
На первое время эта версия сгодится.
– …настолько полный, что видеть ее может лишь…
– Ингрид, – подсказал Урфин. – Она будет молчать.
– Рыженькая такая? Длинненькая? – дядя ожил, кивком подтвердив, что согласен по всем пунктам. – Которая папашу своего по носу щелкнула? Хорошая девочка. Пусть посидит пару денечков здесь… у постели, чтобы совсем уж подозрительно не выглядело. А там оно и решится.
Сегодня. Завтра. Послезавтра. Времени осталось немного, быть может, времени не осталось вовсе.
– Если же Изольда все-таки умрет… – это данность, которую следует принять и подчиниться, но Кайя впервые не уверен, что у него хватит сил. И он замолкает.
– О, – Урфин провел по клинку пальцем, очищая от крови. – Тогда твой спор с Советом решится самым естественным образом и…
– Заткнись!
Кайя был близок к тому, чтобы ударить.
В полную силу. Как врага. И Урфин понял. Протянув нож рукоятью вперед, он сказал:
– Прости.
Не за что прощать. Он говорил то, что Кайя сам ему сказал. И в этих словах правда, которую бессмысленно отрицать. Но почему же все-таки хочется ударить.
– Знаете, мальчики мои, – когда дядя заговаривал таким тоном, его следовало слушать. – Когда я вижу двух баранов, которые сошлись в бою, пытаясь выяснить, чьи рога крепче, я сразу думаю о том, что где-то в кустах сидит охотник. И что вполне вероятно, на ужин он получит отменную баранью ногу.
И дядя снова был прав.
– Племянничек, шел бы ты к себе. У тебя там дела неоконченные. А мы тут приберемся…
Кайя ушел. Магнус остался.
Он присел на край кресла и принялся разминать ноги, которые, верно, ныли больше обычного. Урфин ждал, предчувствуя крайне неприятный разговор. И все-таки не выдержал первым.
– Хорошо, я признаю, что не прав! И буду молчать. Я вообще уеду, чтобы… не раздражать.
– Ну и дурак. Молчал ты и так долго. Начинаю думать, что слишком мы его опекали… это плохо. Все плохо. Особенно то, что Хаот не подтвердил эхо, – сказал Магнус, впиваясь пальцами в распухшее колено. – Здесь нет магов.
– Кроме меня.
– Да, мой мальчик. Кроме тебя. Скажи, ты ведь сумел бы сыграть на свирели?
– Да.
– И черный корень используешь? И волчью травку? И повод злиться у тебя есть… Фризия, свобода… близко тебе, верно?
– Да.
Урфин не станет унижаться до вопросов и оправданий. В конце концов, сколько можно оправдываться?
– Успокойся. Я знаю, что это не ты.
– Почему?
– Потому что верю. Во всем этом поганом мире есть два человека, которым я верю. И за которых боюсь. Не знаю даже, за кого из вас больше. Он – упрямый. Ты – гордый… садись вон. Посиди со мной. Налей вина и просто посиди. Давно уже не заглядывал. По делу, по делу… а так не заглядывал. Почему?
Дяде не соврешь и не потому, что Магнус чует правду, как охотничий пес – свежую кровь. Дядя не заслуживает лжи. И Урфин ответил честно:
– Стыдно.
Вино. Кубки. И дров в огонь добавить. Кресло подвинуть ближе к огню – тепло хоть немного унимает боль в ногах Магнуса.
– Силы – как у медведя. А мозгов не хватает, – дядя принял кубок. – Чего тебе стыдиться? Ты, конечно, поспешил немного, но… оставь это прошлому. Будущее и без того выглядит крайне дерьмово.
О да, незаконный маг, которого не существует.
Свирель.
Яды.
И Совет, который получит еще один шанс.
– Видишь, ты все правильно понял. Если вдруг случится уехать… обстоятельства по-всякому сложится могут, то отправляйся в Ласточкино гнездо. Гордость гордостью, но голова у тебя одна. Не забывай.
– Они настолько меня ненавидят?
Урфин знал ответ, только никогда не мог понять – за что? Те законы? Никто не знал, что Урфин причастен к их появлению. Узнай – взбесились бы… и без знания взбесились, но проглотили. Еще год-другой, глядишь, удалось бы изменить положение о статусе новорожденного. А теперь что? Порой этот мир был как удавка на шее. И с каждым разом она затягивалась все туже. Еще немного и Урфин просто сдастся. Чего ради бороться.
Кого ради?
Хотя бы ради Магнуса, который разглядывал огонь.
– Не думаю, что дело в тебе и ненависти… – он водил большим пальцем по краю кубка. – Знаешь, как корчуют старые дубы? Сначала подрубают корни из тех, что помощнее. И ждут, когда дерево лишится сил. А потом и валят. Одно не ясно – зачем? Выгода какая? Будет хаос и только хаос. Поэтому, малыш, ненавидят не тебя – мир.
– Я давно уже вырос, дядя.
– Это тебе только кажется.
Может и так. Пожалуй, Урфин не отказался бы вернуться в детство, где все было проще, понятней. Честнее. Но те времена принадлежат прошлому. Будущее же – Магнус как всегда прав – выглядит куда как мрачно. Дядя же, допив вино, поднялся:
– Ну что, дорогой, готов сыграть в прятки с Тенью?
