ГЛАВА 9
Все обошлось. Правда, волкопсы никуда не делись. Отбежав на небольшое расстояние, стая внимательно наблюдала за тем, как мы, завернув ребенка в плащ, собираемся в обратный путь. Гайдуки все еще держали зверей под прицелом арбалетных болтов, но князь не велел стрелять.
— Не надо их трогать, — промолвил он в ответ на прямой вопрос. — Они спасли мою сестру и заслуживают хотя бы благодарности.
Агнешка действительно была жива, хотя и здорово замерзла. Я видела умерших от холода детей — в одной из разоренных харчевен, куда мы зашли как-то ранней весной. Дом был разграблен, в воротах болтался на веревке обклеванный воронами труп хозяина, на крыльце лежало истерзанное тело его жены, а в подполе прижались друг к другу два мальчика. Холодные, как камень. Но эта девочка, проведя не самую теплую ночь в лесу, на голой земле, осталась жива — скорее всего благодаря волкопсам. Их желтые глаза следили за нами из-за деревьев, когда мы пустились в обратный путь. Тювик вел на поводу коня Витолда — тот обеими руками прижимал к груди закутанную в плащ сестру и то и дело наклонял голову, прислушиваясь к ее неровному дыханию.
Наш отряд заметили с крепостной стены. Сразу началась суета. Ворота распахнули настежь, госпожа Мариша кинулась навстречу Витолду, схватила Агнешку в охапку и побежала обратно в замок, громким голосом выкрикивая распоряжения. Весь замок, от хозяйственных построек до чердака, ожил, зашумел, засуетился. Мы кое-как сползли с седел (бессонная ночь, усталость и напряжение давали о себе знать) и поплелись в нижний зал, где обычно обедали слуги. Уже туда нам принесли вино, хлеб и холодное мясо, которое собирались подавать к столу еще вчера, да так и оставили нетронутым, ибо за поисками девочки про него просто-напросто забыли. Пока мы вяло перекусывали, наверху дым стоял коромыслом. Госпожа Мариша сама, вместе со старым мастером Лелушем, в четыре руки раздевала Агнешку, растирала ее ноги, руки и грудь целебными мазями, по капле вливала в рот горячий мед с травами. Тут же горничные и придворные дамы утешали и отпаивали успокоительными каплями княгиню Эльбету, рыдавшую теперь уже от счастья.
Когда мы поднялись в комнату Агнешки, девочку уже растерли и, закутав в теплое одеяло, уложили в постель. Пани Эльбета стояла на коленях подле кровати дочери, все еще всхлипывая и ломая руки. Когда скрипнула входная дверь, она резко оглянулась, вскрикнула и со всех ног кинулась к нам. Повисла на шее у Витолда, пылко целуя пасынка в губы и щеки.
— Милый мой! Дорогой! Спасибо! — бессвязно лепетала женщина. — О боги! Спасибо! Если бы не ты…
Мужчина смущенно отворачивался, то ли стесняясь столь рьяных проявлений чувств, то ли просто не разделяя восторгов мачехи.
— Полно вам, матушка, — отстранился он. — Не благодарите. Главное, что Агнешка жива! С нею все будет в порядке?
Он обращался к старому целителю, который как раз в эту минуту склонился над больной, трогая ее лоб.
— А? — Мастер Лелуш поднял светлые глаза. — Да. В порядке, я так думаю… Как только она придет в себя, можно будет сказать определенно. Она едва не замерзла, испытала сильное нервное потрясение. Я дал ей горячего питья, ее растерли, чтобы не простудилась. Все, что сейчас нужно вашей сестре — это тепло и покой.
— Нам уйти? — попятился Витолд. — Или можно взглянуть на нее?
— Пожалуйста!
Мы подошли. Девочка лежала в постели, до подбородка закутанная в одеяло. На волосы ей надели теплый чепчик. В камине жарко горел огонь, а окна плотно прикрыли, чтобы не выпускать тепло. Меня поразило, насколько девчушка бледна — лицо ее было белее мела, под глазами залегли синие тени, и только два пятна лихорадочного румянца цвели на щеках. На висках выступили капельки пота.
Наклонившись, Витолд тихо провел рукой по голове сестренки.
— Она поправится?
— Да. Сейчас ей нужен только покой. Девочка выспится, отдохнет — и все будет хорошо. Я приготовлю еще лекарство, — добавил целитель, обращаясь к госпоже Марише. — Как только она проснется, надо будет давать его каждый час по чайной ложке, разводя вином… Может быть, вам тоже что-то приготовить? Успокоительное? — Мастер Лелуш осторожно коснулся плеча князя. — Вы выглядите таким усталым, хотя время еще не подошло…
— Не надо, — тот покачал головой. — Главное, чтобы с Агнешкой все было в порядке. Позаботьтесь об этом!
— И все-таки я бы сделал немного настойки, — упрямо произнес старик. — Я понимаю, это не слишком приятно, но… сильный стресс, который вы испытали, ваше сиятельство, может спровоцировать наступление…
— Тш-ш, — резко прервал его Витолд. — Делайте, что хотите, но сейчас я не желаю об этом говорить. И даже думать не могу, пока моя сестра не поправится!
— Я сама буду ухаживать за нею. — Пани Эльбета подошла и решительно потеснила госпожу Маришу. Та не осмелилась спорить.
Удостоверившись, что о девочке хорошо заботятся, мы покинули ее комнату. Долгий день, скачки и поиски завершились, можно было позволить себе несколько минут отдыха. Но непрошеные мысли не давали покоя. Что происходит? Что именно могли спровоцировать переживания? О какой настойке шла речь? Мне, конечно, все равно, я не стану вмешиваться в работу целителя, но простой здравый смысл подсказывал, что в питье легко можно подмешать яд.
Навстречу по лестнице, прыгая через три ступеньки, мчался Тодор Хаш. Как позже выяснилось, он приехал буквально вслед за нами, но задержался у отца, который и сообщил сыну о благополучном возвращении его нареченной невесты. На молодом рыцаре не было лица, в глазах плавала тревога.
— Витко! — выкрикнул он, задыхаясь, на бегу. — Скажи, что это правда! Скажи, что она жива!
— Она жива, — послушно повторил тот, останавливаясь.
— Ох! — подлетев, Тодор крепко обнял его. — Камень с души свалился! Если бы ты знал, как я себя ругал! Все на свете проклял! Мы успели в Пустополь как раз перед закрытием ворот и всю ночь мотались по улицам. Хотели сразу заглянуть в монастырь, но нас все время что-то останавливало. Знаешь, если бы она действительно была там, нам бы сообщили, разве нет? И потом, отсутствие вестей — добрые вести, так? Пусть бы она ничего не знала подольше…
Витолд только кивал в ответ на слова друга. Я скромно держалась в сторонке, чтобы не мешаться.
— Ты себе не представляешь, какого труда мне стоило вернуться в замок! — продолжал тем временем Тодор, волоча Витолда вниз по лестнице. — Я же поклялся, что не вернусь, пока не отыщу Агнешку. В голове не укладывалось, как я покажусь на глаза твоей матери… Мне стыдно…
Я помалкивала. Мне так хотелось спать, что сейчас даже про свои обязанности телохранителя думала с трудом и раздражением.
— А где ее нашли?
— В дубраве.
— Ого! И как это удалось?
— «Ястребы» взяли след. Одна знахарка в Уводье ворожила и указала примерное место. Мы поехали туда…
— Ого! Далеко она забралась! Вас всю ночь по лесам носило?
— Да. Спать очень хочется.
— Нам всем надо отдохнуть, — Тодор крепко стиснул плечи Витолда. — День был трудный, но сейчас все позади.
— Да, — опять сказал князь. — Все позади. Утром она проснется…
Он ошибся. Агнешка проспала весь день до вечера, всю ночь, и на следующий день так и не пришла в себя. Более того, у нее началась горячка. Ее кидало то в жар, то в холод. Вспотевшая, раскрасневшаяся, горячая, как печка, девочка металась по мокрым от пота простыням, клацала зубами и мелко дрожала от холода. Пани Эльбета молилась в изножье ее постели, время от времени вскакивая и кидаясь помогать госпоже Марише и мастеру Лелушу, который принес кое-какие свои травы и на маленьком тигле прямо в комнате больной готовил снадобья. Увеличивая суматоху, туда-сюда бестолково метались придворные дамы.
На нас с Витолдом и протиснувшегося следом Тодора Хаша не обращали внимания, пока одна из горничных, спешащая с поручением, не столкнулась с кавалеристом и не выронила миску с водой. В миске плавала губка, которой надо было обтереть больную девочку.
— Куда летишь?
— Ой, простите, ясный пан, — служанка залилась краской и кинулась вытирать мокрый камзол Тодора своим передником. — Великодушно простите!
— Ваше сиятельство? — Только тут посмотрел на нас старый целитель, до этого скрупулезно что-то отмеряя. — Вы пришли? Прошу прощения, но ваша настойка не готова.
— Оставьте это, — отмахнулся Витолд. — Я больше беспокоюсь о сестре. Как она?
— Боюсь, что улучшения пока нет. — Мастер Лелуш выглядел так, словно за сутки постарел лет на десять. — У нее жар…
— Девочка моя, — плакала княгиня.
— Такая молодая, такая хорошая, — вторила ей пани Бедвира. — О, это так ужасно!
Князь тихо подошел к постели, наклонился над сестрой, дотронувшись ладонью до ее щеки.
— Она вся горит!
— Да. Мы пытаемся сбить жар, даем ей укрепляющее питье, но пока все безрезультатно. Если девочка не придет в себя в течение трех дней…
Агнешка шевельнулась, перекатившись набок, что-то пробормотала.
— Она очнулась! — воскликнул Витолд, наклоняясь. — Милая, что? Что?
— Собачка… — еле слышно произнесла девочка.
— Какая собачка?
— Она бредит, ваша милость, — сказал мастер Лелуш.
— Собачка! — чуть громче повторила девочка, не открывая глаз.
— Ты хочешь собаку? — по-своему понял ее Витолд.
— Где ты…
— Но, милая, — пани Эльбета подалась вперед, сжимая в пальцах безвольную руку дочери, — у нас нет никаких собак…
— Иди сюда, — не открывая глаз, девочка протянула руки, словно обнимая кого-то невидимого. — Ложись! Ты ведь меня не бросишь?
— Она бредит! — всхлипнула пани Бедвира. — Это конец!
Она разрыдалась и сделала попытку повиснуть на шее Витолда. Обычно мой подопечный стойко сносил ее попытки обратить на себя внимание или вовсе не замечал кокетства вдовы Мирчо Хаша, но на сей раз с раздражением оттолкнул ее от себя:
— Прекратите!
Что-то темное, звериное промелькнуло в его глазах, прорвалось рычанием в голосе, и мастер Лелуш заторопился:
— Настойка вам все-таки необходима.
— Нет, — прорычал Витолд. — Я ни о чем не могу думать, пока моя сестра при смерти!
Я смотрела на постель девочки и видела — вернее, чувствовала, что он должен быть там — призрак черного лохматого пса. И, сама не знаю почему, дотянувшись, положила князю руку на плечо. Просто так, не пытаясь обнять или дружески потрепать.
Вздрогнув, мужчина тихо накрыл ее своей ладонью.
— Все будет хорошо, — сказала я.
— Ах, — пани Бедвира, конечно, не могла не заметить мой жест. Всплеснув руками и всхлипнув так горестно, что даже княгиня встрепенулась и на миг отвлеклась от своих переживаний, вдова повисла на шее князя. — Я этого не вынесу! Мне так тяжело… Я так переживаю! Помогите мне!
Да, говорят, мужчины любят слабых женщин — это позволяет им самим чувствовать себя сильными в любой ситуации. Но не стоит действовать так открыто и не стоит делать это тогда, когда мужчинам самим требуется помощь. Сердито скрипнув зубами, Витолд оторвал от себя девушку и, пошатываясь, покинул комнату сестры. Мы с очнувшейся пани Бедвирой наперегонки кинулись следом.
Оттеснив сердито зашипевшую вдову, я первая протиснулась в комнату к князю. Витолд, сгорбившись, сидел в кресле, закрыв лицо руками. То ли не зная о моем присутствии, то ли не замечая, он тихо покачивался туда-сюда. Плечи его мелко тряслись, а из-под ладоней глухо долетали звуки, которые лично я не могла перепутать ни с какими другими.
Я тихо попятилась, чтобы не мешать, и предательница-деревяшка громко стукнула о порог.
— А? — Князь вздрогнул, поднимая глаза. — Дайна?
— Я сейчас уйду. Мне надо было лишь убедиться, что с вами все в порядке.
— Нет! — Витолд порывисто протянул мне руку. — Не уходите!
Я послушно кивнула и заперла дверь изнутри, чтобы никто случайно не увидел плачущего мужчину. А я? Что я? И не такое видела.
Ночь в полевом госпитале — особое время. Целители пытаются урвать хоть минутку отдыха, закончив операции и перевязку. Дремлют вполглаза сиделки. Стараются забыться и заснуть раненые.
Мне не спалось. Боль в ступне не давала сомкнуть глаз. Нога горела огнем, и припарки, которые поставил врач, чтобы вытянуть гной, не помогали. По-моему, нога болела даже сильнее. Не могла дотронуться до икры — казалось, что боль и жар поднимаются все выше и выше. Теперь я знала, что чувствуют те, кого сжигают живыми на кострах. Только у них боль всегда заканчивалась через несколько минут, наполненных мукой и страданиями, а у меня эта пытка тянулась уже вторые сутки. Постоянно хотелось пить, а сиделка лишь смачивала мне губы и не давала ни глотка. Вечером я обматерила врача, который в очередной раз менял мне повязку. Ступню раздуло, она побагровела, пальцы торчали веером во все стороны, а из раны сочилось что-то ярко-желтое с бурыми и зелеными сгустками. Есть я не могла — сил не осталось, и это было даже хорошо. От отвращения меня чуть не стошнило — желчь волной подкатилась к горлу.
Ох, как же больно! Не стонать! Нельзя! Надо быть сильной. Я не женщина, я — воин. Воины не плачут, тем более от боли.
— Мм-м-мм… м-ма-а-ма…
Нет, это не я! От прокушенной губы во рту стало солоно, но я молчала. Стон и плач неслись с соседней лавки, где лежал доставленный сегодня днем рыцарь. Из-за тесноты лавки пришлось сдвинуть почти вплотную — мест не хватало, так что при желании можно было дотронуться до соседа и потрепать его по плечу.
— Ты…
— Больно, — всхлипнул мужчина.
В темноте горела только свеча у столика сиделки, который к тому же стоял в другом углу комнаты — рассмотреть соседа было трудно. На вид мой ровесник. А так — ничего особенного. Вроде руки и ноги на месте, голова тоже цела.
— Что с тобой?
— Ничего, — сквозь зубы процедил он. — Тебе-то что? Мм-м-м…
— Я только хотела…
— Да тихо вы, — сердитый сонный голос долетел со стороны, — спать мешаете.
— Я умру, — жалобно протянул рыцарь. — Наверное, умру.
— А что с тобой?
— Живот болит. Сильно.
Признаться, я еле сдержала смех. Подумаешь, живот! Ну, наверное, съел что-нибудь не то!
— Пройдет.
— Я умру!
— Живот — это не страшно! Поболит и перестанет! — странно, откуда у меня взялись такие силы и уверенность.
— Тебе легко говорить. А я…
Он застонал громче, уже не сдерживаясь, и мне пришлось зажмуриться изо всех сил и зажать уши руками, чтобы не слышать. Сиделка проснулась, вскочила, захлопотала над соседом, уговаривая потерпеть. Потом дала ему что-то выпить. Рыцарь наконец уснул.
И не проснулся на другое утро.
Тяжелые это были дни. Весь день девочка проспала, ненадолго очнулась только к вечеру, но на другое утро ее опять охватил жар. Все началось сначала. Она по-прежнему звала собачку, но когда по настоянию княгини с псарни принесли щенка, тот завизжал и обделался от ужаса прямо на одеяло. А взрослая собака, приведенная позже, уже на пороге комнаты начала рычать и рваться с поводка.
Витолд и Тодор, разумеется, тоже все время находились рядом. А я была рядом с Витолдом. Мой подопечный так переживал из-за сестры, что ему самому требовались помощь и поддержка. Поддержку горела желанием оказать пани Бедвира, хлопотала не хуже наседки, но князь игнорировал ее потуги. Не помню, сколько раз я ловила на себе его взгляд — вопрошающий, жадный. «Скажи, что все будет хорошо? — читалось в нем. — Мне так нужно это знать!» И я говорила, утешала, как могла. Сама не понимаю, откуда во мне брались силы.
На четвертый день жар спал. Щеки девочки приобрели здоровый цвет, дыхание выровнялось, и уже можно было не бояться, что она умрет. Но беда подстерегала с другой стороны — Агнешка никак не желала просыпаться. Сначала этому не придавали значения — после такого жара организм должен был восстановить силы. Но когда пошли вторые сутки, а девочка не пришла в себя, мы снова начали беспокоиться. Целитель жег у нее под носом птичьи перья, ее щипали, кололи кончики пальцев иголками, разжимали рот и по капле вливали бодрящий напиток, просто трясли и громко звали по имени — бесполезно. Агнешка не открывала глаз, лежала спокойная и тихая. Она дышала, но с каждым часом все тише и слабее.
Весь замок переживал за девочку. Челядь ходила хмурая, придворные толкались в коридорах и тихо шушукались между собой. Все развлечения отменили. Делами управления занимался милсдарь Генрих. Иной раз он заходил к князю, пытался о чем-то с ним поговорить, но тот, занятый судьбой сестры, отсылал его прочь.
Еще через четыре дня, поднимаясь к Агнешке (теперь он целые дни проводил у ее постели, забыв про все остальное), Витолд столкнулся с мастером Лелушем. Тот едва не упал князю в ноги:
— Простите меня!
— Что? — Мужчина подхватил старика за локти, встряхнул. — Что случилось? Она… у… ум-мерла?
— Нет, ваше сиятельство, но у меня не хватает сил ее разбудить! Девочка не приходит в себя с тех пор, как вы ее привезли. Она слабеет. Я испробовал все средства, чтобы пробудить ее — ничего не помогает. Это какое-то колдовство!
— Отравленное веретено? — сама собой вспомнилась детская сказка.
— Ох, госпожа, — мастер Лелуш посмотрел на меня воспаленными слезящимися глазами, — я тоже об этом подумал. Сразу осмотрел тело маленькой панночки и не нашел никаких следов от уколов! На нее могли навести порчу или сглазить — я могу предположить только это. Но не представляю себе, что делать! Ваше сиятельство, я простой алхимик и целитель, но не волшебник, — опять обратился он к графу, — я могу изготовить любой настой, любое лекарство. Но снять чары мне не по силам!
— Что же делать? — подумал вслух князь.
— Только одно — послать за тем, кто знает толк в магии.
Ого-го!
Признаться, я сама была далека от колдовства, но в его существование верила. Достаточно вспомнить Коршуна, колдуна-«ястреба», и знахарку-ведунью бабку Одору из Уводья. Занимались магией и в ордене Орла. А целительница Яница вовсе чаще лечила наложением рук, чем настоями-отварами. Но кого на сей раз имел в виду старый мастер?
А Витолд помрачнел, нахмурился.
— Это необходимо? — поинтересовался он.
— Боюсь, что да. Если хотите увидеть свою сестру здоровой.
Некоторое время князь молча рассматривал носки своих башмаков.
— Хорошо, — наконец промолвил он. — Я пошлю человека. Она не может отказать!
Любопытство разъедало изнутри. Не мое дело — лезть в чужие тайны и проблемы, но Агнешка мне нравилась. Она так напоминала моих младших сестренок, что оставаться безучастной было трудно.
Витолд слов на ветер не бросал, не прошло и десяти минут, как в Пустополь умчался гонец — к настоятельнице монастыря при храме Богини-Матери.
Сказать по правде, я хоть и думала иной раз о том, чтобы поселиться при монастыре черницей, близко монахинь видела редко, и уж тем более почти ни с одной не общалась. Ну, разве что с двумя-тремя девушками, которые наведывались к Янице помогать ухаживать за больными. А про настоятельницу только слышала (от них же, всего несколько раз), что уж больно нрав у нее крутой и властный. Я ожидала, что увижу сухопарую высокую женщину лет пятидесяти с землисто-бледным от постоянных постов и молитв лицом, с сурово поджатыми губами и холодным взглядом проницательных глаз. Но из возка во дворе шариком выкатилась пухленькая, невысокая простоватая на вид женщина с таким обыкновенным лицом, что лишь по алой мантии и монашескому платку удалось понять, что это сама грозная настоятельница. Правда, две сопровождавшие ее монашки как нельзя более точно соответствовали нарисованному воображением образу — высокие, тощие, бледные, всем недовольные. Одна держала в руках шкатулку, другая — небольшой мешочек.
Настоятельница выпрыгнула из возка, стоило только тому остановиться, и, раскинув руки, кинулась к Витолду.
— Витко, мальчик мой!
Будучи ростом всего до плеча князю, заставила мужчину нагнуться и с нежностью поцеловала в лоб. Потом, склонив голову набок, потрепала по щеке.
— Изменился, — с веселым сочувствием молвила она. — Вроде недавно виделись, а ты каким-то другим стал… Голова больше не мучает?
— Нет.
— А приступы?
— Мне помогают настойки мастера Лелуша.
— Ну и славно! Богиня даст, все уладится! А вот то, что ты меня совсем забыл, это плохо! Нельзя так с родными!
Они родственники? Никогда бы не подумала! Впрочем, да, улыбаются одинаково, и те же ямочки на щеках. В остальном сходства нет, но вот улыбки…
— Так что там с Агнессой?
— Спит. В себя не приходит.
Настоятельница перестала улыбаться:
— Пойдем. Девочки, за мной! Кто такая?
Не сразу дошло, что это про меня.
— Дайна Брыльская, дочь шляхтича, — представил меня Витолд. — Она моя… э-э… мой телохранитель.
— С одной ногой? Что она может?
И эта туда же! Впрочем, давно уже пора привыкнуть, что у нас к инвалидам относятся как к людям второго сорта. Приходится постоянно доказывать, что ты не хуже остальных.
— Дайна уже три раза спасла мне жизнь! — запальчиво воскликнул Витолд. — И Агнешке она нравится!
— Тебе, видимо, тоже, — небрежно бросила настоятельница, быстро поднимаясь по ступенькам. — Раз ты так рьяно ее защищаешь… даже от родной тетки!
Ой, вот это я попала! Настоятельница монастыря Богини-Матери — тетка князя Пустопольского? Представляю, с каким лицом она на меня смотрела бы, если бы я пришла записываться к ним в обитель! Хорошо, что теперь есть надежда получить восемьдесят злотых и уехать домой. Вот только… только Витолд при этих словах обернулся и как-то странно посмотрел на меня через плечо.
Не успела настоятельница переступить порог замка, как поставила всех на уши, перещеголяв в этом даже госпожу Маришу, которая при ее появлении бледной тенью смешалась с челядью. Громкий властный голос звучал, казалось, отовсюду. Настоятельница еще не одолела половины пути до комнаты девочки, а на кухне уже кипела в котлах вода, в замковой часовне горели перед статуей Богини-Матери свечи, а служанки старались как можно чаще попадаться ей на глаза. Они толпились на лестнице, выбегали из комнат, семенили по пятам. Хоть и чувствовала, что тетка Витолда не будет рада моему присутствию, я плелась следом за ним, затерявшись в суетливой толпе, где придворную даму запросто могла толкнуть локтем посудомойка. Настоятельнице это внимание льстило — она весело заговаривала с женщинами и девушками, что-то обещала: «Подумаю! Помолюсь!» — с чем-то соглашалась, от чего-то отговаривала. И все это на ходу и с непременной улыбкой на лице и в голосе.
Но стоило ей переступить порог комнаты Агнешки, как вся напускная веселость слетела с женщины, словно вуаль под порывом ветра.
— Все назад, — распорядилась она. — Сестры, сюда!
Две сопровождавшие ее монахини подошли ближе. Служанки и дамы, толкая друг дружку, поспешили убраться подальше.
Настоятельница склонилась над девочкой. Она стояла ко мне спиной, я не видела, что делает эта женщина. Какие-то пассы руками… она словно перебирала невидимые нити, что-то распутывала, а что-то обрывала резкими движениями и отбрасывала в сторону.
Агнешка вдруг застонала. Громко, протяжно, словно от боли. Княгиня Эльбета, жадно следившая за манипуляциями, подалась вперед:
— Что там?
— Тшш-ш… — хором зашипели монахини. Сходство с двумя змеями при этом было столь разительным, что я бы не удивилась, если бы у них и впрямь оказались раздвоены языки. Но настоятельница снизошла до ответа:
— Чары, — коротко ответила она. — Смертельные парализующие чары. Она попала в магическую ловушку.
— Как? — Витолд выглядел сбитым с толку.
— Не знаю, кто и как ставит магические ловушки в твоих лесах, милый мой, но это факт. Она ведь твоя сестра, верно?
— Н-ну, да…
— Агнесса — урожденная Пустопольская! — кинулась в бой ее мать. — Я чиста перед богами и людьми и свято храню все брачные обеты даже сейчас. За три года вдовства я ни разу не…
Взмахом руки настоятельница заставила ее замолчать.
— Она твоя сестра, — повторила она князю. — В вас одна и та же кровь. Понимаешь?
— Это, — запнувшись, Витолд вскинул голову, глядя на распахнутые двери и столпившихся с той стороны терзаемых любопытством женщин. Настоятельница проследила за его взглядом.
— Это что еще такое? — сварливым голосом рыночной торговки завопила она, уперев руки в бока и сразу став словно бы толще. — Я же сказала — все вон! И вы обе — тоже!
Это относилось к пани Эльбете и ко мне.
— Чужие тут не нужны! — закричала настоятельница. — А не то всех прокляну! Такую порчу наведу — до седьмого колена не очиститесь!
— Дайна, выйдите, пожалуйста, — попросил Витолд. — Мне ничего не грозит, правда!
Но бегающий взгляд и дрожь в голосе говорили об обратном. Явно здесь крылась какая-то тайна.
Впрочем, с тем, кто мне платит, спорить не стоит. Я переступила порог комнаты вместе со всхлипывающей княгиней, и одна из монахинь захлопнула ее перед нашими носами. Демонстрируя скорбь и переживания, вперед протолкалась пани Бедвира и крепко обняла зарыдавшую громче мать.
В коридоре столпилось, наверное, все женское население замка, от самой княгини, плачущей на плече у вдовы Мирчо Хаша, до последней прачки. Слышались шепотки, бормотание молитв, кто-то с кем-то сердито переругивался, поминая старые обиды и грозя: «Уж теперь-то я все скажу!» Насколько было понятно, большинство женщин и девушек связывали свои надежды именно с приехавшей настоятельницей.
Рядом переминалась с ноги на ногу, теребя передник, госпожа Мариша. Я тихо толкнула ее локтем:
— Кто это?
Домоправительница кивнула на дверь:
— А ты ничего не знаешь? Хотя да, где тебе…
Получив заверения в том, что никто и никогда мне ничего не рассказывал, женщина оттащила меня в сторонку, чтобы без помех поболтать.
Настоятельница монастыря Богини-Матери оказалась младшей сестрой покойного князя Доброуша Пустополя. Они с Маришей были ровесницами и в детстве дружили так, что между девочками даже родные матери не делали различия. Тем более что Маришка сама была дочкой шляхтича, погибшего за своего господина. В награду дед Витолда пожаловал ее матери деревеньку, а саму девочку взял на воспитание.
Любана — так звали тогда княжну Пустопольскую — обожала страшные истории, всякие тайны и загадки. Девочки излазили половину чердаков и подвалов в поисках кладов и тайных уголков. И нашли на верхнем этаже одной из башен пару комнаток, где старая служанка ухаживала за старой госпожой. Старухе было под девяносто лет, она уж так давно не спускалась вниз, что все решили, будто она умерла и засохла в своем кресле. Кем приходилась эта загадочная женщина князю Доброушу и его отцу — Маришка так никогда и не узнала. Девочка перепугалась до полусмерти, когда старуха пошевелилась и обратила на незваных гостей мутный взгляд. Девчушка убежала, а ее подруга бестрепетно переступила порог.
Шум, поднятый Маришкой, заставил князя подняться на башню, где он нашел дочь сидящей у ног древней старухи и слушающей ее рассказы.
С тех пор Любана часто стала бегать на башню. Она навещала старуху до самой ее смерти, которая наступила каких-то два года спустя.
Прошло несколько лет, и в жизни брата и сестры Пустопольских появился молодой Генрих Хаш. Красивый, веселый, хоть не богатый и не родовитый, из простых рыцарей, чьи предки около столетия служили династии. Он по сути приходился им дальней родней — его родная тетка как раз и являлась бабкой пана Матиуша. Любане накануне исполнилось тринадцать лет, и отец сообщил ей, что вскоре выдаст ее замуж за Генриха, которому было уже семнадцать. Исходя из каких резонов князь обручил дочь с рыцарем, а не отдал ее руку княжичу соседнего удела — неизвестно. Сам Генрих влюбился в девочку-девушку сразу, как только увидел. Мариша даже завидовала, ибо сама вздыхала по красавцу-рыцарю. По нему многие девушки тогда сохли, а он выбрал Любану.
Однако когда дело дошло до свадьбы, Любана быстренько заявила, что между ними не может быть ничего общего. Нет, Генрих и ей нравился, но было препятствие, которое мешало счастью. Это было колдовство. Древняя неизвестная старуха (самой Любане она открыла тайну своего происхождения, но девушка поклялась молчать об этом даже под пыткой) передала ученице свои колдовские силы. А заодно и некий артефакт.
— Что? — Я, признаться, не поверила своим ушам. О чем говорила госпожа Мариша?
— Ох, я его никогда не видела! — ответила та. — Слышала лишь, что артефакт обладает большой силой и как-то связан с родом князей Пустопольских. Та ведьма избрала панну Любану наследницей этой силы.
Девушка решила, что замужество и семейная жизнь не для хранительницы столь важной для ее рода вещи. Она приняла решение уйти от мира, чтобы в тиши монастыря беречь этот артефакт. Будь она постарше, когда взяла на свои плечи эту ношу, не будь влюбленного Генриха Хаша и не живи в ее собственном сердце ответное чувство к юноше, она бы, возможно, осталась в замке и заняла место старухи. Ее все любили, ее звонкий голосок и смех оживляли эти стены. Без Любаны сразу стало пусто и холодно, когда она переселилась в монастырь. И все байки и сплетни об оборотнях снова обрели силу. Загадочные смерти трех первых жен князя Доброуша только усилили их. Доходило до того, что говорили о проклятии, висящем над родом, и о том, что женщины были принесены в жертву злым силам. И лишь с появлением Агнешки в замке словно стало светлее. Немудрено, что за девочку так переживали.
А что до Генриха Хаша, то он сгоряча тоже чуть было не отрекся от мира и не стал монахом в соседнем монастыре. Его еле отговорили отец и сам княжич Доброуш. С того времени и взяла начало их дружба.
— Значит, матушка настоятельница — колдунья? — поинтересовалась я.
— Да. Только тихо! — Госпожа Мариша зорко огляделась по сторонам. — Она этого слова не терпит.
Да, такое бывает. Мне самой видеть раньше не доводилось, но слышала от других, что, хотя колдовство не запрещено законом, многие колдунов недолюбливают. Особенно колдуний-женщин. Тем две дороги — в знахарки, вроде бабки Одоры, или в монастырь. В самом крайнем случае, если очень повезет, можно стать «орлицей» в ордене Орла. Не желаешь заключить свой дар в стенах монастыря — рано или поздно закончишь жизнь на костре.
Интуиция подсказывала запомнить все это. В конце концов, война стодвадцатилетней давности, во время которой мой прадед получил из рук короля в качестве награды меч, началась именно за обладание неким могущественным артефактом. Кроме того, неплохо бы заручиться помощью и поддержкой матери настоятельницы: как-никак я охраняю ее племянника. Призвав на помощь магию, она могла бы подсказать, откуда исходит опасность. Ну, или хотя бы помочь с охранными чарами.
Я еще ломала голову над тем, как подобраться к бывшей княжне, которая явно за что-то меня невзлюбила, когда дверь приоткрылась и одна из сопровождавших настоятельницу монашек высунула наружу свой тонкий костистый нос.
— Ваше сиятельство, вас просят, — обратилась она к пани Эльбете.
Женщина уже немного успокоилась и стояла на пороге, сцепив руки на груди и уйдя в молитву. Чтобы она очнулась, пришлось взять ее за локоть и буквально втащить в комнату. Любопытная пани Бедвира подставила ей плечо с другой стороны и протиснулась следом.
Там оцепенение с княгини как рукой сняло. Агнешка полулежала на постели среди подушек и одеял и смотрела на нее:
— Мама…
— Девочка моя! — крикнула пани Эльбета и ринулась к дочери, едва не сбив с ног вторую монашку. Та лила воду на подставленные руки матери-настоятельницы.
— Осторожнее! — прикрикнула колдунья. — Она еще слишком слаба.
На тыльной стороне запястий и лбу девочки были заметны полустертые знаки, нарисованные красно-бурой краской. В воздухе пахло травами и чем-то смутно знакомым. До меня не сразу дошло, что это. Странная краска, издававшая запах, оказалась кровью.
Витолд стоял с другой стороны постели. Он был без камзола, рукава рубашки закатаны до локтя. Мужчина крепко сжимал левой рукой правое запястье. «У него брали его кровь для обряда!» — мелькнула догадка. Заметив мой взгляд, князь улыбнулся как-то смущенно и неуверенно.
Пока никто не прогонял, тихо подошла поближе. Княгиня Эльбета уже успокоилась и сидела на постели дочери, гладя ее по волосам. Девочка снизу вверх внимательно смотрела на мать.
— Бедная моя малышка! Как же ты меня напугала, — говорила женщина. — Ты хоть понимаешь, что ты чуть было не натворила?
Агнешка хлопала глазами.
— Не ругай ее сильно, — вступилась настоятельница. — Ей и так здорово досталось. Кто бы мог подумать!.. Действительно та же кровь, ничего не скажешь!
Странные речи. У брата и сестры должна быть одна и та же кровь, разве не так?
— Что же с тобой произошло? — спросила мать у дочери.
— Не знаю, — ответила девочка тихим голосом. — Я просто хотела уйти далеко-далеко. Я не хочу замуж за Тодора Хаша! Он мне не нравится…
— Опять ты за свое! — не сдержалась мать. — Уж позволь тебе, милая, напомнить, что я все делаю ради твоего же блага! А ты платишь мне такой неблагодарностью.
— Не ругай ее! — повторила настоятельница.
— И правда, матушка, сколько можно? — подал голос Витолд. — Я поклялся, что и словом не обмолвлюсь о том, что случилось, если Агнесса найдется.
— Извини, — княгиня погладила дочь по голове. — Я просто очень сильно за тебя испугалась! Но ты убежала из дома!
— Да, — вздохнула девочка. — Мне хотелось уйти далеко-далеко, где меня будут понимать. Где я буду… ну… не знаю…
— Свободной? — неожиданно подсказала настоятельница.
— Наверное, — кивнула Агнешка. — Я тогда об этом не думала. Я просто бежала куда глаза глядят. Я даже подобрала какую-то палку и решила, что буду драться, если меня начнут преследовать. Я бежала, бежала… Сама не помню, как так получилось, — она потерла рукой лоб, внимательно посмотрела на испачканные подсыхающей кровью брата пальцы. — Опомнилась только в лесу. Как будто меня туда перенесло волшебной силой.
— Ты испугалась? — мягко спросил Витолд.
— Не-а. — Девочка улыбнулась и неожиданно облизала пальцы. — То есть сначала испугалась, а потом успокоилась. Я же попала, куда хотела! Пошла по лесу. Там было так хорошо… Я даже пела и танцевала на ходу. Все шла и шла, сама не помню куда… А потом завыли волки. И я пошла к ним.
— К волкам?
— Да. Только я не сообразила, откуда доносился вой, и заблудилась. Они перестали выть, а я все шла и шла… Даже звать их попробовала.
Витолд резко сел — чуть не упал на край постели.
— Как? — выдохнул он. — Звала?
— Ага, звала. Вот так. — Девочка вытянула губы трубочкой и тоненько завыла: — Уу-у-у-у… Только они не отозвались! И вот тогда мне стало страшно. Я стала кричать, чтобы пришел хоть кто-нибудь. Кинулась бежать. А потом… — она нахмурилась, прикусив губу, — потом не помню. Помню только, что мне стало очень больно. Я упала и… и все…
В комнате повисла тишина. Взрослые, обступившие постель ребенка, переглядывались с недоверием и страхом. Я, ничего не понимавшая, чувствовала себя лишней. Три княгини — бывшая, настоящая и будущая — и один князь были объединены общей тайной, которую посторонним знать было нельзя.
— А, вспомнила! — звонкий голос Агнешки разорвал тишину. — Мне собака снилась!
— Какая собака?
— Большая. Просто огромная. Черная. Лохматая, как твоя, Витолд. Она будто бы пришла и села рядом, ожидая, пока я проснусь. Мне очень нужно было проснуться, чтобы пойти за нею. Она хотела показать что-то очень важное, но не смогла. Я не смогла… Это был оборотень? — Девочка обвела взглядом взрослых. — Он приходил за мной?
Пани Эльбета побледнела так резко, что мне показалось, будто она вот-вот упадет в обморок. Чтобы как-то привести женщину в чувство, я шагнула вперед и крепко сжала ее запястье, впившись ногтями в кожу. Это заставило ее очнуться. Она задышала глубоко и часто и отвернулась.
— Это оборотень, да? — потребовала объяснений Агнешка.
— Нет, милая. — Матушка настоятельница погладила девочку по голове. — Не беспокойся! На тебе ничего нет. Ты не проклята!
Мне показалось, что слова монахини звучали фальшиво, но ее внучатая племянница успокоилась и заулыбалась.
— Мать Любана, — судя по голосу, князь Витолд больше не мог молчать, — собака Агнешке не приснилась. Когда мы нашли ее, там были волкопсы… И они ее не тронули!
— Волкопсы? — ахнула княгиня Эльбета. — Ты мне ничего не сказал! Почему?
Она кинулась было к пасынку, встряхнула его за грудки, но остановилась, услышав за спиной спокойный голос настоятельницы:
— А я этому не удивляюсь. Звери чуют свою кровь.
Не прибавив более ни слова, она направилась прочь.
Любопытство толкнуло меня следом. Выскочив из комнаты вместе с матерью настоятельницей, протиснулась сквозь толпу сгоравших от любопытства женщин и девушек. Госпожа Мариша подхватила старую подругу под локоть, свободной рукой распихивая всех, провела в соседнюю комнату, где усадила в кресло и поспешила за вином, чтобы подкрепить ее силы.
Только тут монахиня заметила меня:
— Тебе чего?
— Это правда?
— Что?
— Мать Любана, Агнешка мне кое-что рассказывала — она подслушивала, как взрослые говорили что-то про оборотня. И госпожа Мариша, — я кивнула на дверь, за которой скрылась домоправительница, — мне рассказывала. Но я хочу знать…
— А зачем? Ты кто такая?
Я набрала полную грудь воздуха. Врать не хотелось. Да и можно было обойтись без вранья:
— Две с половиной недели назад его сиятельство Витолд Пустополь нанял меня, чтобы я защищала его жизнь. Он уверен, что его хотят убить. Было уже три покушения. Последние несколько дней все тихо, но мне кажется, это лишь потому, что убийца чего-то ждет. И я хочу знать — это может быть как-то связано с…
— С оборотнями?
Мать Любана вздохнула. Переглянулась с госпожой Маришей и тихо заговорила.
…Случилось это более трехсот лет тому назад. Пустополь был тогда небольшим городком, столицей маленького удельного княжества. Его властители, князья Пустопольские, не могли похвастаться древностью рода — в ту пору городок насчитывал всего три поколения предков. Зима тогда выдалась лютая — волки по улицам расхаживали. Люди боялись лишний раз выйти из домов. Накануне осенью молодой князь женился. По уму, следовало ему взять девицу благородных кровей, да какая пойдет за князя, чей прадед служил конюхом и Пустополь получил в удел от короля? Можно бы приглядеть девушку из шляхты, но триста лет назад выбора особого не было. Сама шляхта только на ноги вставала. Однако нашлась такая. Откуда взялась — никто не знал. Шептались по углам — ведьма, околдовавшая князя. Хотя что с него взять, кроме молодости и красоты?
По весне волки особенно залютовали. Несколько раз средь бела дня пробовали нападать на людей. И молодая княгиня как раз в эти дни сообщила о том, что готовится стать матерью. Обрадованный князь кликнул своих гайдуков, вскочил на коня и устроил по такому случаю загонную охоту на волков. Нашли стаю, окружили. И надо ж такому случиться, что сам князь подстрелил волчицу. Уже потом, когда стали сдирать шкуру, заметили, что она была брюхата. Но тогда это даже порадовало будущего отца — шкура, снятая с одной матери, будет служить оберегом для другой. И он преподнес жене волчью душегрейку.
С того дня словно сглазили молодую княгиню. Сделалась она тиха, задумчива. Душегрейку днем и ночью не снимала, а потом полюбила стоять на стене и слушать, как в полях воет одинокий волк.
К лету живот ее стал расти, уже никаких сомнений не осталось, что к Грознику ждать первенца. Только не дождались его родители — накануне дня Середины Лета княгиня пропала.
Князь все леса обшарил — и нашел жену в овраге, а рядом с нею — волка. Метким стрелком он был, с первого раза подстрелил зверя. Но от страха за беременную жену в самый последний момент дрогнула его рука, и волк оказался только ранен. Он упал прямо к ногам женщины и, издыхая в последних судорогах, успел-таки укусить ее за лодыжку. Впился зубами так, что кровь хлынула ручьем.
От страха и боли княгиня прямо там и начала рожать. Еле-еле успели доставить ее в замок, где не в своих покоях, а у ворот, в караулке, она раньше срока разрешилась от бремени мальчиком. Родила — и заболела. Несколько дней мучилась, никак не могла успокоиться. То затихала, еле дыша, то начинала метаться по постели и бредить. «Он придет! Он придет! — повторяла без конца. — Он обязательно придет!.. Дождись!» Так и умерла.
Сын князя рос странным. Позже вдовец женился вторично, жена принесла ему трех дочерей и сына. Первенца отец и баловал и побаивался, не зная, чего от него ждать. Между братьями особой любви не было — новая княгиня не нашла в себе сил принять как родного чужого ребенка, который к тому же собак любил больше, чем людей. Часто мальчик убегал в поля и пропадал там целыми днями. Были и другие странности, но до поры до времени про них старались не думать и ничего не замечали.
Когда мальчик подрос и стал юношей, в округе появился оборотень. По весне каждый год начали находить обглоданные зверем тела. И первым стал младший княжеский сын. Его разорванное тело с распотрошенным животом и напрочь оторванной правой рукой нашли у стены, во рву. Через год так же погибла княгиня, к тому времени успевшая выдать замуж двух из трех своих дочерей.
Старый князь очень боялся оборотня. Зверь лютовал — чуть ли не каждое полнолуние находили чьи-либо тела. То во рву у крепостной стены, то в самом Пустополье. Третьей жертвой стала младшая княжеская дочь. Ее загрыз оборотень накануне свадьбы. Поговаривали, что старший брат увивался за сводной сестрой, не давал ей прохода, а накануне свадьбы и вовсе попытался добиться от нее исполнения права первой ночи. Вот новобрачная и убежала из замка — навстречу зубам оборотня.
После этого старый князь и заказал тот артефакт, который был призван служить оберегом от зубов оборотня. Действует он или нет, а только за триста лет оборотень никого из семьи графов Пустопольских не тронул. Но бояться оборотня от этого меньше не стали. Ибо так и не удалось дознаться, кто был тем злодеем и кого звали оборотнем потом.
