Глава 34

Федор в очередной раз перекрестился, встретив вернувшегося сына. Коротко лишь спросил:

— Что князь?

— Думаю, везут уже обратно.

— Везут?..

И более ни слова, лишь глубокие морщины четче обозначились на пожилом челе.

Он молчал до встречи Ивана с ходившей по грибы Любаней. Когда услышал про смерть Романца, вновь встрепенулся:

— Выходит, исполнил свой обет, Ваньша?

— Да, рассчитался сполна.

— И как теперь думаешь дальше жить?

Сын пристально посмотрел на отца и не сразу ответил:

— Перееду сам и вас перевезу на новое место. Ехал я обратно через московлян, под Коломной хочу землю прикупить и дом поставить. Перебаял уже с воеводой Коломенским, берет он меня в дружину. Землю подле Оки присмотрел. Ты ж мне сам говорил: служить надо сильному. А Москва да Орда Твери, похоже, хребет становой надломили…

Федор явно услышал то, что хотел. Снял со стены икону и торжественно перекрестил ею сына:

— В добрый путь, Ваньша! В добрый час! Истинно говоришь. И детей забирай от греха подальше, и Любаньку. Да женись там, не мешкая, без жены дом — не дом.

— А ты что же?

— А я останусь, Ваня! И могилы тут всех моих, и стар я уже стал, да и деревня мне верит. Может, еще сгожусь им в лихую годину.

— Я тоже не поеду, — вдруг встряла в мужской разговор Любаня и закашлялась то ли от приступа своей болезни, то ли от допущенной дерзости.

— Цыц! Внука единственного загубить хочешь?! Ванька дело бает, не будет боле на землях этих покоя. Забирай, и чтоб боле я этого не слышал!

— Мне, батюшка Федор, жить осталось, поди, помене, чем вам, рядом с батюшкой и закопаете. А Андрюша с Ваньшей поедет, иного и не мыслю.

— Ну и кто их там будет обхаживать? Весь полон уже на землю посадили, они корни здесь пустили. Опять срывать? Не дело это!

— Погоди причитать, батя! Я еще, может, допрежь отъезда тута женюсь.

— Это на ком же? На кобыле татарской? Под тобою ведь, окаянным, другого бабского пола, поди, и не было за этот год?!

— На ком? Да вон хоть на Алене, дочери боярской!

Федор ошалело открыл рот. Потом выразительно покрутил пальцем у виска и сокрушенно махнул рукой, выходя на улицу.

…Но Иван знал, что говорил. Алена с матерью той осенью жили при княжьем дворе вместе с княгиней Анной и вторым сыном покойного Михаила Александром. Сразу по возвращении из Орды Иван доложил о своем прибытии, о гибели Романца, о печальном караване, что должен был скоро прибыть в стольный город княжества. Выходя из горницы, сотник лоб в лоб столкнулся с Аленой, явно поджидавшей его. Но виду женщина не подала.

— Здравствуй, Алена Васильевна!

— Здравствуй, Иван! Давно вернулся?

— Намедни. Привет вам от отца привез, он жив-здоров, через Нижний возвращаться будет… с Дмитрием.

Оба замолчали, словно тень покойного великого князя встала между ними. Потом боярыня повернулась и направилась к выходу. Иван последовал за нею, глядя на длинную косу, на расширяющийся к бедрам женский стан и ощущая в крови пробуждение столь знакомого волнения.

Словно почувствовав его взгляд, Елена резко обернулась:

— Ты что?

— Ничего… Смотрю вот!

— Просто смотришь?

— Нет, не просто. Думаю все…

— О чем?

— Пойдет ли боярская дочь за княжьего сотника?

Это было сказано столь неожиданно для Алены, что она запунцовела до корней волос. Машинально взяла в пальцы конец косы и начала его перебирать.

— А ту боярскую дочь сотник по любви хочет брать аль по расчету? — наконец тихо вопросила она, не поднимая глаз.

— По любви!!! Пред иконой готов поклясться, что истинно по любви! До сих пор забыть тебя не могу, любая моя! Что повестишь в ответ, Аленушка?

Новая длинная пауза.

— Ты же знаешь, что батюшка…

— Боярин уже дал согласие, еще в Орде! Я не вру, любая!!

Иван торопливо пересказал последний разговор с Василием.

Елена заметно посветлела лицом. Посмотрела наконец Ивану в глаза:

— Я согласная, Ванечка! Только пусть мне отец все это сам повторит, ладно?

— Не веришь?

— Что ты, любый?! Верю! А только негоже при живом батюшке да без благословения-то.

— Но это еще не все, Алена! Я под Коломну собираюсь перебираться, уже с тамошним боярином перебаял. Деньги есть, землю куплю, обстроюсь.

— Али здесь плохо стало?

— Земля после Михаила и Дмитрия ослабла. Кашин вон ваш откололся. А слабый кусок на части раздирают первым. Неспокойно тут далее жить будет, сердцем чую! Пойдешь ли теперь, когда и про это спознала?

— Господи! Да я с тобой хоть в леса, хоть к чухони северной подамся! Сколько лет слов этих ждала, сколько слез выплакала! Скорее б батюшка возвернулся!..

Печальный обоз с останками казненного Дмитрия вернулся в Тверь вместе с первыми снежинками. Словно и отца его, Михаила, уже объявленного землею святым, прибывших встречали тысячи людей. Жил молодой гордо и умер гордо, не посрамив княжей чести и звания русича, только вот детей после себя Дмитрий, увы, не успел оставить.

Лишь под Крещение Иван и Алена решились заговорить с Василием о своем, наболевшем. К удивлению обоих, он спокойно выслушал и их просьбу, и намерение перебраться жить на земли давних противников Твери. Спросил лишь:

— Оба на то согласны? Ну, так будь на все воля Божия! Может, вскорости и я за вами следом тронусь. Не лежит у меня душа в удельном княжестве Кашинском прозябать, ничто оно теперь без Твери-то! Князь Константин, коему Кашин в удел достался, в Москве до сих пор задержан, князь Василий — дитя малое! Замятня там грядет великая, а мне то не лепо!

…Прошло больше полугода после отъезда Ивана и Алены с тремя теперь уже общими детьми. Перебрался с ними и Степан, решивший связать свою дальнейшую жизнь с новым хозяином. Василий на прощание щедро одарил дочь, и с обустройством на новом месте проблем не возникло. Умелые мужики за месяц срубили на приокском взгорье добрую избу о четырех окнах с резным петухом на коньке, амбар, стойла для скота и баньку. Степан начал управлять новым хозяйством, Иван же остался верен себе и поступил на службу вновь. Ратный навык в те времена ценил любой боярин и князь.

По малопонятной прихоти Узбек вновь отдал великокняжеский ярлык Твери. Иван с трудом удерживал в душе терзавшие его сомнения о верности совершенного переезда. Алена видела муки мужа, но не подавала виду. Только раз обмолвилась:

— Видно, батюшка теперь навек на Волге останется?

Все разрешилось в августе, на великий для русских праздник Успения Пресвятой Богородицы…

Когда до Москвы дошла весть, что в этот день восставшая против татарского засилья Тверь во главе со своим князем побила и сожгла сотни татар вместе с царевичем Чол-ханом, Иван вернулся домой бледный и тихий. Алена, носившая в себе второго ребенка, охнула и взялась за сердце:

— Что случилось? На тебе ж лица нет, любый!!

— Кончилась Тверь! Узбек такого вовек не простит.

Он подробно поведал о случившемся. Хотя разум говорил совсем иное, женские губы все же вымолвили:

— Может, еще и обойдется как? Может, откупятся чем смогут? Господи, как же там батюшка с матушкой-то?..

Убрали хлеба, свезли на дворы снопы и сено. На землю легла пороша. Легла, чтобы на своих белых страницах записать новую печальную повесть о новой русской беде, десятками тысяч конских копыт ступившей на первый снег…

По строжайшему приказу великого хана Узбека Иван Московский, получив в подмогу пятьдесят тысяч конных татар, поднял все свои полки и медленно двинулся на самый богатый и большой город северо-восточной Руси, чтобы стереть его с лица Земли. Дотла разорить бунтарную землю, не щадя ни детей, ни жен, ни лапотных смердов…

Иван также шел в тот печальный поход. Для него печальный в особенности, ибо нельзя резать по живому, даже если на словах это стало теперь чужим. Он с трудом взирал, как гибли деревни и села, как пылали стены Зубцова, как тысячи сгонялись зимней стужей в полон, чтобы либо осесть потом в московских землях, либо проследовать знакомым ему путем в южные степи, досыта накормив собою волков и воронье…

Ненастным днем, ведя два десятка в качестве знающего местность проводника, он оказался в некогда родной деревне. Жители успели покинуть ее и укрыться в лесах заранее. Сын мысленно поблагодарил отца за предусмотрительность. На предложение десятника проверить едва заметную переметенную снегом тропку, уходящую к парящему болоту, резонно заметил:

— Ну ее к бесу, Никита! Знаю я эти места, вырос здесь. Там трясина незамерзающая, дышит всю зиму! Гать надобно знать, чтоб через нее пройти. Айда лучше к Твери побыстрее, там хоть зипунами разживемся.

— Тогда надо деревню пожечь! Воевода строго-настрого повелел никакого жила не оставлять.

— Да помню я, щас запалим. Погодь, дай в избу загляну, может, оставили чего.

Иван зашел в родной дом, глянул на то место, где был иконостас. Отец забрал все с собой! Значит, жив старый, не попал ни под аркан, ни под стрелу меткую. На душе чуть потеплело.

Взгляд его упал на ту самую печальную стрелу, что когда-то пронзила брата Андрея. Она все это время лежала за божницей, как напоминание о данном обете мести. При поспешном уходе ее случайно уронили на земляной пол. Иван поднял стрелу, подержал ее в пальцах и переломил. ВСЁ!!!

Он повернулся в ту сторону, где сейчас дрожали от холода и страха десятка четыре его земляков, перекрестился и прошептал:

— Простите, дорогие! Увожу их отсюда! Это все, что я смог для вас сделать! Может, еще и отстроитесь… Простите, все, что смог…

Выйдя на свежий воздух, он взял факел из рук дружинника и поднес к соломенной крыше. Шаловливым лисенком пламя нырнуло под шапку снега, начало набирать силу.

Окольчуженные ратники торопливо проезжали мимо, спеша в стольный город княжества. Один из них придержал коня:

— Ты что, Иван?

— Езжайте, догоню. Грудь что-то сдавило…

…Тридцатидвухлетний мужчина сидел на коне на краю леса и смотрел на пылающие избы. Слезы безостановочно текли по заросшим щекам. Губы шептали:

— Простите, милые… Все, что смог…

Колесо истории неумолимо катилось по русским просторам, и противостоять ему уже не могли ни горячее сердце, ни сильная рука. Тверь погибала, уступая место Москве…