Глава 33
Суд над очередным великим князем Владимирской Руси и очередным представителем колена тверских князей не вызвал большого интереса у обитателей шумного и пыльного Сарая. Кто такой этот Дмитрий, чтобы зря тратить время в ожидании ханского приговора? Аллах велик, и он карает и милует каждый день десятками. А тут какой-то неверный, осмелившийся обнажить клинок у самого шатра Узбека!
В месте, где вершился суд, в тот день можно было увидеть лишь тех, кого действительно происходящее в какой-то степени волновало. Таковых было несколько десятков.
— Вон он, вон! Повели! Господи, молодой-то какой!..
— Невзлюбил хан род Михайлов, по всему видно. Второго уже прибирает.
— Не каркай! Может, еще и обойдется!
Никто не обратил в этой толпе внимания на человека в широкополой шляпе, надвинутой на самые глаза, который неторопливо бродил туда-сюда и всматривался в бородатые и бритые лица.
За тремя мужчинами, цветастые халаты которых не могли скрыть их славянской принадлежности, мужчина остановился и отер ладонью нижнюю часть лица. Перехватив взгляд другого, более молодого русича, он украдкой показал на стоявшего в троице посередине и тотчас отошел в сторону.
Степан (а вторым был именно он) занял место Ивана и вплотную разглядел Романца. Потом, словно случайный прохожий, поинтересовался:
— Чё происходит, мужики? Судят, что ль, кого?
Все трое обернулись. Борис презрительно скривил губы:
— Мужики на Руси остались, лапоть! Тверской, что ль?
— Был когда-то тверской. А как Дмитрий лютовать начал, будь он неладен, на Волхов сбежал. Ноне у купца в услужении.
Романец расплылся в улыбке:
— Тогда постой, твое место тут. Дмитрию Михайлову сейчас вон в том шатре кирдык приходит. Откняжился!
— Иди ты?! Вот обрадовал так обрадовал! Непременно постою. Меня, кстати, Степкой кличут.
Четверка перезнакомилась и продолжила ожидать вестей из громадного бирюзового шатра.
Прошло немало времени, прежде чем под большой охраной дюжих татар Дмитрий вышел из выхода и, понурясь, проследовал прочь. Затем вышли тверские бояре. На чей-то вопрос Василий сокрушенно махнул рукой и утер предательски набежавшую слезу.
— Все! — хлопнул кулаком о раскрытую ладонь Романец. — Открасовался, теперь домой гнилое мясо повезут. Эх, еще б и третьего таким красавцем увидеть! До последних дней Аллаха б славил!
— Так ты что, не крещеный? — делано удивился Степан.
— Был крещеный, стал обрезанный, — хохотнул один из напарников бывшего сокольничего. — Эх, ты, тюря новгородская! Тут тебе Орда, а не Русь вшивая, тут надо срочно веру свою менять, иначе ничего путного в жизни не добьешься. Интересно, когда ему башку снесут: сразу или еще попрощаться с боярами дадут?
— Какая разница?! — хлопнул его по халату Степан, выбивая изрядное облако пыли. — Айда на берег, сегодня всех пою допьяна хорошим вином, раз такую новость узнал!
По дороге четверка прикупила добрый кувшин дорогого византийского вина, кулек восточных сладостей да закопченную заднюю ногу жирной сайги и вскоре устроилась на уже подсохшей траве подальше от людского и конского гомона.
Степан был хороший актер, он искусно скрывал свою неприязнь к этим троим, предавшим не только своих князей, родную землю, но и Христа. Иван поручил своему другу слишком важную и тонкую роль, и малейшая фальшь могла испортить все задуманное действо.
Когда изрядно захмелевшие мужчины полезли в прохладную воду, по-бабьи взвизгивая и ныряя на месте, он лихо разбежался, сиганул с обрывчика рыбкой и резво отмахал саженей двадцать. Потом вернулся, вылез на берег и, прыгая на одной ноге, вытряхивая воду из уха, не преминул подначить:
— Эх вы, степные! У реки живете, а плаваете небось как топоры! От берега ни шагу.
— Это я как топор? — тотчас взъярился Романец. — Да я тебе нос сейчас расшибу, сопля зеленая! Да я Итиль этот туда-сюда запросто перемахнуть могу!
— Спорим на пять гривен, что меня все равно не обгонишь?!
— На пять? Ах ты, прихвостень купеческий! А на десять слабо? Займи у свово хозяина, коль не трус и не балабол!
— Сам-то найдешь?
Романец презрительно сплюнул и захохотал:
— А че б я тут на месяц ихний молился? Найдем и поболе, коли понадобится! С тебя хватит и десяти.
— Идет! — рубанул воздух правой рукой Степан.
Он всмотрелся в речную даль, прищурился и указал на далекий островок кустарников, сбегавший по маленькой балочке прямо к воде на противоположном берегу.
— Давай так, чтоб без обмана! Завтра с утра приносим сюда серебро. Я достаю лодку, на всякий случай. Они двое кладут гривны в лодку, садятся за весла и гребут рядом с нами. Видите вон те кусты? Кто подле них первый на берег ступит, того и выигрыш. Идет?
— Идет, идет! Завтра здесь с восходом солнца.
— Тогда я пошел, пока совсем не наклюкался. С хозяином поговорю да лодку застолблю, чтоб не угнал кто спозаранку на рыбалку. Пока!
Неверными спотыкающимися шагами молодой парень направился к стоянке Игнатия. Романец проводил его нетрезвым насмешливым взглядом:
— Вот и еще десяток гривенок подработали!
— Уверен, что обгонишь? — искренне удивился один из мужчин.
— Дур-ра-а-а-ак! А вы-то на что рядом будете? Коль слишком резвый окажется — тюкнете ближе к берегу веслом по башке, и все дела. Река широкая, берег безлюдный — кто увидит? А и спросят, скажем: ногу свело, утянуло на стремнине, не успели и помочь. Учи все вас, темных! Ну, добьем, чтоб добро не пропадало?! Завтра будет на что похмелиться…
На следующий день, когда благоверные поспешили на зов муэдзина выполнять утренний намаз, четверка вновь встретилась на том же самом месте. И Степан, и Борис принесли с собою по увесистому кожаному кошелю с залогом. Когда их небрежно бросили на дно лодки, металл негромко звякнул, а дерево отозвалось глухим стуком.
— Без обмана? Точно десять? — кивнул на гривны Романца Степан.
— Дал бы тебе в нюшку за такие слова, да боюсь, тогда вовсе плыть забоишься, — снисходительно пробасил раздевающийся Романец. Почесав волосатую грудь, он насмешливо глянул на соперника: — Айда, что ль? Чего зря время терять.
— Айда!
Молодой парень скинул халат, но остался в длинных узких татарских шароварах. Зашел в воду по пояс, передернул плечами:
— Холодна, собака. Зря я вчера спьяну хвастался. Может, переиграем?
— Оставляй серебро и гуляй отсюда! Либо поплыли, я тебе не куга зеленая, чтоб такие вещи прощать. Штаны чё не снял?
— Теплее будет.
Степан оттащил лодку от берега и с силой толкнул ее на струю:
— Далеко не отрывайтесь! Потопнем еще, не дай Бог…
Он глянул напоследок на Романца и уточнил:
— Как решили — до кустов! Коли первого ниже снесет — победа не в счет! По течению и бревно на тот берег сплавиться может.
— Догоняй, пацан!!!
Борис бросился в воду. Он греб, как опытный пловец, экономя силы и без особых рывков продвигаясь вперед. Степка обошел было его саженками, но потом тоже поплыл по-лягушачьи. Пока шли на равных. Чтобы течение не снесло пловцов ниже намеченной цели, держали чуть наискосок речной струи. Миновали середку, когда Степан забултыхался на месте. С лодки крикнули:
— Ты чего там егозишь?
— Ногу скрутило.
— Поднять на лодку? Но тогда Борис выиграл!
— Нет! Щас ступню оттяну, полегчает.
Гребцы выразительно посмотрели на Романца, тот повелительно махнул им рукой вперед. Хитрые глаза, казалось, говорили:
«Чего ради его глушить? Пока я первый, пусть ворызжется. Либо будет вторым, либо под струю утянет».
Лженовгородец справился с досадной помехой, но далее плыл уже тише, не приближаясь к плывущему впереди.
Берег у зарослей ракит оказался отлогим. Последние несколько саженей Романец пробрел пешком по отмели и, выйдя на берег, торжествующе заорал:
— Эге-ге!!! Аллах акбар! Слышь, ты, рожа новгородская?! Выкидывай свой крест, пока не поздно, мы тебя живо правоверным сделаем!
Степка стоял по пояс в воде и смущенно улыбался, зачем-то засунув правую руку за завязки шаровар.
Все дальнейшее произошло за считаные мгновения. Напарники Бориса вытащили нос лодки на песок и тут же дружно охнули, оседая на сырой песок. Обоим стрелы вошли точно в сердца. Из зарослей, почти доходящих до воды, выпрыгнули с тугими луками в руках Иван и Роман.
Романец попятился к воде. Борис решил, что хитрый новгородец ради получения гривен задумал иную подлость, нежели он сам. Примиряюще выставив вперед ладони, он произнес:
— Согласен, согласен, я проиграл! Серебро в лодке, забирайте. Не надо горячиться, ребята! За этих двух я не в обиде.
— Пошел на берег, собака! — услышал Борис ставший вдруг иным голос своего недавнего поединщика. Обернувшись, он увидел в руке Степана длинный ясский кинжал, до поры до времени скрываемый под шароварами, а теперь холодно блестевший в лучах восходящего солнца. Ноги Романца тотчас сделались предательски-мягкими. Слепая жажда жизни заставила его повиноваться и выбрести на песок в надежде, что все еще можно будет как-то уладить, наобещав за свою жизнь золотые горы.
— Я богат… Я могу заплатить за себя очень много… моего серебра хватит вам до конца дней. Клянусь! Поплыли назад ко мне в шатер, у меня есть камни, золото… Сам берлегбек меня знает…
— Узнаешь меня? — перебил его Иван, делая шаг вперед. — Всмотрись хорошенько, Иуда! Ты уже видел это лицо!
Романец судорожно провел ладонью по мокрой бороде, груди.
— Да, да, конечно! Я видел тебя при княжем дворе, ты кметь Михаила…
— Ты его видел еще раньше! На берегу Тверицы, во время соколиной охоты с татарами.
И, видя, что бывший сокольничий затрудняется вспомнить, достал из колчана оперенную красным стрелу. Нет, не ту, что извлек из горла брата, та страшным напоминанием невыполненного обета лежала дома под образами. Эту выкрасил он вчера, узнав, что спор состоялся и что завтра убийца Андрея ступит в оговоренном месте на безлюдный берег великой реки.
Борису словно подрезали сухожилия. Он рухнул на колени, сложил умоляюще ладони у груди и завопил:
— Пощади! Ради детишек моих пощади, умоляю! Христом-богом прошу!!!
— Христа вспомнил, Иуда земли русской?! А когда Михаилу, князю своему, из живой груди сердце вырывал, ты о чем думал?! А когда яд мне в кувшине подсылал? А когда лихих людей нанимал, чтоб на княжей охоте меня стрельнули? А когда к Юрию переметнулся, с ним тоже о Христе баял?! Умри хоть как мужик, нехристь поганая!
Иван вложил алую стрелу. Романец дико сверкнул глазами, вскочил с колен и бросился к воде. Тетива пропела, и грузное тело пало лицом вниз, беспомощно раскинув руки. Вниз по течению побежала тонкая непрерывная алая струйка. Почти такая же цветом, как и качающееся над мелкими игривыми волнами роковое оперение стрелы…
— Дмитрия-князя тоже должны были казнить сегодня на рассвете, — негромко молвил не проронивший до сих пор ни звука Роман. — Разменяли одного на другого…
— Тысяча таких Романцов одного Михайлова сына не стоит. Дмитрия еще долго Тверь оплакивать будет, а об этой мрази никто и не вспомнит. Заканчиваем, нечего зря время терять! Дорога впереди неблизкая.
Роман вывел из кустов шестерых запряженных коней. Степан подтащил голое тело, ставшее вдруг таким тяжелым, с трудом перевалил внутрь лодки. К Романцу добавили и его спутников. Далеко оттолкнули челн от берега:
— Плыви, русский подарочек! Вряд ли кто вас теперь закапывать станет. На корм рыбам пойдете, Иуды!
Мужчины сложили серебро в торока, дождались, когда Степан переоденется, и вскочили в седла. Их тени от бегущего к югу солнца словно указывали дорогу к далекому, но желанному дому.
