Глава 29
Снова хвойные леса постепенно сменялись дубравами. Те, в свою очередь, разбегались в стороны, давая все больше простора природным, не рукотворным полям. Опять Иван думал о том, какой бы здесь был простор для ратарей, вынужденных севернее воевать с лесом ради росчисти пахотной земли. Но степи южнее Мурома всегда привлекали к себе южных конных налетчиков, оттого и лежала эта плодородная земля втуне, оттого и подавались пахари под защиту хвойных крепостей. Лучше воевать с вековым бором, чем с кочевником!
Иван не стал держать путь через Нижний. За день десяток без помех покрывал полсотни верст, а брошенных скирд и стогов было достаточно, чтобы переночевать в тепле и подкормить лошадей. Испуганные крестьяне, узнав, что едут свои и грабить не станут, охотно пускали на ночлег, жалуясь и на татар, и на своих князей, переставших быть надежной защитой. Жаловались на мышей, щедро расплодившихся на плохо убранных полях, на волков, не дающих проезда ни днем, ни ночью. Такова уж, видимо, душа у русичей: в горькую минуту исповедался о неизбывном горе первому встречному — и сразу полегче стало! И новый день уже не столь горек и печален…
Вестям о разгроме татарского войска вначале упорно не верили. Потом потихоньку оживали, начинали робко улыбаться. Потом невесть откуда появлялась корчага хмельного меда или браги, и до утра над деревушкой звучало пение и громкие голоса. Утром же морщинистые бабы усердно крестили отъезжающих далее тверичей, словно те возвестили о полном крахе ненавистных ордынцев.
Встречных татар практически не было. То ли поспешно откочевали, узнав про неудачу Кавгадыева похода на Русь, то ли дотла разграбленные земли мало привлекали легкие конные отряды. Лишь за Окой, когда русичи встали на очередную дневку, они впервые столкнулись с полусотней конных.
Завидев славян в бронях и оборуженных, молодой узкоглазый сотник едва не дал команду на сшибку. Но Иван спокойно погасил страсти, достав и явив кочевникам пайцзу Торгула. И в который раз мысленно пожелал здоровья ее бывшему хозяину, если тот еще не пал от руки великоханского палача.
Сотнику Иван представился на хорошем татарском как посланник плененного темника Кавгадыя и подробно расспросил о кочующих поблизости стойбищах, о самом коротком и безопасном пути к Сараю, о многом другом. В том числе поинтересовался, не встречали ли джигиты в своих степных блужданиях лихого багатура по имени Нури.
— Нури-багатур? — даже обрадовался сотник, явно желая помочь обладателю блестящей пластины с соколом. — Пять дней назад видел его на Суре. Слышал, он собирался со своими к Ельцу кочевать.
— Слушай! — оживился Иван. — Передай всем, кого в степи встретишь, что Иван-багатур срочно ищет Нури-багатура! Дальше к Сараю пойду правым берегом Итиля! Гривну серебра подарю тому, кто передаст мои слова Нури!
— Давай гривну! — с готовностью протянул руку молодой татарин. — Сейчас же в ту сторону поверну!
Иван рассмеялся, но серебро не вручил. Раздосадованный сотник отъехал к своим, о чем-то посовещался и, к вящей радости тверича, повел отряд в сторону склоняющегося к горизонту солнца. Если б он действительно нашел Нури, многое в задуманном плане Ивана стало бы гораздо проще.
— Что это за Нюра такая, о которой ты с татарином баял? — поинтересовался молодой Степан, по силе и воинской сметке явно выходивший в десятке на второй план. — Баба твоя, что ли?
Иван улыбнулся и вкратце поведал о своих годах, проведенных в донских и волжских степях, о том, какую роль сыграл крепкий опытный татарский наставник в его жизни.
Он никак не думал, что желанная встреча состоится столь быстро. То ли сотник проявил недюжинное усердие, зарабатывая свою гривну, то ли судьба вновь благоволила Ивану. Нури нашел его маленький отряд в пяти дневных переходах от ордынской столицы.
Начало встречи было, правда, более чем настораживающее. Когда сзади показались три десятка конных, с лихим посвистом мчавшихся по следам русичей, многие заметно побледнели. Степан глубоко вздохнул и вымолвил:
— Ежели навалятся, и цацка твоя золотая не поможет, верно?
Иван не ответил. Взвел арбалет, вложил железную стрелу. Опустил стальное перо на шлеме, защищавшее переносицу. Тихо, но властно вымолвил:
— Коли дойдет до сшибки, все как один бьем на старшего! Я в него первый стрелу пущу. И не робеть, разом! Без вожака в сей же час рассыплются, помяните мое слово! Я их повадки степные в свое время прекрасно познать успел. Луки — товсь! Встали кучно!
Вой и гиканье приближались. И вдруг чуткий слух бывшего бортника уловил в этом хаосе звуков выкрик:
— Хэй, хей, Иван! Куда ты так быстро едешь от Нури?! Не спеши, у меня все равно кони лучше!
Широчайшая улыбка набежала на лицо тверича. Он опустил арбалет и радостно возвестил:
— Это наша Нюрка скачет! Отбой, все в порядке. Дальше вчетверо сильнее пойдем! Э-э-э, не вздумай кто обозвать его этим бабским именем!! Срубит вмиг и прав будет! Звать его багатуром, ясно? Нури-багатур!!
Это действительно был отряд Нури, за все время разлуки так и не прибившийся к какому-нибудь более сильному хозяину. Двое дюжих мужчин обнялись, не сходя с коней, две пары глаз искренне были рады видеть друг друга.
После первых приветствий Иван спросил:
— Где Торгул?
Нури сразу помрачнел.
— Хан Торгул пасет табуны великого Темучина. Амылей, шакал, все-таки сделал свое гнусное дело. Нури узнал, что Амылей ушел на Русь, Нури давно кочует у ее южных улусов. Нури хочет отомстить за Торгула, в свой домашний шатер Амылей не должен вернуться!
— Твой Амылей давно уже служит у Торгула подпаском, — грустно улыбнулся Иван. — Его кровь глубоко напитала русскую землю.
Степной богатырь не сразу поверил услышанному, Ивану пришлось предъявить перстень поверженного кровника.
— Ой, Ваня-джан, Ваня-джан!! Какую радостную весть слышат мои уши!! Оса ярости больше не жалит мое сердце! Ты настоящий багатур, Иван, и ты настоящий друг Торгула. Скажи, куда едешь, зачем меня хотел видеть? Мои нукеры — твои нукеры! Моя сабля — твоя сабля! Говори!
Иван предложил отъехать в сторону. Один на один изложил Нури свой дерзкий замысел. Тот внимательно выслушал и покачал головой:
— Там много слуг осталось, Иван! Амылей свою мать и жен с детьми одних не оставил.
— Знаю. Оттого и хочу решить все не рубкой, а хитростью. Сабля — плохой помощник, когда до дома сотни верст, а вокруг полно твоих соплеменников. Ты мне нужен больше для отвода глаз и для охраны по пути на Яик. С мамашей я буду говорить сам, лишь бы меня к ней допустили. Ну, а ты подстрахуешь, если задержусь в ее шатре слишком долго.
Нури на мгновение задумался, затем тяжело хлопнул ладонью в знак одобрения друга по плечу. По общему согласию стан решили разбить досрочно, чтобы отпраздновать встречу.
Вскоре на берегу великой реки запылало сразу несколько высоких костров. Сидя вокруг них, тверичи впервые в жизни пробовали кислый хмельной кумыс. Братались с татарами. Завели бредень на ближайшей отмели и с удовольствием хлебали желтую стерляжью уху. Соревновались в меткости метания стрел, боролись на поясах, обнимались. Лишь после полуночи степь огласилась дружным раскатистым храпом…
Стойбище Амылея отряд нашел через двенадцать дней. Полтора десятка юрт стояли в открытой степи. Мелькали люди, горели костры, неподалеку пасся табун коней и большая отара овец. Когда вновь прибывших заметили, из юрт вылезло никак не меньше мужчин, чем было в отряде Нури и Ивана.
— Они вскоре намаз совершать начнут, — негромко произнес Иван. — Может быть, налетим и вырежем все это змеиное гнездо, чтоб больше кровь Амылеев не текла в людских жилах?! Они беззащитнее овцы будут.
— А потом вся Орда станет передавать друг другу, что славный багатур Нури обнажил свою саблю во время молитвы? Тогда каждый мусульманин начнет гоняться за нами, готовый ради Аллаха даже в одиночку совершить правое дело! Нет. Попробуем все сделать тихо, как ты и хотел. А чтоб не вызвать подозрений, совершим намаз здесь, пусть твои люди делают то же, что и мои. Тогда нам быстрее поверят!
Конный отряд, длинной змеей выползший из-за отлогого холма, неспешно приблизился к стойбищу. Их ждали вооруженные люди, грамотно расположившиеся за естественными укрытиями. Несколько лохматых волкодавов подняли переполох, один из них подлетел к коню Нури, но меткий ослепляющий удар нагайки отбросил его в сторону.
Из центрального шатра в дорогих одеждах, увешанная ожерельями из золотых и серебряных монет, вышла дородная старуха с властным и надменным выражением лица. Подбоченясь, она взирала на гостей, щурясь против солнца и явно пытаясь понять, что за разномастная полусотня пожаловала в ее владения.
Иван неторопливо слез с коня и подошел к старухе. Дерзко глядя ей в глаза, вопросил:
— Я вижу перед собой Галию, мать Амылея?
— Почему не совершаешь поклон, дерзкий? Ты же урусут, я вижу! Я прикажу своим нукерам сломать тебе хребет и бросить моим псам!
Нури, не слезая с седла, достал пайцзу и надменно перебил женщину:
— Я посланец великого Узбека, о дерзкая! Советую тебе самой преклонить колени перед послом великого князя русичей! Ибо ему есть что тебе сказать. Твой старший сын сидит в плену с веревкой на шее и ждет своей участи!
Услышав подобное, Галия тотчас изменилась в лице, но все же попыталась возразить:
— Мой сын ушел вместе с Кавгадыем по приказу великого хана. Как же тот, чей лик ярче солнца, мог допустить такой позор своих верных слуг? Почему он не бросил до сих пор им на выручку свою могучую и непобедимую конницу?
— Кавгадый ослушался повеления великого хана и попытался напасть на стольный город зятя великого Узбека. Теперь за дерзких в ответе только они сами. Кто остался жив, сидят в полоне и молят близких о выкупе. Этот русский приехал от имени твоего сына!
— Он слишком хорошо для урусута знает наш язык, — зло прошипела Галия, не решаясь, однако, на большее.
Иван пропустил эту реплику мимо ушей. Неторопливо достал снятый с пальца убитого врага перстень и передал его матери. Парень ничуть не переживал, что идет на ложь, беря выкуп за покойника. Слишком много горя принесли на Русь дети этой вот дебелой татарки, слишком много они из нее вывезли. Теперь наступало лишь неполное торжество справедливости.
— Узнаешь ли его, женщина? Твой сын велел передать это, чтобы ты была не слишком скупой. Свою голову он ценит дорого!
— Что вы хотите за его жизнь?! — уже истерично воскликнула Галия, намертво зажав печатку в кулаке.
— Не мы! Великий князь Владимирский Юрий Московский, родич и друг великого хана, твоего владыки, обиженный предательством тех, кого он привел на Русь друзьями, требует за Амылея весь русский полон, что я найду в этих юртах, сто гривен серебра или равновелико золотом. Я все сказал!
— А если?..
— Если это требование не будет выполнено здесь и сразу, ты получишь с первой же ладьей залитую медом голову своего Амылея. А слуга великого хана сообщит своему владыке, что для татарки Галии металл с блеском рыбьей чешуи оказался важнее его верного нукера и храброго воина. Не думаю, что после этого твоя собственная голова продержится на плечах слишком долго. Верно, хан?
Лжехан Нури величаво кивнул в знак подтверждения слов русского посла.
— Хорошо, — после недолгого раздумья согласилась мать. — Вы получите, что хотите. Но когда я увижу сына?
— Он будет отпущен, как только серебро ляжет в казну Юрия. Иного не будет, женщина! И учти: я лично пройду по всем юртам и поговорю с каждым, здесь живущим! Русичей заберу всех, даже если это будет жена твоего сына!
— Забирай! — неожиданно скривила губы старуха в презрительной гримасе. — Пусть она сдохнет в своей избе, а не в моем шатре! Все равно эта дерзкая не жилец!
От услышанного у Ивана на миг помутился разум. Он почти не сомневался, что речь идет о Любане. Русич едва сдержался, чтобы не выхватить клинок и не развалить пополам ненавистное толстое тело. Но, сжав чувства в кулак, все ж не сорвался.
— Принимай серебро, хан, я пока проверю полон.
Нужно ли говорить, что четырнадцать владимирцев, рязанцев, суздальцев и прочих русичей, влачивших у татарских котлов жалкое существование, были несказанно обрадованы неожиданным поворотом в их судьбе. Они бросались со слезами радости на шеи своим избавителям, целовали их дрожащими губами, украдкой подсказывали, что еще четверо пасут скот далеко в степи. Иван не мог сдержать сердцебиения при виде этих людей и в ожидании встречи с той, ради кого и было разыграно это рискованное действо. Любани нигде не было, и он замер от недоумения, когда сухая невзрачная баба вдруг тихо его вопросила:
— Ваньша?! Ты ли это?!
Иван схватил ее за плечи, отстранил от себя, пристально вгляделся в уже поблекшее морщинистое лицо. Лишь только теперь уловил в нем черты и Любани, и своей безвременно ушедшей Анны.
— Лю-ба-ня-я-я! — выдохнул тверич. — Что же они, ироды, с тобой сделали?!
— Болезнь во мне сидит, Ванечка, смертная болезнь. От которой кровью кашляют и сохнут. Ты не вздумай целовать меня, не надо! Бают, другому тоже передаться может. Как ты нашел меня, родной? Как там батюшка, сестры мои поживают?
— Потом, Любаня, все потом! — опомнился Иван, осознав, что подобная беседа может привлечь чье-либо внимание, и тогда удачно начавшийся обман может перейти в кровавую рубку с непредсказуемыми последствиями. — Не надо показывать, что мы с тобой знакомы. Отъедем подальше, тогда…
— Отъедем? А дети?!
Иван вдруг вспомнил неудачную попытку купца Игнатия выкупить Любаню из плена и мысленно выругался. Как же он мог забыть о том, что два близнеца оказались для их матери дороже свободы?!!
— Я вытащу их тоже. Обязательно вытащу! Слово тебе даю! Только ты мне ни в чем не препятствуй и веди себя как прочие полонянки. Иначе много крови может пролиться. Понимаешь? Ну, иди к нашим!
Завершив обход, он вернулся к шатру Галии. Нури и его джигиты уже пересчитали серебро и золото, споро упаковали его во вьюки и теперь с явным нетерпением жаждали скорейшего отбытия. Бывшие пленные были посажены на запасных коней по одному — по двое, и не умевшие хорошо ездить верхом держались за более опытных.
— Все? — не скрывая ненависти, спросила Галия.
— Нет! Со мной поедут еще эти двое!
Палец Ивана описал полукруг и указал на двух близнецов, на лицах которых явно виднелись славянские черты. Оба малыша стояли рядом с бабкой, и в глазах их было выражение затравленных волчат. Увидев жест русича, они разом вцепились в дорогой бухарский халат.
— Почему?! — вскинулась старуха. — Это мои внуки! В них течет кровь моего сына!
— Они… — и тут Иван осекся. Он понял, что правда об истинном отце прозвучит дико и нелепо. Русич все же попытался качнуть чашу весов в свою пользу: — Они дети женщины, которую я увожу с собой. Без них она ехать не хочет.
— Так пусть остается, неблагодарная!! Хан, разве ты позволишь забрать подданных великого и непобедимого в урусутский плен? Берегитесь, за своих внуков я прикажу драться!!
Нури, к которому были обращены последние слова, примиряюще поднял ладони вверх:
— Ты права, женщина! Мы уезжаем. С первыми цветами жди своего Амылея назад! Поехали.
Конный караван тронулся. Иван предусмотрительно оказался возле Любани и, словно помогая удержаться в седле, обнял и зажал ей рот.
— Молчи, Любка, молчи! Я же тебе пообещал. Будут они с тобой, вот увидишь! Погоняем, ребята, погоняем, ничего еще не кончилось!
Ему еле-еле удалось успокоить женщину. Кони бодро рысили, унося всадников дальше и дальше от ставших уже невидимыми юрт и шатров. Начинающаяся пурга неспешно заносила следы отряда.
