Глава 28
Прав был Торгул, предрекая в последней беседе с Иваном, что московскому и тверскому князьям, подержавшим в руках великокняжеский ярлык на Владимирское княжение, тесно будет рядом в этом мире. Михаил, после долгого зимнего противостояния ратей, после многочисленных переговоров, обмена посыльными, боярами, признал старшинство Юрия на Руси и обязался не искать власти под москвичом. Лето прошло в спешной жатве, слухах, подновлении землянок и схронов в густых лесах. А осенью совместные полки многих князей северной Руси, усиленные татарской конницей Кавгадыя, медленно двинулись на тверские земли, чтобы сотворить с нею то, что сделал чуть меньше столетия назад Батый с их властолюбивыми и гордыми предками. Русские шли на русских, русские рубили, жгли и грабили своих же братьев по крови, и все это ради того, чтобы один временный обладатель ханской милости мог насладиться полным позором другого. В который раз уже из-за гордости и желчной зависти одного политика тысячи и тысячи обречены были на страдания и смерть. О, Русская земля, сколько раз ты еще увидишь подобное!
По первому же зову Михаила Ярославича Иван во главе десятка оборуженных мужиков направился в Тверь. До этого они помогли женщинам переправить все ценное из вещей и запасы хлеба через гати непроходимого для чужаков Чертова болота. По совету стариков обосновывались основательно, поскольку пря могла длиться не один месяц. Лучше было померзнуть зиму в землянках на постной каше, чем стать пленным воя из другого княжества либо брести в далекие степи. Лес же защищал уже многие десятилетия корень рода надежнее любой княжьей дружины.
Стольный город был похож на ратный лагерь. Люди шли и шли, из не тронутых еще северных районов и из полностью разоренных южных. Мужиков из-под Ржева, Зубцова или Волока Ламского узнать было легко: опаленные войной лица были скованы маской слепой ярости и желания мстить, мстить и мстить! Не беря пленных, не думая о милосердии. Они приходили, пропахшие дымом пожарищ и лесных костров, жадно ели все, что предлагалось, цепко брали копья, щиты и топоры и с единым лишь немым вопросом в глазах «когда?» вставали в ряды новых полков. И так неделя за неделей долгих три месяца…
Боярин Василий тотчас выделил Ивана из рядов ополченцев и прямиком повел на княжий двор. Поставил перед князем:
— Вот, княже, тот самый ратник, о котором я вчера баял.
Михаил тяжело поднял глаза и спросил:
— Ты хорошо татарский ратный строй ведаешь?
— Ведаю, княже.
— Как бы ты пеших поставил, чтоб наскок их конницы смогли выдержать?
— Пеших?
Парень глубоко задумался, вспоминая время, проведенное в южных степях.
— Татары своих пеших строят плотно в ряды, вооружают длинными копьями и обязательно передние укрываются от стрел большими, в рост, деревянными щитами. Ямы перед строем роют, повозками огораживаются.
— Нет, не то! Невозможно все это будет содеять.
— Тогда лучше рать кованую на них пускать, княже. Не выдержат пешие удара, под стрелами многие полягут еще до первой стычки.
— Мало у нас кованой рати. Вообще конных мало. Мужик пеший идет, ратному бою плохо обученный. А у Юрия одни княжьи дружины да татарва. Так, думаешь, нет против луков ихних приема у пешего смерда?
Иван еще раз представил стремительно летящую лаву визжавших конных, и вдруг его озарило:
— Надо бой на холмистом поле имать, княже! Так, чтобы конные пешцев в последний миг лишь узрели. Чтоб не успели за луки взяться и сами валились на частые копья и рогатины, задними подталкиваемые. А если в этой замятне татарву в бок еще и конными ударить, то нипочем не устоят, назад покатятся. Тут им, главное, не дать опомниться и перестроиться, все твои будут!!
Взгляд князя заметно потеплел. Он переглянулся с Василием, и по этому мимолетному движению Иван понял, что он высказал давно носимое Михаилом в сердце.
— Сможешь сотни три-четыре обучить татарскому верховому бою? Кони есть, смердов подберем, кто в седле хорошо держится. Броней не будет, но луки, сабли и сулицы найдем. Возьмешься? Старшим над ними будешь.
— Сколь времени на учебу дашь, княже?
— То не меня, а Юрия спрашивать надо. Месяц, максимум два.
Две пары глаз с такой надеждой смотрели на бывшего дружинника, что Иван даже растерялся.
— Дак, это… смогу, раз надо! Только чтоб не мешкая людей подобрать. За месяц строю обучу. А что они в сече покажут — один Бог ведает. Только против кованых они все одно не устоят, княже! Это я сразу хочу сказать. Равно как и татары.
— Вот против легкой конницы я тебя и поставлю. Ступай, Василий, начинайте немедля! Каждый час дня стоит!!
Два месяца пролетели незаметно. Он оказался неплохим вожаком, этот выходец из лесных чащоб! Разбив вверенных ему воев на десятки, обучал вначале десятников, затем следил, как те учат остальных. С утра до вечера показывал искусство лучного боя, рубки, атаки лавой. Учил разом по команде заворачивать строй, разом спускать стрелы, чтоб летели те черной тучей впереди, поражая одних и вызывая страх у других. Ставил стремительный тяжелый удар саблей, после которого лоза не отлетала б в сторону, а покорно втыкалась в снег рядом со своим основанием. Много чему учил новоявленный воевода из того, что сам усвоил за последние годы, и с радостью видел, что лапотные увальни мало-помалу превращались в неплохих и дружных ратников.
Двадцать второго декабря под селом Бортенево, что в сорока верстах от Твери, этим самым лапотникам предстояло на деле показать, чему они научились.
Вновь, как и под Торжком, пешие полки тверичей неторопливо расползались по рыхлому снегу, чтобы принять очертания строя, задуманного тверским князем. Противника было больше. Гораздо больше, и окольчуженные конные полки москвичей, владимирцев, суздальцев, татар уже заранее начали охватывать полумесяцем княжью дружину, кашинских конных, смердов, уверенные, что предстоящая забава будет недолгой, и эта досадная помеха сгинет с лица Земли так же быстро, как и появилась. Привыкшие гнать перед собой и рубить смердов из разграбленных деревень, разорители тверской земли с усмешкой смотрели на лапотных, посмевших огрызнуться. Что ж, тем хуже для них! В куче можно бить быстрее и проще! И радостно бухали литавры, дудели дудки, скакали взад-вперед оживленные московляне. Все было готово, ждали лишь жеста Юрия для начала кровавой потехи.
Между тем Михаил лично отвел несколько тысяч пешцев за отлогий холм, строго-настрого повелев находиться там в строю и ожидать его приказа, не высовывая за гребень и носа. Сотни Ивана укрылись неподалеку в длинном отлогом овраге.
— Смотри, паря! — давал последние наставления князь новоявленному воеводе. — Себя чтоб не обозначил ни видом, ни голосом! Юрий татар на левое крыло поставил, так что против вас пойдут непременно. Татарва — она спешить не любит, она обычно в дело вступает, когда перелом уже забрезжил. Так что мерзните, кулаками грейтесь, но быть в строю! Как только пешцы их тумен в копья встретят и вспятят, тотчас бей в бок, и уж тут ни сабель, ни стрел, ни крови своей не жалеть. Ну, с Богом!
Рослая фигура в алом корзно поскакала к центральному полку, на который тяжелой конской поступью уже полетел московский окольчуженный полк.
Что творилось на поле боя в самом начале, Иван так и не увидел. Лишь изредка засыпанный снегом вестоноша, умостившийся в сугробе на самом гребне, выкрикивал сверху:
— Пешцы второй приступ московлян отбили!! Народу покрошили — тьма!! Словно вал лежат и наши, и ихние!!
— …Михаил со своей дружиной в бок московлянам ударил! Словно нож сквозь масло прошел, лихо рубятся! Конные у ихних отвернули, за лес уходят!
— …Юрий-то, Юрий!! Видать, сам своих на третий приступ повел, знамя евонное в голове ратных! Ну, братцы, если прорвет — хана нам! Никого за пешцами нету…
— …Звери наши мужики! Лютые звери, ей-ей!! И Юрия отбили, сами вперед пошли. А ведь драпает князь московский, знамя уронили!! Давайте, родненькие, давайте! Так их!..
Но пылкий восторг, обуявший было ряды изрядно застоявшихся на морозе конных, мгновенно затих, когда наблюдатель повернул острожавшее лицо и повестил:
— Татары пошли…
Татар на Руси еще никогда и никто не бил. Татарская конница была тем победным козырем, который одним своим присутствием зачастую решал междоусобные распри. От татар можно и нужно было только бежать, и это за восемьдесят лет ига прочно отложилось в сознании нескольких поколений. Потому враз и побледнели сотни лиц, потому и затих ропот, даже пар, казалось, перестал клубиться над ратными.
Иван мгновенно уловил эту перемену. Он прекрасно понимал, что значит первый бой и первая пролитая кровь. Неспешно сев на коня, оглядел свое нахохлившееся воинство и громко крикнул, поскольку маховик боя раскрутился, и за топотом лавы татары услышать его не могли:
— Мужики!!! А ну, вспомнили, как дома ваши зорили, женок насильничали, близких рубили!! Так ответим же узкоглазым нехристям, братцы! Пусть гнев ваш настигнет их на жалах стрел и копий, на лезвиях сабель и секир! Вспомните все, чему я учил! Строй не ломать, стрел не жалеть! Не посрамим имени русича, братцы! То-о-о-овь!!!
Сотни с бряцанием оружия сели на коней. Судя по взглядам ближних, Иван понял — проняло! Уже вспомнили, уже озлобились, уже готовы…
Опытным слухом Иван определил, что там, на холме, пеший полк встретил набегающую лаву. Лихой посвист и татарское «хурра-а-а!!» в мгновение ока сменились яростным криком тысяч, жалобным ржанием пронзаемых рогатинами лошадей, лязгом железа и удивленными воплями не ожидавших лапотной дерзости детей степи.
— Вспятили! Наши их вспятили! Задние татары передних давят! — донесся крик сверху.
Иван взял в руки лук, вложил стрелу, толкнул пятками коня:
— За князя, за родных, за землю нашу! Вперед, родимые, не робей!
Больше ничего не нужно было кричать. Подхваченный неудержимой конской лавой конь старшего вынес хозяина из оврага. Татары оказались совсем близко, в полуминутном напуске летящих коней, и встретить новую опасность стрелами они не смогли. А вот оперенные посланцы русских летели густо и кучно, так, как учил стрелков сын Федоров долгими изнурительными неделями. И редко какая из них не утоляла жажду полета кровью…
Татарский тумен дрогнул еще до начала сшибки. Слишком неожиданным было сопротивление, слишком точен ответный удар, слишком велика ярость смердов, пеших и конных, не желавших ни добычи, ни пленных. Ими командовала месть за свершенное Юрием и пришедшими с ним, и не нашлось у привыкших убивать безоружных силы, способной одолеть эту ярость.
Тысячи татар видели лишь стрелы, густо летящие с левого крыла. Количества атакующих узреть они не могли. А у страха глаза, как известно, велики, вот и рванули руки поводья, вспячивая лошадей. Забросив щиты за спины и лишь изредка отстреливаясь, татарские тысячи покатили назад, на ходу сминая еще не завернувших и вверив свою судьбу лишь быстрым конским копытам. Степные скакуны были явно резвее русских, но не всем в тот день было суждено добраться даже до походного лагеря. Окольчуженный строй Михайловой дружины протаранил бегущих с другого крыла, вырывая из седел новые десятки. Уже никто не кричал торжествующее «Аллах акбар!», лишь изредка слышалось жалобное «Урус, пощади!..».
Иван в ратном запале рубил сплеча, судорожно ища взором татар в дорогой броне. Тысяцкий Амылей должен был носить именно такую. Странно, но виденное лишь однажды лицо третьего из братьев четко стояло перед глазами… но пока только в его воспаленной памяти… А посему: замах, удар, брызги крови, падающее тело. Новый замах…
Амылей вывернулся слева как-то неожиданно, как в сказке. Как желанная явь, о которой долго просишь ангела-хранителя… Ощеренный рот, бешеные глаза, окровавленные шпорами бока коня. Он мелькал за несколькими другими беглецами. Еще немного, и вновь скроется в мятущейся толпе. Иван вбросил саблю в ножны, натянул лук, и меткая стрела почти по самое оперение вошла в загривок коня.
Русич все сделал обдуманно: дорогая чешуйчатая бронь скорее всего отразила б деревянную стрелу, а самострел Иван в сечу не взял. Конь ринул на колени на полном скаку, и Амылей вылетел из седла, словно из пращи. Вторая стрела пронзила насквозь его бедро. Но добить времени не оставалось: Иван вел свой отряд. Обезноженный кровник теперь не должен был далеко уйти.
Сеча начала затихать, когда уцелевшие татары достигли лагеря, укрывшись за поставленными в круг повозками. Когда стало окончательно ясно, что от многократного превосходства Юрия не осталось и следа и сам он позорно бежал даже не в Москву, а в сторону Новгорода, бросив узкоглазую жену, обоз, казну и награбленное. Бросив дружины, рассеявшиеся по разоренной земле и в попытках достичь московских или владимирских пределов в полной мере познавшие Божью кару за деяния рук своих. Теперь тверичи били московлян, и новая кровь поила и без того уже досыта насытившуюся землю.
Когда Иван вернулся к тому месту, где выбил из седла Амылея, тот сидел, прислонившись к чьему-то мертвому коню. Бронь нойона, оружие лежали на снегу, двое тверских воев, вытащив стрелу, торопливо перевязывали рану.
— Эй! Что вы делаете, мать вашу! — изумился Иван. — Вам что, помочь боле некому? Вон сколь своих раненых валяется!
— Отвали! — властно бросил один из ратных князя. Обернувшись, присмотрелся и вдруг воскликнул: — Ванька? Ты? Вот чертушка, живой и здесь был! Молодец! А я думаю, кто это охрабрел и горло дерет?
— Юрко?! Ты? — не веря глазам и чувствуя, как радость от встречи с бывшим другом по десятку начинает заполнять сердце, воскликнул Иван. — Брось эту гниду, это я его продырявил, теперь добаять надо.
— Не встревай, Иван, — опять властные нотки зазвучали в голосе Юрко. — Сам князь распорядился, чтоб всем уцелевшим татарам почет и уважение оказывать, а всех раненых немедля подобрать и до лекарей доставить. А этот, вишь, не простой нукер, вон справа какая богатая.
— Это нойон Амылей, — почти по слогам произнес Иван и, заметив, как татарин вздрогнул и вскинул глаза, усмехнулся: — Вишь, отзывается! Значит, и я не ошибся.
— Откуда ты его знаешь?
— Юрко! Это ж Амылей, неужто забыл? Один из тех трех, что брата мово…
У десятника невольно опустились руки, полоса ткани для перевязки пала на снег. Ничего не понимающий второй дружинник недоуменно уставился на старшего:
— Так мотать его аль не мотать?
Юрко не отвечал, закусив губу. Иван понимал, что творится у приятеля в душе, и не торопил его.
— Не могу ослушаться, Ваньша! — наконец выдавил из себя десятник. — Сам князь приказ отдал!.. Михайле перечить не посмею никак!
— Тогда вам придется отволочить его в обоз через мой труп, — тихо, но жестко ответил Иван. — Я его несколько лет искал! Я два обета дал, что досягну эту нечисть!..
Парень отбросил щит и вытащил вторую саблю. В тот миг он действительно готов был на все! Выпустить Амылея, этого убийцу Андрея и скорее всего и Торгула, было выше его сил. Он видел не только испуганное жирное лицо князька, за ним незримо парило иное. Любаня, столь далекая теперь и все равно близкая, будто с мольбой смотрела на бывшего соседа. Вернувшийся живым в степи Амылей не преминет отыграться за свой позор на русских полоняниках, и месть его будет ужасна!
Немая сцена затянулась. Второй дружинник обнажил меч, ожидая приказа старшего, но тот медлил. В это время, увидев троицу в напряженных позах, проезжавший мимо боярин властно крикнул издалека:
— Вы что, сукины дети? Из-за добычи рубиться решили? Вон сколь ее вокруг валяется! А ну не сметь!!!
По голосу Иван тотчас узнал Василия. Резко обернулся:
— Прости за речь дерзкую, боярин! Подъедь на минутку, рассуди нас!
И когда знакомое лицо оказалось над ним, добавил:
— Мне князь за службу и победу любую награду обещал! Христом-богом клянусь!! Отдай мне этого князька, боярин, это убийца моего брата.
Амылей что-то залопотал, но Василий его не слушал. Пристально оглядев всех четверых, он приказал Юрию:
— Поехали со мной, оставь их!
— Да, но…
— Знаю! Поехали, я за все отвечу! Скажете, что на рати его срубили. Доспехи можете забрать себе.
Немного понимавший по-русски Амылей начал торопливо обещать за свою жизнь сказочные золотые горы. Но Василий уже завернул коня.
— Спасибо, боярин!
Два давних врага остались на поле смерти лицом к лицу. Иван подошел вплотную и выдохнул:
— Ты узнал меня, Амылей?
Татарин закивал с такой поспешностью, словно у него начался нервный тик.
— Где сейчас жена твоя, Любаня? Отвечай, ну!
— Любаня карош жена. Любаня люблю очень. Хочешь, тебе подарю. Красивый жена, жарко любит!
— Где она, спрашиваю?!!
— В Орда она. С моей матерь она. Устье Яик кочует, меня ждет. Поедем вместе, тебе отдам! Серебро, золото дам! Братом твоим кровным стану!
— А ведь двум твоим братцам я помог на небеса отправиться, нойон! — пристально глядя в глаза собеседнику, выговорил Иван. — За то, что Андрея моего безоружного убили. За то, что жену его украли и издевались над ней как хотели…
При этих словах истинные чувства, обуревавшие татарина, вырвались-таки на волю. Он зло сжал губы и блеснул глазами, но тотчас вновь надел на лицо подобострастную улыбку.
— Моя твой брат не убивал! Моя Любаня подарок получил.
— Ну да! От Андрюхи! Бери саблю, Амылей, и умри, как мужчина. Безоружного мне совесть срубить не позволяет.
Он воткнул перед Амылеем одну из двух своих сабель. Тот тотчас перенял рукоять, сжал ее до белизны в пальцах и залопотал:
— Моя руски союзник есть! Моя ранен есть, моя сил драться нет! Моя полон есть!..
— А наших пленных вы тоже милуете?
Иван еще какое-то мгновение смотрел на врага, затем перевел взгляд вниз:
— Экая у тебя, паря, бронь-то дорогая! Не видал еще такой…
Он опустился на колено, ощупывая действительно ценную бухарскую кольчугу с железными наплечниками. Лишь пущенная из арбалета стрела смогла б пробить творение древних мастеров.
Сталь сверкнула быстрее молнии, но Иван ждал этого. Ловко отбив левой рукой сильный удар, он сделал длинный выпад и погрузил острие своего оружия в горло Амылея.
— Ты первый ударил, паря!.. — поднявшись с колен, произнес Иван, глядя на агонию давнего врага. — Так что все было по-честному. Теперь все вы там собрались. Говоришь, на Яике Любаня? Значит, снова придется вернуться в степь, коли так!
Взгляд парня упал на левую руку нойона. Иван нагнулся и стащил со среднего пальца дорогой золотой перстень с витиеватой печаткой. Подумав, накрепко зажал его в кулаке.
Через полчаса ратник нашел Юрко и сбросил перед ним на землю доспехи Амылея.
— Это твое, брат! Татарину они больше не нужны. Спасибо тебе.
— Дак ведь это не я, боярин… — растерялся десятник, не отводя, однако, загоревшегося взгляда от дорогого подарка.
— Бери, бери, добрая бронь!
— А тебе?
— У меня есть. Прощай, Юрко, не поминай лихом!
На следующий день Иван по приказу боярина Василия предстал перед победителем-князем. Михаил был необычайно хмур. Славная победа, одержанная им, явно тяготила хозяина Тверской земли. Татары впервые были биты в открытом бою, и теперь от него требовался недюжинный талант, чтобы отвести от своих рубежей гнев Узбека. Иван уже успел заметить, что всех уцелевших татар привечали, словно дорогих гостей.
— А-а-а, Иван! — узнал князь, и лицо его на краткий миг отмякло. — Спасибо тебе, славно бились. Что хочешь за службу?
Иван покосился на стоявшего неподалеку и все слышавшего Василия и ответил:
— Что хотел, уже получил! Спасибо на добром слове, княже!
— Сотником не желаешь в дружину вернуться? Такие люди сейчас ой как нужны.
— Не сердись, княже, а только вскоре у меня будет другая дорога. Коли живой из Орды вернусь, тогда и отвечу.
— Из Орды? — набежала тень на княжеское чело. — Пошто?
— Должок там один получить надобно. Только вот не ведаю, захотят ли вернуть. Прощай, княже, дай Бог тебе удачи во всем! Прощай, боярин, спасибо тебе за…
Иван запнулся, поняв, что едва не проговорился о вчерашнем ослушании Василием княжьего приказа.
— …память добрую да слово справедливое. Дочери привет передавай, коли возможным посчитаешь.
Низко поклонившись, он отошел в сторону.
Дома Ивана ожидал страшный удар. По следам на снегу татары смогли найти дорогу на схоронку его односельчан за Чертовым болотом, вставший лед легко пропустил конных. Враги всласть полютовали в лесу, ловя не успевших разбежаться мужиков и баб. Среди нескольких убитых оказалась и его жена Анна, с рогатиной в руках дерзнувшая отстаивать свою женскую честь. Метко выпущенная стрела погасила эту попытку в самом зародыше. Дочь, засунутая матерью под груду хвороста, осталась цела, и теперь старый Федор с помощью соседей выхаживал ее как мог.
Единственным благом было лишь то, что деревня осталась не сожженной.
Узнав о решении сына, отец взбеленился:
— Ты совсем рехнулся, что ли? Где это видано, чтобы простой смерд из Орды полоняника вытаскивал?! Тем более что все Амылеи, почитай, от руки твоей пали! Да тебя там на куски разорвут в первый же день!!
— Оттого и спешу, батя, чтоб допреж слухов о разгроме на Яике оказаться. А за Любаню я перед Богородицей обет давал! Иль хочешь, чтобы от нас и Господь отвернулся?
— Дочь-то на кого оставляешь, дурак?! Пограбили ведь нас подчистую, с голоду скоро пухнуть начнем.
— Не начнете! Возьми из схоронки серебра сколь потребуется, купите воз зерна. Князь уже договорился с купцами, днями в Тверь подвезут.
— Серебро тебе самому в Орде потребуется. Выкупать Любаню на что будешь?
— Выкупает слабый, у меня иная задумка. Да и перенять могут серебро лихие люди, пока добираюсь. Тратьте, здесь оно нужнее. А я к весне постараюсь обернуться. Пойду о дву-конь, должен успеть.
Иван помог наскоро подремонтировать избу, навестил могилу жены, навеки легшую рядом с его братом и Протасием, и вернулся в Тверь.
Через несколько дней во главе десятка сорви-голов, которым после Ивановой школы и ратной удали в сече тесен показался отчий дом, Федоров сын направился в сторону Нижнего Новгорода.
