Глава 15

Люди тверского князя поняли это не сразу. Вначале они узрели лишь большое пространство истоптанного снега, пятна крови да чей-то короткий меч, явно не замеченный напавшими при поспешном отходе. Но и этого было более чем достаточно для молодых ратников.

— Кто? Татары? Ушкуйники? У них же мало добра с собой было? В полон угнали, видать! — раздалось сразу несколько голосов.

Иван молчал. Медленно тронул коня, объехал место недавней быстротечной схватки вокруг, замыкая кольцо, и прищурился, читая опытным взглядом белую снежную книгу. Взмахом руки подозвал к себе двоих. Остальные остались на месте.

Идя встречь широкой конской тропе, трое вскоре добрались до густого подлеска, где до поры до времени прятались десятка полтора конных. Стояли, видимо, довольно долго: на снегу был рассыпан ячмень из лошадиных торб, валялся пустой бочонок из-под браги. Опять внимательно осмотрев поляну, Иван с уверенностью заявил:

— Они живут или прячутся где-то неподалеку! Надо попробовать найти и в темноте прищучить всю эту свору. Иначе нет нам ходу назад, князь гневен будет.

— Почему решил, что они неподалеку? — удивленно повернулся к десятнику один из ратников.

— А ты бы выстоял тут целый день даже под хмельком?

По взглядам спутников было ясно, что эта фраза им ничего не сказала. Иван улыбнулся.

— Если с купцов тулупы драть, то складнее с утра прятаться, верно? И грабить первый же обоз. Обозов ноне перед нами не было, сшибка же была совсем недавно, кровь не застыла. Стало быть, ждали именно боярчука, и сообщил им о нонешнем их проезде какой-то Каин. Семеновы все в возках были, а от самого Торжка перед нами след верхоконный тянулся. Следил кто-то за ними. Узрел, что в деревне остановились, и сюда, чтоб своих предупредить. После ночлега перед нами только следы полозьев были. Перекрыли они след конного!

Он чуть помолчал и добавил:

— Осип, приведи всех остальных сюда. По следам их пойдем далее. Крови мало на месте сшибки, стал быть, в полоне все… или почти все…

— А если все ж татары побаловались? — с явной опаской вопросил оставшийся дружинник. Татар на Руси всерьез еще не били ни разу, само это слово заставляло невольно трепетать сердце. Но Иван вновь усмехнулся:

— Татары? Нет. Те не станут вот так, по-волчьи, в лесу поджидать. Те, как хозяева, наедут и возьмут свое. Здешние это, боярчата богатенькие. Ушкуйничают исподтишка, далеко от дома не уходят. Лета ждут, чтоб в лодьи свои сесть да опять на Волгу податься. Ничего, Бог даст, мы им шалости-то маленько поотрубаем.

Когда подтянулся весь десяток, Иван скомандовал:

— Осип со мной, остальные чуть сзади. Луки приготовить. Не робей, ребятки, правда за нами!

Десятник с тихой радостью заметил, что молодые парни ничуть не заробели, лишь острожали их лица. Проверили, как выходят сабли из ножен, вложили в луки стрелы и тронулись в новый путь.

Через полверсты след раздвоился. Одни сани свернули на небольшой замерзший ручей, впадающий в Тверицу, остальные пошли дальше.

Иван направился по ручью. И уже через несколько десятков саженей наткнулся на печальную находку. Сани были брошены за изгибом русла. Лошадь выпряжена. А на куче свежего сена лежали четверо, обратя к небесам стеклянные безжизненные глаза. Легкий снежок едва успел припорошить одежду и лица.

— Семеновы все!.. Мертвых здесь бросили, там следить не захотели. Понадеялись, что снегопад их Каинову работу прикроет. А там волки подчистят, вешняя вода все грехи смоет… А ведь совсем недавно бросили, снег с утра сегодня идет. Недалече они, ребятки!!

Иван оказался прав. Уже вскоре все остальные повозки и верхоконные свернули на лесную тропу. Вскоре чуткие ноздри уловили легкий запах дыма. Десятник предостерегающе поднял руку вверх:

— Спешиваемся, далее пешими пойдем. Никита с конями, волков отгоняй.

— Пошто коней оставляем?

— Ихние лошади учуют — заржут. Пешими, коли собак не держат, скрадом возьмем. Шепотом!

Девять облаченных в брони воинов крадучись шли минут десять. Пока едва не уперлись в трехаршинную стену из поставленных вертикально бревен, огораживающую несколько строений на небольшой поляне. Досчатые ворота были заперты изнутри.

Преграда помехой не стала. Подсадили двоих, обученные ребята споро перемахнули через тын, и тяжелая створка слегка приоткрылась.

— Вояки! — горячо и радостно шепнул Осип Ивану на ухо. — Ни собак, ни дежурных! Вино жрут, слышь, как песни орут?!

Действительно, в одной избе слышался гомон нетрезвых голосов и в замерзшем слюдяном окне мелькали тени. Из трубы заметным белым дыханием выходил дым вперемешку с теплом жилища. Дом топился по-белому, значит, принадлежал не простому лапотнику.

Ни людей, ни лошадей во дворе не было. Пустые сани и повозки стояли в беспорядке.

— Вход перенять! Яков — на крышу! Заткнешь им трубу, когда мы готовы будем. Выкурим, как хоря из норы, никуда они не денутся.

— Может, сразу дверь подпереть да петуха красного пустить?

— А полон? Вдруг они там? Нет, братцы! У дверей встретим. В окно никто не пролезет, кучей у них не получится. Кто будет сдаваться — вязать! Встали по местам!

Иван взвел полюбившийся ему самострел и вложил тяжелую стрелу. Теперь и колонтарь с кольчугой не спасут, если кто попробует в бронях прорваться через тверичей.

Но все началось не так, как замыслил десятник. Из полумрака жилища на свежий воздух вывалился молодчик и прямо у двери вознамерился справить малую нужду. За ним второй. Тверичей они сразу не заметили.

Дальнейшее заняло считаные мгновения. Обоих оглоушили рукоятями сабель, заткнули рты и волоком оттащили за конюшню. Порты обоих сползли, ляжки матово засветились на белом фоне. Голыми задами посадили в сугроб, но, видя перед носом холодные острия кинжалов, пленники даже не пытались шевельнуться.

— Сидим тихо — будем жить! — еле слышно произнес Иван. — Где пленные?

— В ко-ко-конюшне, — заикаясь то ли от страха, то ли с перепоя, ответил один. И робко попросил: — Штаны взденьте, яйца отвалятся…

— Я б тебе их отрубил напрочь, чтоб род свой больше не позорил, — совершенно искренне ответил десятник, но все же разрешил встать и утеплить мужские достоинства. — Охрана в конюшне есть?

— Нету. В избе все.

— Сколь вас всего?

— Че-четырнадцать.

— Связать! Дверь в избе подпереть на кол, чтоб никто не вырвался. Семеро туда, Алексий со мной.

Двое бегом бросились к конюшне, распахнули дверь, в нос ударил запах навоза, лошадей и едва заметного тепла.

— Семен! Братцы! Тихо лежим, свои! Это я, Иван!!

В копешке сена зашевелилось несколько тел. Алексей высек искру и раздул трут. В свете ярко запылавшего пука травы тверичи увидели нескольких связанных по рукам и ногам бывших гостей их князя.

Острые лезвия быстро разрезали путы, но потребовалось какое-то время, чтобы новгородцы смогли встать на затекшие и замерзшие ноги.

— Саблю мне!! — жарко выдохнул Семен. — Рубить всех!!

— Не хочешь дознаться, кто такие, да княжьему наместнику на суд свести? — строго спросил Иван и наткнулся на бешеный блеск зрачков.

— Тут тебе не Тверь!! Сам судить буду! Ты мне их только взять помоги!

Десятник усмехнулся. Рубить головы плененным, в его понятии, было недостойно чести воина.

— Не лезь ты, боярин, не ровен час еще сам под удар попадешь. Не отошел еще от пут толком. С теми, что в избе сейчас, мои молодцы разделаются. Но те двое, что за конюшней лежат, — не замай! Я их лично отцу твоему передам, слышишь?! Чтоб они рассказали, как это сына его без крови и потерь каких-то полтора десятка конных повязать сумели на льду открытом…

И чувствуя, что старая неприязнь опять прет наружу, шагнул на снег.

— Яшка!!! Давай!!

Сидевший на крыше с готовностью засунул в трубу плотный пук прихваченной с земли соломы, после чего лихо скатился вниз на подмогу своим.

В избе не сразу поняли, что произошло. Несколько раз тяжело стукнули в подпертую дверь, пытаясь открыть ее то плечом, то топором. Гомон становился все громче и громче.

Иван подскочил к оконцу, выдавил слюду локтем. Крикнул, держась так, чтобы не поразила пущенная изнутри стрела:

— Эй вы, душегубы!! Все оружие немедля через окно на волю! Иначе запалим избу! Вас там двенадцать, чтоб и сабель было не мене! Пошли!!!

Но внутри не поспешили выполнить приказ. В дверь забухали еще сильнее, пытаясь прорубиться. Иван уловил в окне чью-то фигуру и почти в упор спустил самострел. Раненый заорал благим матом.

— Обложить соломой! Вздуть огонь! — зычным голосом скомандовал десятник. Его услышали все, изнутри донеслось:

— Не жгите, не жгите!!! Сдаемся!!!

В узкое оконце торопливо полетели сабли, секиры, кистень, ножи, луки. Залить огонь в печи не догадался никто, кашель перемежался с проклятиями, дым валил из всех щелей. Но дело уже было сделано.

— Выходить по одному и только по моей команде! Руки за головой! Кто нарушит — бью стрелой без предупреждения! Первый — пошел!!!

Бревно, подпиравшее дверь, отлетело в сторону. Арбалет и несколько луков были направлены на выход. Новгородцы разобрали выброшенное оружие, присоединились к тверичам. Семен уже спокойно наблюдал за тем, как ушкуйники трусливо выбирались наружу и становились в ряд. То ли гнев его поутих, то ли вспомнилось, что негоже боярину бить безоружного.

Двенадцать молодых парней в узорчатых кафтанах стояли неровной шеренгой, дрожа от страха и холода. Сын Онуфрия не спешил их одевать в теплое, прохаживаясь взад-вперед и заглядывая каждому в лицо. Перед одним остановился:

— Ну, здравствуй, Терентий! Слыхал, что баяли про тебя, да только не верил, что ты до такого дойти можешь. То-то отец твой теперь возрадуется, как на вече тебя увидит. Куда серебро спрятал, сволочь? Так скажешь али по-татарски палить пятки тебе будем?

Иван усмехнулся в душе боярской сообразительности и жадности. Но вскоре опешил. На снег с металлическим звоном упали два небольших кожаных мешка, и Семен произнес, презрительно толкнув один из них ногой:

— Забирай, Иван Федоров! Это тебе за сделанное. Твой Михаил, думаю, за службу меньше платит. Бери это серебро, я дороже стою!!

Десятник покосился на тверичей и по загоревшимся глазам понял, что ему свои не простят отказа. Осталось лишь усмехнуться и поклониться:

— Благодарим, боярин! Не за серебро работали, но все равно спасибо. Яков, прими!

Плененных повязали покрепче, побросали в сани, укрыли попонами. Новгородцы пересели на захваченных лошадей. Наскоро перекусив за полуразгромленным столом лихих боярчат, двинулись дальше на Вышний Волочек. Позади жарким костром занялось воровское подворье.

В городе они остановились на одном постоялом дворе. После ужина, увидев, что Семен вышел на улицу один, Иван последовал за ним.

— Не гневайся, боярин, позволь слово молвить? Одно лишь хочу узнать: какая сволочь на меня поклеп навела? Какая тварь тень на дочь моего боярина бросить осмелилась? Поверь, боярин, за этим очень многое может стоять, ей-ей! И прежде всего смерть моего брата единственного…

Очевидно, глаза молодого ратника говорили более, чем слова. Новгородец искоса посмотрел на Ивана и, помедлив, ответил:

— Не могу ни тебя, ни ее простить, пока сам в глаза жене своей будущей не посмотрю. А про вас мне сразу после охоты сказал княжий слуга, ключник. Сергием его кличут.

Иван вздрогнул. Именно Сергий передал Ярославу боярский подарок в виде кувшина вина. А ну, как и это неспроста? А вдруг?..

Он до боли закусил губу, вспомнив, что вино из того кувшина испил Ярослав со товарищами, а потом они занемогли. Но тогда выходило что?..

Семен не мог не заметить разительной перемены, произошедшей с собеседником. Чуть обмяк лицом.

— Что с тобой, Иван?

— Ничего. И что же этот ключник тебе напел?

— А то, что вы с Аленой по двору вместе гуляли и на охоте рядом стояли. Что тянется она к тебе явно, а ты к ней.

«Вона как! Отчего ключник на меня зуб такой заимел? Да уж не тот ли это пес, что и с Коршуном все подстроил? Но почему тогда крашеные стрелы? Ладно, вернусь, потолкую с глазу на глаз. Хоть ты и слуга князев, а ответить придется… Коли выпытаю что про Амылеев, сам тебя к ногам Михаила кину! А Василию обязательно расскажу, что его дочь перед свадьбой специально оговаривают. Уж ему-то этот Сергий не посмеет не ответить!.. Господи, ну зачем мне теперь этот обоз купеческий нужен? Так и до распутицы поездка эта растянуться может».

От сумбурных размышлений его отвлек Семен:

— Ты здоров ли, паря? Белый весь стал!

— Здоров, боярин, — провел ладонью по глазам Иван. — Только зря ты наговорам подлым веришь! Живу я на дворе, и что в том, что дочь моего хозяина подошла и заговорила? Пошто я должен от нее бегать? На охоту десятник ставил, по указу ее же отца, дочь и жену охранять. Я тут вообще не волен был.

Иван сознательно лгал, понимая безысходность сложившихся у него с Аленой отношений и страстно желая теперь лишь одного: чтоб у его любой с мужем в дальнейшем не было ссор и котор, чтоб не бил ее вот этот самодовольный боярчук, отцовской силой и властью избалованный. Лгал… но предателем себя не чувствовал. Ибо и в самых чудных снах увидеть не мог, что когда-либо заменит ей Семена.

— Может, и наговорили, — вновь искоса глянул боярчук. — А только пока с ней о том же не перебаю, на сердце у меня к тебе холод. Хоть ты и от Теренка меня избавил! Он же, сволочь, хотел за меня с отца двести гривен стребовать!! Нет — зарубил бы, подонок! Так что не неволь меня, Иван, дальше вместе поедем, но не люб ты мне…

— Я не неволю.

Весь остальной путь до Новгорода они практически не разговаривали.

Новгород! Отец городов славянских. Град, призвавший на княжение Рюрика с братьями и положивший начало древу князей русских. Иван много слышал о нем от отца, от бояр, от ратных товарищей, успевших побывать в этом месте. Теперь наконец узрел все своими глазами.

Наперебой благовестили колокола. Издали бросался в глаза белокаменный детинец с древней Софией, прочные стены и купола которой видели не одно шумливое вече и не одну кровавую стычку вольных горожан, когда слово уже не в силах было разрешить наболевший спор и в ход начинали идти кулаки, оглобли, мечи, засапожники. Гляделись розовые тела новых соборов, столь не похожие на деревянные храмы Твери. Величавые, такие же гордые, как и новгородские смерды и ремесленники, с легкой насмешкой провожавшие оком усталых тверичей и своих именитых земляков. Два купца стояли на самой дороге, вольготно обнявшись: не велика птица — объедешь. Отвычно это было видеть Ивану, тревожно. Он не понимал, что дерзость эта внешняя — голос крови, что не стоял над всеми этими белокурыми и рыжебородыми ни князь-правитель, ни прямая ордынская воля. Не познал город татарских тысяч, откупался серебром да дорогими подарками, сохранил все соки для торговли, для развития ремесел, для развеселой гульбы со звуками волынок и гуслей, с кулачной забавой на льду степенного Волхова. А князя призывал себе лишь для брани против тевтонов или все более набирающих силу литвинов, для походов в Закамье, чтобы потекли оттуда новые серебряные ручьи в казну городскую и торговый оборот. И коли не люб оказывался временный правитель, гордо указывали ему на ворота. Стучал гулко настил Великого моста, и ехал посрамленный князь, зло стиснув зубы и не решаясь дать волю рвущемуся на волю гневу. А новогородцы вновь выбирали своих посадников и жили как встарь, нимало не тужа о чужом позоре.

В тот день торг был малолюден. Добро предлагали лишь иноземные гости с Немецкого двора. Сами же горожане грозно шумели на вечевом сходе, что собрался у Сорока мучеников на Щерковой в Неревском конце. Яростно матерились и бранились, слушая своих бояр да гонцов из далекой Москвы от князя Юрия. И решалось на той многочасовой пре одно: выступать городу против воли великого князя или не выступать? Драться за свои вольности или позволить Михаилу спокойно собирать и ордынский выход, и черный бор со всей волости, и закамское серебро? Горой выступали за сохранение суда посадничьего. А также жадно внимали последним вестям из далекой Орды.

Иван не знал про все это. Он жадно вдыхал запахи с рыбных торжищ, кислый дух выделываемых кож, аромат свежеиспеченного хлеба. И воздух свободы, который уже начинал дразнить ноздри привыкшего к окрикам и покорности тверича. От всего этого сердце начинало биться так сладко и тревожно…

В тот же вечер произошло то, о чем Иван столь страстно и тайно мечтал. Обоз из Новгорода в Понизовье Онуфрий отменил. За неделю до этого до него дошли слухи, что в Сарае после смерти великого хана Тохты началась нешуточная замятня, прошли погромы в торговых рядах, многих купцов, в том числе и русичей, рубили и топили, что сами татары разбились на два лагеря под знаменами ислама и старой монгольской веры. И до окончательного воцарения Узбека или кого иного, способного твердой рукой навести прежний порядок, рисковать серебром и дорогими товарами в южных степях не следовало.

Онуфрий щедро угостил и отблагодарил спасителей сына. Утром лично сопроводил их до торга, помог прикупить гостинцев для родных и близких. Придумал повод, чтоб не слишком-то задерживались слуги великого князя владимирского в его палатах, и с почетом проводил их за Волхов.

Как выяснилось позже, за этой спешкой и опаской скрывался политический умысел. Боярская знать, подстрекаемая Юрием Московским, твердо решила к тому моменту окоротить над собой великокняжескую власть. И лишние глаза тверичей на городских улицах были совсем не желательны.