I
Едва ступили на левый берег Дуная, как Чех подозвал к себе братьев.
— Надо решать, каким путем пойдем в славянские земли, — сказал он. — Хочу выслушать ваше мнение.
— А чего тут думать, — тотчас ответит Русс. — Лучшего отношения к нам, чем у квадов, ни у одного племени не было. Прямиком через их земли, а потом возьмем восточнее и выйдем к истокам Вислы и Одры. С них начинаются родные просторы.
— Были друзьями нам квады, — возразил ему Лех. — Были да сплыли. Не забывай, что это клиентское племя, послушное в руках всесильного Рима. Думаю, Тибул уже послал к старейшине своего гонца с приказом задержать нас. Ведь мы теперь бунтовщики, стало быть, являемся недругами и Рима, и квадов.
— И что ты предлагаешь? — спросил его старший брат.
— Надо идти вниз по течению Дуная и как можно быстрее выходить из земли квадов. Потом свернуть на север, в горы. Там обитает иллирийское племя карпов, попробуем договориться с ними. Будем надеяться, пропустят они нас через свои земли.
— Горцы — народ воинственный, всего можно ждать…
— Но у нас нет иного выхода.
— Тогда надо поспешать. Расходитесь по своим центуриям. Как переправится последний воин, тотчас выступаем!
Построиться в походную колонну для бывалых воинов дело не хитрое. Сначала шли по проторенной дороге, но она через час хода свернула в лес, а вдоль реки пошла тропинка, которая прихотливо извивалась то среди кустарников, то по прибрежным пескам, то ныряла в лес и вновь выходила на берег. Она чем-то напоминала их путь в первые дни бегства из столицы вандалов, когда удалось похитить Туснельду.
Воины тотчас потеряли строй, вытянулись в одну длинную линию. Это беспокоило Чеха: центурии были крайне уязвимы в случае нападения квадов. Вперед он послал разведку, сзади прикрывал арьергард, но со стороны леса противник мог напасть в любой момент, и обнаружить его заранее не представлялось никакой возможности. Квады хорошо знали свои леса и могли напасть там, где считали нужным. Оставалось надеяться, что они не успеют подтянуть свои силы и вынуждены будут выпустить их из своих пределов. Но до границы с племенем карпов было не менее четырех-пяти дневных переходов, и Чех не очень верил в счастливый исход.
Зима оказалась бесснежной и довольно теплой, лишь ночью прихватывал легкий морозец, а днем сияло солнце, идти было легко и даже приятно. Зачаровывали могучие воды Дуная, он был рядом, всегда разный и непредсказуемый в своей красоте и величии, приковывая, притягивая к себе взгляды воинов. Вечером сделали стоянку. Многие занялись рыбалкой, на кострах закипела уха. Она была хорошим приварком к копченому мясу и сухим фруктам.
Три дня поход проходил спокойно, на четвертый к обеду дорогу преградили войска квадов, вел их все тот же Турбид. Он развернул свои отряды на берегу небольшой речки, впадавшей в Дунай; по обоим берегам ее широко и просторно уходил вглубь лесов широкий луг, лучшего места для предстоящего боя не найдешь.
Когда Чеху сообщили о появлении квадов, у него холодок прошел по спине. Как видно, сражения не избежать, а силы были далеко не в пользу славян.
Однако Турбид не напал, а вызвал Чеха на переговоры. Встреча их напоминала не разговор военачальников двух враждебных отрядов, а скорее это была беседа друзей, нечаянно оказавшихся на одной дороге.
Турбид, увидев Чеха, поспешил ему навстречу, протянул руку:
— Рад приветствовать тебя, центурион, — улыбаясь, проговорил он. — Вот жизнь подбрасывает какие неожиданности: то в Виндобоне бок о бок сражались против вандалов, то я тебя из плена у бургундов вызволял, а теперь на берегах Дуная боги свели.
— Будь здоров, Турбид. Думаю, и на этот раз наша встреча не будет омрачена никакими происшествиями.
— Как Туснельда? Оправилась ли она от потрясения?
— Не скоро, но поборола в себе ужас, который пережила тогда.
— Тибул в Виндобоне. Стало быть, произошел обмен?
— Да. Но Туснельда со мной, она моя жена.
— Вот как? — Турбид не скрывал своего удивления. — И как же это случилось?
Чех кратко рассказал о бегстве Туснельды от своего жениха.
— Завидую тебе, Чех. Такую супругу отхватил. Я бы за подобную смелую девушку полжизни отдал!
— Как видишь, мне не пришлось отдавать полжизни, но она — моя!
Помолчали. Потом, взглянув исподлобья, Турбид спросил:
— Как же ты допустил убийство Аврелия? Ведь знал, что Рим тебе его никогда не простит.
— Знал, но ничего не мог поделать со своими воинами. Аврелий нагло обокрал их. Более того, он хотел заставить бесплатно трудиться на тяжелейшей работе зимой, не обеспечив ни одеждой, ни обувью.
— Все равно тебе не надо было допускать гибели столь важного военачальника.
— Я был бессилен. Ярость людей перехлестывала через край.
Турбид еще некоторое время помолчал, потом произнес отстраненным голосом:
— Мне доставлен приказ Тибула о задержании центурий. Вам надлежит вернуться в Виндобону и предстать перед римским судом.
— Это верная смерть. Ладно, от меча, но могут нас, бунтовщиков, казнить как рабов, прибив к крестам.
— Все может быть. Но я должен подчиниться приказу и доставить вас в распоряжение Тибула. У меня пять тысяч воинов против трехсот твоих. Думаю, тебе следует подчиниться.
Чех прищурил глаза, взгляд их стал колким и жестким:
— Ты знаешь меня, Турбид, видел моих воинов в бою. На позорную смерть мы не пойдем, нам лучше умереть в бою.
— Я сожалею, но, видно, так и будет.
Говорить стало не о чем. Но они не расходились. Чех понимал, что Турбиду нельзя было не выполнить приказа Тибула, потому что иначе нарушался клиентский договор с Римом, а это грозило неисчислимыми бедами всему племени квадов, оттого он не держал обиды на сына старейшины. Турбид, в свою очередь, давно прикипел сердцем к мужественному воину и умелому военачальнику, ему было искренне жаль славянских воинов, которые стали жертвой алчности правителя Иллирика. Ему хотелось помочь им, но он не знал, как это сделать. Он уже хотел встать и уйти, как в его голове родилась неожиданная мысль. Он улыбнулся и хитро поглядел на Чеха:
— Давай попробуем обмануть римлян.
— Каким образом?
— Если я тебя просто пропущу сквозь ряды своих войск, то найдется какая-нибудь продажная душонка, которая выдаст меня перед римлянами. Думаю, они своих агентов держат в моем племени. Деньги плодят предателей и изменников, а у Рима денег очень много, они грабят полмира.
— Ну и в чем твоя задумка?
— Представим дело так, что ты сумел обхитрить, обвести меня вокруг пальца. В военных действиях это бывает сплошь и рядом, римляне применяют это сами и признают это право за своими противниками, даже с уважением относятся к военной хитрости.
— Ну-ну, рассказывай…
— А что тут долго тянуть? Все легко и просто. Я приду в расположение своих войск, соберу десятских и сотских и объявлю им, что дал тебе срок до завтрашнего утра подумать. Вечером, как это принято, мы зажигаем костры, варим ужин, греемся от холодов. И так до утра. Но ты не ждешь восхода солнца, а с наступлением темноты снимаешься и идешь вдоль этой речушки на север, к границам племени карпов. Мои дозорные на берегах речушки внимательно следят за твоими кострами, докладывают мне, что центурии стоят на месте, а я им верю. Только поздним утром, когда вы будете далеко, я со свитой отправляюсь в твой стан, и тут мы обнаруживаем, что от твоих воинов и след простыл.
— Это ты здорово придумал, Турбид. Но все равно тебе попадет.
— Конечно, немного пожурят, но и все. Зато я спасу тебя и славянские центурии от жестокого наказания и смерти.
— Спасибо, Турбид. Я сделаю все так, как ты сказал.
— Прощай, друг. Не знаю, придется ли нам еще раз свидеться.
— Прощай, друг. Я всю жизнь буду помнить, как много ты сделал для меня.
Они пожали друг другу руки и расстались.
Вечером Чех приказал поставить вдоль речушки несколько шалашей, возле них суетились его воины, всем видом показывая, что готовятся к ночному сну. По всему лагерю зажглись костры, на них готовился ужин. С несколькими воинами он изготовил с десяток чучел, их с наступлением темноты пристроили возле костров, горевших на самой границе между вооруженными сторонами. Затем центурии неслышно снялись с места и, придерживаясь леса, двинулись на север. Ночь была безоблачной, лунной, направление движения легко угадывалось по звездам. Без остановок шли до самого восхода солнца, после чего сделали небольшой привал и снова продолжили свой путь. Хотя Чех знал, что Турбид не станет его преследовать, но не давал своим воинам отдыха и гнал и гнал вперед. Только поздним вечером, почти в полной темноте остановились они у лесного озера и остались на ночевку.
Чех подошел к Туснельде, помог ей слезть с коня. По всему видно было, что она устала, но ни взглядом, ни словом не показывала этого. Она мужественно переживала поход, даже иногда улыбалась ему, как видно, стараясь подбодрить и вселить в него новые силы. А ему было трудно. Тяжелая ответственность за жизнь людей невидимым грузом давила на него, женская поддержка облегчала эту ношу.
— Приляг на травку, — предложил он ей. — Сейчас воины поставят нам палатку, тогда можно отдохнуть в постели.
— Нет, я приготовлю тебе еду.
— Поужинаем из общего котла. А ты береги силы. Завтра такой тяжелый переход. Нам надо оторваться от квадов настолько, чтобы они не могли догнать нас.
— Общий котел — это общий котел, — не сдавалась она. — Мне хочется угостить тебя кашей, которую готовила моя мама в детстве. Думаю, тебе она тоже понравится.
— Ну, раз хочется, — сдался он…
Подошли Лех и Русс. Только им сообщил Чех о сговоре с Турбидом, чтобы не порождать лишних разговоров; как правило, слухи имеют способность распространяться среди людей самыми причудливыми, необъяснимыми путями, достигая ушей тех, кому бы о них знать не следовало.
— Как воины? — спросил он братьев. — Никто не отстал?
— Мои дошли в полном составе, — ответил Лех.
— И у меня потерь нет, — доложил Русс.
— Как с больными?
— Везем на конях, а некоторых приходится нести на носилках. К каждым носилкам приставлено по двенадцать человек, меняются в пути. Конечно, устали, но не до изнеможения.
— Завтра еще один напряженный переход, а потом можно будет идти не столь быстро, подольше отдыхать.
— Мы так и говорим своим воинам. Люди понимают, — заверил Лех.
— Через пару-тройку переходов вступим в предгорья, а потом начнутся сами горы. По моим сведениям, там живут карпы, почему и горы называются Карпатами. Придется проходить через их земли. Что за народ, к какому роду-племени относится? Иллирийцы или дакийцы?
— Я слышал, дакийцы, — ответил Лех.
— Надо поискать среди воинов, кто знает дакийский язык. За день поспрашивайте через своих десятников, может, найдется переводчик. Он облегчит общение с населением, мы сможем избежать недоразумений и стычек, очень нежелательных для нас.
Ночь прошла спокойно, а наутро, с рассветом снова в путь, с короткой остановкой на обед. Под конец дня стала заметно меняться местность. Появились длинные, пологие холмы, они встречались все чаще и чаще. Только поднимешься на одну возвышенность, а впереди виднеется новая. Идти становилось все труднее и труднее. По пути попадались небольшие селения, их жители разбегались, едва увидев вооруженных чужеземцев. За ужином к Чеху привели воина из центурии Леха. Это был сухощавый, широкоплечий, узкий в поясе мужчина лет тридцати, горбоносый, с живыми темно-коричневыми глазами.
— Я из этих мест, — сказал он. — Звать меня Радомилом. Могу рассказать, кто населяет горы.
Чех указал на место рядом с собой, приготовился слушать.
— В Карпатах издавна живут рядом славяне и карпы. Карпы принадлежат к дакийскому народу, но оторвались от своей родины — Дакии, их одежда и быт все больше становятся славянскими. Рядом с нашей деревней стоит селение карпов, жители совместно отмечают многие праздники, на берегу горной реки проходят молодежные игрища. Отец у меня славянин, а мать — из рода карпов.
«Вот откуда у него такие глаза — не славянские!» — подумал Чех и спросил:
— Если в горах живет так много славян, то можно надеяться, что нас пропустят беспрепятственно?
— Конечно! Только надо заранее предупредить о нашем появлении, а то по нашей одежде нас могут признать за римлян, а их не очень любят.
— Возьмешь на себя такую задачу?
— Разумеется. Выдели мне пару коней и двоих всадников, мы опередим центурии и известим горный народ.
Через два дня воинский отряд вошел в горную долину. Воины шли, дивясь скалистым, кое-где поросшим лесами, вершинам, пили ледяную кристально чистую воду, от которой ломило зубы. Стремительные потоки даже в неглубоких реках валили с ног, при переходе их приходилось от одного берега к другому протягивать веревки.
А потом подошли к перевалу. Это был длинный затяжной подъем по довольно крутой тропинке; справа и слева высились горы, между ними это был единственный путь. Люди карабкались, помогая друг другу, цепляясь за отдельные кустарники, каким-то чудом сумевшие прижиться на каменистой поверхности. Кони порой не могли удержаться на крутизне и сползали вниз; затем, понукаемые воинами, вставали и, часто перебирая ногами, вновь упрямо взбирались выше и выше. И ни одной ровной площадки, чтобы отдохнуть, можно было только, напрягая мышцы, встать возле дерева или кустика и, придерживаясь за них, отдышаться некоторое время, а потом снова вверх, к облакам…
Когда перевал был пройден, люди валились с ног там, где находили ровные места. Чех прошел некоторое расстояние, приятно ощущая под ногами заиндевевшую траву, встал, не веря, что закончился такой тяжелый подъем. Но ноги не держали. Тогда он сел. Но и сидеть было тяжело. Тогда, достав подстилку, он лег, ощущая страшную усталость. Казалось, земля притягивала его к себе, он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой и тихонько постанывал от налитой во всем теле неимоверной тяжести.
Люди подходили, ложились на землю и замирали. Но потом, отдохнув, начинали потихоньку двигаться, раздались негромкие разговоры, послышался смех; скоро весь лагерь пришел в движение, люди вынимали из котомок еду, стали ужинать. Самые неутомимые и находчивые отыскали сухие ветки, зажгли костры, в котелках подвесили воду; с бокалами, кружками к ним потянулись воины за кипятком. Жизнь пошла своим чередом.
Наутро двинулись по широкой долине и почти тут же увидели селение. Это были невысокие мазанки с четырехскатными крышами. Навстречу им выходили жители, одетые в телогрейки из шкур, белые полотняные штаны и войлочные шляпы. Двое из них подняли к небу длинные трубы и затрубили; глухой и протяжный, сильный и властный звук потек по долине, возвращаясь от высоких гор многократным эхом. Толпа подошла к воинам, вел ее Радомил, возле него шагали двое пожилых мужчин, бритые, с вислыми усами, и три девушки, которые несли на расшитых полотенцах хлеб и соль. Они остановились перед Чехом, низко поклонились, старший из них сказал:
— Добро пожаловать в наше селение с миром. Мы рады видеть вас дорогими гостями у нас.
Чех подошел, отломил кусочек хлеба, макнул его в соль и съел. Селяне повеселели, заулыбались:
— Вот это добре. Вот это по-нашему!
Чех облегченно вздохнул: кажется, переход через Карпаты будет без каких-либо осложнений.
Так оно и получилось. Два дня они шли по широкой долине, встречаемые гостеприимными жителями. А потом перед ними встал новый, еще более крутой и длительный путь к перевалу. Заканчивался он высоко в небесах, окутанных туманами и облаками.
— Одолеем его, начнется спуск, который приведет нас в широкие долины, по которым в разные стороны текут две реки, — говорил Радомил. — Римляне их называют Вистулой и Виадуа, а мы, славяне, Вислой и Одрой. Там живут наши братья, славяне.
И снова карабкались по скалистой тропинке, выбиваясь из сил. Посредине пути встретилась просторная, ровная лужайка, на которой пообедали и отдохнули. Поднялись на самый перевал. Там их встречал Радомил.
— Вы посмотрите, какие виды вокруг, — весело говорил он, не в силах устоять на месте. — Нигде больше не встретите такого!
Перед воинами открывались величественные картины. Могучие горы увалами и островерхими вершинам громоздились повсюду, куда ни кинешь взгляд. На некоторых из них лежал вечный снег; большая масса чистейшего снега лежала рядом с ними; повсюду валялись камни и валуны, между ними виднелась посохшая травка; справа обрывалась отвесная пропасть такой глубины, что захватывало дух, на дне ее узкой ленточкой извивалась речушка; вдали кружились горные орлы, медленно и неторопливо выискивая себе добычу. Густой туман протекал мимо них, сырой и промозглый, был такой холод, что не спасала никакая одежда. Лица людей посинели, пальцы скрючились, они стали дрожать.
— Это облака плывут рядом с нами, — восторженно говорил Радомил. — Мы к самим богам забрались, они где-то рядом с нами!
— Мы здесь замерзнем, — отвечал ему Чех. — Нельзя задерживаться на перевале, всем немедленно спускаться!
Спуск оказался не легче, чем подъем. Такая же крутая тропинка, скользкие каменные плиты, чуть не удержался, поехал вниз, раздирая в кровь ягодицы… Но через полчаса уже было не так холодно, а через час и вовсе можно было скинуть что-то из верхней одежды. Сначала появились заросли кустарника, а потом и лесные массивы. Выйдя из одного из них, Чех увидел перед собой широкую равнину и извивающуюся речку со стальным блеском воды. Возле нее видно было большое скопление людей; приглядевшись, он узнал в них воинов.
— Кажется, два войска стоят друг против друга, — сказал он подошедшему Радомилу. — Ты не можешь сказать, кто это может быть?
Тот долго присматривался, ответил уверенно:
— Те, что ближе к нам, — это вандалы. А за ними стоят славяне, я узнаю их по одежде и вооружению.
Чех и сам их узнал, только ему хотелось, чтобы его вывод подтвердил другой человек.
— Готовятся к битве, — сказал Радомил. — Снова вандалы пошли грабежом, никак неймется им.
— Под Виндобоной получили, здесь тоже огребут.
Между тем оба войска начали сходиться. Славяне двигались сплошной толпой, а в порядке вандалов было заметно деление по родам: каждый род выстраивался клином, получалось что-то вроде пилы, которая дробила переднюю линию противника и облегчала достижение победы. «И нам бы такое перенять, — думал Чех, наблюдая за действиями противоборствующих сторон. — Но лучше внедрить в войско славян римский строй. Правда, ему надо долго и упорно учиться, но строй удесятеряет силу войска. Недаром римляне завоевали полмира!»
Вот вандалы и славяне сошлись, началось ожесточенное сражение. Чех стоял и ждал подхода центурий. Идти на помощь было нельзя, не подтянув все силы. А его воины растянулись на горной тропинке, никуда не спешили, спускались не торопясь, потому что устали и до ужина было еще далеко.
Подошли Лех и Русс, стали наблюдать за ходом сражения. Оно было в самом разгаре. На большом расстоянии смешались германцы и славяне, доносились оттуда звон оружия, глухие удары палиц и боевых топоров о щиты и доспехи, крики людей, ржание коней, стайками в обе стороны летели стрелы.
— Кажется, вандалы начинают теснить, — проговорил сквозь зубы Лех.
Чех ничего не ответил. Вокруг стояли воины. Он на глазок определил, что собрались почти все, может, десятки где-то бредут по склону, но без них можно обойтись.
— Построились по центуриям! — приказал он. — В центре я веду своих воинов, справа пойдет центурия Леха, слева — Русса.
Воины построились в строй. Чех выхватил меч из ножен, поднял над собой, а затем указал им на вандалов:
— Вперед! Бегом, молча! Приближаемся и внезапно наносим удар!
До места битвы шагов пятьсот бежали что есть силы. Подгоняло то, что видно было, как вандалы все больше и больше теснили славянское войско, каждый хотел помочь соплеменникам.
Вот до вандалов осталась пара десятков шагов. Видны были в шкуры одетые воины, их рыжие космы, слышны их воинственные крики, заглушавшие голос противника.
— А-а-а! — закричал что есть силы Чех, и его голос тотчас подхватили воины центуриев:
— А-а-а!
Удар был стремительным и неожиданным. Вандалы даже не поняли, откуда пришла на них погибель; они начали беспомощно метаться из стороны в сторону, пытаясь уйти от уничтожения. Паника среди них была беспредельной, никто из них даже не пытался организовать какого-либо сопротивления; все помышляли только о бегстве. Славяне тотчас прекратили отступление, обернулись к врагам и тоже кинулись на них со всей яростью. Сдавленные с двух сторон и оказавшиеся в ловушке, германцы пытались найти прорехи в линиях славянских воинов, бросались в них большими кучами и гибли под мечами и пиками; избиение было беспощадным. Лишь немногие сумели вырваться из окружения, и еще меньшее их число успело добежать до ближайшего лесочка и скрыться в нем.
Усталые, но довольные, возвращались люди после погони за противником. К Чеху подошел пожилой воин, в руке окровавленный меч, лицо, не остывшее от боя, полыхало румянцем. На нем были металлические доспехи римского изготовления и короткий белый плащ с красной каймой, застегнутый у горла золотой бляхой.
— Я воевода Боеслав, — сказал он взволнованным, прерывающимся голосом. — А вы откуда явились в римских одеждах и вооружении?
— Я веду своих воинов из римских пределов, — ответил Чех, пожимая протянутую руку. — Случайно оказался на поле битвы.
— Пусть случайно, но, главное, вовремя. Вандалы застали нас врасплох. Это разбойничье племя сумело тайком подобраться к нашим жилищам, не дав времени собрать силы. Если бы не вы, гнили бы наши косточки под лучами Ярилы. Спасибо за помощь.
Воевода приказал собирать раненых и убитых. Вдруг в одном конце поля раздались плач и стенания. Чех и Боеслав направились туда. Толпа раздалась перед ними. На земле лежал старец с длинной седой бородой, в красивых доспехах и красном плаще.
— Князь Воисвит, — тихо произнес воевода и опустился перед ним на колени. — Прости нас, славный воин, что не сумели сберечь тебя в этой жестокой битве.
Князя бережно завернули в плащ, подняли на руки и понесли в направлении селения, видневшегося недалеко. Следом растянулась длинная процессия, в которой брели раненые, на носилках покоились убитые. Навстречу из селения высыпали жители, раздались крики радости, женский плач по убитым…
Начались приготовления к похоронам погибших. У бодричей было трупоположение, когда умерших закапывали в землю. Здешние славянские племена имели обычай сжигать их на кострах. Воины центурий с интересом и любопытством наблюдали за всеми действиями жителей и, по возможности, помогали им. Они пошли с мужчинами в лес за сухостоем для костров, целый день носили и рубили сухие деревья, таскали и складывали на небольшом холме, расположенном возле селения. В это время женщины вязали и шили одежду мертвецам, готовили для них пищу и складывали отдельно предметы, которые, как считалось, пригодятся им на том свете. Среди них были мечи и щиты, кружки и бокалы, кувшины с вином, ложки и чашки и прочие предметы обихода. Знатным воинам клали дорогие римские изделия: серебряные ножницы и ножи, золотые сосуды, складные бронзовые треножники для стульев, сосуды из керамики и стекла.
Чех зашел в терем князя. Там он увидел необычную картину: вдовы князя, а их было пять, спорили между собой: кого из них усопший муж любил больше других и которая из них должна последовать за ним, чтобы и на том свете он не оставался одиноким, а был согрет женской любовью и лаской. Спор был горячим, в нем принимали участие и родственники; две старухи вцепились друг другу в волосы, и их еле разняли; другие женщины припоминали случаи из прошлой жизни, стараясь опорочить соперниц и возвысить себя.
Удивленный такой настойчивостью умереть раньше времени, Чех спросил у пожилого воина, охранявшего терем:
— Почему они стремятся к преждевременной гибели? Может, жрецы им дали какое-нибудь снадобье и у них помутился разум?
— Нет, жрецы здесь ни при чем, — ответил тот. — Просто с детства их воспитывали в уважении к тем вдовам, которые вместе с мужьями в пламени возносились к небесам и попадали сразу в райские кущи. Те, которые остаются жить, лишаются уважения сородичей, их считают трусливыми и никому не нужными. Души трусливых превращаются в злых духов: вурдалаков, волкодавов, черную Кали и черного Ваку, которые живут в зловонных болотах и вечно копошатся глубоко под землей, стараясь выйти на свежий воздух, но это им никогда не удастся сделать. Души же смелых женщин превращаются в вилий — воздушных русалок, которые носятся в воздухе, свободные и одаренные небывалым могуществом.
На третий день состоялись похороны воинов. Их уложили на груду сухих бревен. Возле князя покоилась его первая жена, которая добровольно приняла яд. С некоторыми воинами решили отправиться на тот свет их жены, они теперь тоже бездыханные лежали рядом со своими мужьями. Женщины стенали и плакали, воздевая руки к небу, мужчины стояли при оружии, молчаливые и суровые. Трое жрецов ходили возле покойных и читали молитвы, попутно бросая зерно и выливая специальный кипяток — сурью в жертвенные костры. Потом жрецы одновременно взяли по факелу, зажгли их и поднесли с разных сторон к приготовленному костру. Сначала робкие языки пламени появились в нескольких местах, затем огонь стал быстро распространяться, и вот уже с гулом и ревом мощный огненный вихрь устремился в небо; взметнулись искры, полетели в разные стороны головешки, жар стал нестерпимым, люди отходили от разбушевавшегося пламени, которое поглотило и воинов, и их жен…
Когда костер прогорел, угли и пепел были положены в глиняные кувшины и выставлены на столбах на перекрестке дорог, чтобы каждый путник мог поклониться усопшим…
После этого началась тризна. Она продолжалась до позднего вечера.
Наутро все взрослые мужчины собрались на вече. Руководил им седовласый старик по имени Довбуш. Сначала он говорил о заслугах погибшего в битве с вандалами князя Воисвита, а потом сказал, что вместо него необходимо избрать нового князя.
— Есть у меня, как одного из старейшин нашего племени, соображение, — заключил он, — которое я хочу высказать перед достославными воинами. Мне кажется, нет более уважаемого человека среди нас, чем воевода Боеслав. Он умудрен летами, у него большие военные знания и умения, его уважают и почитают соплеменники. Пусть он выйдет ко мне на помост, а мы его попросим, чтобы он руководил и управлял нами.
Тяжело ступая, поднялся на помост Боеслав, хмуро окинул площадь, сказал неторопливо и важно:
— За доверие спасибо. Только немощен я стал. Съедает меня в последний год болезнь какая-то, и никакие лекари-травники, колдуны и кудесники помочь не могут. Так что извиняйте меня, братья, но вынужден я отказаться от высокой чести и выдвигайте на это высокое место другого человека.
Толпа долго молчала, явно огорошенная неожиданным заявлением, потом оцепенение прошло, люди зашевелились, задвигались, стали переговариваться между собой. Наконец на помост стал пробираться высокий парень с густой шевелюрой. Он легко взбежал по лесенке, лихо повернулся к народу, стал говорить звонким голосом:
— А вот я хочу, чтобы выбрали князем меня! А почему бы и нет? Я уже семь лет воюю в княжеской дружине, меня назначили сотником, у меня меньше всего потерь в сражениях. Значит, умею обучать воинов и руководить ими в бою. Разве не так?
Толпа одобрительно зашумела, но Довбуш тотчас возразил:
— Князем быть — это не только уметь мечом махать да воинов наставлять. Вокруг нас много враждебных племен, с ними надо уметь вести достойный и содержательный разговор. Кроме того, мы в последние годы терпим неудачи в сражениях, и если бы не помощь воинского отряда под руководством Чеха, мы и на этот раз были бы разбиты вандалами, и нам пришлось бы уйти из этих мест, потеряв и имущество, и скот. Надо нам научиться воевать по-новому. Да вот кто нас научит?
Наступило тягостное молчание. Наконец кто-то выкрикнул:
— А вот Чех и научит!
— Его надо на княжение просить! — поддержал другой.
— Верно… Дельное предложение, — тотчас заговорили между собой воины. — Он из римской армии, а там умеют воевать…
— Так что, позвать военачальника Чеха? — спросил Довбуш.
— Добро-о-о-о! — уже дружно подхватила площадь.
Разыскали Чеха, пригласили на вече. Он, смущенный, растерянный (ему поведали, зачем зовут), вышел на помост, встал у края.
— Желает наше племя видеть тебя своим князем, — проговорил Довбуш. — Потому как вырос ты в славянском роде, значит, знаешь наши законы и обычаи. Но вместе с тем известны тебе римские порядки, римский военный строй. Надеются наши воины, что сумеешь передать свое умение и поможешь в борьбе с врагами нашими.
— Приглашение ваше для меня неожиданное, и следует подумать, прежде чем что-то ответить, — сказал Чех. — Да и с братьями своими тоже следует посоветоваться, у воинов согласия попросить, как-никак, целых три года вместе службу военную ломали.
— Соглашайся! Всем миром тебя просим! — доносилось до него с площади.
— Давайте решим так, — выступив вперед, проговорил Довбуш. — Сейчас разойдемся, а продолжим работу завтра. К тому времени и Чех определится в своем решении — оставаться у нас или следовать к родному племени своему, да и нам нелишне будет еще раз подумать.
Чех собрал братьев, стал просить совета.
— Я бы не остался, — тотчас ответил Русс. — Я так по мамочке соскучился! Так бы на крыльях и улетел!
— Ишь, мамочкин сынок, — шутливо сказал Лех. — А что делать дома? Ну самое большое, что ждет нас — это возглавить войсковой отряд своего рода, значит стать воеводой. Место князя занято давно, да еще куча желающих найдется. А тут тебе предлагают самую высокую должность в племени… Нет, я бы согласился, не разговаривая!
— Трудно придется, — посочувствовал Русс. — Племя чужое, хотя и славянское. На кого опереться?
— Поговорю с воинами центурии, — сказал Чех, внимательно выслушав братьев. — Может, кто-нибудь из них останется. Все свои, можно будет в нужный момент опереться…
— Ну а самому-то тебе хочется остаться? — спросил напрямую Русс.
— Если честно, то да, манит меня высокий княжеский престол, хочется отдать свои силы и умение народу.
— А как Туснельда?
— Куда иголка, туда и нитка. Не возражает она против моего нового назначения и даже всячески поддерживает.
— Тогда соглашайся, если еще раз предложат, — проговорил Лех.
— Только жалко будет с тобой расстаться, — взгрустнул Русс. — Как жить без твоего совета?
— Может, еще передумают, — задумчиво промолвил Чех. — Найдут подходящего человека из своего племени, что у них — достойных нет?
Потом пошел он к воинам своей центурии. Там уже слышали о новости, обступили со всех сторон.
— Соглашайся, Чех, — говорили некоторые. — И нас с собой бери, верно служить будем.
— Сколько положишь жалованья? — спрашивали другие. — Бесплатно лямку военную тянуть мы не намерены!
— Насчет жалованья ничего не могу сказать, — отвечал Чех. — Но вот каждого военачальником сделаю, это обещаю точно. Кого сотским, кого десятским. Будете воинов обучать римскому строю, приемам рукопашной борьбы.
— Это мы сможем, это нам сподручно! — весело говорили сослуживцы. — Мы из парней сделаем таких бойцов, что любого германца или дакийца за пояс заткнут!
Чех ночь не спал, думал-передумывал свое решение, а утром разбитый, в смятенных чувствах явился на площадь. Там его уже ждали.
— Посоветовались мы без тебя еще раз, — сказал ему Довбуш в полной тишине. — И решили, что лучшего князя, чем ты, Чех, нам не найти. А потому просим тебя всем миром еще раз: стань нашим князем, а мы тебе будем служить верой и правдой!
И Чех почувствовал после этих слов, как будто какие новые неведомые силы влились в него, прочь ушли сомнения, он выпрямился во весь свой невысокий рост и ответил спокойно и уверенно:
— Спасибо за доверие, народ славянский. Живота не пожалею в честном служении вам!
Через неделю Лех и Русс во главе своих центуриев двинулись дальше на север. По совету местных жителей избрали они путь вдоль реки Вислы, вокруг которой жили славянские племена; дойдя до Балтийского моря, они намерены были повернуть на запад и прийти в земли, населенные родным племенем бодричей.
— Передавайте поклон отчему краю, — взволнованно произносил Чех, на глаза которого навертывались слезы. — Будет воля богов, может, удастся свидеться когда-нибудь…
— Ты мне был вместо отца, — жалостливо говорил Русс. — Я теперь буду чувствовать себя сиротой без тебя…
Как ни странно, но эти слова младшего брата несколько успокоили Чеха, он даже пошутил:
— Ничего, ты уже сосем взрослым стал. Это же надо, жену самого правителя провинции Иллирик сумел соблазнить!
— Если бы так, — смутился Русс… Луцилла продолжала занозой сидеть в его сердце…
Славяне встречали центурии Леха и Русса с большим радушием, гостеприимство не знало границ. Воинов зазывали в дома, угощали всем, что имелось, причем бедным людям разрешалось безнаказанно украсть у соседей, лишь бы гости ушли довольными. Но в тех краях воровства не было, двери не имели запоров и были всегда открыты.
Весна застала в дороге. Пришлось на время половодья остановиться в стольном городе полян Гридицы, расположенном на высоком берегу Вислы. Прошли дожди, начал ломаться лед. Ночами громовые раскаты поднимали жителей, люди сбегались посмотреть на величественную картину ледохода. Ноздрястые, грязные глыбы налезали друг на друга, создавали заторы, лед вставал, дыбился, стремительно поднималась вода, а потом вдруг прорывало, крутясь, уплывали льдины, обнажалась чистая, отдававшая холодным блеском вода с бурунами, над ней стремительно носились чайки, резким криком нарушая тишину.
Прошедшие дожди быстро согнали снег, появилась свежая изумрудная зелень. Жители Гридицы вышли на луга, чтобы отметить приход богини Лады, приносившей воскрешение природы, любовные утехи и новую жизнь на земле. Славяне верили, что она насылает первые молнии, которые своими ударами вызывают ко всходам первоцветы, что своими ключами — цветами она отмыкает земные недра для буйного роста трав, кустов и деревьев.
Русс со своими воинами отправился на луга. К нему подбежал возбужденный, взволнованный Лех, глаза его полыхали:
— Только что видел княжну Ядвигу. Умопомрачительная женщина!
— Я тоже ее встречал. По-моему, ничего красивого в ней нет, скорее наоборот.
— Много ты понимаешь! Женщина в самом соку. Я уже все про нее узнал. Она год назад потеряла мужа, сейчас одинока. Отец старик, дочь — наследница престола, — чем не выгодная партия?
— А как же любовь?
— Любовь? А я как узнал, что она — вдовушка, сразу влюбился! Страсть как люблю вдовушек! К ним не надо искать какого-то особого подхода, как к девушкам. У них в глазах написано, чего они хотят. Чуть шагнул ей навстречу — и она твоя!
— И правда, брат, сколько знаю, у тебя всегда были или замужние, или вдовы…
— Вот такой я человек! — не отпирался Лех. — И сейчас попытаюсь не упустить своего случая.
И Лех вприпрыжку побежал вперед, на ходу пытаясь прикинуть, как обратить на себя внимание княжны. Чтобы завоевать женщину, он никогда не разрабатывал ничего наперед, у него не было однообразных и однотипных действий. Он всегда действовал по обстановке, по наитию, как сложится. Он выдумывал и творил на ходу.
Сейчас ему надо было выяснить, где будет находиться Ядвига. В хоровод она, конечно, не пойдет, там царство девушек. Значит, надо искать в каких-то других местах. Вон там собирается народ, надо поглядеть, что там затевается.
Подойдя поближе, он увидел: люди стояли перед помостом, на котором восседали князь Сбыслав с княгиней и Ядвига. Перед ними на лужайке боролись двое парней. Толпа бурно переживала, хлопала в ладоши, кричала слова поддержки, смеялась, сокрушалась. Вот один из борцов был повержен наземь, победителя награждала княгиня, стройная пожилая женщина с некрасивым лицом, видно, Ядвига пошла в нее; парню был преподнесен нож с красивой рукояткой. На лужайку вышла вторая пара, скоро выявился победитель, его награждала уже Ядвига, она подарила изящной работы небольшой кувшинчик. «Нет, тут мне делать нечего, — думал про себя Лех. — Борец из меня никудышный. Может, состоятся другие соревнования?»
Они начались. Парни на конях проносились мимо помоста и из лука стремились поразить небольшой круг, подвешенный на столбе. И тут он не из лучших. Когда-то хорошо стрелял в детстве, но потом ушел в римскую армию, а там пришлось в руки взять арбалет. Из арбалета метко стрелять можно научиться за месяц, у него так и получилось, но за три года службы он во многом потерял навыки стрельбы из лука. Он хорошо знал, что в военном деле нужна постоянная, ежедневная тренировка, вот тогда цель можно поразить наверняка! Нет, лук и стрела не для него…
Потом начались сражения бойцов на деревянных мечах. Там были заранее намеченные пары, у них было все подготовлено для одиночного боя, так что пришлось ему отказаться от этой затеи.
Он уже стал прикидывать, как подойти к Ядвиге после окончания зрелища, выискивая в голове различные варианты, которые он применял раньше для знакомства с девушками и женщинами, как объявили состязание на меткий бросок дротиков. Вот это по нему! Правда, в римской армии они ежедневно упражнялись в бросках пелума — небольшого копья с железным наконечником, но это почти дротик! Так что стоит попробовать.
Он попросил у одного из парней его дротик. Тот охотно дал. Некоторое время Лех прикидывал, как подходит он к его руке, взвешивал, вертел, примеривался, а потом встал в очередь на бросание. Он видел, что особой меткостью соперники не обладали, чаще попадали в щит, но не в круг, нарисованный на нем. И ни один не поразил небольшой кружочек, замазанный краской в самом центре круга. Раньше ему удавалось это сделать довольно часто, но вот как выйдет на этот раз? Эх, был бы в его руках пелум, он бы показал этим неумехам!..
Подошла его очередь. Лех сделал пару шагов, взял на изготовку дротик, примерился и бросил. Сердце замерло в ожидании. Есть! В темный кружочек, в самую сердцевину! Ай да Лех, ай да молодец!
И тут же услышал, как восторженными криками взорвалась толпа. Он тотчас напустил на себя равнодушный вид, степенно отошел в сторону, стал наблюдать за бросками других парней. Но никто не сумел поразить цель так точно, как он. Значит, он — победитель! Хорошо бы подошла к нему Ядвига и подарила что-то, он успел бы в это время сказать ей несколько слов, которые она запомнила бы на всю жизнь…
Но она не подошла. К Леху подбежали две девушки и вручили подснежники, единственные цветы, которые появляются в эти ранние весенние дни. Подарок не столь ценный, как другие, но от души. А как Ядвига? Что с ней? Он краем глаза взглянул в сторону помоста, увидел ее: глядит на него и радостно смеется. И тут решение подошло само собой. Недолго думая, Лех быстро подошел к ней, встал на одно колено и протянул ей цветы:
— Княжна, в знак восхищения твоей красотой и благородством прими эти цветы, завоеванные мной в честном соревновании!
Ее щеки на продолговатом лице слегка порозовели, а глаза с явной доброжелательностью и поощрением смотрели на него. Да и как иначе? Красив, силен, ловок и, как видно, еще и находчив, чем не мечта любой женщины!
Лех не стал задерживаться возле нее, а тут же легко вскочил на ноги и отбежал в толпу. Взглянул на Ядвигу. Она не спускала с него глаз. Есть! Крючок заброшен, скоро в руках будет и золотая рыбка…
У него почти полностью сохранилось жалованье, полученное в римской армии. Он пошел на рынок и купил ожерелье. Лех не стал брать изделия итальянских мастеров или ценимых тогда византийских умельцев; он выбрал тончайшей и искусной работы восточное ожерелье с затейливой, ажурной вязью. В этом восточные ювелиры были непревзойденными мастерами. Любая женщина придет в восторг!
Теперь надо ждать удобного случая. И он терпеливо ждал.
Глядя на метания брата, Русс с улыбкой спросил:
— И ты думаешь, что князь отдаст за тебя свою дочь? Да кто ты такой, чтобы он захотел с тобой породниться? Ему выгодно установить родственные связи с соседними князьями, правителями государств, в крайнем случае воеводами, а не с таким бродягой, как ты.
— Ты забываешь, что я центурион!
— Ну и что? По славянским меркам это всего-навсего сотник, каких множество найдешь в любом захудалом месте полянского, или польского, княжества, как они себя называют.
— А я никому не скажу, что означает слово центурион. Центурион и центурион, громко звучит!
Потом взглянув на Русса, попросил:
— Ты тоже, пожалуйста, никому не открывай, что означает это слово. Не подведи меня ненароком.
— Ну что ты, брат, — улыбнулся Русс. — Я всегда за тебя!
Скоро князь Сбыслав в свой дворец пригласил знатных гостей, чтобы отметить день рождения своей жены. В их числе оказались Лех и Русс.
— А ты говоришь, что мы какие-то там сотники. Для местных жителей и для князя мы — римские военачальники, с громким именем центурионы! Так что выше нос, братишка!
Дворец князя был деревянным, в два этажа. На верхнем находилось большое помещение, предназначенное для проведения пиров. В два ряда были поставлены столы, возле них — скамейки. Делали их местные плотники, поэтому изделия особой красотой не отличались, но были крепки и надежны. Окна были небольшими, забраны частыми переплетами с цветными стеклами, поэтому в зале даже днем было сумрачно, на стенах горели факелы.
Гости собрались дружно. Конечно, им не предлагали снимать обувь при входе и мыть руки, как это принято было в римских дворцах перед трапезой; посуда преимущественно была глиняной, ложки деревянные да и пища не столь разнообразная: мясо вареное и жареное, рыба соленая и приготовленная в горшках с различной приправой, а также зайцы, птицы, кролики, гуси, утки, глухари, тетерева и прочая домашняя и лесная живность. Ну и, конечно, соленые огурчики, грибочки, капуста. Возле скамеек стояли открытые чаны с пивом, из них каждый желающий мог черпать пива сколько хотел. Кувшины с вином разносили слуги, они же убирали грязную посуду. Между столами бродили собаки, гости им бросали куски мяса.
Братья заняли место за вторым столом, чтобы не ущемить прав местной знати. Но Лех таким образом подгадал сесть, чтобы, если это захочется, Ядвига могла видеть его. Он решил не надоедать ей взглядами, но все же изредка посматривал в ее сторону; скоро с радостью заметил, что и она порой кидала на него свои взгляды.
Пир был шумным и разгульным. Подносили подарки имениннице, поздравляли, пили за ее здоровье. Никаких, конечно, поэтов и философов здесь не было, да и оркестришко состоял из каких-то дудочек, сопелок и барабанов, но все равно было весело, а после долгих недель странствий и подавно приятно было отдохнуть среди беспечных людей. Лех разговаривал с Руссом, порой отвечал на вопросы соседей, но сам чутко сторожил Ядвигу. Когда гости изрядно выпили и принялись распевать песни, а некоторые кинулись в пляс, она, бросив на Леха мимолетный взгляд, вышла из-за стола и направилась к выходу. Он последовал за ней.
Был хороший весенний день с ослепительным солнцем, свежим, прохладным воздухом и лужами талой воды. Ядвига сошла с крыльца и неторопливо пошла по улочке, замощенной жердями. Лех догнал ее и пошел рядом.
— Я не очень надоем, если пристроюсь сбоку? — спросил он вкрадчивым голосом.
Она взглянула на него синими глазами, улыбнулась краешком тонких губ и ничего не ответила.
— Что ж, будем считать, что молчание — это знак согласия.
— Мне тоже надоели шум и пьяные выкрики, — продолжал он, чтобы что-то говорить. — А тут так хорошо пройтись на свежем воздухе!
Она и на этот раз промолчала. Зато Лех болтал без умолку, сам удивляясь своему красноречию.
Вышли к крепостной башне, двинулись вдоль стены. По ней прохаживались воины, на деревьях дрались за свои гнезда грачи. Лех выждал удобный момент, повернулся к Ядвиге и ловко надел на ее шею ожерелье. Она взглянула на него, и на ее лице появилось такое непритворное восхищение, что он тотчас угадал, что не ошибся в своем выборе.
— Боги, какое чудо! — с придыханием произнесла она, не в силах оторвать от украшения своего взгляда. Потом она взяла его в руки и то подносила поближе к глазам, то начинала рассматривать издали; подняла увлажненный взор на Леха и спросила растроганно:
— И ты его покупал мне?
— Конечно.
— Но я, право, недостойна…
— Оно тебе к лицу, — как можно убедительным голосом говорил он. — Оно у тебя необыкновенное. Я был поражен, когда первый раз увидел его. Оно несет в себе столько благородства, столько великодушия и величавости, что покорило меня и сделало добровольным твоим пленником. Мне пришлось много видеть и стран и народов, я прошел всю славянскую землю, бывал в германских и дакийских краях, много лет жил в Римской империи, но только здесь я увидел девушку столь возвышенных чувств и благих намерений, что проникся любовью и доверием…
— Однако ты умеешь заговаривать зубы женщинам, — удивленно проговорила Ядвига, но по тону ее голоса он понял, что его слова восприняты весьма благожелательно. И, действительно, если бы он стал расписывать ее красоты, то, как бы ни было это ей приятно, вызвало подозрение. Но он ударился насчет прелестей ее внутреннего мира, а ведь каждый человек считает себя самым умным и порядочным и хотел бы, чтобы это кто-нибудь отметил.
Между Лехом и Ядвигой скоро установилось доверие и взаимопонимание, и разговор пошел легко и непринужденно. Они перескакивали с одной темы на другую, говорили о пустяках, не замечая этого, потому что для них важнее были взгляды, улыбки, которыми они обменивались, а потом и нечаянные прикосновения. Они несколько раз обошли город, потому что он был невелик, вернулись ко дворцу и только тут заметили, что уже темно.
— Пора расставаться, — сказала она расслабленным голосом. — А то родители будут беспокоиться.
— Во дворце сейчас пир горой, и им не до тебя.
— И то правда. Может, зайдем?
— Нет, я пойду отдыхать. И твой образ будет со мной всю ночь.
— А я не знаю, сумею ли уснуть…
— Мы встретимся завтра?
— А тебе очень хотелось бы?
— Я уже сейчас мечтаю о нашей новой встрече.
Русс был уже дома. Спросил с усмешкой:
— Ну, оболтал княжну?
— А как ты думаешь?
— Зная твои способности, наверняка справился.
— А то!
— Дело идет к свадьбе?
— Пора. Мне целых двадцать четыре года.
— Значит, останешься в здешних краях?
— Но кем! Через несколько лет стану князем полян!
— Н-да, братья мои размахнулись. Один стал князем, теперь второй нацеливается…
— Один ты всего-навсего центурион…
— Но ты сам говорил, что это — высокое звание!
— Куда еще выше! — пренебрежительно проговорил Лех, и Руссу почему-то стало обидно от этого. «Ничего, — подумал он, — зато буду жить в родных краях, а не прозябать среди чужого народа!»
Свадьбу Леха и Ядвиги сыграли через месяц. Целую неделю во дворце двери были настежь, на улицу выкатили бочки с вином и пивом, рядом поставлена закуска, пили и ели все желающие. А еще через неделю Русс со своими воинами уходил к Балтийским берегам.
— Там живут поморяне, — говорил ему Лех на прощание. — К ним отец направил гонца, так что встретят тебя и твоих воинов радушно, с истинно славянским гостеприимством. Авось там останешься и тоже в князья тебя возведут?
— Не стремлюсь, мне бы домой добраться. А тебе счастья семейного и любви взаимной, чтобы она согревала твою семью. И детей, разумеется, а главное, чтобы Ядвига родила тебе наследника престола…
— Спасибо.
— И еще взаимной верности.
Лех широко улыбнулся, хитро подмигнул:
— Ну, это как получится!
