Часть вторая
В НЕДРАХ ИМПЕРИИ

Ахиллес Непоседа, как и договаривались, оказался в Танаисе со своими кораблями. Он радушно встретил старых знакомых — Умабия, Горда, Квинта — и немало удивился, когда увидел среди телохранителей царского племянника загадочную амазонку. Не в силах совладать с пожирающим его любопытством, боспорец при первом же удобном случае поинтересовался, не та ли это девушка, из-за которой Умабий вступил в поединок с сираком Намгеном. Умабию пришлось поведать купцу удивительную историю появления Кауны в племени аорсов.

Задерживаться в городе надолго не стали, уже на следующее утро поставили паруса и вышли из бухты на просторы Меотийского озера.

Первое путешествие по большой воде привело Умабия в неописуемый восторг, который он, как посланник царя аорсов, скрывал и пытался вести себя с достоинством. Восторг длился недолго. Ветер крепчал, волны становились круче, качка усиливалась, вызывала в Умабии чувство легкой тошноты, с которой, впрочем, ему вскоре удалось справиться. Дальнейшее путешествие не доставило неприятных ощущений. Первый день плыли, имея берег с левой стороны, но вскоре он исчез и появился на третий день далеко впереди корабля. Суша приближалась. Тонкая сереющая на горизонте полоска превратилась в широкую неровную ленту, которая медленно разорвалась на две половины. Умабию представилось, что это всемогущие боги открыли створы каменных ворот, пропуская корабли и позволяя им продолжить путь. Пользуясь благосклонностью этих самых богов, суда вошли в пролив, называемый Боспором Киммерийским. Ахиллес поведал:

— Всемогущий греческий бог Зевс-громовержец полюбил красавицу Ио. Чтобы скрыть ее от гнева ревнивой жены, богини Геры, он превратил девушку в корову. Гера, увидев корову, попросила ее в подарок. Зевсу ничего не оставалось, как удовлетворить желание жены. Гера повелела многоглазому великану Аргусу охранять ее. Видя страдания возлюбленной, Зевс послал своего сына Гермеса, почитаемого мной бога, покровителя купцов и путешественников, освободить Ио. Что он и исполнил, отрубив Аргусу его стоглазую голову. Разгневалась Гера и послала вслед за Ио огромного овода, который кусал несчастную, подвергая ее ужасным мукам. Спасаясь, корова бежала из одной страны в другую, но нигде не находила покоя, пока не достигла страны скифов, где был прикован к скале титан Прометей. Он подарил людям огонь, и за это его наказал Зевс.

— Ты не прав, — Умабий прервал рассказ купца, — огонь дан нам не Прометеем.

— Знаю, знаю, но грекам он дан именно Прометеем. Слушай дальше. Титан предсказал, что от мук она избавится только в Египте, у берегов великой реки Нил, но перед этим ей предстоит пройти долгий, полный опасностей и испытаний путь, преодолеть горы и переплыть пролив, который люди назовут в честь нее Боспором… Так и случилось. Люди называют пролив Боспор — Путь коровы.

Умабий с удовольствием слушал рассказы Ахиллеса и с любопытством рассматривал холмистые, разрезанные балками и оврагами берега, где порою замечал белеющие скопления зданий. Это были города со странными для слуха аорса названиями — Порфмий, Порфений, Мирмекий и, наконец, Пантикапей, представший пред взором Умабия во всем великолепии.

Основанный много веков назад выходцами из Милета, он рос и ширился, пока не превратился в столицу мощного Боспорского царства, с силой которого порою приходилось считаться даже могущественному Риму. Сила же его прирастала торговлей. Из Пантикапея корабли, груженные хлебом, рыбой, кожей, скотом, мехом, шерстью и рабами, отправлялись в греческие и италийские города, в Египет и Сирию, привозили оттуда товары для жителей Боспора и торговли ими с народами, живущими по берегам Понта Эвксинского и Меотийского озера. Прирастала сила Пантикапея и людьми, принимая в свое лоно выходцев разных народов. При помощи этой силы, объединив вокруг себя несколько греческих городов-полисов, расширяло это царство границы, подчиняя своей власти другие города и племена. Так стали зависимыми от Пантикапея Фанагория и Феодосия, племена синдов, меотов, тавров и скифов. Впрочем, и сам Боспор попадал под влияние фракийцев, понтийских царей, римлян, сарматов. Но это не поколебало величия Пантикапея. Не раз он подвергался пожарам, разрушениям и землетрясениям, но вновь отстраивался, радуя глаз путешественников. Как радовал он жадный до всего нового взор Умабия.

Строения города начинались у самого берега моря. От подошвы скалистой горы город уступами поднимался по ее склонам к вершине, на которой, словно корона, венчающая голову великана, стоял акрополь. За мощными зубчатыми стенами и башнями из сероватого камня гнездилось средоточие верховной власти. Там находились главные храмы города и дворец боспорских правителей. В свете красного предзакатного солнца эти белокаменные здания имели розоватый оттенок, что делало их еще более величественными. К ним и направилось, сойдя с кораблей, посольство аорсов, сопровождаемое Ахиллесом и вельможей, встретившим их у пристани. Подымаясь по каменным лестницам-переулкам, соединяющим земляные террасы, подпираемые каменными же стенами, Умабий невольно сравнивал Пантикапей с Танаисом. Улицы столицы Боспорского царства были ровнее и шире, дома выше и просторнее, крыши большинства из них покрыты черепицей, да и сам город намного превосходил Танаис размерами и количеством жителей. Многочисленность, разноликость и смешанность проживающих в нем людей поразила Умабия. Кроме греков, фракийцев, скифов, синдов здесь проживало множество представителей племен и народов, находящихся под опекой боспорских царей. Немало встречалось сарматов, а также гостей из других стран — высокомерных римлян, курчавобородых сирийцев, болтливых египтян, смуглолицых жителей Аравии и даже таинственных индусов.

Посольство поднялось на вершину горы и, оставив по правую руку огороженные стенами казармы, примыкавшие к акрополю, подошло к воротам. Предупрежденная стража пропустила послов, а за воротами их радушно встретил родной брат царя Митридата — Котис. Он любезно поинтересовался, как прошло плавание, и спросил, понравился ли Умабию город Пантикапей. Аорс развел руки в стороны:

— Это, это так… — вымолвил он, не в силах выразить своих чувств.

Котис улыбнулся, и без того было видно, с каким восхищением Умабий взирает на колоннаду царского дворца, мраморные статуи богов и красоту посвященных им храмов и святилищ. Задрав голову, Умабий посмотрел на главную башню внутренней крепости, расположенной на самом высоком месте акрополя. Каменная четырехугольная башня возвышалась над акрополем, над городом, над всей близлежащей местностью. Чем не гигантский страж, с высоты осматривающий окрестности охраняемого им города?

Умабий разглядел, как из оконного проема верхней смотровой площадки заструился дымок. Наблюдатели давали знать царю Митридату о прибытии посольства аорсов. От крепости к крепости передавалась дымами весть. Таким же способом сообщали боспорцы о приближении врага. В степи тоже порою прибегали к помощи дымов, для Умабия это было не ново.

Котис перехватил взгляд сармата:

— Царь охотится в окрестностях Мирмекия. Думаю, завтра до полудня он примет вас. Ну а сейчас, если моего гостя не утомило плавание по Меотийскому озеру, позволю предложить подняться на башню и полюбоваться Пантикапеем сверху, пока бог солнца Гелиос не спустился к священным водам Океана.

Аорсов проводили в предназначенные им покои. Котис, Умабий и Горд поднялись на башню. Умабий поглядел вниз. Много удивительного удалось ему повидать в последнее время, но то, что предстало перед его глазами, удивило вдвойне. На короткий миг он почувствовал себя птицей, воспарившей высоко в небо. Внизу краснели крыши храмов, дворца, казармы, еще ниже раскинулся город, опоясанный лентой защитных стен, на которые редкими бусинами были нанизаны башни. По улицам и площадям едва заметными букашками двигались люди. На зеркальной глади залива замерло около трех десятков больших кораблей. Иная жизнь… Почему-то вдруг защемило сердце, вспомнилась родная степь, мать, отец. От тоскливых воспоминаний его отвлек Котис. Царевич предложил спуститься вниз и за пиршественным столом отметить их встречу.

Как и говорил Котис, Митридат принял посольство аорсов ближе к полудню в зале дворца. Архонт всего Боспора и Феодосии, царь синдов, торетов, дандариев, пессов восседал на позолоченном троне с высокой спинкой. Справа и слева его охраняли мраморные изваяния грифонов — крылатых чудовищ с телом льва, их свирепые головы были вооружены орлиными клювами. Помимо них за жизнь царя отвечали четыре десятка телохранителей. Воины стояли позади трона и у входа в зал.

Котис сидел по правую руку от Митридата, его трон был скромнее царского, а белая тога поверх голубого хитона и простые сандалии делали его скорее похожим на италийского вельможу, чем на потомка царского рода. Митридат же, наоборот, одет пышно: красный плащ, накинутый на зеленую рубаху с множеством золотых бляшек, синие штаны сарматского покроя, расшитые узором, коричневые кожаные сапожки. Красочный наряд царя завершала золотая корона в виде листьев оливы. На вид Митридату было не больше тридцати, о чем свидетельствовали густые и волнистые, как и у Котиса, черные волосы, высокий лоб, прямой нос, а волевой подбородок лишь подчеркивала тщательно ухоженная бородка. Но из всего облика властелина Боспора внимание Умабия привлекли его глаза… Они хоть и были черными, но все же напоминали Умабию глаза Зимеганы. Взгляд их был так же пронзителен, вот только отсутствовала в них подавляющая волю недобрая сила жрицы. Умабий не отвел своих глаз от царских, впрочем, как не отвел бы он их и от взгляда Зимеганы.

Прием был недолгим. С достоинством приняв дары, Митридат справился о здоровье царя Евнона. Слово взял Умабий:

— Вождь аорсов здоров и силен, как и прежде, стада его тучны, а воины многочисленны. Он прислал нас заверить в его дружеском отношении к тебе, царю Боспора.

Митридат в очередной раз пронзил взором молодого аорса, пытаясь разгадать его мысли.

«Почему он напомнил о многочисленности воинов? Угрожает? Не словами ли своего отца говорит? Почему Евнон признается в дружбе, но помощи не обещает и отправляет посольство в Рим? Может, верховному скептуху и царю аорсов стало известно о моих замыслах, и он хочет оповестить императора? Вряд ли. И все же… Котис сказал, что он и Ахиллес попытаются перетянуть этого молодого аорса на свою сторону. Если это удастся, то можно помочь ему стать царем, а взамен попросить помощь против Рима. Что ж, поглядим» — эти мысли стрелой пронеслись в его голове, вслух царь Боспора промолвил:

— Рад, что царь Евнон здравствует. Я наслышан о его храбрости и благородстве и желаю, чтобы наши мечи никогда не скрещивались. Надеюсь, на обратном пути вы посетите Пантикапей, и тогда я передам царю аорсов ответные дары, свою благодарность и дружеское расположение к нему. А пока, посланец Евнона, прими от меня мешочек с пантикапейскими статерами. В Риме ты найдешь, куда их потратить. Котис тебе в этом поможет.

Митридат хитро глянул на младшего брата. Давая понять, что прием закончен, он пожелал послам спокойного плавания. Котис испросил разрешения проводить гостей.

Царь Боспора задумчиво посмотрел вслед послам.

«Что ожидать от этих аорсов? На кого повернут они своих степных коней? Да и можно ли доверять Котису? Братья мы, но разные. С детства тянется он ко всему римскому. Не выдаст ли?»

Послы ушли, а следом и вельможи, присутствующие на приеме. Остались только молчаливые стражи у входа в зал. Митридат погрузился в раздумье.

Не зря беспокойство и недоверие терзали душу царя. Бывало в истории Боспорского царства, что власть добывалась ценой предательства родственников, шли брат на брата, а сын на отца. Почему же это не могло случиться сейчас?

«Надо бы отправить в Рим верного человека, чтобы он проследил за аорсами и братом. Но где взять такого? Может, Ахиллес?»

Размышленьям помешал вошедший в приемный зал вельможа — распорядитель дворца:

— Царь, прости, что потревожил тебя.

— Говори.

— Какой-то криворотый человек называет себя купцом и требует приема.

— И ты посмел из-за этого потревожить меня? Гони его в шею!

— Я бы так и поступил, но он говорит, что дело важное и не терпит отлагательства. Купец утверждает, что ранее он состоял при дворе твоего отца Аспурга. Прости, царь, но его лицо показалось мне знакомым.

— Если так, зови, и пусть стражники обыщут его.

Поклонившись, вельможа удалился.

Спустя некоторое время в зал вошел высокий, прилично одетый человек. Его лицо было обезображено шрамом. Он приблизился к трону, пал на колени.

— Встань и отвечай, что тебе надо?!

Криворотый поднялся. Заговорил. В силу увечья слова, произносимые им, были не всегда разборчивы и перемежались с шипящими и свистящими звуками.

— Ты не помнишь меня, царь?

Митридат молчал, пристально и с брезгливостью вглядываясь в изуродованное лицо незнакомца.

— Я Харитон, твой воспитатель. Время припорошило мои волосы сединой, украсило лицо морщинами, железо обезобразило его, но моя верность к тебе осталась прежней.

Митридат вспомнил. Харитон, сын гречанки, что была служанкой и преданной подругой его матери Гепепирии. Ценя верность, царица выдала ее за богатого купца-синда. Брак оказался удачным. Долгое время супруги жили счастливо, воспитывая единственного сына, но случилась беда. Пожар уничтожил дом синда, а заодно и склады со всем его товаром. Семейство разорилось. Купец не смог перенести потрясения и вскоре скончался. Гепепирия в очередной раз пожалела подругу, добилась от своего мужа — царя Аспурга назначения Харитона, красавца и знатока языков, одним из воспитателей их детей. Так Митридат, будучи юным, познакомился с Харитоном. Он обучал его и младшего брата Котиса языкам и истории. Но Митридата это мало интересовало, в большей степени его привлекали повествования о богах, героях и различных чудесах. Однажды, когда они остались наедине, учитель рассказал Митридату историю, в тайне поведанную ему умирающим отцом. В ней говорилось о мече Сарматии — повелительницы амазонок. Меч делал того, кто им обладает, — царем, и хранился он за проливом, высоко в горах, под надзором дев-воительниц. Юным Митридатом завладело желание обрести чудесный меч. Харитон обещал достать его, но сказал, что для этого нужны деньги или драгоценности… Через день Митридат вручил Харитону несколько золотых изделий и монет, причем часть из них он выкрал у своей матери. В тот же день Харитон исчез.

Митридат не догадывался, что воспитатель и не думал добывать для него меч, он сам загорелся желанием обладать чудесным оружием. Бывая во дворце, видя окружавшие его богатства и роскошь, а также почет, воздаваемый детям Аспурга, Харитон сгорал от зависти. Одна и та же мысль не давала ему покоя: «Почему эти глупые мальчишки достойны быть царями, а он, обладатель многих талантов, нет?» Только меч Сарматии мог дать ему власть и богатство. Харитон решил любой ценой завладеть им, но для этого нужны были деньги. И тогда он приобрел их, обманув легковерного царевича Митридата…

— Ну и где же меч, который ты обещал мне добыть?

— Прости меня, величайший! — Харитон вновь рухнул на пол.

— Встань! Царем я стал и без твоего чудесного меча. Правда, трон мне достался не без борьбы. Год после смерти отца Боспором правила моя мать Гепепирия, а потом полоумный римский император Калигула решил посадить на боспорский трон фракийского царевича Полемона — моего дядю. Слава богам, у них ничего не вышло. А теперь расскажи, где ты находился столь долгие годы?

Утерев рот ладонью, Харитон начал повествование:

— Драгоценности, которые ты мне вручил, позволили переправиться через пролив, достигнуть гор и, следуя путем, указанным моим покойным отцом, добраться до владений амазонок. По пути я набрал десяток головорезов, они согласились идти со мной за приличную плату и долю в будущей добыче. Когда мы достигли горы, на которой располагалось селение дев-воительниц, мои спутники решили не рисковать. Эти трусливые собаки задумали ограбить меня и вернуться назад. Они отобрали у меня деньги, драгоценности и хотели убить… — Харитон провел ладонью по бороде. — Появление амазонок стало моим спасением. Они убили всех, кроме меня. Мне связали руки, ноги, завязали глаза. Вскоре я оказался в селении амазонок. Селение невеликое, в нем проживало не более трех десятков женщин. Случилось так, что предводительница амазонок Уштара влюбилась в меня…

Митридат хотел сказать: «Ты всегда был красавцем», но, глянув на помеченное железом лицо Харитона, передумал. Тем временем Харитон продолжал рассказ:

— Мы стали жить, как муж и жена. У нас родилась дочь. Два года, проведенные среди амазонок, не прошли даром. Я смог узнать тайну меча. Отец оказался прав — он существует. В то время он хранился в пещере, в сокровищнице амазонок, и тщательно охранялся ими. Чтобы добыть его, мне нужно было чье-либо содействие. О том, чтобы прибегнуть к помощи правительницы Уштары, не могло быть и речи. Обладая вспыльчивым нравом, она сразу бы лишила меня головы, посмей я заговорить с ней об этом. Я решил бежать, и мне это удалось… Но из одного плена я попал в другой. Я не мог обратиться за помощью к тебе, ты был юн и не обладал той властью, которой обладаешь ныне. Кроме прочего, я встретил пантикапейского купца, старого друга моего отца, он и поведал мне, что мое неожиданное исчезновение присовокупили к пропаже драгоценностей царицы Гепепирии и царевича Митридата.

Правитель Боспора покраснел, нахмурился, ведь тогда он не сознался в своем неблаговидном проступке.

— Меня объявили вором. Путь в Пантикапей был для меня закрыт. Я стал искать помощников, чтобы добыть для тебя меч, но моим поискам помешали… Пираты напали на одно из прибрежных селений, в котором мне довелось ночевать, взяли меня в плен. Я пытался склонить на свою сторону их главаря, но он счел мой рассказ ложью, придуманной для того, чтобы избежать плена. Меня избили, а потом продали работорговцу в Синопах, тот в свою очередь продал меня в Милете римскому вельможе Сервию Цецилию. Меня спасло знание языков и то, что я понравился жене вельможи Лукерции. Она-то и настояла на покупке. Так я оказался на вилле под Капуей, откуда мне с господами часто приходилось переезжать на временное жительство в Рим. Жилось мне прекрасно. Почти семь лет я прислуживал Сервию Цецилию, а в его отсутствие ублажал Лукерцию. Но сколько бы орел ни летал в небе, когда-нибудь ему все равно придется опуститься на землю… — Харитон стер слюну с подбородка. — Сервий заподозрил жену в измене и отправил меня в Нижнюю Мезию к своему брату Публию Цецилию, служившему в Четвертом Скифском легионе. Публий обрадовался такому подарку, так как алу — конный отряд римлян, которым он командовал, нередко выдвигали к границе империи, и он нуждался в человеке, знающем языки племен, что живут к северу от Эвксинского моря. Публий, суровый воин, любящий порядок и имеющий скверный характер, а потому мне у него приходилось нелегко. Когда терпение кончилось, я бежал в Ольвию, а затем через земли роксолан в Танаис.

Митридат усмехнулся, покачав головой, сказал:

— Наверное, Одисею, царю Итаки, возвращаясь из-под стен Трои, не пришлось так много путешествовать и пройти столько испытаний, сколько выпало на твою долю.

— О царь, с прибытием в Танаис испытания мои не закончились. Даже пройдя многие тяготы и лишения, я не забыл слова, данного юному царевичу Митридату.

— Хвала твоей верности, Харитон.

— Я недостоин твоей похвалы, высокородный! Позволь твоему рабу продолжить?

— Продолжай.

— В Танаисе я познакомился с Намгеном, родственником Зорсина — верховного скептуха сираков.

— Котис говорил мне о нем. Зорсин присылал его для переговоров в Танаис.

— Вот ему я и поведал о сокровищах амазонок. О чудесных свойствах меча я умолчал. Намген позарился на львиную долю добычи и согласился мне помочь. Мы взяли с собой триста сиракских воинов и отправились во владения амазонок. Нам удалось застать их врасплох. Но амазонки, многие из которых оставили далеко позади свою молодость, оказали отчаянное сопротивление. Мы потеряли половину наших воинов. И все же мы добрались до входа в пещеру с сокровищами. Всех женщин-амазонок мы убили, вход защищали только предводительница Уштара и ее дочь Кауна, родившаяся от меня. Уштара держала в руке меч Сарматии. Я видел его ранее. Раз в год, весной, амазонки выносили меч из пещеры и поклонялись ему. Я попытался уговорить Уштару и Кауну сдаться. И Уштара ответила мне… Ее ответ остался на моем лице… Стрела Намгена поразила ее, когда они попытались скрыться в пещере. В ответ Кауна метнула дротик. Чудо спасло сирака от смерти. Намген был ранен… Сиракские воины ворвались внутрь пещеры и захватили сокровища, но ни меча Сарматии, ни Кауны они не обнаружили… Позже мы нашли потайной выход из пещеры. Воины обыскали близлежащие горы, но никого не нашли.

— Значит, меч утерян навсегда?

— Нет, мой повелитель! Боги благоволили ко мне. Случилось так, что я оказался с Намгеном в Танаисе в день прибытия твоего брата Котиса в город. Там мы случайно столкнулись с Кауной. Меч был при ней. Мы пустились в погоню, и когда мы догнали ее, этот волчонок Умабий вступился за нее. Намген решил отомстить ему и перехватить его отряд на обратном пути из Танаиса в стан Евнона. Но Кауна снова помешала нам. Меч остался у этой девчонки.

— Девчонка — твоя дочь и, судя по твоим словам, достаточно смелая.

Злобная гримаса исказила и без того уродливое лицо Харитона.

— Продолжай. Я слушаю тебя.

Совладав со своими чувствами, Харитон продолжил:

— Намген слышал, как Котис приглашал Умабия отправиться весной в Рим.

— Я понимаю, что сам ты предстать пред очами моего братца побоялся.

— Помня крутой нрав мальчика Котиса, которого мне довелось обучать, я не сомневался, что он тут же казнит меня за воровство.

Митридат ухмыльнулся:

— Ты прав, Котис бывает вспыльчив и крут, но обладает холодным и расчетливым умом… Продолжай.

— До Пантикапея их обещал доставить купец Ахиллес Непоседа. Поэтому я ждал в Танаисе. Это была единственная возможность вновь увидеть Кауну. Предчувствие меня не обмануло. Она появилась с Умабием. Корабли Ахиллеса отплыли на следующий день, и я не успел что-либо предпринять. На денежные средства, что остались у меня от сокровищ амазонок, я нанял корабль и последовал за ними. И вот теперь хочу сообщить, мой повелитель, — меч Сарматии в Пантикапее! — последние слова Харитон произнес, почти захлебываясь слюной. Спешно стерев влагу с бороды, он добавил: — Кауна среди телохранителей послов Евнона. Меч у нее. Забери его!

— Мне он не нужен.

— К-как, к-как же так? Ты же хотел… — Левый глаз Харитона округлился, веко правого задергалось.

Митридат рассмеялся. Подавив в себе смех, сказал:

— Я был глупым юнцом и верил в чудеса, но, как видишь, повзрослел. А ты? Неужели ты до сих пор веришь, что при помощи вещи, пусть даже это оружие, можно стать царем? — Смех Митридата вновь растекся по пустому залу. — Власть или передается по наследству, или ее добиваются. Добиваются умом, силой, хитростью, а зачастую подлостью и предательством, и никакой чудесный меч не поможет, если ты лишен способностей. Многие, будучи не царского рода, всходили на трон благодаря своим способностям. Вспомни персидского царя Кира Великого, македонцев Селевка и Птолемея или моего деда Асандра, отвоевавшего Боспор у понтийского царя Фарнака. И не только в этом причина. Портить отношения с аорсами сейчас мне не выгодно. Так что труды твои оказались напрасны. Но я ценю твою верность и, чтобы возблагодарить тебя за перенесенные лишения, оставляю тебя служить при дворе. Ты будешь получать достойное жалованье.

Харитон, радостно воскликнув, в третий раз повалился на пол:

— О царь, моя благодарность к тебе безмерна!

Он был счастлив — это то, к чему он стремился. Харитон понимал, что с такой внешностью ему вряд ли удастся стать царем, и возможность быть вельможей повелителя Боспора его обрадовала. Ко всему прочему отказ Митридата от меча развязывал ему руки. Он сам завладеет чудодейственным оружием, а там кто знает… Царь Македонии Филлип, отец Александра Великого, тоже был одноглаз. А Митридат, сам того не зная, подарил ему надежду. Он сказал:

— Ты должен послужить мне. Я сомневаюсь в верности Котиса и не ведаю замыслов аорсов. Мне надо знать, что они будут делать в Риме. Я хочу послать тебя с купцом Ахиллесом вслед за ними.

— Царь, не доверяй купцу! Ахиллес в дружбе с Котисом и молодым аорсом.

— Ты еще не стал придворным, а уже начинаешь плести сети недоверия. — В голосе Митридата послышалось раздражение. — Ахиллес — достойный муж и давно служит мне!

«Мне ли?» — промелькнуло в голове царя. Харитон все же посеял в его душе семя сомнения.

— Прости, повелитель!

Митридат на короткое время впал в раздумье, а затем продолжил:

— Котис умен, скрытен и недоверчив. Пошли я с ним кого-нибудь из своих вельмож, он сразу распознает в нем соглядатая, а у воинов и прислуги мало возможности добыть сведения о его действиях. Единственный, кому я мог бы довериться, это Ахиллес Непоседа, но теперь… Ты отправишься с купцом Фотием, есть у меня верный человек. Но справишься ли ты без Ахиллеса? Есть ли у тебя знакомства среди римских вельмож? Из твоего рассказа я понял, что ты был простым слугой, рабом своего хозяина.

— У каждого римского вельможи есть слуги, а у слуг есть уши, чтобы слышать, глаза, чтобы видеть, и язык, чтобы в нужный момент шепнуть своему хозяину то, что будет выгодно мне. У меня нет знакомых патрициев, если не считать моих бывших хозяев, и уж тем более сенаторов, но у меня были знакомые слуги, и если мне удастся их разыскать, то я могу узнать многое. А если повелитель снабдит меня некоторым количеством монет, то это развяжет многие языки. И еще, мне бы не помешало письмо, свидетельствующее о том, что я являюсь посланником царя Боспора.

— Ты получишь то, что просишь. Надеюсь, мое письмо и пантикапейские статеры помогут тебе, но запомни — я должен знать все. Если ты получишь достоверные сведения об измене брата, незамедлительно возвращайся назад. Фотий будет ждать тебя в Бурундзии. И не вздумай обмануть меня…

Наутро три военных боспорских корабля, покинув порт Пантикапея, вышли в море. Они везли посольство Митридата и аорсов в Рим. Спустя два дня корабль купца Фотия отплыл в том же направлении.