XIX

Утишились половцы на годы. Не решались даже близко подходить к русским границам. Но знал Мономах, что где-то в глубине степей копили силы Шарукан, Боняк и другие ханы. Поэтому решил не давать им покоя. В декабре 1109 года послал он своего воеводу Дмитра Иворовича против донских вежей. На санных возах везли воины зимние шатры, еду и питье, сами были одеты в теплую одежду. Знал князь, что бедствуют степняки зимой, для их коней корма не хватает и они не такие быстрые, как летом. Да и сами половцы испытывают большой недостаток в пище, их часто посещают голодные дни. Но, главное, не подозревают степные разбойники, что кто-то может потревожить их в таком отдалении, сроду такого не было. Так что самое время ударить по их зимним стойбищам!

И верно: прошел воевода по снежным равнинам до самого Дона, разгромил половецкие отряды, пытавшиеся оказать ему сопротивление, и благополучно вернулся обратно с большой добычей.

Мономах решил не давать покоя половцам и следующей зимой отправился в поход. На этот раз его поддержали великий князь Святополк и черниговский князь Давыд Святославич. Пригласил он с собой и Олега, но тот отказался, сославшись на нездоровье. И, действительно, приходили вести из Новгород-Северского, что двоюродный брат сильно занемог, ослаб телом и душой и почти не выходит из княжеского дворца. Но своих воинов он отправил вместе со своим братом, Давыдом Святославичем.

Поход проходил очень тяжело. Стояли лютые морозы, дули сильные ветры. Воины замерзали, начался падеж коней. Половцы загодя уходили в глубь степей, не принимая боя, и не было возможности догнать их. Даже не дойдя до Донца, пришлось повернуть назад. Однако неудача 1110 года не сломила воли Мономаха, он с удвоенной силой стал готовить новый поход.

В начале 1110 года ему исполнилось 57 лет. Голова густо покрылась сединой, но сердце оставалось молодым, и ему самому не верилось в свои годы: если бы не летоисчисление и не зеркало, то дал бы он себе от силы тридцать – тридцать пять лет. Весной по своим делам он приехал в Киев. Торжествующая задорная зелень, ослепительно яркое солнце и ликование пробудившейся природы рождали в нем неясные тревоги, смутные воспоминания. Ему все казалось, что вот-вот из-за поворота появится кто-то знакомый по юношеским годам, окликнет кто-нибудь из его друзей, обнимутся они и вспомнят светлые годы, и сердце от этого сжималось сладостно и тревожно. Но шли совсем незнакомые люди, мимо него текла молодежь нового поколения, и от этого становилось грустно и до слез тоскливо.

Он уже закончил все свои дела и собирался возвращаться в Переяславль, как увидел идущую ему навстречу женщину, вид которой заставил чаще биться его сердце. Сначала он даже не поверил, но это была она, Белослава! Чуть располневшая, но по-прежнему со стройным станом, шла она уверенно и спокойно, не замечая никого вокруг. Ее красивое лицо тронули годы, придав ему умудренность и даже какое-то величие. Если правильна поговорка, что в пятьдесят лет каждый человек получает то лицо, которое заслужил, то Белослава достойно прожила эти годы, мельком подумал Мономах.

– Белослава, ты ли это? – тихо спросил он, остановившись перед ней.

Она взглянула на него большими глазами (у него захолонуло сердце: прежние, когда-то любимые очи, и время их не изменило!), и вдруг они вспыхнули неподдельной радостью.

– Владимир! – с нежностью произнесла она. – Как я рада тебя видеть! Никак не предполагала встретить на улицах Киева. Какими судьбами? Думала, что ты опять в какие-нибудь походы отправился…

Ее слова, словно музыка, трогали его сердце, бередили прежние раны. Он не мог оторвать взгляда от ее лица. Да, время не пожалело и ее. Вокруг губ и глаз появились морщины, в густых волосах проступила седина, но, несмотря на годы, она была по-прежнему красива, поразительно красива!

Они пошли рядом.

– Так ты не ответил на мой вопрос, – сказала она, улыбаясь той затаенной улыбкой, которую он любил. – Надолго ли прибыл в столицу?

– Вторую неделю кручусь по своим делам. На днях собираюсь в Переяславль. А ты по-прежнему занимаешься с учениками?

– Да. Ты не представляешь, как это захватывающе интересно! Дети забирают тебя полностью, без них жизни не представляю. Такие они забавные! На днях мальчик из младшей группы во время занятия вдруг встал и пошел к выходу. Я его спрашиваю: «Любомир, ты куда?» А он отвечает: «У меня сегодня бабушка пекла блины. Я сейчас поем и вернусь».

Они посмеялись.

– Как же так, – спросил он, – ты столько времени отдаешь детям, и муж не выказывает недовольства?

– Когда был жив, мирился. Но вот уже шесть лет как погиб где-то в степи в войне против половцев.

– Я тоже свою Гиту похоронил…

Они некоторое время шли молча, каждый думая о своем.

– Раньше была убеждена, что с уходом молодости жизнь заканчивается, – раздумчиво говорила она. – Ан нет, началась новая полоса, не менее интересная, чем прежде. Выросли дети, они уже не требуют постоянного пригляда, у них своя судьба. Пробуждаются какие-то неведомые силы, хочется устроить все по-новому, по-умному, а не сгоряча, не впопыхах, как в юности…

Мономах слушал и удивлялся: Белослава говорила будто про него, и он подобное переживал в своей душе. И он сказал:

– Да, на жизнь начинаешь смотреть по-иному. Я первого сына, Мстислава, в одиннадцать лет отправил княжить в Новгород. Как он рос и мужал, даже не могу сказать. Но теперь это уважаемый на Новгородчине князь, побил умелого и опытного полководца Олега Святославича, что очень многого стоит. Женил на шведской принцессе, живут вроде дружно…

Сказал последние слова и пожалел. Сразу вспомнилась их юношеская любовь, в которую внезапно вторглась английская принцесса. Он мельком взглянул на Белославу и увидел, как потемнело ее лицо, но она тотчас справилась со своими чувствами и сказала:

– Я слышала много хорошего про Мстислава. Говорят, он весь пошел в тебя, даже внешностью.

– У меня на него большие надежды. Хотелось бы под старость передать ему бразды правления в княжестве.

Он хотел рассказать о гибели второго сына, Изяслава, но подумал, что это внесет в их беседу печаль и навеет горестные мысли, поэтому стал рассказывать, как с Олегом Святославичем ездили в степь сватать половецких принцесс, нарочито подчеркивая какие-то забавные, веселые моменты, и она смеялась вместе с ним.

– А я своих детей и поженила, и отдала замуж в Киеве, так что живут они возле меня, согревают душу. Почти каждый день то я у них бываю, то они ко мне приходят.

Они прошли от Вышнего града, угнездившегося на самой вершине горы обрывистого берега Днепра, к другой крепости, называемой Звенигород, и спустились к посаду Пасынча Беседа. Добротные двухэтажные терема и дома князей и бояр, окруженные глухими заборами, сменились на одноэтажные, с маленькими окошечками, закрытыми бычьими пузырями, реже слюдой или стеклом. По Взборичеву взвозу, где великокняжеские тиуны и мытники взимали дань за переправу и торговую пошлину, почему он и получил такое название, они прошли на Подол, расположенный при впадении в Днепр реки Почайны; здесь был расположен киевский рынок, собравший торговых людей едва ли не со всего тогдашнего мира. Ломились от товаров днепровские причалы и амбары, завалены были ими торги. Раскладывались на лавках и развешивались на жердях песцовые, собольи и куньи меха, главное богатство Руси, прославившее ее далеко за морями. Рядом лежали изделия русских умельцев: посуда из серебра, отделанная чеканным узором, тисненые серебряные колты, золотые ожерелья с перегородчатой эмалью, украшенные тончайшей сканью серьги, изделия из червленого серебра. Рядами стояли гончарные поделки – кувшины, черпаки, корчаги, чашки. Показывали труды своих рук кожемяки, кузнецы, косторезы, тесляры и прочий ремесленный люд. Арабские купцы предлагали шелковые ткани, пряности, драгоценные камни, браслеты и ожерелья; гости из Византии выносили на торг златотканые паволоки, золотые и серебряные украшения, аксамиты, дорогие вина и оружие.

Мономах купил богатое ожерелье и преподнес Белославе. Она поколебалась, но потом приняла; легкий румянец выступил у нее на щеках, когда одевал он его.

– Люблю я Киев, – заговорил Владимир совсем о другом, чтобы помочь ей побороть свое смущение. – Когда подъезжаешь к нему из степи, издали кажется он большим красочным кораблем, который плывет по просторным днепровским водам. Сначала замечаешь величественные купола Святой Софии, Десятинной церкви и храма Святого Георгия, потом выступают крепостные стены и Золотые ворота… Чем ближе, тем радостней становится на душе. Такая могучая и величественная столица у Руси!

– А я люблю прогулки по улицам, особенно вечерами. Устанавливается тишина, небо очищается, и разгорается нежная заря. Идешь, и на сердце ложится спокойствие и умиротворение, и хочется думать о чем-то хорошем, приятном…

– Красив Киев, но все равно в Переяславль тянет. Как говорится, хорошо в гостях, а дома лучше!

– Это верно. Да и смутно стало у нас, как-то нехорошо в последнее время.

– Почему?

– Слухи какие-то темные ходят, разговоры тревожные ведутся.

– А о чем?

– Святополком недовольны. Говорят, что погряз он в сребролюбии, отдает через других людей деньги в рост и нечестно наживается.

– И кто же они – другие люди?

– Пригласил великий князь в Киев иностранных ростовщиков, которые при его помощи разорили русских ростовщиков и забрали все дело в свои руки. Дерут они теперь такую резу, о которой никогда не слыхивали на Руси. Людей за невыплаченные долги кабалят, продают в рабство.

– Пока бояре и купцы стоят за Святополка, никакой бунт ему не страшен.

– Недовольны и они. Не видят они в нем настоящего хозяина земли Русской.

– Авось все обойдется, – задумчиво проговорил Мономах. – Народ всегда недоволен. Тяжело ему. И землю паши, и товары производи, и налоги плати, да еще княжеские усобицы терпи. А тут еще половцы под боком, покоя не дают…

Он проводил ее до терема, в котором она жила, на прощание взглянул в глаза и понял, что ошибался, когда подумал, что они не изменились. Нет, выражение их было не девичьим, наивно-доверчивым; взгляд их был глубоким и понимающим, умудренным жизнью. Но от этого они были еще красивее, чем раньше.

Он сказал:

– Завтра ко мне придет черниговский игумен Даниил. Он только что вернулся из путешествия по святым местам. Мне кажется, расскажет много интересного. Не желаешь послушать?

Игумен Даниил оказался сухощавым мужчиной лет сорока, с внимательным, умиротворенным взглядом синих глаз; сидя в кресле, перед собой держал он посох из незнакомого дерева; говорил спокойно, ровно, словно не он видел необычные чудеса, а кто-то другой.

– Шестнадцать месяцев путешествовал я по заморским краям, – начал он свой рассказ. – Сначала прибыл я в Константинополь, который русы зовут Царьградом. От Царьграда шел триста верст до Средиземного моря. Побывал я на острове Хиосе, где покоится прах Иоанна Богослова и исходит в день его памяти земная пыль святая, ее берут люди на исцеление всех болезней. Здесь же в пещере лежат тела семи отроков, которые проспали триста шестьдесят лет. Они уснули при императоре Декии и проснулись при императоре Феодосии. А далее в море находится множество островов. Все они обитаемы людьми и скотом и расположены недалеко друг от друга. Там же я посетил остров Родос, большой и очень богатый. На этом острове был в неволе русский князь Олег, но я уже не застал его.

«Вон куда закинула судьба Олега Святославича! – подумал Мономах, слушая игумена. – А он рассказывал мне только о своей жизни в Константинополе».

– Потом прибыл я на остров Крит. На этом острове есть высокая гора, где царица Елена поставила большой кипарисовый крест на изгнание бесов и на исцеление всяких недугов, вложила в этот крест гвоздь, которым был прибит Христос при распятии. Бывают у этого креста и ныне знамения и чудеса. Стоит на воздухе этот крест, ничем не скреплен с землей, только духом святым держится на воздухе. И я, недостойный, поклонился этой святыне, видел ее своими очами грешными и походил по всему острову успешно.

Перед Даниилом на столе лежала разнообразная еда, стояли кувшины с вином, но он брал только кусочки хлеба и рыбы, неторопливо жевал, не прерывая рассказа.

– Прибыл я в Иерусалим, который стоит в дебрях, среди высоких каменных гор. Увидев великий город, многие люди плачут от радости. Никто не может не прослезиться, ступив на желанную землю и в святые места, где Христос претерпел мучения ради людей. Поклонился я гробу Господню, который высечен в каменной стене, наподобие небольшой пещерки, с малыми дверцами, в ней по правой стороне стоит небольшая лавка, высеченная из того же пещерного камня. И на этой лавке лежало тело Иисуса Христа…

Особенно дотошно расспрашивал Мономах про королевство крестоносцев, созданное в 1100 году. Правил в нем король Болдуин, который несколько раз принимал у себя игумена Даниила и живо интересовался жизнью на Руси. А потом взял его с собой в поход на Дамаск против неверных. Поход проходил при благословлении и участии священников, которые служили свою службу, чтобы укрепить мужеством души воинов.

С великими почестями проводил Владимир Мономах игумена в Чернигов, где видный писатель Древней Руси напишет знаменитый труд «Житие и хождение игумена Даниила Русской земли», которое вскоре станет любимым чтивом русского человека.

Когда остались одни, Владимир задумчиво проговорил:

– Папа римский, все архиепископы и епископы помогали крестоносцам в борьбе с неверными, благословляли их и шли в Иерусалим вместе с войском. Нам тоже надо устроить поход против поганых язычников. Это придаст всему делу особый смысл, и слава о нем пойдет не только по всем русским землям, но достигнет Константинополя, Рима и западных стран. Узнают о нем в Иерусалимском государстве, порадуется нашим победам и король Болдуин.

Крестовый поход против половцев начался 26 февраля 1111 года. Принял участие в нем великий князь Святополк с сыном Ярославом, киевской дружиной и пешими воинами, Владимир Мономах с сыновьями Мстиславом, Вячеславом, Ярополком, Юрием и десятилетним Андреем, с ними отправились переяславская и смоленская дружины и пешцы из всех Мономаховых земель; Давыд Святославич явился с сыновьями Святославом, Всеволодом, Ростиславом и сыновьями Олега – Всеволодом, Игорем, Святославом. Шли с ними дружины и пешие воины из Чернигова, Новгород-Северского и других подвластных Святославичам городов.

Митрополит Никифор, как и просил Мономах, прислал епископов и попов с крестами, со всей церковной утварью, со всеми ризами, приказал и другим попам храмов Чернигова и Переяславля всячески помогать князьям в этом самом большом для Русской земли походе в степь. Ехал с Мономахом и игумен Даниил, позднее он напишет содержательные записки об этом значительном событии.

При выходе из Переяславля возле Епископских ворот священники вынесли крест, а потом мимо креста с пением двинулся весь клир во главе с епископами. Все воины, в том числе и князья, проезжая и проходя мимо креста, получали благословение переяславского владыки и долго еще, целых одиннадцать верст, до реки Альты впереди ратей шли церковные люди.

От всего виденного – и от огромного войска, собранного почти со всей Руси, и от освящения похода русской православной церковью, и от воодушевления, которое читалось на лицах всех воинов – Мономах испытывал особый душевный подъем. Он твердо верил в победу. Не могли не победить поганых русские рати, шедшие в степь с такими великими целями – защиты родины и святой веры. Он помнил тепло поцелуя Белославы и ее прощальные слова:

– Возвращайся, Владимир, живым и здоровым. Я не представляю жизни без тебя.

Через двадцать дней тяжелого перехода по осевшему снегу с многочисленными проталинами, где выступала черная грязь, войска подошли к столице донских половцев Шаруканю, названной так по имени хана Шарукана. Воины приготовились увидеть красивый город с домами и теремами, а перед их взорами открылось скопление кибиток, глинобитных домиков, шатров; все это нестройное степное селение было опоясано невысоким земляным валом.

Русы говорили насмешливо:

– Это и есть столица?

– А вал перешагнуть можно…

– Крепость, тоже мне…

Действительно, русское войско умело брать рубленные из дерева и сложенные из камня крепости, а земляные валы могли быть преградой разве что для конницы.

Видно, это понимали и половцы. Едва столица была окружена русами, как на вал выбежали горожане и подали знак, что не хотят оказывать сопротивления, а желают вступить в переговоры. Вскоре из ворот вышли видные жители Шарукани, неся в руках чаши с вином и рыбу на огромных серебряных блюдах; город сдавался на милость князей и обязывался уплатить тот откуп, который они назначат.

Владимир Мономах поставил условия: жителям сдать все оружие, отогнать в русский стан коней, немедля отпустить всех русских пленников, а также пленных торков, берендеев и людей иных земель, кто захочет быть свободным. А для войска приказал выдать все золото и паволоки, что есть в домах, все ценное имение, взамен же обещал жизнь и жилище.

Русская рать задержалась в Шурукани всего один день и направилась к другому половецкому городу, Сугрову. Сугров был таким же степным городом, как и Шурукань, но укреплен посильнее: земляной вал здесь был выше, а поверх его было воткнуто кольё – заостренные жерди.

Мономах направил к крепости трех всадников для переговоров. Они подъехали на безопасное расстояние, один из воинов вынул рожок и трижды просигналил, вызывая жителей на переговоры. Защитники молча наблюдали за русами. Потом какой-то знатный половец что-то громко закричал, воины разом подняли луки, выпустили стрелы и стали бесноваться, как видно выражая желание отстаивать город до конца.

Тогда русская рать медленно, не спеша обошла Сугров со всех сторон. Воины стали пускать стрелы с горящими смоляными наконечниками. Кольё на земляном валу, просушенное и прокаленное жарким весенним солнцем, загорелось и заполыхало ярким пламенем. Вперед были выдвинуты метательные орудия, которые начали кидать длинные жерди со смоляными факелами; вскоре вспыхнули строения в городе, и дым стал расползаться по степи. Немногочисленных колодцев не хватало, чтобы пламя залить водой. Вскоре Сугров представлял собой одно огромное пожарище. Когда пламя немного поутихло, русы ворвались в город…

После взятия Сугрова русские рати вышли к Дону. Князья собрались на военный совет. Вид у всех был возбужденно-радостный. Еще бы, в такую глубь степей русское войско еще ни разу не заходило!

– Половцам больше отступать некуда, – горяча коня, говорил Святополк. – Или им придется принимать бой, или уходить за Дон, а там и за Волгу.

– Значит, будет бой, – поддержал его Давыд Святославич. – Не уйдут из степей половцы, пока мы их не прогоним.

– Что говорит разведка? – обратился Мономах к воеводе Дмитру Иворовичу.

– Подошли все ханы, скопились большие силы.

– Тогда с Богом! Будем готовиться к бою.

К вечеру южный край неба закрыли скопища конницы. Они ширились, приближались, и скоро стали различимы половецкие всадники. Русы молча следили за действиями степняков. Как всегда, Мономах поставил пеших воинов в середине, крылья заняли конные дружины. Вместе со Всеволодом проехал перед рядами воинов, приказывая крепко стоять против неприятеля. Он напомнил слова русского полководца, князя Святослава Старого, который воодушевлял войска словами: «Так не посрамим земли русской, но ляжем здесь костьми, ибо мертвые сраму не имут!» Но мы, добавил он, добьемся здесь победы, чтобы навсегда пресечь всякие попытки половцев разорять наши селения и уводить в полон наших людей!

Воины ответили дружно:

– Головы готовы сложить за святую Русь!

Солнце клонилось к вечеру, когда на русские рати понеслась лавина половецкой конницы. Вражеских сил было столько, что удар был нанесен и по центру, и по обоим крыльям одновременно. Скованные большими силами, князья не могли ни осмотреться, ни помочь друг другу. И воевали кочевники не так, как прежде. Раньше они старались сокрушить противника стремительной атакой и, если не удавалось это сделать, тотчас отходили; сейчас же ввязались в длительный, тяжелый рукопашный бой, стремясь прорвать строй русов. Сражение шло на их родной земле, и это придавало им дополнительные силы. До захода солнца продолжалась жестокая, кровавая сеча, лишь темнота разъединила борющиеся стороны.

Обессиленные воины садились на мокрую землю там, где находились, и ночь провели, не снимая броней и кольчуг и не выпуская из рук оружия. Но противник не проявлял активности ни на другой, ни на третий день, видно, копил силы. Наконец утром 27 марта 1111 года еще большее войско врага изготовилось к нападению.

– К половцам подошло значительное пополнение, – озабоченно говорил Святополк. – Бой ожидается жестокий и кровопролитный. Надо нам, князьям, встать во главе воинов, чтобы своим примером вселить в них новые силы.

Мономах с ним согласился. Сев на коней, князья выехали перед строем и заняли место впереди. По рядам прошел легкий гул, воины приветствовали своих военачальников, подтянулись, приободрились.

Мономах правил коня вблизи ратников, вглядываясь в их лица, и видел, каким нетерпением горят их глаза. Значит, не иссяк их дух во время долгого похода, сбережены силы для решительного сражения! И тут к нему пришло решение, которое давно созревало в его голове. Всегда русы сначала оборонялись, а потом наносили ответный удар. А если поступить наоборот, не ждать нападения степняков и первыми напасть на их построения? Неожиданные, не избитые и внезапные решения, подкрепленные высоким духом бойцов, всегда приносили ему победу. Стоит рискнуть и на этот раз, тем более что воины ждут от него чего-то необычного, что помогло бы сокрушить врага.

И Мономах решился. Он подскакал к воеводам и князьям, стоявшим впереди построения, и приказал двигаться вперед. Рати восприняли его новый приказ с большим воодушевлением. Сначала медленно, а потом все более набирая быстроту, поскакали вперед конные дружины, дружно тронулась с места и зашагала пешая рать.

Половцы еще не успели завершить боевое построение, когда по ним ударили русские полки и дружины. С самого начала были сорваны все замыслы ханов. Половцы растерялись, на ходу стараясь перестроить свои ряды. Внесла сумятицу во вражеские силы и внезапно вывалившаяся из-за края неба огромная туча. Подул сильный ветер, хлынули потоки дождя. Тотчас Мономах развернул свои полки таким образом, чтобы дождь и ветер хлестали половцам в лицо. С короткого расстояния русы кинулись на разрозненные силы врага. Бронированные конница и пешая рать сразу пробили в линии врага огромные бреши, все более и более расширяя и углубляя их. Скоро степняки стали отступать, а потом побежали к Дону, надеясь найти спасение на бродах. Много их было порублено на берегу, немало потопло в глубоких водах великой реки.

«Так вот и теперь, с Божьей помощью, по молитвам Богородицы и святых ангелов, – писал летописец, – возвращались русские князья восвояси со славой великой, разнесшейся ко всем людям, так и по всем дальним странам, то есть к грекам, венграм, полякам и чехам, даже и до Рима дошла она, на славу Богу».