XVIII
После похода затихли половцы. Не было с их стороны набегов ни в 1103, ни в 1104, ни в 1105 годах. Но Мономах хорошо знал, что не все они побиты, что это только пробный поход в глубь степей, что придется этот путь утверждать и осваивать, потому что где-то с немалым войском кочевали Шурукан, Боняк, Старый Аепа и другие ханы. И в своих расчетах он оказался прав.
Свой пробный налет половцы совершили летом 1106 года. Небольшой отряд проскочил пограничные укрепления и вышел к крепости Зареченск. Святополк тотчас послал против него полки Яна и Ивана Захарьича, которые зашли половцам в тыл, отрезали от степи и разгромили. Остатки их бежали восвояси, побросав весь полон.
В начале 1107 года внезапно тяжело заболела Гита. Сначала крепилась, но с наступлением весны слегла и больше не вставала. Она просила положить ее на солнечной стороне, подолгу глядела на пробуждающуюся зелень, радовалась первым цветочкам, которые приносил ей муж. Как-то сказала:
– Привиделась мне мама. Будто стоит на берегу Темзы, а небо хмурое, как всегда в Англии, и туман низкий стелется. Глядит она на меня ласковыми глазами и манит к себе легонько: «Возвертайся, дочка, на родину, скорее возвертайся. Заждались мы тебя». И так мне захотелось вновь побывать в отчем дворце, что я не выдержала и заплакала…
– По утрам сны бывают глубокими, и часто видится детство, умершие родители, – сказал рядом стоявший кудесник. – Так что ничего удивительного в твоем сне, княгиня, нет и не стоит ему придавать особого значения.
– Соскучилась я по Англии, – продолжала Гита, и на глазах ее выступили слезы, столь непривычные для нее. – Так бы поднялась на крыльях и полетела! Какие там изумрудные луга, как часто поливают их ливни! Я так люблю пасмурные дни, когда по крыше барабанят капли дождя, а ты стоишь у окна и смотришь в колеблющуюся светло-серую даль…
– У нас тоже бывают дожди, – осторожно произнес Мономах. – Думаю, скоро придут тучи и прольют благодатную влагу…
– Нет, здесь все не так, как на моей родине, – разволновалась Гита. – Налетают грозы, сверкают молнии, гремит такой оглушительный гром, что сотрясается земля. Я боюсь такого разгула стихии. Мне по нраву тихие ненастные дни. Они наводят на грусть, и хочется думать о чем-то хорошем, тайном, сокровенном…
Увидел Мономах свою жену совсем с другой стороны. Никак не думал, что в душе она такая мечтательница, всегда считал ее холодной и расчетливой, свои действия подчиняющей только трезвому уму…
Когда вышли на улицу, кудесник сказал задумчиво:
– Вещий сон она видела. Усматриваю я в зове матери предвозвещение скорой ее кончины. Не в Англию она зовет ее, а к себе на вечный покой. Тебе, князь, надо знать и готовиться к этому.
Окружил Мономах Гиту лекарями и кудесниками, надеясь на выздоровление, но она таяла день ото дня и 7 мая 1107 года ее не стало. На какое-то время ему показалось, что жизнь его тоже кончается, что ему недолго осталось жить, что следом за ней уйдет и он. Но жизнь брала свое, могучей рукой вовлекала в свою круговерть, лечила тяжелые, глубокие раны, заставляла забывать о безвозвратных потерях.
Только отслужили сорокоуст, как из степи стали поступать слухи о готовящемся набеге половцев. Слухи темные, неясные, неизвестно кем пущенные, потому что на границе было пока спокойно, но Владимир насторожился, послал на рубеж дополнительные дозоры. Поехал в Киев, чтобы обговорить с великим князем совместные действия против возможных выходов степняков.
Святополк в это время праздновал свою свадьбу. В очередной раз овдовев, он высватал для себя сестру византийского императора Варвару Комнину. Тем самым он нанес удар Мономаху, издавна гордившемуся родственными узами с константинопольским двором. Хотя и шел ему седьмой десяток, но держался он молодцом, Мономах вынужден был признать, что за последнее время он даже помолодел, видно, женитьба благотворно повлияла на него.
– Пойдем, познакомлю со своей супругой, – обнимая его за плечи, воркующим голосом говорил он. – Греческий не забыл? Вот хорошо, побеседуешь с ней, а то, кроме своих слуг, ей не с кем общаться. Нашего-то языка она не знает!
Невеста оказалась семнадцатилетней девушкой, чернявой, с маленькими угольками-глазками, приятным личиком и худеньким станом. Попав в чужую страну, она совсем растерялась и выглядела довольно жалко, хотя в расторопных слугах недостатка у нее не было. Мономаху она сказала, что в новой стране ей все нравится и она счастлива, что вышла замуж за великого князя. Она так говорила, а в глазах ее он читал страх за свое будущее и тоску по родине. Наверно, так чувствовала себя и Гита, когда прибыла на Русь, только умела прятать свои чувства глубоко внутри себя, и он даже не догадывался о ее переживаниях.
Только молодые после венчания вышли из собора Святой Софии, как гонец принес весть о вторжении Боняка в переяславские земли. Мономах приблизился к Святополку, шепнул на ухо:
– Боняк в моих пределах. Спокойно довершай свадьбу, я сам с ним разберусь!
Сколько может этот хитрый хан обманывать его, Мономаха, грабить и убивать и невредимым ускользать в степь? Пора покончить с ним одним ударом, захватив живым или мертвым! Сейчас самое время для этого, потому что знает он все пути-дороги в своем княжестве и не должен упустить злодея!
С ним скакала сотня из его дружины. Влетели в разоренную и сожженную деревню. Кругом ни души. Только в подвале нашел перепуганную старуху.
– Где народ? – стал спрашивать ее один из дружинников. – Говори быстрее, старая!
Она стала плакать, размазывая слезы по грязным щекам.
– Ты что, язык проглотила? Тебя спрашивают, куда все подевались?
Наконец старуха раскрыла беззубый рот, прошамкала:
– Нет никого. Половцы всех увели.
– Может, в лесах успели попрятаться?
Старуха замахала обеими руками.
– Куда там! Налетели поганые, как будто с неба свалились! Никто не знал, никто не ведал. Всех похватали, повязали и увели…
Мономах выскочил наружу. Он был бледен, как смерть, руки его тряслись. Дрожащими губами произнес:
– Людей надо выручать. По следам поедем, должны настичь!
– Но нас мало, – пытался урезонить его сотский Ярумил. – Завернем в Переяславль, заберем дружину…
– Вот ты и скачи! А хана я не должен упустить. Догоню, а потом видно будет!
Следы вели к югу от Переяславля. Вырвались на вершину холма. Среди степи привольно раскинулись изгибы серебристой ленты реки Трубеж, в двух верстах от них вброд переправлялись степняки. Лишь небольшая часть с полоном оставалась на правом берегу. Гикнули конники, кинулись на врага! Их не страшило, что половцы, увидев малое число воинов, могут вернуться и ударить по ним; важно было успеть отбить русских людей, уводимых в рабство!
Схватка была короткой. Часть половцев была изрублена, другая сумела ускользнуть от возмездия. Двое были захвачены в плен. Их допрашивал Мономах.
– Где Боняк?
– Сбежал в степь, князь.
– Что с полоном? Много ли людей увел?
– Немного, князь. Сначала обоз с добычей переправляли. И вы тут нежданно-негаданно…
– А что вас не выручили? Ведь русов немного, легко было смять!
– Награбленное спасали.
Все верно, для разбойников всегда на первом месте похищенное…
Что ж, Боняк снова ушел, зато полон отбили. Люди подходили, целовали руки, кланялись до земли, благодарили за спасение:
– Видно вас Бог послал, из неволи вызволили…
– Мы уж и с родиной попрощались…
Знал по горькому опыту Мономах, что не успокоятся ханы и вновь появятся в русских пределах, поэтому звал князей на помощь. Первыми с войском пришли два его сына – Ярополк и Вячеслав. На призыв откликнулся великий князь Святополк и направил свою дружину. Снова явился Мстислав, внук Игоря Ярославича. И, наконец, во главе черниговских и новгород-северских воинов прибыл Олег Святославич. Миновали годы вражды, последние походы вновь сблизили двоюродных братьев. Олег основательно укрепился в отчих владениях, никаких переделов не предвиделось, он уверенно чувствовал себя и в помощи половцев больше не нуждался, поэтому порвал с ними всякие отношения.
Мономах тепло приветствовал своего родича и повел во дворец. Прожитые годы наложили на них свой отпечаток. Не было уже прежнего блеска в глазах, взгляд их был вдумчивый и умудренный, движения спокойные и неторопливые. Они сидели в горнице с видом на степь, не спеша беседовали.
– Все ли живы-здоровы в семье? – спрашивал Владимир.
– Слава Богу, – отвечал Олег. – А как твои?
– Благодарю. Феофания по-прежнему хозяйствует?
– Любит управлять слугами. Хлебом не корми, а дай покомандовать!
Знал Мономах, что охоч был до слабого пола Олег в юности, а вот потом остепенился, жил со своей супругой в любви и согласии, родились у них трое сыновей и четверо дочерей, все красавцы, с горячей греческой кровью. Кое-кто из них обзавелся семьями, приумножался род Святославичей.
– Много ли внуков на свет появилось? – спросил он Олега.
– Пока двое.
– Я тебя опередил. У меня уже пятеро бегают!
– Удивительное дело, – улыбнулся Олег, и глаза его засветились каким-то необыкновенным светом, – внуков больше любишь, чем детей! Кажутся они такими чудесными созданиями, что дышать на них боишься, не то что пожурить за что-то!
– Я тоже не могу нарадоваться на своих, – признался Мономах.
Затем перешли к вопросам подготовки войска к отпору половецкого набега, который неумолимо надвигался со стороны степей.
На этот раз явилось большое объединенное полчище ханов Боняка и Шурукана. В августе 1107 года оно осадило крепость Лубно. Небольшой пограничный отряд поддержали горожане, приступ степняков был отбит. Тогда они рассыпались по уезду, грабя и забирая в полон жителей. Потянулись в небо длинные дымы от сжигаемых селений, поползли обозы с награбленным добром. Но на этот раз разбой был пресечен в самом начале. Конница во главе с Олегом зашла в степь и отрезала пути отступления противнику, а Мономах ударил в лоб. Половцы были окружены и заметались, ища пути спасения. По приказу князей грабителей уничтожали без всякой пощады, вырубая целые отряды. Врага преследовали несколько десятков верст до реки Хорола. Немногим удалось прорваться в родные просторы. Был убит хан Таз, Боняков брат, захвачены в плен хан Сугра и его брат. На броде через Хорол завязалась ожесточенная схватка, русские воины стремились добраться до Шарукана и взять в плен. Он был уже близок, но старый лис кинул навстречу русам своих телохранителей. Все до одного они были изрублены, но хан сумел сбежать. Это случилось 12 августа.
Довольные успехом, возвращались двоюродные братья из пограничья. Ехали рядом, разбирали различные стороны и случаи прошедших стычек и сражений. Неожиданно Олег сказал:
– Знаю, настороженно относишься к моим отношениям с половцами. Но все же хотелось обратить внимание на то, что в последнее время ханы Аепа и другой Аепа стоят в стороне от набегов на Русь и уклоняются от союза с Боняком и Шаруканом. Нелегко достается им такое мирное добрососедство с нами.
– Это почему же?
– В степи долгими десятилетиями удерживались у власти только те ханы, которые поднимали и возглавляли воинов в набегах на Русь, Болгарию, Византию или на владения торков, берендеев, печенегов. Захватывались табуны лошадей, большие богатства, скот, пленники. Это в короткий срок обогащало и ханов, и знать, и рядовых воинов. Поэтому-то половцы так упорно лезут в соседние страны, хотя и несут огромные потери. И будут лезть, пока мы их не разобьем и не обессилим окончательно.
– Пока мы этого не сделали. Нужен поход в глубокую степь – загнать их за Дон, за Волгу. Вот тогда они успокоятся!
– Я тоже так думаю и готов поддержать тебя. Но пока речь не об этом. Почему мы должны только воевать? А почему бы их не расколоть и не привлечь некоторых ханов на свою сторону?
– И что ты предлагаешь? Династический брак?
– А почему бы и нет?
– Сколько их было! А толку никакого.
– Тут тоже с умом надо подходить. С такими, как Тугоркан, Боняк и Шарукан, даже не стоит затевать дело. Горбатого могила исправит.
Мономах помолчал некоторое время, проговорил задумчиво:
– А неплохую мысль ты подал, Олег. Оба хана, эти Аепы, совсем недалеко от Переяславского княжества кочуют. Если станут они и дальше блюсти мир, очень большая выгода мне будет. И граница станет безопасной, и при случае предупредят они о намечающемся набеге…
– Вот-вот, я об этом тоже хотел сказать тебе!
– Предлагаешь заслать к ним сватов? – повернув к Олегу веселое лицо, спросил Владимир.
– Стоит породниться! Мы поддержим миролюбивые настроения ханов и укрепим их власть над подданными.
В конце августа было снаряжено большое посольство к ханам. Владимир и Олег ехали в сопровождении многочисленных и богато одетых дружинников, с развернутыми стягами, в червленых плащах и золоченых шлемах. На многих возках везли они с собой дары ханам – золото, серебро, русское узорочье, пушнину, вино. И впервые за многие годы их встречало не войско половецкое, а разнаряженные ханы с телохранителями и простой народ, высыпавший из многочисленных шатров. В шелковом шатре, просвеченном солнечным светом, было уютно, сладко пахло настоем нездешних диковинных трав, пол был устлан мягкими коврами.
Начинался пир. Между здравицами в честь русских и половецких правителей не спеша велись переговоры о женитьбе Юрия Владимировича на дочери Аепы, внучке хана Осени, с которым немало битв было у русских князей, а Святослава Олеговича на дочери другого Аепы, внучке хана Гиргеня, с которым русы воевали не меньше же.
– Совет да любовь! – провозглашали русские князья.
– Вечный мир между нашими народами! – отвечали половецкие ханы.
Через несколько дней двоюродные братья с сыновьями и невестками возвращались на Русь. Следом за ними тянулись возы с половецкими дарами, гнали табуны лошадей, ехала половецкая свита, которая отныне должна была жить около дочерей хана Аепы и другого хана Аепы в Переяславле и Новгород-Северском и в тех стольных городах, куда пошлют своих сыновей князья в будущем.
