Из похода в Латгалию псковичи и новгородцы вернулись с богатой добычей. Русичам удалось взять штурмом и разграбить три городища латгалов. Победителям достались меха, льняные ткани, зерно, запасы сушеной и мороженой рыбы, множество изделий из меди и железа, лошади, коровы… Немало латгалов угодило в рабство.

В подарок своему племяннику Добрыня привез юную латгалку необыкновенной красоты. Пленницу звали Лейра, она была дочерью погибшего в битве латгальского князя. Женщины латгальского племени славились своей красотой, в большинстве своем они были стройны и высоки ростом, белокожи и светловолосы.

Лейра была чуть постарше Владимира. Она была среднего роста, с хорошей фигурой и прекрасно развитой грудью. У юной латгалки были прекрасные светло-серые глаза, белки которых блестели ослепительной белизной. У нее были пухлые чувственные уста, алые и сочные, меж которыми сверкали жемчужным блеском два ряда ровных зубов. Свои волосы цвета выгоревшей ржи Лейра обрезала до плеч в знак траура по погибшему отцу, ибо так было принято в ее племени.

Лейра была девственна и непорочна. Она выглядела как испуганная лань. Владимир, лишивший Лейру невинности в первую же ночь, был восхищен ее юной прелестью и покорностью. До этого на ложе к Владимиру приходила Бера, верная рабыня Торы. Бера была намного старше Владимира. Она не просто отдавалась ему, но старалась привить княжичу привычку не допускать грубости при обладании женщиной, исполняя повеление своей госпожи. Властная по натуре Бера полностью довлела над Владимиром во время их ночных свиданий. Это была женщина, которая не просто прислуживала своей госпоже, но была обучена владению оружием и приемам рукопашного боя. Бера была глазами и ушами Торы, ее подругой и советчицей. Она особо не церемонилась с Владимиром, даже деля с ним постель. Бера без колебаний могла осадить Владимира резким словом или сильной оплеухой, ничуть не робея перед его сословным превосходством.

Жадный до любовных утех Владимир тянулся к Бере, познав в ее объятиях почти все оттенки сладострастия. Вместе с тем Владимиру очень не нравилось то, что Бера зачастую обращается с ним не как с князем, а как с несмышленым отроком, которого надлежит постоянно учить уму-разуму. Получив в свою полную собственность прелестную рабыню-латгалку, Владимир отдалился от Беры, используя почерпнутые от нее навыки в интимной гимнастике в частых совокуплениях с Лейрой. С юной покорной латгалкой Владимир мог вести себя как угодно, и это преисполняло его горделивым осознанием своей силы и власти. С Аловой Владимир встречался все реже и реже. Получив запрет со стороны Торы на интимную связь с Аловой до ее полового созревания, сластолюбивый Владимир сначала при любой возможности тянул в свою ложницу грубоватую Беру, а затем он совершенно увлекся прекрасной податливой Лейрой.

В зимнюю пору новгородцы обычно собирали дань с окрестных подвластных им племен. В число данников Новгорода входили лесные финно-угорские племена: весь, водь, ижора, карелы и чудь. Зимой начинался промысел пушного зверя. Пушнина была самым желанным товаром для купцов из южных стран. Ценились шкурки лис, куниц, белок и горностаев и на Руси, зачастую ими расплачивались при купле-продаже наравне с серебряными деньгами. Золотые и серебряные монеты, попадавшие на Русь из Европы и с арабского Востока, имели здесь вполне надежный эквивалент в виде шкурок пушных зверей.

Собрался идти за данью к Онежскому озеру и неугомонный Добрыня.

Не понравилось это боярину Туровиду, который не преминул высказать свое недовольство прямо в глаза зятю. Претензий к Добрыне у сварливого Туровида накопилось много.

– Чего ты все суетишься, зятек? Чего тебе дома не сидится? – брюзжал Туровид, глядя на то, как Добрыня осматривает свой боевой лук и стрелы, разложенные на столе. – Ты жену с сыном недавно рожденным видишь реже, чем коней и гридней своих. Мечислава вся извелась, из-за моря тебя ожидаючи, ведь пять месяцев тебя не было. Наконец, дождалась тебя Мечислава, и что толку? – Туровид криво усмехнулся. – В Новгороде тебе не сидится, зятек, подле жены-красавицы, все мотаешься по дальним городам и весям. Разве ж это дело? Иль не люба тебе более дочь моя?

– Отец мой, напрасные твои упреки, – сказал Добрыня, всовывая в кожаный колчан стрелы одну за другой. – Мечислава люба мне, как и прежде. И сыном своим я дорожу. Жена и сын – мое главное богатство! Согласен с тобой, мало я им внимания уделяю, так ведь важные дела меня обременяют. Выспаться толком некогда, отец.

– Почто сына своего Коснятином назвал? – недовольно пробурчал Туровид. – Сие имя означает «косноязычный». Ты что же, хочешь, чтобы твой сын заикой вырос?

– Деда моего Коснятином звали, – пояснил Добрыня, не прерывая своего занятия. – Дед мой был вельми уважаемым человеком в Любече. Знахарем он был, людей врачевал.

– Лучше бы ты в честь моего отца сына-то назвал, – проговорил Туровид, взирая на Добрыню из-под нахмуренных бровей. – У моего покойного отца имя-то поблагозвучнее было. Людей мой отец не врачевал, но почетом среди местных бояр пользовался, ибо имел немалые земельные владения и большие стада скота.

– Что ж, следующего сына, так и быть, назову в честь прадеда с материнской стороны, – промолвил Добрыня, повесив колчан на оленьи рога, прибитые к стене. – Надеюсь, сыновей моих люди будут уважать не токмо за их богатство, но и за славные деяния. Моим сынам придется продолжать начатое мною.

– Все тешишь себя мечтой о вокняжении Владимира в Киеве, – с желчной усмешкой обронил Туровид. – Бери ношу по себе, чтоб не падать при ходьбе, зятек. Не замахивался бы ты на Киев, врастал бы корнями в Новгороде. Владимир здесь свой всем и каждому, а для киевлян он чужак. Не примут киевляне Владимира. Как пить дать – не примут!

– За кем сила, за тем и власть! – сказал Добрыня, осматривая свой меч, вынутый из ножен. – Коль за Владимиром будет множество мечей и копий, то киевлянам придется принять его.

– А ты уверен, что сможешь собрать могучую рать против Киева? – В голосе Туровида прозвучали нотки сомнения. – Вокруг Киева земли-то более многолюдные, чем в наших северных краях. Опять же чудь и карелы в сече-то не сравнятся с киевскими полками.

– Знаю, – бросил Добрыня, водя точильным камнем вдоль длинного лезвия меча. – Потому-то моя главная надежда на варягов и новгородцев. Ну, еще на кривичей.

Видя, что от войны с Киевом ему зятя не отговорить, Туровид перевел разговор на другое.

– Ты вот хочешь в войне с Киевом опереться на новгородцев, друг мой, – сказал Туровид с укоризной в голосе, – а сам унижаешь бояр новгородских недоверием. На советы ты нас не приглашаешь, важных дел нам не поручаешь, щедрот от тебя мы не видим. Даже меня, своего тестя, ты ни во что не ставишь! Уезжая надолго из Новгорода, ты оставляешь Владимира не на мое попечение, а под наблюдение серба Добровука или книжника Силуяна. Варягу Сигвальду ты доверяешь больше, чем мне, зятек. Разве сие не обидно?

– Ладно, отец мой, отвечу тебе откровенностью на откровенность, – произнес Добрыня, вогнав меч в ножны. – Доверия ни к тебе, ни к прочим боярам у меня и впрямь нету. А откель ему взяться? Дорожа своим спокойствием и торговыми прибылями, вы все дружно поклонились Свенельду, когда он пришел с войском в Новгород. А ведь я вас предупреждал, что Свенельду и его людям одной вашей покорности будет мало. Им понадобятся и ваши богатства. Люди Свенельда обобрали вас, бесчестили ваших жен, но вы терпели все это до той поры, покуда я во главе варяжского войска не пришел в Новгород и не изгнал отсюда алчную свору киевлян. Сначала все вы обрадовались этому, но затем среди вас опять начались малодушные разговоры о том, что война с Киевом гибельна для Новгорода. Мол, с Киевом нужно замириться любой ценой. Мое намерение посадить Владимира на киевский стол повергает многих из вас в страх и оторопь…

– Не усидит Владимир на столе киевском! – вырвалось у Туровида. – Он же еще слишком млад годами! Ну, какой из него киевский князь?!

– С моей помощью усидит, – уверенно проговорил Добрыня, вешая меч на стену рядом со своим красным щитом.

– Пойми же, дурья башка, что возжелав слишком многого, ты можешь потерять и то немногое, что имеешь сейчас, – с неким внутренним отчаянием воскликнул Туровид, взирая на Добрыню. – Ты можешь сам погибнуть и Владимира погубить. Вот от чего я хочу предостеречь тебя, зять мой.

– Я все уже обдумал и принял решение, отец мой. – Добрыня повернулся к Туровиду, сложив руки на груди. – Ради Киева можно и головой рискнуть.

Туровид лишь раздраженно махнул рукой, не желая далее продолжать этот разговор. Туровид и раньше знал, что Добрыня упрям и честолюбив, однако он не подозревал, что его зять в своем упрямом честолюбии осмелится замахнуться на Киев!

Доходило до размолвок у Добрыни и с женой. Мечислава была любимицей у отца с матерью, которые лелеяли и баловали ее до самого совершеннолетия. В женихи к Мечиславе набивались многие боярские и купеческие сыновья. Однако боярин Туровид приглядел в мужья для своей дочери-красавицы Добрыню, очарованный его умом и внешней статью. К тому же Добрыня состоял в близком родстве с княжичем Владимиром, который утвердился на столе новгородском по воле местных имовитых мужей. Выдав свою дочь замуж за Добрыню, Туровид оказался на ступеньку выше прочих бояр новгородских, так как имел доступ в самое близкое окружение княжича Владимира.

Мечислава уродилась в отца, она была заносчива, обидчива, падка на роскошь и любопытна сверх всякой меры. Мечислава сильно любила Добрыню и очень страдала, когда его подолгу не было рядом с ней. Подозрения и ревность постоянно изводили мнительную Мечиславу, которая сознавала, что красавец Добрыня не может не нравиться женщинам. Особенно Мечиславу выводило из себя присутствие в княжеском тереме красавицы Торы и ее дочери Аловы. Поскольку терем Добрыни, по сути дела, являлся пристройкой ко княжеским хоромам, поэтому Торе не составляло труда наведываться в гости к Добрыне. Часто захаживал в княжеские хоромы и Добрыня, навещая Владимира, но при этом он неизменно виделся и с Торой.

Заряна, служанка Мечиславы, нашептывала своей госпоже, что Тора явно положила глаз на Добрыню. Своего законного супруга Стюрбьерна Старки Тора держит за городом на Славенском холме, где варяги выстроили для себя деревянные жилища, обнеся их земляным валом и частоколом. Тора объясняет это тем, что ее супругу, который лечится от ран, необходим покой, а в княжеском тереме постоянно толкутся гости и шумят застолья. Заряна полагала, что Тора отдалила от себя супруга, дабы тот не мешал ее тайным встречам с Добрыней. Однажды Заряне удалось подсмотреть, как Тора украдкой поцеловала Добрыню в уста в полумраке теремного перехода, при этом они обнялись, как давние любовники.

Мечислава побаивалась Торы и ее слуг, которые повсюду ходили с ножами на поясе, поэтому она не осмеливалась затевать с ней ссору. Мечислава всячески сторонилась Торы, чувствуя в ней натуру сильную и властную. Отчуждение, стоявшее между Мечиславой и Торой, основывалось еще и на том, что первая не знала ни слова по-варяжски, а вторая почти не говорила по-русски.

Мечислава взяла себе за правило нелицеприятно отзываться о Торе и об ее дочери в присутствии мужа. При этом Мечислава следила за реакцией Добрыни, ища в его словах и выражении лица хотя бы малейший намек на раздражение. Добрыня в таких случаях всегда держался спокойно, злость и ревность Мечиславы лишь забавляли его. Мечислава упрекала Добрыню в том, что он окружил себя варягами, опутал Владимира женой-варяжкой, что он и шагу не может ступить без совещания с варягами.

«Сие до поры, милая, – молвил на это Добрыня с таинственной полуухмылкой. – Ведь и тьма стоит до света, а свет – до тьмы. Нужны мне варяги для похода на Киев, вот я и умасливаю их, как могу».

Однажды и Тора высказала свое недовольство Добрыне тем, что он подарил Владимиру рабыню-латгалку. Из-за этой рабыни, негодовала Тора, Владимир совершенно отдалился от Аловы, не желая встречаться с ней. Все свое внимание Владимир уделяет одной лишь латгалке, проводя с ней дни и ночи напролет.

После беседы с Торой Добрыня направился в покои племянника, чтобы вразумить его и напомнить ему о том, что супружество – это не забава, а определенные обязанности. От супруги нельзя отмахиваться, как от надоедливой мухи. Между мужем и женой должна быть не только интимная связь, но и некое духовное единство. Это единство двух сердец возникает не враз, его нужно выстраивать постепенно, шаг за шагом, идя через ошибки и разочарования.

Добрыня отыскал Владимира в опочивальне, несмотря на то, что на дворе был полдень. Владимир лежал голый на смятой широкой постели, уткнувшись лицом в подушку. Он крепко спал. Рядом с ним раскинулась на спине нагая прекрасная латгалка с разметавшимися волосами, объятая столь же крепким сном. На щеках юной рабыни полыхал яркий румянец, ее пересохшие уста были чуть приоткрыты, белая девичья грудь с круглыми розовыми сосками едва заметно вздымалась и опускалась в такт глубокому ровному дыханию. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что эти двое, совокупляясь без меры, довели себя до полного изнеможения. На льняной простыни виднелись желтоватые пятна засохшей мужской спермы, излившейся мимо нежного лона рабыни-латгалки. Поза спящего Владимира говорила о том, что сил, оставшихся после бурного соития, ему хватило лишь на то, чтобы свалиться на бок с покорного обнаженного тела Лейры. Затем глубокий сон опутал княжича своими невидимыми сетями. Лейра же заснула в той позе, в какой она отдавалась Владимиру, лежа на спине с широко раздвинутыми белоснежными бедрами. Ее гибкие руки, закинутые за голову, бессильно свешивались с кровати.

Добрыня молча постоял возле ложа с двумя спящими юными любовниками, потом он осторожно укрыл Лейру поднятым с полу одеялом и удалился прочь.

Чашник Рацлав частенько поговаривал Добрыне, мол, тот подарил Владимиру долгожданную игрушку, от которой княжича не оторвать. «Вот токмо рано еще Владимиру изнурять себя сладострастными утехами, – молвил Рацлав. – Тяжким недугом это может обернуться для Владимира в его-то годы».

Поначалу Добрыня не придавал значения словам Рацлава, но после беседы с Торой, которая тоже была обеспокоена жадностью Владимира до постельных утех, он решил заняться более суровым воспитанием племянника. Добрыня объявил Владимиру, чтобы он собирался в дорогу вместе с ним в дикий край, где живут лесные племена, данники Новгорода. Владимир выслушал дядю без радости на лице. Ему очень не хотелось тащиться где-то верхом, а где-то пешком по руслам замерзших рек, по заснеженным лесным дорогам в дальнюю даль, отыскивая чудские городища и стойбища вожан-охотников. Добрыня сказал Владимиру, что ему, как князю, пора приучаться к сбору дани с подвластного населения. Владимир даже не пытался возражать и отнекиваться, зная твердый нрав своего дяди. Владимир заикнулся было о том, чтобы взять с собой Лейру, но Добрыня наградил его столь суровым и непреклонным взглядом, что княжич смущенно прикусил язык.

Поскольку лесные племена Прионежья, Приладожья, Приильменья и побережья Балтики говорили на непонятном для славян языке, имели странные обычаи, славяне называли этих охотников и рыболовов «чудью» – чудными людьми. Изначально чудью славяне называли лишь племена, обитавшие возле Чудского озера и у реки Волхов, но со временем, продвигаясь все дальше на север, славяне столкнулись с другими племенами, хозяйственный уклад которых был еще более примитивен, чем у приильменской чуди. Так славяне познакомились с весью, водью, ижорой, мерей, карелами… В просторечии все эти племена славяне по-прежнему называли чудью, хотя истинная чудь, конечно, стояла особняком, мало отличаясь своим общественно-бытовым укладом от славян.

Чудь, подобно славянам, делилась на племена и роды, во главе которых стояли князья и старейшины. Поскольку у славян основой хозяйства было земледелие, поэтому в их среде быстрее происходило расслоение на знать и простой народ. Славянские князья, опираясь на дружины и боярство, создавали племенные союзы, которые со временем объединились в единое государство – Киевскую Русь. Чудские племена были немногочисленны в отличие от славян и разбросаны на обширной территории. Постоянно теснимые славянами племена чуди либо рассеивались среди славян, забывая родной язык и обычаи, либо уходили дальше в северные леса, в свою очередь сгоняя с обжитых мест еще более слабых вожан, саамов и карел.

Новгородцы, хоть и облагали лесные племена данью, но кровавых распрей с ними старались избегать. Обживать огромный дикий край, раскинувшийся на сотни верст от Ладожского озера до верховьев Волги, одним новгородцам было не под силу. Коренное население этих мест, видя в новгородцах не алчных завоевателей, а добрых соседей, охотнее переходило к оседлому образу жизни, перенимая у них опыт строительства крупных поселений и навыки в земледелии.

Живя в Новгороде, Владимир уже встречал там выходцев из чудского племени. Чудины, живущие в Новгороде и его окрестностях, занимались ремеслами, хлебопашеством и торговлей. Они свободно изъяснялись по-русски, многие из них были женаты на женщинах славянского племени. Всех чудинов выдавала своеобразная внешность, среди них было очень много светлоглазых и белокурых, по типу лица чудины являлись чем-то средним между славянами и скандинавами. У многих чудинов глаза имели светло-голубой или светло-серый оттенок. На фоне ослепительно-белых глазных яблок такие глаза выглядели совершенно бесцветными, как бы затянутыми белесой пеленой. Особенно это было заметно в солнечную погоду. По этой причине славяне окрестили чудской народ «белоглазым».

В одном из чудских городищ Владимир увидел дочь тамошнего князя Пуркеша. Девушку звали Альва, ей было семнадцать лет.

Альва и ее мать накрывали на стол, встречая хлебом-солью юного новгородского князя и его дядю. Заметив, что Владимир не сводит с нее глаз, смутившаяся Альва хотела было ускользнуть из трапезной. Однако отец не позволил ей этого, повелев и дальше прислуживать Добрыне и его племяннику.

Альва была необыкновенно хороша собой. Она была довольно высока ростом и прекрасно сложена. Длинное льняное платье, чуть приталенное, с голубыми и сиреневыми узорами по белому фону, только добавляло стройности ладной и статной дочери чудского князя. Длинные белокурые волосы Альвы были заплетены в две косы, в которые были вплетены амулеты-обереги в виде разноцветных бус. На груди у Альвы в два ряда лежали ожерелья из желтой и красной яшмы. На лбу у нее была замшевая повязка, украшенная узорами из мелкого речного жемчуга. Бледные щеки Альвы всякий раз покрывались стыдливым румянцем, когда она ставила на стол перед Владимиром блюдо с моченой черникой или горшочек с медом. Длинные изогнутые ресницы Альвы цвета ее волос то и дело опускались на ее смущенные глаза, когда Владимир в упор смотрел на нее.

Добрыня вел себя за столом по-хозяйски, наливая в чаши светло-рубиновую клюквенную брагу и склоняя Пуркеша по весне вести воинов своего племени в поход на Киев. Добрыня говорил Пуркешу, что на его призыв откликнулись уже несколько ижорских и чудских князей, согласились воевать с Киевом вожане и меряне. Не все в словах Добрыни было правдой, поскольку до селений мерян его люди еще не добрались. Однако Добрыня был уверен, что мерянские князьки не останутся в стороне, когда узнают, что их соседи вожане решили исполчиться на Киев вместе с новгородцами.

Белобрысый улыбчивый Пуркеш с интересом внимал Добрыне, поскольку не имел затруднений с русским языком. В селениях чуди немало мужчин и женщин с детских лет знали русский язык, из года в год общаясь с торговцами и данщиками из Новгорода. Слушая Добрыню, Пуркеш одновременно косил глазом на Владимира, видя, что тот явно заинтересовался его дочерью.

Когда Добрыня захотел услышать от Пуркеша прямой ответ на вопрос, поведет ли тот своих людей в поход на Киев, хитрый чудин ответил ему уклончиво.

– Вот ежели князь Владимир возьмет мою дочь в жены, тогда и моя дружина исполчится на Киев, – сказал Пуркеш. – Ведь тесть должен помогать своему зятю в любой беде и войне. Это в нашем обычае.

Добрыня усмехнулся и взглянул на Владимира.

– Ну, что скажешь, племяш?

– Я согласен взять в жены дочь Пуркеша, – мгновенно ответил Владимир.

– Вот и столковались! – Добрыня похлопал крепыша Пуркеша по плечу. – Много ли ты воинов выставишь для похода на Киев, друже?

– Три сотни, – сказал Пуркеш, обнажив в довольной улыбке свои редкие широкие зубы. – Мои дружинники сильны, как медведи, выносливы, как лоси, и быстроноги, как волки. Сам Таар, бог победы, незримо повсюду следует за ними!

– Что ж, друже, – промолвил Добрыня, – за это надо выпить до дна.

Пуркеш поднял чашу с брагой, видя, что и Добрыня взял со стола свою чашу с хмельным напитком. Прежде, чем поднести кубок ко рту, Пуркеш жестом указал Добрыне, мол, князю Владимиру они браги не налили.

– Ему нельзя! – непреклонно обронил Добрыня, встретившись глазами с чудином. – Недорос еще мой племяш до хмельного питья.

– Как так? – Пуркеш сделал изумленное лицо. – Жениться князю Владимиру можно, а брагу пить нельзя.

– Вообще-то, князю Владимиру много чего нельзя, – проворчал Добрыня. В следующий миг он широко улыбнулся, воскликнув: – Пью за здоровье твоей дочери-лебедушки, Пуркеш! Не жалко тебе такую паву за моего несмышленого племянника отдавать?

Заметив, что Владимир слегка нахмурился после слов своего дяди, Пуркеш ободряюще подмигнул ему и проговорил:

– А я, может, именно для князя Владимира и растил свою ненаглядную Альву.

Супруга Пуркеша поспешно увела залившуюся краской смущения Альву в соседние покои, видя, что застольная беседа хозяина с именитыми гостями переросла в сватовство.