После гибели хана Кюлькана его тумен возглавил нойон Тохучар. Это был военачальник из монгольского племени тайчжиудов, из которого происходил непобедимый Чингис-хан. Как истинный знатный монгол, Тохучар-нойон относился с нескрываемым презрением к тюркам-карлукам и прочим воинам немонгольских корней, которых было подавляющее большинство в тумене хана Кюлькана.

Тохучар и при жизни Кюлькана не выказывал ему особого почтения, зная, что матерью хана была не монголка, а женщина из тюркского племени. Когда хана Кюлькана не стало, Тохучар и вовсе стал позволять себе говорить вслух о нем всякие гадости.

Всех бывших любимцев хана Кюлькана и тех, кому он доверял, Тохучар отправил в отряд-куроласы. Такие подразделения имелись во всех монгольских туменах, они состояли из трусов, посмевших отступить перед врагом, преступников, запятнавших себя воровством среди своих же соратников, и воинов из кочевых племен, оказавших в свое время наиболее упорное сопротивление монголам.

Отряды-куроласы всегда направлялись в самое пекло сражения, а при штурме крепостей – на самые неприступные участки стены. В случае победы воины из этих отрядов не получали никаких наград, им просто давали как следует отдохнуть. В случае поражения воинов-кершу, то есть «проклятых», подвергали порке и различным унижениям, а предводителям десятков и сотен отрубали головы.

Для трусоватого Моисея первое же сражение в рядах отряда-куроласы едва не стало последним. Тохучар-нойон при штурме Коломны бросил воинов-кершу на участок стены, идущий по краю высокого обрывистого берега Москвы-реки. Высота берегового обрыва и бревенчатой стены на нем достигала почти пятнадцати сажен, далеко не все лестницы доставали до края стены, это сильно затрудняло штурм. Защитники Коломны отталкивали вражеские лестницы длинными рогатинами или сбрасывали на них сверху тяжелые бревна. Одно такое бревно подломило лестницу, по которой карабкался Моисей, проклиная все на свете, вместе с десятком других воинов-карлуков. Упав с огромной высоты, Моисей чудом не переломал себе кости, угодив в глубокий сугроб. От сильного удара о землю Моисей потерял сознание и очнулся лишь тогда, когда его за ноги выдернули из сугроба и поволокли к сваленным в кучу убитым при штурме, решив, что и он мертв.

Вдобавок Моисею досталась очень норовистая степная лошадь, которая все время норовила укусить его за колено, когда он садился на нее верхом, и так сильно взбрыкивала задом, что бедняга Моисей не раз вылетал из седла.

Неприхотливость татар поражала Моисея. Мунгалы могли сутками обходиться без пищи, могли ночевать в мороз в открытом поле, сидя на корточках подле своих лошадей и греясь от их дыхания. Выносливые монгольские кони легко переносили стужу и длинные переходы по глубокому снегу. В своих родных степях лошади монголов в зимнюю пору сами добывали траву из-под снега. Здесь, на Руси, снега были слишком глубоки, поэтому татарам приходилось кормить своих лошадей сеном и зерном, захваченными в русских селениях.

Для этой цели от каждого монгольского тумена отряжались небольшие конные отряды, которые рыскали по деревням и выселкам, разбросанным в стороне от движения основной татарской орды. Для перевозки фуража татары использовали сани, отнятые у смердов.

На исходе января один из отрядов татарских фуражиров из тумена хана Тангута наткнулся в одном из лесных селений на русскую конную дружину под рязанским стягом. В произошедшей стычке почти весь татарский отряд был уничтожен русичами. Из полусотни татар от русских мечей и копий ускользнуло всего пятеро всадников.

Хан Тангут, тумен которого стоял возле недавно разоренного городка Ярополча, немедленно отправил тысячу конников к селу, где были перебиты его фуражиры. Путь туда был недалек, поэтому Тангут не сомневался, что его всадники настигнут горстку дерзких урусов. Ему было непонятно, откуда здесь, на реке Клязьме, взялись рязанцы, от княжества которых остались лишь дым и пепел.

«Наверняка это уцелевшие дружинники коломенского князя Урмана, те, что сумели вырваться из Коломны накануне ее падения», – размышлял Тангут.

От ушедшей конной тысячи не было известий два дня, потом посреди ночи на становище хана Тангута с двух сторон обрушились русские полки. В свете костров и заполыхавших юрт Тангут, выскочив из шатра без шапки и сапог, своими глазами смог увидеть рязанские стяги и эмблемы рязанских городов на красных щитах русских ратников.

Застигнутые врасплох татары метались, как напуганные олени, хватая оружие и ловя своих лошадей. Военачальники Тангута пытались сплотить своих воинов, видя, что русов совсем немного. Однако хан Тангут сам подал пример к бегству: вскочив на неоседланного коня, он умчался по бездорожью в лес. Следом за Тангутом скопом ринулись его слуги и нукеры. Обратились в повальное бегство и воины Тангута, бросая своих раненых и награбленное добро.

Тангут и его поредевшая свита догнали орду Бату-хана, которая продвигалась по льду реки Клязьмы ко граду Владимиру.

Бату-хан и его советники выслушали Тангута, не скрывая своего изумления.

– Урусы напали на нас ночью из леса, они были лютые, как голодные волки, – с волнением рассказывал Тангут, отогревая свои замерзшие руки над огнем в очаге. – Много моих воинов погибло, не успев взять в руки оружие. Полегло много сотников и санчакбеев. Я сам чудом вырвался из окружения, чуть коня не загнал.

– Откуда взялось войско урусов под Ярополчем, в нашем тылу? – с недоумением проговорил Бату-хан. – Все суздальские полки находятся в граде Ульдемир.

– На мой стан обрушились не суздальцы, а рязанцы! – сердито воскликнул Тангут. – Я сам видел рязанские стяги, брат! Рязанцев было не меньше трех тысяч!

– Этого не может быть! – возразил Бату-хан. – Брат, ты же знаешь, что сталось с Рязанью и с городами вокруг нее. В живых там никого не осталось.

– И все-таки это было рязанское войско, брат, – упрямо повторил Тангут. – Я пока еще доверяю своим очам. Скорее всего, это мертвые рязанцы воскресли и пришли сюда, чтобы отомстить нам за разорение их земли. Вспомни, брат, что твердят длиннобородые священники урусов о человеке-боге Христе, который ходил по воде, как по земле, умел исцелять и воскрешать людей, сам после казни воскрес и вознесся на небо. Урусы поклоняются этому Христу и матери его. Наверняка священники урусов знают секрет воскрешения из мертвых. Сегодня на наше войско напали воскресшие из мертвых рязанцы, а завтра мы столкнемся с воскресшими суздальцами, коих перебили в граде Мушкаф…

Батыевы советники, седоусые и плосконосые, встревоженно загалдели, не зная, верить или не верить услышанному от Тангута.

– Повелитель, – обратился к Батыю Субудай-багатур, – твой брат слишком напуган и взволнован, чтобы рассуждать здраво. Нужно отправить к Ярополчу испытанного военачальника с несколькими тысячами всадников. Когда мы перебьем всех урусов, оказавшихся у нас в тылу, тогда мы спокойно разглядим, кто это – рязанцы или суздальцы. Если позволишь, о непобедимый, я сам готов выступить к Ярополчу.

– Нет, мой храбрый Субудай, скоро начнется осада Ульдемира, – сказал Бату-хан, – поэтому ты нужен мне здесь. К Ярополчу я отправлю своего брата Берке, ведь он ненавидит рязанцев сильнее всех нас. У него на лице до сих пор сохранились следы укусов строптивой рязанской княгини, – с усмешкой добавил Бату-хан. – Вдруг Берке встретит воскресшую княгиню Евлампию, тогда у него будет возможность убить ее еще раз.

Хан Берке без промедления выступил к Ярополчу во главе пяти тысяч отборных всадников. Однако, сколько воины Берке ни рыскали вокруг Ярополча, им так и не удалось отыскать загадочное русское войско. Судя по следам, русская рать после разграбления стана хана Тангута ушла по лесным дорогам в сторону Юрьева-Польского.

Вернувшийся к Батыю хан Берке высказал ему свое предположение, что, скорее всего, тумен Тангута разбила дружина кого-то из братьев или племянников князя Георгия, вышедшая к Клязьме со стороны Юрьева-Польского или Дмитрова. Наступать на эти города по незнакомой лесистой местности татары не спешили, собираясь сначала взять главный город суздальской земли – Владимир.

Тумен хана Шейбана, Батыева брата, совершая обходной маневр с запада, дабы перерезать дороги от Владимира к Юрьеву-Польскому и Суздалю, угодил в засаду близ села Сибереж. Растянувшуюся на лесной дороге татарскую конницу с двух сторон атаковали русские ратники, предварительно повалив на татар подпиленные сосны и ели, росшие вдоль дороги. Развернувшееся в лесу сражение было очень упорным. Русичей было в три раза меньше, чем мунгалов, но они наседали на врагов с такой яростью, что к заходу солнца обратили воинов хана Шейбана в бегство. Было убито несколько сотен татар, захвачен ханский обоз. Все русские невольники, находившиеся в обозе, были освобождены.

Хан Шейбан примчался к Бату-хану, негодуя на хана Менгу, который, по его словам, должен был обеспечивать безопасность его тумену с левого крыла, но почему-то замешкался и отстал со своим войском.

– Урусы набросились на моих батыров, как бешеные собаки! – стонал и жаловался Шейбан, самый капризный из Батыевых братьев. – Мало того, что урусы выскочили на наше войско из засады, они еще подрубили сосны вдоль дороги и свалили их на нашу конницу. Была страшная давка и сумятица! Бежать было некуда, ибо повсюду были злобные урусы! Много моих нукеров увязло в снегу и пало от мечей и топоров урусов. Хан Менгу виноват во всем этом, брат. Пусть хан Менгу ответит за это!

Однако Батый встал на сторону хана Менгу.

– Не забывай, братец, что твой тумен двигался от реки Клязьмы в обход Ульдемира по дорогам, – сказал он. – Пусть дороги эти были плохи, но все же это был проторенный путь через лес. Тумен же хана Менгу шел в обход Ульдемира по бездорожью через глубокие снега. Конечно, хан Менгу не мог за тобой угнаться.

– Ты всегда защищаешь хана Менгу, брат, – надулся Шейбан, отчего его круглое лицо с узкими глазами и пухлыми щеками обрело сходство с хомяком, набившим зерном защечные мешки. – Для тебя хан Менгу всегда хорош, а я плох. И при дележе добычи Менгу достаются лучшие меха и самые красивые невольницы. Это несправедливо, брат.

– Если толковать о справедливом дележе, то надо вспомнить, как проявил себя хан Менгу в битвах с урусами и при осаде их городов, – промолвил Бату-хан. – Смелость Менгу не оспаривается никем из царевичей-чингизидов, ты же, братец, храбростью похвастаться не можешь. Поэтому твои упреки безосновательны. Я не скажу, что Менгу во всем непогрешим, но он умеет вовремя исправлять свои ошибки. Прояви себя так же, как Менгу, братец, и я с радостью одарю тебя златом, мехами и красивыми рабынями из своего обоза.

Жадный до богатств Шейбан встрепенулся, узкие очи его загорелись алчным блеском.

– Что я должен сделать, брат? – спросил он. – Какой подвиг совершить?

– Настигни войско урусов, разбившее твой тумен, – без раздумий сказал Бату-хан. – Ты заметил, что среди урусов большинство были пешие, значит, далеко урусы уйти не могли. Действуй же, братец! По славе получишь и награду! Я дам тебе в помощь тумен Тохучар-нойона.

Выйдя из Рязани всего с восемью сотнями воинов, Евпатий Коловрат по пути принимал в свой отряд мужей и юношей, кто горел желанием отомстить татарам за гибель родственников и разоренные селения. В городах Рязанского княжества из жителей почти никого не осталось, пополнение в пешую рать Евпатия Коловрата шло в основном из деревень, куда мунгалы не смогли добраться.

Если конная дружина боярина Евпатия почти не увеличилась, то пешее войско с одной сотни ратников возросло до тысячи человек. Сотник Лукоян стал тысяцким.

Близ Коломны к дружине Евпатия Коловрата примкнули четверо гридней из дружины Глеба Ингваревича. Они рассказали, что, когда татары ворвались в Коломну, Глеб Ингваревич повел уцелевших защитников города на прорыв. Из кольца врагов смогли вырваться вместе с князем Глебом лишь они четверо. Израненный Глеб Ингваревич вскоре скончался. Его верные гридни закутали тело князя в воинский плащ, втащили на высокий дуб и привязали ремнями к ветвям.

«Кто-то из вас обязательно должен выжить, чтобы вернуться к тому дубу за телом Глеба Ингваревича, – сказал гридням Евпатий Коловрат. – Нельзя оставить храброго сына Ингваря Игоревича без достойного погребения».

Недалеко от разоренной Москвы к отряду Евпатия Коловрата присоединилось семеро гридней московского князя, старшего из которых звали Могутой. Тот поведал боярину Евпатию, что изначально с ним вышли в полюдье по дальним селам тридцать дружинников и тиун княжеский. Татары, во множестве появившиеся на Москве-реке, отрезали отряду Могуты путь домой. Могута и его люди истребляли татар, где только могли, подстерегая их на лесных дорогах и близ лесных деревенек. Но и сами отважные московские дружинники несли при этом потери. После последней стычки с мунгалами гридней-московлян осталось всего семеро.

Могута и его воины стали проводниками для воинства Евпатия Коловрата. Выросшие в этих краях, они знали все дороги и тропы, все деревни и города вдоль реки Клязьмы и по ее притокам.

В первых же столкновениях с татарами близ городка Ярополча ратники Евпатия Коловрата истребили больше тысячи врагов, используя тактику засад и глубоких обходов. В захваченном стане хана Тангута рязанские ратники освободили больше сотни русских невольников, в числе которых оказалась боярыня Феофания.

Сын Феофании Родион не сразу узнал мать, исхудавшую и постаревшую, одетую в рваные татарские одежды.

Феофания обняла Евпатия Коловрата, с которым был дружен ее покойный муж, не сдерживая своих слез.

– Ужели еще остались удальцы рязанские, готовые отомстить мунгалам за их злодейства? – промолвила она. – Ужели еще не иссякла сила Рязани после стольких потерь?

– Жив еще корень рязанский, боярыня, – сказал Евпатий Коловрат, – и никогда не иссякнет сила Рязани. Бог даст, доберемся и до самого Батыги!

Дозорные из дружины Евпатия Коловрата, рассыпавшись по всей округе, обнаружили еще две колонны татарского войска, двигающиеся через леса на северо-запад в обход Владимира. На одну из этих вражеских колонн рязанцы произвели нападение из засады на лесной дороге. Дабы привести врагов в замешательство в самом начале сражения, ратники Евпатия, по совету Могуты, обрушили на татар подпиленные деревья, росшие вдоль дороги.

После разгрома татарской колонны Евпатий Коловрат допросил пленных татар, желая вызнать у них, где пребывает Батый и кем доводится ему хан разбитого в лесу тумена. Пленники ответили, что их хан Шейбан является родным братом Бату-хана. О точном местонахождении ставки Батыя никто из пленников ничего не знал, все они твердили, что тумен Бату-хана движется к Владимиру.

В обозе хана Шейбана было обнаружено около трех сотен пленниц, больше половины из которых были захвачены татарами уже на Суздальской земле. Среди невольниц оказалась княгиня Зиновия, супруга доблестно павшего Глеба Ингваревича. Она была наложницей самого хана Шейбана.

Евпатий Коловрат предложил Зиновии осмотреть поле битвы.

– Может, увидишь своего косоглазого мучителя среди порубленных нехристей, – сказал он. – Думаю, княгиня, вид иссеченных мунгалов есть самое лучшее воздаяние тебе за все твои страдания.

Зиновия лишь мельком глянула на груды истребленных татар и попросила боярина Евпатия, чтобы ей тоже дали оружие. Среди освобожденных из неволи женщин нашлось немало таких, кто, подобно Зиновии, жаждал своими руками убивать мунгалов.

Но Евпатий Коловрат приказал всем бывшим невольницам спешно уходить к Коломне и дальше в заокские леса, где еще оставались неразоренные татарами рязанские деревни. Женщинам были даны сани и захваченные у татар лошади. Сопровождать этот женский обоз боярин Евпатий поручил четверым гридням из дружины Глеба Ингваревича.

– Заодно отыщете тело своего князя и доставите его в Рязань, – сказал дружинникам Евпатий Коловрат. – Сопроводите в Рязань и вдову князя Глеба вместе с прочими рязанскими женщинами. Пусть Ингварь Игоревич увидит, что я держу данное ему слово.

Тумены хана Шейбана и Тохучар-нойона отыскали воинство Евпатия Коловрата на дороге, ведущей к Суздалю. Рязанцы надеялись близ Суздаля соединиться с ратью князя Георгия.

Дозорные русичей и татар почти одновременно наткнулись друг на друга.

У городка Полтеска произошел ожесточенный встречный бой. Татар было в пять раз больше, но использовать в полной мере свое численное превосходство среди густых лесных дебрей они не могли. Не зная местности и увязая в глубоком снегу, конные отряды татар хоть и действовали слаженно, окружая небольшую рязанскую рать, но теряли при этом присущую им стремительность. Конная дружина Евпатия Коловрата раз за разом пробивала, как тараном, вражеские заслоны на своем пути. Не успевая замкнуть рязанцев в плотное кольцо, татары бросались за ними вдогонку, не дожидаясь своих отставших конных сотен, которые плутали по лесам, утратив связь с темниками и дарханами.

Шейбану была нужна быстрая и решительная победа, поэтому он не слушал советов бывалого воина Тохучара. Растеряв половину войска по лесам и долам, хан Шейбан ввязался в сражение с пешим полком рязанцев, настигнув его на привале возле одного из притоков реки Каменки. Татары набросились на русичей, не позаботившись о своем фланговом прикрытии. Конники Евпатия Коловрата, ударив с двух сторон, взяли отряд хана Шейбана в клещи.

Тохучару и его воинам пришлось спешно выручать Шейбана, отряд которого был частью рассеян по лесу, частью сброшен рязанцами в близлежащий овраг. Шейбан, получивший рану от русского копья, опять бросился наутек в числе первых.

Опытному Тохучару тоже пришлось туго, поскольку разбежавшиеся воины Шейбана настолько были сломлены духом, что никто из них в сражение больше не вернулся. После двухчасовой свирепой рубки на лесной дороге и в осиннике близ нее рязанцы одолели батыров Тохучара, обратив их в повальное бегство.

Рассвирепевший Тохучар кричал до хрипоты на своих военачальников и нукеров, раздавая удары плетью направо и налево. Но все было тщетно: рязанцы надвигались несокрушимой стеной, сминая измотанную долгим преследованием татарскую конницу.

До глубокой ночи Тохучар собирал по лесам и заснеженным лугам свои рассеянные отряды.

На рассвете Тохучар объявил своему усталому поредевшему войску, что он поступит с трусами согласно ясе Чингис-хана. Закон ясы гласил: кто бросит в сече раненого соратника, того следует предать смерти. Если из десятка побежал от врага один воин, следует казнить весь десяток; если из сотни обратились в бегство десять воинов, значит, нужно казнить всю сотню. Если тысяча воинов побежала от врага, следует казнить знаменосца и тысяченачальника-дархана.

Сотник Тайча, взявший в свою сотню Моисея, очень скоро пожалел об этом, убедившись на деле, что из того и воин никудышный, и наездник плохой. Монголы в сотне Тайчи были из одного с ним рода бесут, все они косо поглядывали на Моисея как на чужака. Сородичи не раз сердито выговаривали Тайче, мол, он взял к себе в сотню труса, а это рано или поздно навлечет на них беду. Простые воины считали Моисея ханским лизоблюдом и всячески выказывали ему свое презрение.

В погоне за отрядом Евпатия Коловрата сотня Тайчи постоянно висела на хвосте у рязанцев, тревожа их дерзкими наскоками. В момент решительной битвы сотня Тайчи находилась на острие всех атак батыров Тохучара. В этой сече Тайча потерял больше половины своих людей. Все всадники Тайчи выказали себя храбрецами, и только Моисей, испугавшийся кровавой бойни, повернул коня и ускакал в лес. Там на него наткнулись слуги Тохучара, подбиравшие своих раненых.

Тохучар, понимая, что, если строго следовать ясе Чингис-хана, ему надлежит из-за трусости Моисея казнить Тайчу и его отважных батыров, решил по обычаю монголов убрать паршивую овцу из отборного стада. По приказу Тохучара к смертной казни был приговорен один Моисей.

Когда Тайча сообщил Моисею о решении темника, у того от страха побелело лицо и подломились колени. Ползая в ногах у Тайчи, Моисей со слезами умолял сотника замолвить за него слово перед Тохучаром. Тайча сердито пнул Моисея сапогом, велев своим приближенным разоружить его и отвести к месту казни.

В тот день у палачей в тумене Тохучара было много работы.

Во всех сотнях и тысячах военачальники выискивали трусов, отправляя на смерть кто одного воина, кто целый десяток…

Близ шатра Тохучара было установлено бревно из поваленной ветром толстой осины. К нему подводили осужденных на смерть воинов сразу по десять человек со связанными за спиной руками, их ставили на колени таким образом, чтобы их шея оказывалась как раз на бревне. Палач с двуручной секирой в руках шел вдоль бревна, срубая головы одним точным ударом. Безголовые тела тут же отволакивали в сторону, а отсеченные головы оставляли лежать раскатившимися по истоптанному окровавленному снегу.

Слуги Тохучара трудились без устали, оттаскивая от бревна мертвецов и подводя к нему очередную группу приговоренных к казни.

За происходящим наблюдали Тохучар и его ближайшая свита.

Когда двое воинов Тайчи тащили связанного Моисея к окровавленному бревну, он обливался слезами и взывал к Тохучару, путая в жутком смятении монгольские слова с половецкими. Оказавшись на коленях у бревна, Моисей замолк, так как увидел рядом с собой связанного Хоилдара.

– А ты как здесь оказался? – изумленно пролепетал Моисей, обратив к вельможе свое заплаканное лицо.

– На меня донес Бадал-собака! – сиплым шепотом ответил Хоилдар. – Он давно зарится на моих лошадей и богатства в моей юрте. Бадал оболгал меня перед Тохучаром, сказав, что из моей сотни никого не осталось в живых, а я уцелел, поскольку сбежал из сражения. На самом же деле я был оглушен в битве, провалялся до вечера в снегу и отстал от своей конной тысячи. Бадал из монгольского племени унгиратов, вот Тохучар и верит ему. Я же из племени найманов, а найманские ханы всегда были врагами монголов…

Хоилдар хотел что-то еще сказать Моисею, но не успел – быстрая секира палача с маху отрубила ему голову. В лицо Моисею брызнула струя крови из разрубленной шейной артерии.

Он невольно зажмурился, успев подумать про себя: «И поделом тебе, кривоногий ублюдок! Это тебе кара за убийство Тулусун!»

Следующий удар секиры отсек голову Моисея, которая отскочила от тела и покатилась по снегу, вращая широко открытыми глазами и беззвучно разевая рот. Прежде чем последняя искра сознания погасла в мозгу Моисея, он почувствовал щекой холод снега и увидел близко-близко перед глазами загнутый носок монгольского сапога. Это был сапог палача.

Поражение Шейбана и Тохучара не на шутку рассердило Бату-хана. Татарская орда уже подошла к Владимиру, собираясь осаждать город, а в это время какая-то неуловимая русская рать разбивает татарские тумены один за другим. Причем все ханы и нойоны, сходившиеся с этой таинственной ратью в сече, утверждали, что это рязанское войско.

– Мне надоели слухи об оживших рязанских мертвецах! – кричал Батый на своих полководцев. – Я хочу знать, кто из князей урусов набрался дерзости подстерегать моих конников в лесах. Если это сам князь Гюрга решил воевать со мной таким способом, его нужно поймать и притащить ко мне на веревке. Кто из вас отважится сделать это?

Вперед выступил шурин Бату-хана могучий Хостоврул.

– О сиятельный, – сказал он, прижав ладонь к груди, – позволь мне изловить этого дерзкого князя. Я разобью его всего с пятью сотнями твоих отважных кешиктенов.

Кешикту – отборный отряд монгольской гвардии – был создан Чингис-ханом. Гвардейцев-кешиктенов было пять тысяч, они постоянно находились при ставке Батыя.

– Возьми тысячу кешиктенов, Хостоврул, только излови этого неуловимого князя урусов! – проговорил Бату-хан. – В помощь тебе я даю тумены Бури, Бучена и Тохучар-нойона. Окружите со всех сторон участок леса, где обнаружите дружину урусов, и сжимайте кольцо, как при облавной охоте на лосей. Я жду вас с победой!

Тохучар-нойон, сумевший быстро собрать в кулак свой изрядно потрепанный тумен, продолжал преследовать отряд рязанцев по лесам и холмистым увалам. Он понимал, что в такой близости от Суздаля и Владимира, в окрестностях которых собралась вся Батыева орда, непобедимый доселе русский отряд неизбежно окажется окруженным несметными татарскими полчищами. Тохучар, преследуя рязанцев, старался отрезать им пути отхода на север и запад.

Наступил февраль 1238 года.

…Деревушка в пять дворов ютилась в низине, окруженная густым сосновым лесом. Жители, лесные охотники и бортники, ушли отсюда, едва прослышали о татарах, нахлынувших в их дикий край из-под осажденного Владимира. Весть о татарской орде принесли сюда ратники Евпатия Коловрата.

Измотанные бесконечными переходами и стычками с татарами воины спали вповалку на земляном полу хижин, на скамьях и дощатых полатях. Кому не хватило места в теплых хижинах, те устроились на ночь под открытым небом на охапках сена и хвороста возле догорающих костров.

После всех сражений с мунгалами отряд Евпатия Коловрата уменьшился почти наполовину. Теперь это небольшое рязанское войско было уже не столь стремительно в своих маневрах, потеряв много лошадей и обремененное множеством раненых.

Боярин Евпатий сидел за столом, напротив него восседал сотник Могута с красным обветренным лицом. Между ними стояла плошка с конопляным маслом, в которой плавал горящий фитиль из клочка грубой шерсти.

По хижине с низким потолком, единственным оконцем и печью-каменкой шел громкий храп двух десятков ратников, сраженных мертвым сном.

– Чем порадуешь, друже? – тихо обратился Евпатий к Могуте, который только что вернулся из дальнего дозора.

– Худо дело, боярин, – озабоченно промолвил Могута. – Обложили нас нехристи отовсюду. На этот раз не выскользнуть нашему воинству из ловушки.

– Так уж и не выскользнуть? – усомнился Евпатий, сверля сотника пристальным взглядом. – Жители деревеньки этой как-то же проскочили мимо татар.

– Они охотники, да к тому же на лыжах, – сказал Могута, отхлебнув квасу из деревянного ковша. – Нашему войску по их следам не пройти, ибо места там гиблые – незамерзающая трясина под снегом.

– Значит, утром пойдем на прорыв! – решительно произнес Евпатий. – По трупам татар выйдем из окружения!

– Ратники вымотались, хватит ли сил на прорыв? – с сомнением покачал головой Могута.

– Иного выхода нет, – отрезал Евпатий. – Далече ли до Владимира?

– Два перехода, коль идти лесом напрямик. – Могута указал рукой на юго-восток. – Токмо Владимир в осаде, татар под ним стоит тьма-тьмущая! Сам ведь слышал, что пленные татары говорили.

– Ставка Батыги под Владимиром, значит, и нам туда надо двигать, – промолвил Евпатий, сжав свой пудовый кулак. – Я должен добраться до этого выродка! Должок ему вернуть нужно.

Могута не стал спорить с Евпатием. Уронив голову на согнутые руки, он провалился в глубокий сон.

Когда солнце взошло над лесом, войско Евпатия Коловрата покинуло гостеприимную деревеньку лесных охотников, двинувшись по лесной просеке на восток. Выйдя из леса на равнину, рязанцы увидели перед собой костры татарских становищ и множество конных мунгалов, строящихся густыми рядами у них на пути.

– На этот раз Батыга оказал нам великую честь, выслав против нас такие несметные полчища! – усмехнулся Евпатий, вынимая меч из ножен. Он вскинул меч над головой, воскликнув: – Братья рязанцы, мужеством своим мы не раз уже притоптали мощь вражеских полков, разобьем же нехристей и на сей раз!

Небольшой русский отряд, построившись в боевой порядок, к изумлению татарских военачальников, ринулся в наступление. Первыми сшиблись с мунгалами конные дружинники во главе с Евпатием.

Хан Бури, увидев рязанские багряно-золотые стяги, переглянулся с темником Дегаем. Бури до сего момента полагал, что тыловые татарские отряды истребляет либо дружина князя Георгия, либо полки его брата Ярослава, подоспевшие из Киева.

«Как это возможно, чтобы опустошенная Рязань нашла силы, чтобы мстить непобедимому Саин-хану здесь, среди суздальских лесов! – подумал пораженный Бури, сразу вспомнивший тяжелую сечу с рязанцами у Черного леса. – Или это и впрямь восстали мертвые рязанцы!»

Видя, что храбрые русские витязи все же падают с коней, сраженные копьями и стрелами татар, хан Бури немного успокоился. Значит, его войску предстоит одолеть обычных живых людей, а не рать бесплотных призраков.

Не прошло и часа яростной битвы, как татарские отряды обступили со всех сторон небольшое рязанское войско. Однако конная дружина рязанцев, ведомая воеводой-исполином, сминала и обращала вспять конные татарские сотни, совершая броски из стороны в сторону. Длинный двуручный меч в руках рязанского воеводы безжалостно крушил татар, заливая истоптанный снег кровью изрубленных степняков и их лошадей.

Бури бросал в битву отряд за отрядом, но все усилия татар замкнуть в плотное кольцо или рассечь рязанское войско надвое завершались грудами убитых и умирающих мунгалов. Сражение походило на некий лязгающий железом кровавый клубок, катающийся по заснеженному полю от одной лесной опушки до другой. Был момент, когда рязанцы пробились почти к тому месту, где находился хан Бури со своей свитой. Кто-то из рязанских дружинников метнул в Бури копье, и если бы не сотник Боурюк, закрывший собой хана, острое жало копья сразило бы Бури наповал.

Глядя, как корчится в предсмертной агонии выпавший из седла Боурюк, насквозь пробитый копьем, Бури покрылся холодным потом. Повернув своего коня, Бури отъехал подальше от звенящего мечами побоища. Он накричал на темника Дегая, требуя от него поскорее покончить с этой горстью рязанских безумцев.

Дегай повел в атаку лучших ханских нукеров. Но и эти отборные воины не смогли одолеть рязанцев, добившись незначительного успеха: нукеры захватили в плен пятерых русичей, изнемогших от ран.

Всех пленников привели к хану Бури. Их не стали даже связывать, так как они еле держались на ногах.

– Кто вы такие? И почему бьетесь с нами столь неистово? – через толмача обратился к пленникам хан Бури.

– Мы слуги рязанского князя Ингваря Игоревича, пришли сюда вместе с полком Евпатия Коловрата, – ответил хану ратник в монашеской рясе, поверх которой была надета кольчуга. – Князь наш поручил нам с честью проводить рать татарскую, то бишь попотчевать вас, нехристей, мечами и топорами. Это наше вам воздаяние кровью за кровь. Не обессудь и не серчай, хан, что не успеваем наливать кровавых чаш на всю вашу орду, ибо мало нас, а воинов Батыевых многие тьмы.

Хан Бури подивился столь смелому и разумному ответу.

– Ты же не воин, а жрец. – Бури ткнул пальцем в пленника, давшего ему ответ. – Зачем взял оружие в руки? Для священника это грех!

– Что ж, буду за сей грех в аду гореть, – невозмутимо промолвил ратник в рясе. – Но и в адском пламени я буду с радостью вспоминать, как убивал татар своею рукой.

– Как звать тебя, жрец? – спросил Бури.

– Трофимом нарекли, – сказал монах.

– Сможешь повторить все сказанное пред лицом Бату-хана?

– Смогу, коль кровью не истеку, – без колебаний ответил Трофим.

Бури повелел своим лекарям позаботиться о пленниках, которых под стражей сопроводили в татарский стан.

Подошедшие конники хана Бучена и кешиктены Хостоврула сменили измотанных тяжелой сечей воинов Бури.

Татарам наконец-то удалось стиснуть рязанцев в плотное кольцо.

Хостоврул, красуясь своей удалью, пробился к Евпатию Коловрату и набросил на него волосяной аркан. Хостоврул не успел потянуть веревку на себя, как богатырь Евпатий разорвал прочный аркан одним движением своих могучих рук. Хостоврул схватился за саблю, но успел сделать всего один замах. Быстрый меч Евпатия выбил саблю из руки Батыева шурина и следующим ударом рассек знатного монгола наискось от шеи до седла.

Проявление такой невиданной силы наполнило татар страхом, они скопом шарахались от Евпатия Коловрата, обращаясь в паническое бегство при каждом взмахе его сверкающего на солнце меча. Лишь Батыевы кешиктены показали себя достойными бойцами, оттеснив рязанцев к лесу и истребив многих из них. При этом кешиктены понесли такие большие потери, что не осмелились преследовать по лесу отступающих рязанских ратников.

Оглядев остатки своего полка, Евпатий подозвал к себе сотника Могуту.

– Не перемочь нам татар, друже, ибо осталось нас чуть больше двух сотен, – сказал Евпатий, устало опираясь на меч. – Надо бы укрыться где-нибудь до темноты. Решай, брат, куда нам податься.

– Есть тут поблизости Берендеево болото, боярин, – поразмыслив, проговорил Могута. – Гать там проложена к острову посреди болота, а вокруг топи непролазные. Когда-то в давние времена на этом острове стояло городище языческого князя Берендея.

– Добро, брат! – Евпатий похлопал сотника по плечу. – Показывай дорогу к Берендееву болоту. Засядем там, как медведь в берлоге. Пусть нехристи попытаются достать нас там.

К Берендееву болоту рязанцам пришлось пробиваться силой, поскольку им навстречу вышли воины Тохучар-нойона, идущие широкой облавой со стороны западных лесов. Беспощадная рубка в лесных дебрях длилась почти до вечера. Кешиктены и всадники хана Бучена двигались по лесу, находя нужный путь по множеству лежащих в снегу убитых, русичей и татар.

На остров в Берендеевых топях смогло прорваться меньше сотни рязанцев.

Татары двинулись было к острову с разных сторон, торопясь до ночи покончить с горсткой дерзких урусов, но неведомая для степняков природа здешних мест живо охладила их пыл. Снежный покров на болоте под ногами многих сотен мунгалов проседал, превращаясь в черную густую жижу, которая колыхалась и булькала, изрыгая теплый пар и засасывая в жуткую бездонную топь людей и лошадей. На глазах у хана Бучена и Тохучар-нойона страшная булькающая трясина поглотила около тридцати пеших воинов и около десятка всадников.

Наступать на засевших на острове русичей татары могли только по узкой гати, протянувшейся по болоту среди корявых осин и чахлых сосенок на расстоянии трехсот шагов.

Среди деревьев и кустов на острове возвышались остатки древнего частокола и обвалившиеся остовы языческих хижин.

Отразив все атаки татар, пытавшихся по гати ворваться на остров, рязанцы укрылись за потемневшим от времени частоколом, найдя в нем защиту от вражеских стрел, которые тучами летели со стороны лесной чащи.

Ночью Тохучар-нойон, Бури и Бучен держали совет, как им победить горстку отчаянных урусов, не понеся при этом больших потерь. Было ясно, что наступающих по гати татар свирепые урусы могут остановить без особого труда, а от татарских стрел они прячутся за частоколом. Стоять вокруг болота и ждать, когда урусы ослабеют от голода, Батыевым полководцам казалось делом недостойным их военной славы.

– Саин-хан ждет от нас известия о победе, поэтому нужно уже завтра добраться до этих проклятых урусов на острове! – кипятился хан Бучен. – Может, с другой стороны проложить еще одну гать, а?

– На это уйдет дня три, не меньше, – проворчал Тохучар. – Нас подымут на смех в Батыевой ставке, если узнают, что с двадцатью тысячами войска мы три дня осаждали на жалком островке полсотни израненных русов.

– А я думаю, надо применить камнеметы, – после долгого раздумья сказал Бури, – благо в моем обозе они имеются. Расставим камнеметы по краю болота и закидаем урусов градом камней. Камни размером с баранью голову и даже меньше запросто убивают лошадь с пятисот шагов. Трухлявый частокол не спасет урусов от разящих ударов камней, тем более не спасут их ни щиты, ни панцири. И убежать урусы никуда не смогут, ведь они окружены гиблой топью.

– Здравая мысль, брат! – обрадовался Бучен, находившийся в дальнем родстве с ханом Бури. – Сметем свирепых урусов камнями!

Одобрили эту задумку Бури и Тохучар-нойон.