Свое прозвище боярин Евпатий получил за свою неимоверную физическую силу. Коловратом в здешних краях называли стоячий вал с рычагами для подъема тяжестей.

Однажды на рязанском торжище у какого-то купца отвалилось колесо от телеги с грузом кричной железной руды. Четверо сильных мужиков не могли приподнять край груженого воза, чтобы поставить колесо на место. Купец и его люди уже собрались разгружать повозку, когда мимо проходил боярин Евпатий. Он без особого труда приподнял воз с рудой, дав возможность слугам купца закрепить отвалившееся колесо на тележной оси.

После этого случая за боярином Евпатием закрепилось прозвище Коловрат.

По-прежнему прикованный к постели, Ингварь Игоревич вызвал к себе боярина Евпатия и обратился к нему с такими словами:

– Друже Евпатий, ты был лучшим из воевод моего брата, в сечах бывал не раз и от врагов никогда не бегал. Ратники тебя боготворят и пойдут за тобой в огонь и воду! Недуг проклятущий свалил меня с ног, поэтому не могу я сейчас войско возглавить. Сын мой Игорь тоже в полководцы не годится, ибо молод и неопытен еще. Племянника Ярополка я отправил в Пронск собирать там людей, кто уцелел, да восстанавливать наши грады вдоль реки Прони. – Ингварь Игоревич стиснул в своих руках могучую длань боярина Евпатия.

Голос князя зазвенел от еле сдерживаемого гнева:

– Нельзя допустить, чтобы наши жены и дочери томились в неволе у нехристей. Нельзя оставить безнаказанными злодейства мунгалов! Надо настичь Батыеву орду и расквитаться с татарвой за все мучения рязанцев, за каждого убитого младенца, за каждую опозоренную женщину! И прежде всего, боярин, надо сторицей отплатить мунгалам за смерть моей матери и моих братьев. Пусть безбожный Батыга не думает, что рязанские копья до него уже не дотянутся, что иссякла в Рязани воинская сила! Возьми мою дружину, Евпатий, и стяг мой возьми, догони орду татарскую, освободи из рабства жен и дочерей наших, поруби мунгалов, соединясь с суздальскими полками. Не может такое зло оставаться безнаказанным, боярин. Кровь за кровь! И смерть за смерть!

Сидя у постели больного Ингваря Игоревича, боярин Евпатий сурово промолвил:

– Наказ твой, княже, я сохраню в сердце своем. Будь уверен, княже, не уйдет от моей мести поганый Батыга. Как волк, я буду гнаться за ним. Меч мой будет истреблять мунгалов без всякой пощады! В плен нехристей брать не стану. Сколь раз их увижу, столь раз и убью!

Из девяти сотен дружинников Ингваря Игоревича и его сына Игоря боярин Евпатий отобрал семьсот человек, тех, что покрепче и помоложе. В пешую сотню были взяты Евпатием те из смердов и ремесленников, кто не имел телесных увечий, был не слишком стар для трудного дальнего похода, но и не слишком юн для беспощадной резни. Во главе пешцев встал испытанный в сечах сотник Лукоян.

Хотел было и Кутуш вступить в пешую сотню, но Лукоян отговорил его от этого шага.

– На твоем попечении сестра, друже, – сказал он. – Кроме тебя, у Аннушки из родни никого нет. Нельзя тебе оставлять сестру одну-одинешеньку во граде, полном мертвецов.

Не взял Лукоян в свой пеший отряд и боярского сына Гуряту. Он сразу распознал своим опытным оком, что младень не годится для военных трудов, ибо телом хлипок и душа его злостью не закалена.

Не хотел Лукоян брать в войско и инока Трофима, но вынужден был взять его по распоряжению Ингваря Игоревича, который хотел, чтобы воинская доблесть рязанцев, занесенная Трофимом на страницы летописи, осталась на века в памяти потомков. Ингварь Игоревич был уверен, что дружина Евпатия Коловрата вкупе с суздальскими полками разобьет орду ненавистного Батыя. И летописец Трофим, как очевидец этого, напишет об этой славной победе в летописном своде Рязанского княжества.

Пребрану и Милославу, пришедших с намерением встать под стяг пешего полка, Лукоян не стал даже слушать.

– Ступайте, красавицы, по домам! – заявил сотник. – Не для сечи вы рождены, а для счастливого замужества. В Рязани и так девиц почти не осталось после Батыева разора. Где теперь нашим молодцам невест искать?

– О каком замужестве ты молвишь, бородач, коль сам же собрался увести из Рязани последних крепких юношей! – огрызнулась на Лукояна смелая на язык Милослава. – Что же нам, за отроков несмышленых замуж выходить?

– Мунгалы убили моих отца и мать, – сердито вставила Пребрана. – Я мести хочу, а не замужества!

Однако Лукоян был непреклонен. Не внял просьбам девушек о принятии их в войско и боярин Евпатий.

– Пусть дружина выступает из Рязани без нас, – сказала упрямая Милослава, оставшись наедине с Пребраной. – Мы тайком двинемся за ратью следом, а когда дойдет до битвы с мунгалами, тогда и мы в ряды ратников встанем. Тогда-то нас уже никто не прогонит, ибо перед лицом врага все воины равны.

Пребрана одобрила замысел Милославы.

В день выступления дружины из Рязани Родион пришел домой к Пребране, чтобы попрощаться с нею. Он понимал, что может сложить голову в сражении с татарами, поэтому обнял Пребрану так крепко, что у девушки перехватило дыхание.

У Пребраны навернулись слезы на глаза. Она схватила Родиона за руку и потянула за собой в светелку, где находилась ее кровать.

– Хочу стать твоей женой перед Богом, – промолвила Пребрана, глядя в очи Родиону.

Фетинья и Милослава, переглянувшись, молча накинули на себя платки и шубейки и вышли из дома во двор, чтобы не мешать двум влюбленным. Обе временно обосновались в доме у Пребраны, поскольку у одной дом наполовину сгорел, подожженный татарами, в доме другой поселилась семья смердов из Ольховки, так как от их деревни остались лишь головешки.

Деятельная Милослава приобрела где-то коня и оружие, используя серебро своего отца, укрытое в тайнике.

– Поедем вдвоем на одном коне, – сказала она Пребране. – На второго коня у меня денег не хватило. Лошади ныне подорожали, просто жуть!

Подруги не спешили трогаться в путь из опасения, что если они слишком быстро догонят дружину Евпатия Коловрата, то их просто-напросто могут силой вернуть домой.

Тем временем в Рязани объявился Улеб, ездивший в Ярустово, дабы посмотреть, много ли домов уцелело от его села и кто из односельчан вышел из лесов обживать родное пепелище. Никого из друзей и родственников Улеб не нашел в родном краю, где на месте сел остались лишь обгорелые развалины.

По этой причине Улеб был хмур и неразговорчив. Его сильно огорчило, что полк Евпатия Коловрата ушел бить татар без него. Узнав, что Пребрана и Милослава вознамерились выступить вдогонку за ушедшим войском, Улеб заявил, что поедет с ними. Оружие у него имелось, а коня ему подарил Кутуш в благодарность за спасение сестры из татарской неволи.

– Хотя лучше бы тебе не ехать с нами, младень, – сказала как-то Улебу Пребрана. – Я же вижу, как по тебе Аннушка вздыхает. По сердцу ты ей. Оставайся в Рязани, молодец, бери в жены Аннушку. Она с радостью за тебя пойдет.

– Не могу я в стороне оставаться, когда на земле нашей безбожные мунгалы бесчинствуют! – твердо произнес Улеб. – За родню свою погибшую и без вести пропавшую я обязан с татарами расквитаться сполна! А коль уцелею в сечах с нехристями, тогда сам с радостью вернусь к золотоволосой Аннушке.

Аннушка при прощании с Улебом поцеловала его в уста, не стесняясь брата и подруг, серьезным голосом велев ему непременно вернуться к ней живым. Потом половчанка обняла Милославу и Пребрану, облаченных в мужскую одежду.

– Храни вас Господь! – промолвила Фетинья, поцеловав своих отчаянных подруг. – Жаль, я не могу поехать с вами, дитя у меня под сердцем шевелится. Моя жизнь теперь ему принадлежит.

Солнечным зимним утром Улеб и две его спутницы, не торопя коней, проехали по пустынным заснеженным улицам Рязани. На Успенской улице им встретился скорбный обоз из нескольких саней, груженных мертвыми телами. Это смерды по повелению Ингваря Игоревича очищали город от трупов. Мертвецов каждый день свозили за линию городских валов на Зыряновскую пустошь, где в мерзлой земле полсотни мужиков выдалбливали глубокие ямы – место последнего упокоения защитников Рязани, а также стариков, женщин и детей, умерших от бесчинств мунгалов.

Работы по захоронению погибших продолжались уже несколько дней, но все равно мертвых в Рязани по-прежнему было больше, чем живых.