В свои сорок четыре года княгиня Агафья Всеволодовна в значительной степени уже утратила былую женственность и привлекательность. Она сильно располнела, поскольку у нее в роду излишней полнотой страдали как женщины, так и мужчины. Порода черниговских Ольговичей издавна отличалась телесной дородностью и взрывным темпераментом. Свалившаяся на Агафью Всеволодовну полнота была также связана с частыми родами и болезнями, которые порой донимают многодетных матерей. Особенно мучительными для Агафьи Всеволодовны стали восьмые и девятые по счету роды, когда она произвела на свет самую младшую дочь Феодору и самого младшего из сыновей Дмитрия.

В этой связи Агафья Всеволодовна люто ненавидела свою двоюродную сестру Анну Глебовну, которая с возрастом полнела понемногу. Причем ее полнота лишь добавляла ей очарования и привлекательности в глазах мужчин. В отличие от Агафьи Всеволодовны Анна Глебовна трижды рожала в своей жизни. После третьих неудачных родов Анну Глебовну поразило бесплодие, но и это несчастье пошло ей на пользу, как оказалось. Схоронив мужа, Анна Глебовна ударилась в самый необузданный разврат, меняя любовников одного за другим. В конце концов, Анна Глебовна опутала своими чарами Георгия Всеволодовича, надолго став его наложницей.

Для Агафьи Всеволодовны мучительнее всего было не то, что ее супруг увлекся овдовевшей Анной Глебовной, но то, что об этом вот уже несколько лет шепчутся жены, сестры и дочери здешних бояр. Если Георгий Всеволодович хотя бы в какой-то мере старался скрывать от своих сыновей и приближенных эту греховную связь, то Анна Глебовна своим вызывающим поведением давала пищу для такого рода кривотолков.

В эту ночь Агафья Всеволодовна долго не ложилась в постель, зная, что рано утром Георгий Всеволодович уйдет с дружиной в Ростов на соединение с полками своих племянников Константиновичей. Агафью Всеволодовну переполняло негодование, ибо она имела возможность видеть днем, как ее соперница Анна Глебовна уезжает из Владимира вместе с сыном и служанками. Иными словами, Георгий Всеволодович позаботился о своей любовнице, загодя спровадив ее из столицы в Переяславль-Залесский, подальше от злобных мунгалов, которые вот-вот объявятся у стен Владимира.

«Не обо мне печется мой муж, не о моих детях, а о своей бесстыдной потаскухе! — мысленно терзалась Агафья Всеволодовна, не находя себе места от обиды и ревности. — За что наказал меня Господь таким позором? Разве ж я была неверна своему мужу? Разве я лгала ему? В чем я провинилась, Господи?!»

Обильные слезы хлынули из глаз Агафьи Всеволодовны, сердце ее было готово разорваться от боли и отчаяния. Не владея собой, Агафья Всеволодовна срывала с себя золотые и жемчужные украшения, швыряя их на пол. Все эти украшения были подарены ей Георгием Всеволодовичем в пору их безмятежных отношений. Если любовь мужа к ней иссякла, то и Агафья Всеволодовна более не обязана дорожить этими золотыми побрякушками.

Упав на мягкую широкую постель, Агафья Всеволодовна уткнулась лицом в подушку, дабы не привлекать внимание служанок своими рыданиями.

После полуночи великокняжеский дворец погрузился в сонную глубокую тишину. Покой и дремотная тишь расползлись по заснеженным улицам Владимира, по площадям и ремесленным кварталам. Погасли огни в окнах бревенчатых высоких теремов, в узких, как бойницы, оконных проемах каменных монастырских подворий. Огромный город, вытянувшийся по гребню длинной возвышенности в междуречье Клязьмы и ее мелководного притока Лыбеди, затих в сонной холодной мгле ветреной зимней ночи.

Георгий Всеволодович появился в опочивальне уже далеко за полночь. Он вошел в полутемный покой, стараясь не скрипнуть дверью, полагая, что супруга его крепко спит. Увидев Агафью, сидящую на кровати в длинном парчовом платье, Георгий Всеволодович сделал удивленное лицо.

— Почто ты не почиваешь, моя дорогая? — спросил он, подойдя к Агафье и легонько коснувшись губами ее горячей щеки.

— Полно лицемерить, муженек, — с горькой усмешкой обронила Агафья. — Та, которая и впрямь тебе дорога, нынче днем уехала из Владимира. Эта паскудница небось все барахлишко свое прихватила, все твои подарки. Всех служанок с собой забрала. Что и говорить, сокол мой ясный, проявил ты заботу о моей двоюродной сестре-стерве. Аж полторы сотни дружинников выделил ей в охрану!

Подавив раздраженный вздох, Георгий Всеволодович устало сел на стул и стащил с ног сафьяновые сапоги.

— Ничего ты не знаешь, милая, и сердишься понапрасну, — сказал он. — Дружину я выделил не Анне Глебовне, а ее сыну Ярополку, коему предстоит оборонять от татар Переяславль-Залесский. Анну Глебовну я спровадил из Владимира, дабы в мое отсутствие вы с ней глаза друг дружке не выцарапали.

— Почто ты надумал отправить в Переяславль Ярополка? — недовольно обратилась к мужу Агафья, сидя на краю кровати и нервными движениями расплетая свою длинную русую косу. — Нет бы отправить туда Всеволода или Мстислава. Неужто племянник тебе дороже родных сыновей, муженек?

— Нельзя мне уводить своих сыновей из Владимира, как народ на это посмотрит! — рассердился Георгий Всеволодович. — Люди уповают не на прочность городских стен, а на доблесть своих князей. У меня у самого на душе тошно из-за того, что мне надлежит покинуть столицу перед лицом врага, но иного выхода нет. Не собрав сильную рать, Батыеву орду нам не одолеть.

— Так ты полагаешь, свет мой, что град Владимир устоит под натиском мунгалов? — тихо и обеспокоенно спросила Агафья. — Ты уверен, что татарам не преодолеть валы и стены Владимира?

— Коль не был бы я уверен в этом, то забрал бы тебя и детей наших с собой в Ростов, — без колебаний ответил Георгий Всеволодович, подсев к Агафье и обняв ее за плечи. — Полно кручиниться, милая. Рать во Владимире я оставляю немалую, стены и башни здешние в исправности. Воевода Петр Ослядюкович в ратном деле опытен, да и сыновья мои тоже не лыком шиты. И месяца не пройдет, как я с братьями и племянниками своими нагряну ко граду Владимиру и разобью Батыя в пух и прах!

— Скоро ли подойдет с Поднепровья Ярослав с полками? — опять спросила Агафья, прижимаясь к супругу. — Томит меня какая-то тяжелая печаль, сокол мой. Недобрые предчувствия меня одолевают.

Дабы развеять страхи супруги, Георгий Всеволодович завел речь о том, как усердно потрудились суздальские Мономашичи, начиная с Юрия Долгорукого и до Всеволода Большое Гнездо, неустанно расширяя и укрепляя свой стольный град Владимир. Со времен основания этого града Владимиром Мономахом и до сей поры еще ни разу стены Владимира не были взяты неприятелем. Внес свою лепту в укрепление столицы и Георгий Всеволодович, перестроив стену и ворота детинца, центральной цитадели Владимира.

Немного успокоившись, Агафья повела супруга в покои младших детей. Георгий Всеволодович хотел попрощаться с ними именно сейчас, поскольку будить Дмитрия и Феодору ранним утром ему не хотелось. Сонная Феодора молча обняла отца, не вставая с постели, после чего она опять укрылась одеялом и закрыла глаза. Феодора слышала от матери и служанок о татарах, которые продвигаются к Владимиру, сжигая села и города на своем пути, однако десятилетняя княжна была уверена, что скоро злобные татары обязательно будут разбиты ее грозным отцом и его братьями. Ведь побеждали же они в недалеком прошлом и половцев, и мордву, и волжских булгар…

Семилетний Дмитрий не спал, ожидая отца. Он знал, что отец ни за что не уедет, не попрощавшись с ним. Дмитрий тоже был наслышан о татарах от сестры и старших братьев. Несмотря на свой совсем юный возраст, Дмитрий уже многое понимал в военных делах. Знал он и названия многих кочевых племен, в разные времена приходивших с набегами на Русь. О татарах юный Дмитрий услышал впервые, поэтому он спросил у отца, доводилось ли ему видеть татар воочию.

— Какие они с виду, эти татары? — допытывался Дмитрий у отца. — В чем секрет их непобедимости?

Георгий Всеволодович взъерошил золотистые кудри на голове своего младшего сына, ответив ему, что татар он пока еще не видел, но скоро обязательно встретится с ними в сече и положит конец их бесчинствам. «Татары — такие же степняки, как и половцы, сынок, а половцев русские князья много раз побеждали, значит, одолеем мы и татар», — сделал ободряющее пояснение любознательному Дмитрию Георгий Всеволодович.

Уложив спать Дмитрия, Георгий Всеволодович вознамерился было прилечь и сам, чтобы вздремнуть хотя бы часа три перед дальней дорогой. Однако его разыскал взволнованный Святослав с известием, что огнищанин Сулирад отыскал среди беженцев девицу-иудейку, которая не только встречалась в Москве с княжичем Владимиром, но и вместе с ним предприняла попытку ночью вырваться из осажденной татарами Москвы.

— Этой иудейке каким-то образом удалось проскочить сквозь татарские дозоры и лесными дорогами добраться до Владимира, — молвил Святослав. — Я велел Сулираду привести эту девицу сюда во дворец.

— Где она? — встрепенулся Георгий Всеволодович, схватив брата за локоть. — Живо приведи ко мне эту иудейку!

Девица, представшая пред князем Георгием, сразу же поразила его своей не славянской красотой. Она была невысока ростом и прекрасно сложена. Облаченная в длинные одежды явно с чужого плеча, эта юная иудейка тем не менее выглядела довольно грациозно и привлекательно благодаря своей тонкой талии, пышным бедрам и довольно крупной груди. У нее были большие темно-карие глаза миндалевидного разреза с чистыми блестящими белками, на фоне которых ее длинные изогнутые ресницы казались еще темнее. Черные волосы иудейки вились длинными спиралевидными кудрями, ниспадая ей на плечи в полнейшем беспорядке. Ее уста, сочные и пухлые, потрескались от ледяного ветра, обмороженные щеки покрылись розоватыми струпьями из слезающей кожи. Звали иудейку Саломеей.

Георгий Всеволодович проявил участие к Саломее. Он приказал Сулираду принести барсучьего жира и смазать им обмороженные губы и щеки иудейки. Усадив Саломею на скамью возле теплой печи, Георгий Всеволодович сел рядом с нею. Сначала он расспросил молодую иудейку о том, откуда она родом, кто ее родители и где они сейчас. Выяснилось, что предки Саломеи долгое время проживали в Волжской Булгарии, занимаясь торговлей и ростовщичеством. Два года тому назад на Волжскую Булгарию обрушились бесчисленным потоком свирепые мунгалы, разорившие все тамошние города. Немало булгар и иудеев тогда бежало на Русь, расселившись в Муроме, Рязани и близ Новгорода Низовского. В ту пору поселилась около Рязани и Саломея вместе с родителями и старшим братом. Саломее повезло, в нее влюбился рязанский боярин Бронислав Дернович и взял ее в жены. Из маленького городка Ольгова Саломея перебралась в многолюдную Рязань, обретя достаток и знатность благодаря своему супругу.

Однако счастье Саломеи было недолгим. Всего через три месяца после ее свадьбы с боярином Брониславом к Рязанскому княжеству из степей подступила Батыева орда. Князья рязанские вышли скопом против татар в открытое поле, но силы оказались слишком не равны. Разбив рязанское войско, татары взяли приступом Рязань и все окрестные города на реке Оке и ее притоках. Боярин Бронислав хоть и успел уехать вместе с Саломеей из Рязани в городок Ожск, однако мунгалы настигли их и там. Покуда Батый с основными своими силами штурмовал Рязань, его братья в это время устремились дальше по льду Оки к Ростиславлю и Коломне. По пути стремительные конные отряды Батыевых братьев взяли Перевитск, Ожск и Переяславец. Бронислав был зарублен мунгалами в сече, а Саломея угодила в татарскую неволю.

О том, как она мыкалась в рабстве у хана Кюлькана, Батыева дяди, Саломея рассказывать не стала. Она сразу перешла к тому, как хан Кюлькан был убит в битве под Коломной и множество русских пленников из его стана разбежались кто куда. Большая часть бывших пленников укрылась в Коломне, многие рассеялись по дальним деревням и лесным урочищам, кто-то устремился ко граду Москве вместе с отступающими суздальскими полками. Среди этих последних оказалась и Саломея.

В Москве Саломею случайно увидел тамошний юный князь Владимир Георгиевич, который поселил ее в своем тереме, дав ей новую одежду и все необходимое. Саломея не стала скрывать от Георгия Всеволодовича, что она делила ложе с князем Владимиром. После всех перенесенных страхов и унижений Саломея была рада тому, что наконец-то обрела в лице князя Владимира сильного покровителя. И опять покой и счастье Саломеи нарушили татары, подступившие к Москве вскоре после захвата ими Ростиславля и Коломны.

— После двухдневного штурма татары разрушили городскую стену в нескольких местах и спалили огнем две башни, — молвила Саломея, завершая свое долгое повествование. — Понимая, что Москва неминуемо падет при следующем приступе нехристей, воевода Филипп Нянко настоял на том, чтобы князь Владимир с несколькими гриднями ночью вышли из города и укрылись в лесу за речкой Неглинкой. Отправляясь на эту ночную вылазку, князь Владимир и меня взял с собой. Едва мы перешли по льду Неглинку и углубились в березняк, как наткнулись на татарский дозор. Мунгалов было всего пятеро, поэтому гридни князя Владимира смогли их быстро перебить. За березняком оказался татарский стан, нам пришлось обходить его стороной, чтобы выйти к густому сосновому бору. — Саломея тяжело вздохнула. — Мы шли цепочкой по глубоким сугробам, захваченных у татарских дозорных лошадей Владимир и его гридни вели в поводу. Неожиданно из-за деревьев посыпались стрелы. На небе была луна, поэтому ночь выдалась светлая. Трое гридней были убиты сразу наповал. Еще трое дружинников и с ними князь Владимир схватились за мечи, когда на них выскочили из засады мунгалы. Нехристей было не меньше дюжины. Мне князь Владимир велел садиться на коня и скакать обратно к реке. — Саломея опять тяжело вздохнула, не смея взглянуть на Георгия Всеволодовича. — Лошадка подо мной оказалась дюже резвая. Она-то и унесла меня, как ветер, от погони в лес. Я долго блуждала по лесу, слыша у себя за спиной волчий вой. Уже утром я выбралась на дорогу, по которой ехали несколько саней с беженцами, спешившими во Владимир. Я пристала к ним, и через два дня оказалась во граде Владимире. А что сталось с Владимиром Георгиевичем, не ведаю, — чуть слышно добавила Саломея.

— Чего уж тут гадать, милая, — печально промолвил Георгий Всеволодович. — Принял смерть сын мой от сабель татарских. Упокой, Господи, его душу!

Великий князь осенил себя крестным знамением. Глядя на него, перекрестились находившиеся тут же Святослав и Сулирад. Перекрестилась и Саломея, которой захотелось расплакаться, до того ей было жаль доброго и благородного князя Владимира.

— Вот что, друже, — обратился Георгий Всеволодович к Сулираду, — подыщи для Саломеи место для ночлега у меня во дворце. Да накорми ее как следует, а то она, чаю, толком ничего не ела за последние несколько дней.

Сулирад молча поклонился великому князю и жестом повелел Саломее следовать за ним. Саломея безропотно повиновалась. Перед тем как выйти из комнаты, освещенной пламенем двух масляных светильников, юная иудейка тоже отвесила поклон Георгию Всеволодовичу.

— Что ж, брат, давай выпьем за упокой души твоего сына Владимира, — сказал Святослав, наливая в чаши греческое вино из медного узкогорлого сосуда. — За его смерть мы жестоко отомстим нехристям! Даст Бог, доберемся и до самого Батыги!

Георгий Всеволодович, не проронив ни слова, поднес чашу к губам и залпом выпил рубиновое терпкое вино. Осушил свой кубок и Святослав.

— Как сказать об этом Агафье, ума не приложу, — печальным голосом проговорил великий князь после долгой паузы. — Агафья души не чает во Владимире. Каково ей будет узнать, что нету его более в живых?

— Оставь Агафью в неведении, брат, — промолвил Святослав, жуя лист квашеной капусты. — Незачем ее расстраивать этим горестным известием, да еще накануне твоего отъезда. Слезы Агафьи подействуют крайне удручающе на ее снох и старших сыновей. А ведь Всеволоду и Мстиславу предстоит оборонять столицу от мунгалов. — Святослав со значением выгнул дугой густую бровь, глядя на старшего брата. — Им тоже для этого дела душевная крепость потребуется. Так что, брат, молчание в этом случае — золото.

— Пожалуй, ты прав, брат, — согласился со Святославом Георгий Всеволодович. — Вот разобью Батыя, тогда и сообщу Агафье о смерти Владимира. На фоне этой победы Агафья легче перенесет горечь утраты сына.

Рассвет еще не забрезжил, когда с глухим скрипом распахнулись тяжелые створы Золотых ворот града Владимира. За городскую стену вышли конные полки, вытягиваясь длинной колонной на заснеженной укатанной санями дороге. В голове колонны среди частокола копий колыхались на морозном ветру багряные стяги с ликами святых угодников. В хвосте конного войска двигались чередой крытые возки на полозьях и груженные поклажей широкие сани-розвальни. Над обозом вздымался пар, вырывавшийся из ноздрей разгоряченных лошадей, впряженных попарно в сани и возки. В предрассветной холодной тишине явственно растекался по округе топот многих сотен копыт, скрип полозьев, зычные окрики возниц.

На верхней площадке белокаменной башни Золотых ворот стояли, кутаясь в длинные плащи, воевода Петр Ослядюкович и два старших сына князя Георгия, Всеволод и Мстислав. Их лица были хмурыми, ибо невеселым у них вышло прощание с Георгием Всеволодовичем. Тот хоть и старался выглядеть бодрым, но вид у великого князя был подавленный и усталый, словно он терзался какими-то мыслями, которыми не решался поделиться со старшими сыновьями и с Петром Ослядюковичем. Всеволод и Мстислав решили, что на отца так подействовала бессонная ночь и свалившиеся на него заботы.

— Скоро воспрянет духом ваш отец, молодцы, — сказал Петр Ослядюкович, взглянув на Всеволода и Мстислава. — Как окажется у него под рукой сильное войско, так и взгляд у него сделается орлиным и речь его зазвучит грозно. Уж тогда-то Георгий Всеволодович рассчитается с Батыем сполна за все свои неудачи!

— За наши неудачи, воевода, — угрюмо заметил Всеволод. — Это ведь мы с Мстиславом потерпели поражение от мунгалов под Коломной.

Было 1 февраля 1238 года.