Глава двенадцатая
Смерть в дыму
Тело Всеволода Георгиевича, омытое и обряженное в богатые одежды, было уложено в наскоро сколоченный сосновый гроб, который был установлен в одном из приделов дворцового Дмитриевского собора. Княжеские каменщики, разобрав плиты пола, торопливо сооружали склеп для погребения бренных останков старшего сына князя Георгия. Однако работа над усыпальницей так и не была завершена.
Через два часа после того, как посольство владимирцев вернулось обратно в Город Мономаха, татары предприняли одновременный штурм Торговых и Серебряных ворот. Торговые ворота воины Батыя спалили огнем, а створы Серебряных ворот рухнули под мощными ударами тарана. К ночи Город Мономаха и Ветчаной город были захвачены татарами. Уцелевшие защитники города укрылись на горе в детинце, обнесенном прочной стеной из камня-туфа. Здесь же нашли прибежище семьи владимирских бояр и купцов, а также монахини из Успенского монастыря, расположенного в Новом городе близ Ирининых ворот.
Поскольку Петр Ослядюкович и Пачеслав Собинович пали в сече, оборону цитадели Владимира возглавили князь Мстислав и боярин Сухман Кривец.
Понимая, что наступившая ночь скорее всего последняя в их жизни, что детинец неизбежно будет взят татарами, многие бояре и купцы пришли в Успенский собор, чтобы причаститься и исповедаться у владыки Митрофана. Кое-кто из бояр постригся в монахи, желая таким образом искупить свои грехи перед смертью.
Агафья Всеволодовна вместе со своими младшими детьми, со снохами, внуками и служанками легли спать на хорах огромного Успенского собора. Сюда пришли и многие другие знатные женщины со своими детьми, разместившись в двух лестничных башнях, ведущих на хоры, и в боковых приделах, отделенных от центрального нефа мощными четырехгранными каменными столпами. Люди понимали, что если татары ворвутся в детинец, то последним надежным оплотом для женщин и детей может стать только Успенский собор, имеющий толстые каменные стены и прочные дубовые двери.
Мстислав и его уцелевшие дружинники трапезничали в дворцовой гриднице при свете восковых свечей и масляных ламп. На столах стояли блюда с квашеной капустой, соленой рыбой, мочеными яблоками, медом и салом — все, что удалось отыскать в поварне и кладовых. Горячих блюд не было, поскольку приготовлять их было некому. Вся мужская дворцовая челядь вступила в войско, а все служанки ушли в Успенский собор вместе с Агафьей Всеволодовной. К вину на этом скорбном застолье почти никто не притрагивался. Мстислав и его гридни лишь выпили за упокой душ ратников и воевод, павших от татарских стрел и сабель в прошедшем дневном сражении.
В гридницу один за другим входили бояре, княжеские тиуны и мечники, возвращавшиеся из Успенского собора, где они исповедовались перед владыкой Митрофаном. Каждый из входящих оставлял оружие у дверей и присоединялся к этой ночной трапезе, находя для себя свободное место за столами.
Боярин Ратибор, подсев к столу, за которым сидел Мстислав, негромко обратился к нему:
— Княже, владыка Митрофан ждет, когда ты придешь к нему на исповедь.
— Пусть не ждет, — отрезал Мстислав, подняв глаза на Ратибора, — не стану я исповедоваться. Не хочу утомлять Господа перечислением своих грехов. Я лучше вздремну, чтобы набраться сил перед завтрашней сечей с мунгалами.
Ратибор нисколько не удивился такому ответу Мстислава, ибо ему было ведомо, что тот не был ревностным христианином. Посты и церковные богослужения были для Мстислава извечным мучением.
Распространяя вокруг ароматный запах ладана и свечного воска, в трапезную вступил настоятель Дмитриевского собора, отец Евсевий, седой и сморщенный, как печеное яблоко. Постукивая длинным посохом, настоятель приблизился к Мстиславу и обратился к нему скрипучим надтреснутым голосом:
— Каменщики завершили отделку склепа для тела твоего брата, княже. Иди, принимай работу. И для отпевания все готово.
— Добро, отче. — Мстислав залпом допил квас в своем кубке и встал из-за стола.
Седовласый Евсевий увидел засохшие пятна крови на синих портах Мстислава и на его сапогах.
— Негоже, княже, являться на священную литургию в таком виде, — проскрипел он. — Ступай переоденься.
— Довольно церемоний, отче, — резко промолвил Мстислав, набрасывая на плечи красный плащ. — Брат мой не заслужил пышных похорон. Моя бы воля, я бы его вообще без отпевания схоронил!
— Кощунственные слова ты молвишь, княже, — с осуждением заметил согбенный годами Евсевий. — Брат твой мученическую смерть принял от злых язычников…
Не слушая старика пресвитера, Мстислав широким шагом направился к дверям. Евсевий поспешил за ним, путаясь в своей длинной черной ризе, его голова в обтянутой черной тканью камилавке вздрагивала при каждом шаге, а из его груди вырывалось натужное сиплое дыхание. Страдая многими хворями, пресвитер Евсевий тем не менее самолично проводил все полагающиеся по церковному канону обыденные и праздничные службы в дворцовом храме, настоятелем которого он состоял вот уже двадцать лет.
В Дмитриевский собор вместе с Мстиславом пришли несколько бояр и дружинников, чтобы проводить его старшего брата в последний путь.
Внезапно случилось непредвиденное: пресвитер Евсевий, едва начав заупокойную службу, вдруг зашатался и свалился на мозаичный пол прямо возле аналоя. Дьяконы, алтарники и певчие в смятении бросились к Евсевию, подняли его и уложили на широкую скамью. Кто-то принес воды. Раздался крик, чтобы скорее позвали лекаря.
Поскольку в этом же храме, в притворе и боковых приделах, были помещены тяжелораненые ратники, лекарь прибежал на зов очень быстро. Однако он лишь бессильно развел руками, сказав, что у преподобного Евсевия остановилось сердце.
Подозвав к себе старшего из дьяконов, Мстислав приказным тоном велел ему опустить гроб с телом Всеволода Георгиевича в склеп безо всякого отпевания.
— Ангелы небесные отпоют моего брата на том свете, — сказал Мстислав. — А усопшего отца Евсевия заверните в холст и положите на паперть, где лежат наши воины, умершие от ран.
Дьякон молча поклонился князю, не смея оспаривать его приказ.
Мстислав вышел из храма и направился обратно во дворец через небольшую площадь, на которой ратники жгли костры и варили кашу в котлах. Тут собрались смерды, ремесленники, монахи, боярские слуги… Все были с оружием. Некоторые были облачены в кольчуги, но большинство были в обычной одежде без броней и шлемов.
Мстислава догнал боярин Сухман Кривец.
— Послушай, князь, — заговорил воевода, — дело наше гиблое, поэтому тебе лучше попытаться вырваться из города со своей дружиной. Можно спуститься на веревках по южному откосу горы и вдоль реки Клязьмы уйти в сторону леса. Ночь стоит темная, княже, это нам на руку. Татары в большинстве своем расположились на ночлег в кварталах Владимира, за городом у нехристей остались лишь дозоры за рекой Клязьмой. Ну, может, в становищах Батыевых еще имеется несколько тысяч поганых. Так эти степняки должны за полоном приглядывать, ведь нехристи уйму нашего люда согнали в станы свои.
— Мунгалы убили двух моих братьев, взяли наш стольный град, — проговорил Мстислав, задержавшись перед каменным крыльцом. — Я буду убивать нехристей, покуда рука моя сможет держать меч. Отец повелел мне удерживать столицу до последней возможности, и я буду сражаться с татарами до конца. А ты, воевода, собери тех, кто пожелает идти на прорыв, и без промедления спускайтесь на веревках с южной стены к берегу Клязьмы. Бог вам в помощь!
Похлопав боярина по плечу, Мстислав стал подниматься по ступеням крыльца.
— Я останусь с тобой, княже, — промолвил Сухман Кривец. — А людей на прорыв поведет сотник Миловат. Он воин бывалый и окрестности хорошо знает.
— Делай как знаешь, воевода, — сказал Мстислав, обернувшись к Сухману и глядя на него сверху вниз. — Передай моей матушке и жене, что я велю им уходить отсюда вместе с Миловатом.
Сухман без промедления разыскал Миловата, приказав ему готовить веревки для спуска с горы и собирать добровольцев для прорыва из крепости. После чего Сухман поспешил в Успенский собор, там он встретился с Агафьей Всеволодовной и ее снохами Кристиной и Мстиславой. Как ни уговаривал боярин Сухман княгиню Агафью, та наотрез отказалась покидать детинец. «Коль Мстислав остается здесь, значит, и я буду с ним до конца, — сказала она. — Будь что будет. Я здесь у себя дома и бегать от нехристей не собираюсь!»
Глядя на гордую княгиню Агафью, отказались уходить из крепости и Кристина с Мстиславой. Они были уверены, что мунгалы ни за что не смогут ворваться в Успенский собор, находящийся под невидимой защитой Пресвятой Богородицы. Так говорил владыка Митрофан, успокаивая людей, укрывшихся в стенах Успенского собора. Слова епископа Митрофана были последним утешением и последней надеждой не только для юных княжон, но и для всех женщин и детей, нашедших пристанище в кафедральном храме Владимира.
Идти на прорыв вызвались четыре сотни человек, среди них были не только мужчины, но и женщины с детьми.
Купец Яков оказался в числе тех, кто вступил в отряд Миловата. К нему обратился с просьбой боярский дружинник Чубарь.
— Слушай, друг, — сказал Чубарь, разыскав Якова возле угловой крепостной башни, где проходила перекличка тех, кто шел на эту ночную вылазку, — не откажи в моей просьбе. Мы с тобой стояли плечом к плечу в сече с татарами. Ты стал мне как брат.
— Помогу чем смогу, друже, — промолвил Яков. — Что у тебя за просьба ко мне?
— Покалечен я сильно, поэтому не могу на прорыв идти, — тягостно вздохнул Чубарь. У него была поранена правая нога, он стоял перед Яковом, опираясь на древко копья. — Боярин Дорогомил, уходя с князем Георгием в Ростов, поручил моим заботам свою жену. — Чубарь кивнул на молодую боярыню ослепительной красоты, стоящую у него за спиной с маленьким ребенком на руках. — Ее зовут Славомира. Я многим обязан Дорогомилу, и воля его для меня — закон. Я пообещал Дорогомилу, что с головы Славомиры и ее сына не упадет ни один волос. Разумеешь, к чему я клоню, брат?
Яков молча кивнул. Обняв на прощание Чубаря, он произнес:
— Не беспокойся, друже. Я выведу Славомиру отсюда в безопасное место. Не достанется такая красавица поганым мунгалам!
Миловат и его люди спускались с горы больше часа. Оставшиеся в детинце русичи, стоя на крепостной стене, долго вслушивались в тишину зимней ночи. Среди них находился и хромоногий Чубарь, который с замиранием сердца ожидал, не прозвучат ли вдали во мраке крики татар, обнаруживших отряд Миловата. Время шло, утекая минута за минутой, холодная ночная мгла, укрывшая заснеженные берега скованной льдом Клязьмы, хранила покой.
* * *
Княгиня Агафья проснулась от шума и криков, которые неслись с северной стены детинца. Одна из служанок сообщила ей, что татары с раннего утра штурмуют каменную воротную башню, бьют в ворота бревном-тараном.
— Нехристи лезут на приступ многими тыщами, а наших ратников осталось совсем немного, госпожа, — чуть не плача, молвила челядинка, своими глазами увидевшая начало вражеского штурма. — Стрелы татарские так и сыплются дождем, перелетая через стену. Сказывают, что уже пал воевода Ратибор. И сын его тоже убит на стене, а зять его смертельно ранен стрелой.
— А что с Мстиславом? — спросила Агафья Всеволодовна.
— Говорят, жив Мстислав, но я его не видела, когда выбегала из храма на площадь, — ответила служанка.
— Слезы вытри, глупая, — невозмутимо сказала княгиня Агафья. — Двум смертям не бывать, а одной не миновать.
Услышав эти слова из уст своей свекрови, Кристина и Мстислава тревожно переглянулись. Обе княжны были объяты страхом, слыша дикий вой татар и грохот вражеского тарана, крушившего ворота детинца.
Епископ Митрофан с помощью юного служки и одного из дьяконов облачался в расшитую золотыми нитками епитрахиль и роскошный широкий пояс из шелковой ткани, когда пред ним предстал запыхавшийся воевода Сухман Кривец в кольчуге и шлеме, с окровавленным топором в правой руке и со щитом, утыканным татарскими стрелами, в левой.
— Беда, отче, — воскликнул воевода, — мунгалы прорвались в детинец. Мстислав со своей дружиной во дворце затворился. Я привел своих ратников сюда, в собор. Все едино деваться больше некуда. — Сухман длинно выругался.
— Придержи язык, боярин, чай, не на конюшне находишься! — Митрофан взглянул на воеводу с горделивым достоинством. — Сколь у тебя воинов?
— Человек сорок наберется, отче, — ответил Сухман. — Все прочие ратники порублены мунгалами.
— Двери заприте на засовы, главные и боковые, — распорядился Митрофан. — Двери в башнях тоже закройте на запоры.
— Все входы и выходы уже заперты, отче, — сказал Сухман. — Твоим священникам тоже придется за оружие взяться, владыка. Мало у меня воинов, не успеть им всюду. Нехристи ведь начнут ломиться в храм сразу со всех сторон.
Словно в подтверждение сказанного Сухманом во все двери собора загрохотали сапогами, кулаками и древками копий торжествующие враги. Гортанные резкие выкрики и голоса татар звучали со всех сторон. В окна храма стали влетать стрелы, ударяясь о каменные стены, расписанные фресками, и падая вниз на головы испуганных женщин и детей. Кто-то из воинов Батыя закинул в одно из окон горящий факел, воины Сухмана быстро загасили его, накрыв старым ковром.
Самых крепких ратников Сухман расположил возле главных двустворчатых врат собора, на которые обрушились мощные удары тарана, который раскачивала на руках целая толпа татар. Сухман приказал своим воинам, когда двери будут сорваны с петель, не выбегать наружу, но ожидать мунгалов внутри храма.
— Здесь царит полумрак, — молвил воевода, — нехристи не сразу смогут распознать, где мы и сколько нас. К тому же толпой они вбежать сюда не смогут. А вы, братья, нападайте на татар с трех сторон и рубите их без жалости!
Наконец, главные врата с треском рухнули под испуганные крики и плач женщин. В следующий миг в храмовый притвор вбежали несколько татар в мохнатых шапках, со щитами и саблями в руках. Русские лучники одним залпом сразили их всех наповал, выпустив стрелы почти в упор. По телам убитых татар в собор, толкаясь, врывались все новые воины Батыя, закрываясь щитами и оглушительно вопя. Сухман и его ратники принимали степняков на копья, секли их мечами и топорами, хрипы и стоны врагов сливались с лязгом клинков, с глухими ударами топоров, раскалывающих вражеские шлемы и щиты. Очень скоро притвор оказался загроможден кучей изрубленных татар, залит их кровью. Натиск мунгалов ослабел, они уже не стремились проникнуть внутрь храма, толпясь у его главного входа и пуская стрелы наугад в таинственный смертельный для них полумрак.
Батыевы военачальники сердито кричали на своих воинов, подгоняли их ударами плеток. Однако все попытки татар ворваться в Успенский собор и перебить всех его защитников ни к чему не приводили, лишь росла груда мертвых степняков в широком храмовом притворе.
Прибывший в детинец Батый приказал своему войску навалить у всех дверей Успенского собора дров и бревен. Татары долго стаскивали в детинец скамьи, стулья, колья, сундуки и доски, шаря в домах и подворьях. Они вынесли из княжеского дворца столы и ложа, скидав все это к дверям Успенского собора. Притащив вороха сена из княжеских конюшен, татары развели огонь, который, набирая силу, охватил все двери огромного храма. Густые клубы дыма ползли вдоль белокаменных стен собора, проникая в окна, окутывая резные полукружья закомар и главный блестящий купол храма с золотым крестом наверху.
Многочисленные толпы татар стояли вокруг Успенского собора, то и дело подаваясь чуть назад от сильного жара нескольких гигантских костров, опоясавших прекрасный белокаменный храм страшным огненным кольцом. Сквозь треск пламени из храма доносились душераздирающие крики женщин и плач детей.
Окруженный рядами своих нукеров, Батый глядел на свирепое буйство огня, на дым, охвативший собор сверху донизу. Он заставит русичей покориться ему! Он выжжет огнем всю непокорность из этого народа!
К Батыю приблизился его брат Тангут.
— Повелитель, — сказал он, прижав ладонь к груди, — мои воины пленили во дворце троих русов. Ты можешь поговорить с ними. Эти люди из дружины князя Мстислава.
— Где сам Мстислав? — Батый повернулся к Тангуту.
— Мстислав яростно отбивался, сразив пятерых моих нукеров, — ответил Тангут. — Моим воинам пришлось заколоть Мстислава копьями.
— Я хочу взглянуть на тело Мстислава, — проговорил Батый.
Воины Тангута принесли на плаще мертвого князя, лицо которого было залито кровью, положив его на снег у ног Батыя. Сюда же татары привели и троих пленных русичей.
Батый долго вглядывался в неживое лицо Мстислава, в его искривленный в злобном оскале рот. Один глаз убитого князя был полузакрыт, другой вытек, пробитый острием копья.
— Ваш князь выказал истинную доблесть, не пожелав сдаться в плен, — сказал Батый пленным гридням. — Я уважаю храбрых врагов. Вы можете взять тело Мстислава и похоронить его по своему обычаю. — Батый взглянул на брата. — Тангут, дашь им сани и лошадей. Пусть твои нукеры проследят за тем, чтобы эти урусы благополучно выбрались из города.
Тангут почтительно склонил голову перед Батыем, вновь коснувшись ладонью своей груди.
* * *
Неотвратимость конца с неумолимой ясностью встала перед княгиней Агафьей, когда внутренние покои Успенского собора стали заполняться едким удушливым дымом. Впрочем, это не наполнило душу Агафьи Всеволодовны паникой и слезливым отчаянием. В голове ее бродили скверные мысли с той поры, как татары взяли град Владимир в осаду. Подспудно эта волевая женщина была уже готова к самому худшему развитию событий. Между двумя кошмарами, которые ее ожидали, между неволей у татар и смертью княгиня Агафья без колебаний выбрала смерть. Не желая, чтобы и ее младшие дети стали рабами мунгалов, Агафья Всеволодовна решила покинуть этот бренный мир вместе с ними.
Поставив перед собой семилетнего Дмитрия и десятилетнюю Феодору, княгиня Агафья спокойным голосом сказала им:
— Чада мои, сейчас мы вместе вознесемся на небеса и предстанем перед Богом, который дарует нам свою милость и вечное блаженство в райских кущах. А на эту грешную землю мы с вами уже никогда не вернемся.
Светловолосая голубоглазая Феодора серьезными глазами посмотрела на мать и тихо спросила:
— Матушка, мы скоро умрем, да? И все эти люди в храме тоже?
Агафья Всеволодовна молча кивнула и поцеловала дочку в белый теплый лоб.
— Я не хочу на небеса, — капризно проговорил Дмитрий, протирая глаза кулаком. — Матушка, откуда здесь дым? Где горит?
— Не хнычь! — взглянула на брата Феодора. — Это храм горит, его подпалили мунгалы. Скоро мы сгорим вместе с храмом.
— Храм не может загореться, ибо он сложен из камня, — воскликнул Дмитрий. — Ой, как сильно жжет глаза! Мне тяжело дышать. Мати, надо скорее бежать отсюда!
Мальчик потянул княгиню Агафью за руку, стараясь поднять ее со стула и увести к лестнице, ведущей вниз с хоров.
— Сынок, нам некуда бежать отсель, — промолвила Агафья Всеволодовна, прижав сына к себе. — Кругом злые мунгалы. Защитить нас некому, все наши ратники погибли или попали в плен.
— Где мой отец? Почто он не выручает нас? — испуганно вопрошал Дмитрий, слыша за стенами гул пламени и плач женщин в нижних покоях храма. — Отец обещал привести войско и разбить татар, где же это войско?
Княгиня Агафья ничего не ответила сыну, лишь крепче прижала его к себе. Ее глаза щипало дымом, она давилась кашлем, закрывая рот ладонью, но тем не менее не двигалась с места.
Вскоре дым заполнил все внутренние помещения Успенского собора настолько, что в двух шагах ничего не было видно. Задыхающиеся люди стали походить на обезумевших от ужаса зверей. Толкаясь и крича, давя детей и сбитых с ног взрослых, толпа стремилась вырваться из собора, объятого огнем и дымом. Схватив тяжелые скамьи, ратники и священники выбили боковые двери, но за ними полыхала стена огня, жар от которой был так силен, что у монахов мигом вспыхнули бороды и волосы, а на воинах загорелись плащи. На нескольких женщинах, оказавшихся близко от дверных проемов, заполыхали шапки и подолы длинных шуб. Загоревшиеся на людях одежды епископ Митрофан и еще двое дьяконов гасили тряпками, смоченными в воде.
Если от огня еще как-то можно было спастись за стенами храма, то от густого дыма никому спасения не было. В первую очередь дым заполнил хоры и лестничные пролеты, ведущие на них. Боярские жены с детьми и слугами устремились было с хоров в нижние покои собора, но там и без них было полно народу. Возникли сильная давка и неразбериха. Постепенно дым заволок и все нижнее пространство храма, став причиной смерти от удушья для нескольких сотен людей.
С помощью копий и бронзовых столов кучке бояр и дружинников удалось разметать горящие бревна у главных врат. Выбежав из храма на площадь, русичи столкнулись лицом к лицу со множеством татар, которые забросали их стрелами, видя, что эти храбрецы не собираются сдаваться в плен.
Следом за ратниками из собора валом повалили женщины и священники с полубезумными глазами, объятые ужасом. Кто-то выползал из задымленного храма на четвереньках, давясь от кашля; кого-то выволакивали за руки в бесчувственном состоянии. Спасшиеся от смерти в дыму, а их набралось чуть больше сотни, были тут же пленены татарами.
После того как огонь погас и дым рассеялся, Батыевы нукеры обошли весь Успенский собор, забитый телами задохнувшихся в дыму людей. Нукеры вынесли на площадь бездыханные тела епископа Митрофана, княгини Агафьи, ее младших детей и обеих снох.