Книга: Легендарный Василий Буслаев. Первый русский крестоносец
Назад: Глава вторая. Гуго Тюбингенский
Дальше: Глава четвертая. Бегство

Глава третья. Битва под Дорилеем

– В твоей дружине, я знаю, есть девушка, переодетая в мужское платье, – сказала однажды Василию Доминика. – Почему ты не познакомишь меня с ней?
– Она не знает греческого, а ты не разумеешь по-русски, – ответил Василий. – Как вы будете разговаривать?
– Моя служанка знает русскую речь, ведь она болгарка, – промолвила Доминика. – Я хочу видеть эту девушку. Как ее зовут?
– Ее зовут Анфиса, – сказал Василий.
– «Цветущая», – улыбнулась Доминика. Так переводилось с греческого имя Чернавки. – Что ж, поглядим, насколько она хороша собой.
Во время одного из дневных переходов Василий уговорил Анфиску проехать несколько верст в повозке вместе с его женой. Чернавка согласилась лишь потому, что ей захотелось узнать, о чем с ней будет говорить надменная Доминика.
Скрип колес навевал на гречанку тоску, доводившую ее порой до слез отчаяния. Доминику часто раздражала любая мелочь, взгляды служанки казались ей дерзкими, и она выплескивала свое раздражение на это покорное существо.
Очутившись среди множества грубых мужчин, говорящих на чужом языке и не скрывающих своих самых низменных побуждений, юная аристократка в первые же дни похода растеряла все свои иллюзии относительно высоких и благородных целей крестоносцев. Войско короля Конрада казалось Доминике сборищем необузданных и алчных людей, грабивших все на своем пути. Чувство отвращения к воинам-крестоносцам не покидало Доминику, когда она своими глазами увидела изнасилованных мусульманских женщин со вспоротыми животами, растерзанных младенцев, дымящиеся руины селений.
Анфиска ожидала увидеть нарумяненную, умащенную благовониями, разодетую в шелка красавицу – такой Доминика была на корабле при переправе через Боспор, – но увидела перед собой бледное похудевшее лицо с заострившимся носом и печальными глазами. На Доминике был надет длинный паллий вишневого цвета с капюшоном, из-под которого виднелся край белой исподней туники. Гречанка полулежала в глубине повозки, обложенная подушками. Рядом с ней сидела молодая служанка, занятая шитьем.
Анфиска окинула быстрым взором походное обиталище Доминики, укрытое от посторонних глаз и немилосердного солнца пологом из грубого холста.
– Здравствуй, Анфиса! – по-русски вымолвила гречанка. – Присаживайся.
– И тебе доброго здравия, Доминика Феофилактовна, – промолвила Чернавка и уселась на какой-то тюк.
Дальше Доминика говорила на родном языке, а болгарка переводила ее слова на русский.
– От этих ухабов у меня все тело ноет, – жаловалась гречанка, – а ехать верхом я не могу из-за жары и пыли. Помыться здесь негде, воды для питья и то не хватает. Как ты выносишь все это, Анфиса?
Чернавка пожала плечами:
– Привыкла.
– А к этой пище тоже привыкла? – поморщилась Доминика. – Ведь ее же невозможно взять в рот!
– Еда, конечно, не ахти, – согласилась Анфиска, – но пусть лучше такая, чем никакой.
Повозку тряхнуло на ухабе.
Чтобы не упасть с тюка, Анфиска схватилась за деревянный борт, к которому крепился край натянутого на ивовые дуги холщового полога. Анфиска была в длинной мужской рубахе белого цвета и такого же цвета портах, заправленных в сапоги. На ее голове красовалась шапка с загнутыми краями и заломленным верхом. Если бы не выступающая девичья грудь, узкие плечи и округлые бедра, то Анфиску вполне можно было бы принять за чернобрового юношу с красивыми пунцовыми устами и длинными ресницами.
Доминика несколько мгновений с интересом разглядывала свою гостью, потом спросила:
– Василий рассказывал мне, что ты умеешь ездить верхом и хорошо стреляешь из лука. Так ли это?
Анфиска горделиво кивнула головой:
– Так.
– Что еще ты умеешь делать?
– Ножи метать могу, раны перевязывать, дорогу отыскивать по звездам, стряпать, знаю лечебные травы и заговоры, – охотно перечислила Чернавка.
– О! – восхищенно проговорила Доминика. – Ты настоящая амазонка!
Анфиска польщенно улыбнулась.
– У тебя есть оружие? – поинтересовалась Доминика.
– Конечно, есть, – ответила Анфиска. – У меня имеются меч, нож, лук со стрелами, а также щит и кольчуга со шлемом. Все это едет в обозе до той поры, покуда наше войско с сарацинами не столкнется.
– Ты не боишься идти в сражение? – Доминика посмотрела темноокой дружиннице в лицо каким-то испытующим взглядом.
– Нет, не боюсь, – без колебаний ответила Анфиска. – Я уже сражалась однажды и даже убила стрелой половецкого конника.
Доминика еще долго беседовала с Анфиской, желая узнать, зачем она отправилась в этот далекий поход и как получилось, что она оказалась единственной женщиной в мужской дружине, не скучает ли она по родному дому.
– Кабы было возможно, то без оглядки побежала бы обратно на Русь, – призналась Анфиска. – Краше нашей земли нет на всем белом свете! Дома-то и вода слаще, и хлеб вкуснее. И жары такой у нас осенью не бывает.
– Как я тебя понимаю, милая Анфиса, – нежно-страдальческим голоском залепетала Доминика. – И я готова хоть сейчас пойти пешком по любой дороге, если дорога эта приведет меня в Константинополь. Давай вместе убежим отсюда, от этой своры диких безумных людей! Доберемся до моря, я дам тебе много золотых монет. Ты сядешь на корабль, который довезет тебя до Руси. До самого Киева!
Анфиска изумленно воззрилась на Доминику, пораженная услышанным.
– А как же Василий? – пролепетала она. – Разве он тебя отпустит?
– Я не стану его спрашивать, поскольку знаю наперед, что он мне скажет, – с негодованием промолвила Доминика. – Я вышла замуж за Василия лишь из желания досадить своей матери, которая, презрев моего отца, взяла себе в любовники василевса и похвалялась этим передо мной. Теперь-то я вижу, что в своей мести зашла слишком далеко. Мне не следовало отправляться за Василием в этот поход. Но все еще можно исправить, если ты, милая Анфиса, поможешь мне. Сама я не сумею отыскать обратную дорогу, не смогу защититься от грабителей. И от служанки моей тоже нет никакого толку. Это Провидение послало мне тебя, Анфиса, такую смелую и воинственную! Ты ведь поможешь мне, правда?
Анфиска в раздумье кусала свои пунцовые губы.
Доминика с надеждой глядела ей в глаза, умоляюще сложив руки на груди.
– Как ты хочешь сбежать? – обратилась Анфиска к Доминике. – Днем все на виду, а ночью лагерь охраняется. Пройти мимо дозоров не удастся.
– Я полагала, что ты сама придумаешь, как нам лучше сбежать, – немного растерянно проговорила Доминика. – Умоляю, Анфиса, выручи меня! Сил моих больше нет выносить этот кошмар! – Доминика заплакала.
– Ладно, – благородно отозвалась Анфиска. – Я все придумаю сама. Не плачь.
Залитое слезами миловидное лицо гречанки озарилось благодарной улыбкой.
Анфиска выбралась из повозки, когда войско остановилось на берегу наполовину пересохшей речки, чтобы напоить лошадей и вьючных животных.
На вопрос Василия, понравилась ли ей его жена, Чернавка с лукавой усмешкой промолвила:
– Доминика просто прелесть! Мы с ней сразу подружились.
* * *
Стоянка у реки затянулась из-за военного совета, собранного Конрадом в своем шатре.
Кто-то из рыцарей, следовавших в арьергарде, обратил внимание на то, что бедняки-крестоносцы слишком часто хоронят своих умерших вдоль дороги.
– Среди крестьян уже умерло около полусотни человек, в основном это женщины и дети, – рассказывал барон Ульрих фон Лаубах, предводитель замыкающего отряда всадников. – Это явно смерть не от истощения, ведь крестьяне гонят за собой гурты овец, отнятые у неверных. Мне кажется, среди бедняков распространилась какая-то страшная болезнь.
– Кто-нибудь из твоих воинов, барон, видел умерших близко? – спросил король. – Как выглядели мертвецы?
– Я сам видел, как погребали одну женщину, государь, – ответил военачальник. – На нее страшно было смотреть. Все ее лицо было покрыто зловонными волдырями. Поэтому я поскорее отъехал прочь.
– Оспа, – мрачно произнес Фридрих Швабский. – В Европе эта болезнь зовется черной смертью! Эта зараза выкосит всех крестьян, идущих за нами. Если оспа перекинется на наше войско, то последствия будут самые ужасные!
– Только этого не хватало! – проворчал Конрад и окинул грозным взглядом стоящих перед его походным троном военачальников. – Я запрещаю приближаться к этому сброду даже на полет стрелы! Каждый рыцарь в ответе за своих слуг, конюхов и оруженосцев. Никого из крестьян не подпускать к нашему стану ни днем, ни ночью. А теперь немедленно в путь! Надо оторваться подальше от бедноты!
Впереди лежал город Дорилей, равнина вокруг которого славилась богатыми пастбищами и множеством чистых источников.
При подходе к Дорилею дозорные сообщили Конраду, что путь крестоносцам преграждают отряды сельджуков.
Придя к своим дружинникам, Василий невесело пошутил:
– Меж двух огней оказалось наше воинство. Впереди войско сарацин на нас исполчилось, сзади страшная оспа нас догоняет. Мрут от нее бедняки, кои за нами поспешают. Конрад повелел бросить их.
– Не по-христиански это, – нахмурился Худион.
– Не нам судить да рядить об этом! – отрезал Василий. – Пришла пора кольчуги надевать и за топоры браться. Чаю, большая сеча будет.
Солнце еще не село, когда передовой отряд рыцарского войска вступил в схватку с конницей сельджуков. Победа склонялась то на одну сторону, то на другую. Сражение разгоралось по мере того, как подходили на подмогу к своим воины короля и султана.
Обоз крестоносцев остался стоять на дороге под охраной нескольких сотен пешцев, вооруженных луками и дротиками.
Вся остальная пехота христиан, ощетинившись копьями, подобно сверкающей железом змее, потянулась через заросший кустарником холм на равнину, где вот уже около часа длилось ожесточенное конное сражение.
На вершине холма возле воткнутого в землю королевского штандарта стояли верхом на конях предводители крестоносного войска. Неподалеку, в неглубокой лощине, выстраивались в боевую колонну швабские рыцари.
Пехоту Конрад разделил на три отряда, два из которых должны были прикрывать фланги рыцарской конницы, а третий – встать заслоном по центру.
Русские дружинники оказались в третьем отряде.
Построившись клином, швабские рыцари на рысях спустились с холма и с первого же натиска рассекли надвое большой отряд сельджукской конницы. Сельджуки стали откатываться к стенам Дорилея, возле которых строились густыми шеренгами пешие отряды султана с колыхающимися на ветру зелеными знаменами.
Рыцари преследовали отступающих врагов, но делали это столь медленно, что очень скоро отстали от быстрой сельджукской конницы. По мере приближения рыцарей к пехоте султана становился все злее дождь из стрел, сыпавшийся на щиты и латы конных христиан. Не выдержав такого обстрела, рыцари повернули назад.
Пешие крестоносцы, наклонив копья и закрывшись щитами, тяжелым шагом двинулись через равнину к стенам Дорилея. На их пути в смятой пожелтевшей траве лежали десятки неподвижных тел, христиан и сельджуков, тут и там валялось оружие, ковыляли раненые лошади. Это были следы прокатившегося здесь конного побоища.
Рыцари приводили себя в порядок, укрывшись за наступающими боевыми порядками своих пехотинцев.
В вечернем воздухе то и дело ревели боевые немецкие трубы, собирая под знаменами всех, кто уцелел, кто еще мог держаться в седле. Таких оказалось немало.
Многочисленные отряды сельджуков надвигались с воинственными завываниями и криками «алла», охватывая войско крестоносцев гигантским полумесяцем. Стрелы тучами взлетали со стороны воинов султана и дробно стучали по поднятым над головой щитам христиан.
Василий оглядел своих дружинников, идущих вместе с ним в одной шеренге, и не заметил среди них Анфиску. Поначалу отчаянная девица мелькала у него перед глазами, облаченная в шлем и кольчугу, потом вдруг куда-то исчезла.
«Не угодила ли в нее вражеская стрела ненароком?» – мелькнуло в голове у Василия.
Он спросил про Анфиску у Худиона.
– В обозе я ее оставил вместе с дедом Пахомом и одноруким Демьяном, – ответил Худион. – Велел ей за Доминикой присматривать.
Василий удовлетворенно кивнул головой.
Два вражеских войска сошлись на равнине с громким треском ломающихся копий, звоном мечей, грохотом сталкивающихся щитов. Крики нападающих друг на друга воинов смешались на какой-то миг со стонами и воплями раненых, затем над полем повис оглушительный однообразный скрежет и лязг стали, будто многие тысячи огромных железных монет с шумом перекатывались в гигантском железном котле. Иногда где-то прорывался громкий торжествующий вопль какого-то воина или дикое ржание смертельно раненного коня. И вновь грозный шум беспощадного железа в руках остервенелых людей перекрывал все, привлекая стаи ворон и медленно парящих коршунов, этих извечных спутников смерти.
Рыцарская конница вновь ринулась на всадников султана, которые с громкими воплями неслись навстречу крестоносцам. Вскоре все смешалось в кровавой круговерти.
Русичи, прорубавшиеся сквозь вражеские порядки, вдруг наткнулись на крупы рыцарских лошадей. Василий увидел весь утыканный стрелами стяг швабского герцога. Увидел он и самого Фридриха, умело орудующего длинным мечом. Несколько бездыханных сарацин валялись у копыт его коня.
– Ай да герцог! – восхитился Василий, подмигнув Худиону. – Отменный рубака!
– Братцы, подмогнем Фридриху! – крикнул Василий своим дружинникам и бросился вперед.
Русичи дружным натиском опрокинули наземь двух конных сельджуков и подняли на копья вражеского военачальника. Фома зарубил топором вражеского знаменосца и торжествующе размахивал над головой зеленым полотнищем с вышитыми на нем полумесяцем и бегущей лошадью.
Сельджуки подались назад, бросая своих раненых. Их военачальники что-то выкрикивали пронзительными голосами. Отступая, сельджукские конники забрасывали на спину свои круглые щиты, защищаясь таким образом от стрел крестоносцев.
Тяжелая швабская конница, не нарушая своего строя, будто железная черепаха, двинулась вперед и врезалась в скопище пеших сельджуков, которых и так уже теснили с флангов баварские и лотарингские пешцы. Словно похваляясь удалью друг перед другом, крестоносцы над каждым сраженным сарацином выкрикивали боевой клич – то «Бавария!», то «Лотарингия!».
Истребив один отряд сельджуков, крестоносцы сразу устремлялись на другой, обращали его в бегство или рубили без пощады, громоздя кучами тела мертвых и раненых врагов. Однако число сарацин не убывало, словно из-под земли перед христианами вырастали все новые и новые полчища иконийского султана.
Несколько раз русским ратникам приходилось перестраиваться, спотыкаясь о тела убитых, дабы отразить натиск сельджуков то в рядах швабских ландскнехтов, то смешавшись с пешими лотарингцами. Перед русичами мелькали знамена то короля, то герцога Швабского, то герцога Франконского, то стяги прочих герцогов и графов: красные, желтые, черные, синие и в черно-белую клетку. На стягах красовались кресты, большие и маленькие, зубчатые башни, орлиные и львиные головы, кабаньи морды, скрещенные мечи, треугольные щиты, оленьи рога и лики святых великомучеников. Было непонятно, кто же руководит сражением – король или его племянник? Или каждый вассал короля действует по своему усмотрению?
Ожесточение битвы нарастало. И только упавшая на землю ночная мгла развела в стороны две враждебные рати. Ни крестоносцы, ни сельджуки не считали себя побежденными. Все должен был решить завтрашний день.
В дружине Василия было семеро убитых и среди них братья Лука и Моисей Доброславичи. Плечом к плечу стояли они в сече и полегли друг подле друга. Своих павших русичи похоронили отдельно от немецких крестоносцев.
Василий постоял в одиночестве над могильным холмиком, припомнив, как ходил с братьями Доброславичами по Волге до Хвалынского моря, потрошил купцов, как с ними же ловил чудского великана в заонежских снегах. Испили смертную чашу его друзья-товарищи, так и не дойдя до града Иерусалима.
Тяжко и смутно было на душе у Василия. Поклонившись свежей могиле, он вернулся в стан, освещенный кострами.
За ужином выяснилось, что исчезла Доминика вместе со служанкой, а также нигде нет Анфиски. Дед Пахом до самого вечера не выходил из палатки, поэтому ничего не мог поведать о пропавших женщинах. Однорукий Демьян сказал, что Анфиска днем водила трех мулов на водопой и больше он ее не видел. Доминика и ее служанка какое-то время слонялись среди обозных повозок, прислушиваясь к шуму битвы. Потом, как показалось Демьяну, обе забрались в свою повозку и больше из нее не высовывались.
– Что же ты, разиня, недоглядел за Доминикой! – сердито выговаривал Демьяну Худион. – Вдруг это сарацины ее выкрали!
– Виноват, – сокрушался Демьян, – рубите мою голову.
– Ступай, Демьян, – устало сказал Василий. – Думается мне, неспроста все это, други мои. Похоже, сбежала от меня Доминика. Вот токмо не пойму, сама она решилась на это или Анфиска сговорила ее на побег. Сбываются пророчества!
– Какие пророчества? – не понял Худион.
Но Василий не стал ему ничего объяснять, ему хотелось лишь одного – лечь и заснуть.
* * *
Протяжные сигналы боевых труб подняли крестоносцев ни свет ни заря.
В низинах скопился туман, словно белое покрывало.
Ночью прошел дождь. Было промозгло и сыро.
Унылую рассветную тишину нарушало гудение пробуждающегося стана. Чадили костры. Воины торопливо подкреплялись пищей.
Герцоги и графы спешили к королевскому шатру, дабы услышать распоряжения Конрада перед битвой.
Потаня растолкал спящего Василия.
– Ступай на совет к королю, – сказал он, – да умойся, а то рожа у тебя какая-то помятая.
– Не пойду, – отмахнулся Василий. – Мне ныне плевать: горевать иль пировать. Где поставят, там и встану. Все равно эта битва для меня последняя.
– Кто так решил? – спросил Потаня, подозрительно глядя на Василия.
– Я так решил, – ответил Василий и стал натягивать на ноги сапоги.
– Сон дурной видел? – насторожился Потаня. – Растолкуй!
– А чего толковать, – проворчал Василий, – надоело мне все! И Конрад, и Гроб Господень, и сарацины, и собственная жизнь! Невезучий я человек, Потаня.
– Та-ак, – мрачно проговорил Потаня. – С эдакими мыслишками, Вася, ты и впрямь живым-то из сечи не выйдешь. Встряхнись, друже! Вина выпей, что ли!..
Василий молча встал и вышел из палатки.
Оставшись один, Потаня негромко выругался, помянув нехорошим словцом весь женский род.
Едва взошло солнце, пробив горячими лучами сизую облачную мглу у далекого горизонта, равнина перед Дорилеем вновь покрылась военными отрядами, сверкающими железом доспехов.
Немецкая пехота, построившись во много шеренг, заняла центр. Рыцари выстроились на флангах. Знамя Конрада реяло среди поднятых копий на правом крыле христианского воинства. Знамя Фридриха Швабского виднелось на левом фланге.
Пешие воины султана также заняли место в центре боевого строя, а вся сельджукская конница скопилась по краям от своей пехоты. Сам султан с отборными всадниками расположился напротив правого крыла крестоносцев.
Русичи, стоявшие в глубине пеших порядков, вытягивали шеи, стараясь разглядеть маневры сельджуков.
Среди русских ратников слышались негромкие голоса:
– Кажись, сегодня сеча будет похлеще вчерашней!
– Сколь неверных мы вчера порубили, а их все не убывает!
– Гляди, Потаня, какая тьма конных сарацин супротив Конрада собралась! – встревоженно молвил Домаш. – Тяжко ему придется!
– Рыцари вокруг Конрада все как на подбор, отобьются! – невозмутимо сказал Потаня.
Потаня то и дело поглядывал на Василия, который стоял, опершись на копье, и глядел то на небо, то куда-то вдаль. Было видно, что ему глубоко безразлично происходящее вокруг, мысли о предстоящей сече нисколько не занимали его. Совсем иная дума сидела в голове у Василия.
«Не ко времени раскис Василий! – сердито думал Потаня. – Ох не ко времени!»
Топот множества копыт сотряс землю – это тяжелая швабская конница ринулась на врага. Тотчас пришла в движение рыцарская колонна и на королевском фланге.
– Ну, началось! – радостно выдохнул Фома. – Пощиплем мы ныне нехристей!
Вслед за рыцарями пошла в наступление и пехота христиан.
Медленным шагом, чтобы не расстроить ряды, пешие крестоносцы двинулись к другому краю обширного поля, откуда доносились визгливые выкрики сельджуков и топорщились густым лесом их копья.
Прошагав с полверсты, крестоносцы наклонили копья.
Вскоре им на головы стали падать сельджукские стрелы, хотя до вражеской пехоты было еще довольно далеко.
На флангах с грохотом и лязгом столкнулись конные рати. Раздался оглушительный звон мечей и сабель, словно бурлящий неудержимый поток разлился в неподвижном утреннем воздухе.
Пехота сельджуков стремительно надвигалась.
Вражеские стрелы дождем сыпались на воинов-христиан, кого-то раня, кого-то поражая насмерть.
Ландскнехты все убыстряли шаг, переступая через тела своих убитых. Вот военачальники скомандовали: «Бегом!» – и крестоносцы с ревом ринулись на сарацин, которые принялись торопливо выравнивать свои шеренги.
Копья крестоносцев опрокинули и смешали передние шеренги сельджуков. Над шлемами воинов замелькали мечи и топоры. Убитые ратники с полумесяцем на щитах и с крестом на плащах громоздились друг на друга.
Шум новой битвы ознаменовал собой рождение нового дня.
Стоял октябрь 1147 года от Рождества Христова.
…Потеснив воинов султана, пешие крестоносцы тем не менее не смогли обратить врагов в бегство. Сельджуки сражались отчаянно, несмотря на большие потери.
Внезапно кто-то крикнул, что сзади накатывается конница сарацин. Задние шеренги крестоносцев развернулись лицом назад. Теперь русичи оказались впереди. Из лощины вылетали наездники-сельджуки, размахивая кривыми саблями, и лавиной неслись на пехоту христиан. Из многих сотен глоток вырывался крик: «Алла!»
– Обошли нас нехристи! – процедил сквозь зубы Фома. – У этих азиатов тоже половецкие замашки!
Крестоносцы приняли лавину сельджуков на копья, их лучники в упор расстреливали вражеских всадников. Сельджуки отхлынули прочь, оставив на примятой траве немало своих погибших. Ржали раненые лошади, лежащие тут и там среди седых ковылей.
Отъехав подальше, конники султана взялись за луки.
Смертоносные стрелы опять застучали по щитам крестоносцев. Один из русских ратников охнул и свалился на землю, стрела угодила ему прямо в сердце. Другому русичу стрела вошла в глаз по самое оперение. Потане наконечник просвистевшей совсем рядом стрелы до крови рассек кожу на щеке. Худиону стрела вонзилась в ногу, пробив сапог.
Конные лучники сарацин постоянно перемещались с места на место, поэтому стрельба по ним из луков со стороны крестоносцев не причиняла им большого вреда. Крестоносцы же, стоявшие скученным строем, представляли собой прекрасную мишень.
В накал битвы ворвались торжествующие вопли сельджуков, сумевших обратить в бегство конницу германского короля. Швабские рыцари рванулись на помощь Конраду, разделив свои силы. Грозные швабы в стремительном броске смели конных лучников султана и ударили в спину торжествующим врагам, преследующим отступающих рыцарей Конрада. Конное побоище вспыхнуло с новой силой.
– Гляди-ка! – крикнул Василию Потаня. – Это же воины графа Тюбингенского!
Мимо пеших крестоносцев промчался небольшой отряд рыцарей и их оруженосцев под черно-красным знаменем с изображением черепа и двух скрещенных мечей. Из-под шлемов атакующих латников вырывался боевой клич: «Ад!.. Ад!.. Ад!..»
Василий увидел, как мчавшийся впереди граф Гуго ловко снес мечом голову какому-то сельджуку и та, описав в воздухе дугу, покатилась по траве прямо под копыта несущихся галопом лошадей.
Наметился перелом и в сражении пехоты. Сельджуки все больше брали верх, тесня христиан. Постепенно ряды крестоносцев смешались. Многие военачальники были убиты. Воины, не слыша приказов, утратили боевой дух. К тому же среди воинов-христиан было много раненых.
Непреодолимым заслоном встали ратники Василия Буслаева на пути наступающих сарацин. Их мечи и топоры без пощады крушили черноглазых скуластых воинов в островерхих шлемах. Ни щиты, ни кольчуги не спасали сельджуков от крепких ударов. Костя и Фома, похваляясь молодечеством, громко выкрикивали счет убитых ими врагов.
Василий сражался впереди всех, то и дело восклицая с жестоким злорадством: «Вот это дело по мне!.. На это дело я гожусь!..»
Потаня старался держаться поближе к Василию, беспокоясь за него.
Вдруг оплошает Василий или сарацины скопом на него накинутся, тут-то меч Потани и пригодится.
Наиболее воинственные из немцев встали рядом с русичами, не желая отступать дальше. Эта кучка храбрецов на какое-то время восстановила равновесие в сече. Зеленые знамена сарацин заколебались на одном месте. Упорство и ярость нарастали с обеих сторон.
Сельджуки рвались к Василию, распознав в нем военачальника. Уже несколько сельджукских храбрецов сложили свои головы при попытке выбить меч из руки Василия. Мертвый на мертвом лежат враги у ног Василия, меч которого так и сверкает, сея гибель и страх, а рука его не ослабевает.
– Сила силу ломит! – весело крикнул Василий Потане, чуть ли не до пояса разрубив какого-то сельджука. – Куда им до нас! – воскликнул Василий, пробив насквозь еще одного врага. – На ихнее множество у нас уменье есть!..
В следующий миг меч в руке Василия сломался от сильнейшего удара.
Потаня бросился на подмогу к побратиму, увидев, что сразу трое сарацин направили копья в грудь Василия, оставшегося безоружным.
Но случилось невероятное! Перед Василием вдруг возникла белая, почти прозрачная фигура женщины в длинном платье с раскинутыми в стороны руками. Она приняла удар копий на себя.
Сельджуки в испуге подались назад, истошно заголосив.
Возле Василия образовалась пустота, лишь убитые лежали в тех же позах на истоптанной окровавленной траве.
Призрак женщины, возникнув на краткое мгновение, растаял в воздухе, будто испарился.
Видевшие это чудо крестоносцы также отпрянули от Василия, забыв на какое-то время про своих врагов.
Рядом с Василием остались лишь Потаня и Худион.
– Что это было? – пробормотал побелевшими губами Худион.
– Бог весть, – отозвался Потаня, осеняя себя крестным знамением.
– Это была Евпраксия! – взволнованно сказал Василий. – Я узнал ее.
Назад: Глава вторая. Гуго Тюбингенский
Дальше: Глава четвертая. Бегство