Книга: Легендарный Василий Буслаев. Первый русский крестоносец
Назад: Глава четвертая. Соблазны великого города
Дальше: Глава шестая. Чужая тайна

Глава пятая. Евпраксия

Благодаря стараниям Феофилакта, Василию и двадцати его дружинникам доверили охрану одного из участков царьградской стены близ Харисийских ворот. Всем им выдали греческие шлемы и панцири, греческое оружие, поселив в отдельном доме возле казарм стратиотов, воинов гарнизона.
По договору, новгородцы получали такую же плату, как и греческие воины, служившие в столице. Служба новгородцев должна была длиться до появления в Царьграде первых крестоносных отрядов из Европы.
Феофилакт не терял надежды склонить Василия и его людей к вступлению в войско Империи. Надежды логофета подкреплялись еще и тем, что Василий с завидным рвением взялся изучать греческий язык.
Наступила зима.
Однажды в праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы, знаменующий собой начало второй недели Рождественского поста, Василию и его побратимам посчастливилось увидеть на торжественной литургии в Софийском соборе василевса и его супругу.
На императоре поверх скарамангия была надета голубая шелковая рубаха – дивитисий, – расшитая золотыми листьями и украшенная драгоценными каменьями; от шеи к подолу широкой полосой тянулся лор, украшенный жемчугом. На дивитисий был наброшен темно-красный плащ и застегнут золотой фибулой на правом плече. Ноги были обуты в пурпурные сапожки, в руках был скипетр, оканчивающийся крестом. На голове – венец из красной материи с золотым околышком. Все царственное одеяние блестело и переливалось, сверкало множеством огоньков в лучах солнца.
На чернобородом лице василевса, с прямым носом и густыми бровями, застыло выражение спокойного величия. Не глядя по сторонам на толпы склонившихся в почтительном поклоне мужчин и женщин – здесь собралась вся знать Царьграда, – василевс прошествовал к алтарю. Звук его уверенных шагов был отчетливо слышен среди тишины, как и шелест длинных одежд императрицы и следующих за нею придворных матрон.
Императора сопровождали главный евнух и два важных чиновника императорской канцелярии.
Василий, склонившись не столь низко, как все вокруг, успел разглядеть проходившего мимо императора.
От Мануила так и веяло силой, под его роскошным одеянием угадывалось богатырское телосложение, а могучая пятерня василевса, казалось, могла с легкостью согнуть подкову. Достойный император у ромеев!
Императрица на целую голову была ниже своего царственного супруга. Она была бледна и невзрачна, как мотылек. Ее тонкие пальцы, унизанные перстнями, покоились на руке Мануила. Голова василиссы была покрыта вуалью и золотой диадемой.
«Немка есть немка!» – подумал Василий, провожая взглядом василиссу.
Во время молебна Василий стоял далеко в стороне, близ колоннады одного из боковых приделов. Богослужение совершалось священниками в центральной части храма, в так называемом среднем «корабле».
Боковые приделы были перекрыты сводами, опирающимися на колонны. На сводах покоились галереи второго этажа. Тысячи людей разместились в боковых «кораблях», на галереях и в притворе.
В боковых приделах было темновато. Зато в центральном «корабле» горели в огромных паникадилах сотни свечей. В их свете мерцала бледно-розовая и бледно-зеленая мраморная облицовка стен, золотая мозаика полукруглых высоких сводов.
Спутники Василия были заворожены всею торжественностью службы, звуками хора певчих и громким голосом патриарха, читающего молитвы в перерывах между псалмами. Домаш истово осенял себя крестным знамением. От него не отставал Костя, иногда толкавший в бок Фому, который с открытым ртом разглядывал библейские сцены на настенных фресках, то и дело забывая подносить руку ко лбу и плечам.
Василий был огорчен тем, что его не допустили туда, где стояли Феофилакт, Евмений и Евпраксия со своим мужем.
«В Новгороде купчишки спесивые да бояре безмозглые не давали мне почестей вкусить, – с обидой думал Василий, – и в Царьграде то же самое!»
Может, Василию породниться с Феофилактом, ведь у того дочь на выданье. С таким тестем Василий сразу возвысится! Из городской стражи в императорскую гвардию шагнет!
От таких мыслей в душе у Василия разлилось блаженное тепло. Неужто он не достоин этого! Быть того не может!
Вот почему Василий с такой охотой поспешил в дом Феофилакта на званый обед, узнав от Архилоха, что там будут жена и дочь логофета.
Торжественное застолье было собрано Феофилактом в честь дня рождения василевса.
На нем присутствовали, кроме самого хозяина дома, его жены и дочери, неизменный Архилох, ризничий Евмений, градоначальник Андрокл с женой, Евпраксия с мужем и еще несколько вельмож, неизвестных Василию.
Роскошный стол с изысканными яствами уже не удивлял привыкшего к здешнему изобилию новгородца. Внимание Василия было приковано не к тому, что накладывают снующие слуги в его тарелку, а к рыжеволосой девушке, лицом и станом походившей на сидящую рядом с нею матрону. Теперь Василий не сомневался, что именно эту девушку он видел в окне, впервые приезжая в дом логофета. Но он был уверен также, что видел ее где-то раньше.
Василий мучительно копался в мыслях, припоминая все места в Царьграде, где он успел побывать, пропуская, как через сито, женские лица, виденные им на улицах, в церквях, на рынке… Может, дочь Феофилакта привиделась Василию во сне? Или он спутал ее с какой-то другой девушкой?
Василий принялся мысленно перебирать всех девушек и молодых женщин, с коими его сводила судьба с той поры, когда он распознал, что такое женские прелести, после ночных утех с Анфиской.
Женские лица возникали и пропадали в памяти Василия, вызывая у него самые противоречивые чувства. У одной ему больше запомнились глаза, у другой – нос или губы, у третьей – волосы… Перед его мысленным взором прошли лица Любавы и Бориславы, лица сестер его друзей, лица соблазненных им жен, в том числе лик Аглаи, жены купца Нифонта. Но вот Василию вспомнилось лицо еще какой-то женщины с красивыми, благородными чертами и завораживающим взглядом больших колдовских очей.
Волховица!
Василий едва не выронил чашу из руки, так поразило его это воспоминание. Так и есть, лик неведомой девицы, во время гадания возникший на воде в кадушке, был ликом дочери Феофилакта!
«Вот она, судьба! – подумал Василий и ощутил в себе непреодолимую робость. – От нее, видать, не уйдешь. А я-то, дурень, не верил мельничихе!»
Василий с невольной пристальностью принялся изучать лицо юной гречанки, словно старался отыскать в ее чертах хоть один изъян, но изъяна не было ни малейшего. Дочь Феофилакта была божественно прекрасна, как и ее мать.
Ощутив на себе долгий пристальный взгляд русича, девушка несколько раз улыбнулась ему.
Успехи Василия в изучении греческого уже позволяли ему многое понимать из того, что говорилось за столом, хотя он сам в разговор не вступал. Постепенно Василий разобрался, как зовут по именам всех приглашенных на это застолье, не считая тех, с кем он был знаком раньше. Дочь Феофилакта звали Доминикой, а его супругу – Анастасией.
Евпраксия ревниво поглядывала на Василия и даже запустила в него винной ягодой, когда ее муж увлекся беседой с градоначальником. Василий улыбнулся Евпраксии, но улыбка у него получилась натянутая.
Архилох безобразно напился, его с помощью слуг выдворили из пиршественного зала.
Когда за окнами сгустились зимние сумерки, Василий попрощался с Феофилактом и его супругой, сказав, что ему завтра с утра заступать в караул.
На темной улице Василия догнала карета.
Возница окликнул его и остановил мулов. Дверца открылась, из мрака крытого возка показался бледный овал женского лица – Евпраксия!
– Василий, садись! – негромко, но властно произнесла матрона.
Новгородец повиновался.
Дверца захлопнулась. Возница пустил мулов неторопливым шагом.
В карету долетал цокот копыт по каменной мостовой. Двое в возке молчали несколько долгих мгновений, словно оглушенные обступившим их мраком.
Наконец Василий спросил:
– Где твой супруг, Евпраксия?
– Остался у Феофилакта, соблазнившись одной из его рабынь. Меня он отправил домой. – Евпраксия была слегка раздражена, это слышалось в ее голосе.
Василий отыскал в темноте руку молодой женщины; она с готовностью ее отдала.
– Евпраксия! – прошептал Василий. – Милая моя, Евпраксия! Я несчастный человек!
– Я тоже несчастна, – отозвалась гречанка, – уже давно. Но, как видишь, живу и даже неплохо выгляжу.
– Ты несчастна? – изумился Василий. – В чем же твое несчастье?
Евпраксия помедлила с ответом, потом сказала:
– Ты довольно быстро овладел греческим, Василий. Как тебе это удалось?
– Я уже изучал греческий в детстве, – ответил новгородец, – затем я его забыл. Теперь вот вспоминаю вновь.
– Тебе понравилась Доминика?
– Да.
– Я так и поняла, – вздохнула Евпраксия.
Этот печальный вздох и то, что она сразу же отняла у Василия свою руку, пробудили в сердце новгородца глубокую жалость к этой женщине. Ему захотелось утешить ее, как-то развеселить, ведь Евпраксия с первого дня знакомства была так добра к нему. Между ними сразу же установились приятельские отношения, которые могли бы запросто перейти в любовную связь, если бы подвернулся случай. В том, что прекрасная Евпраксия неравнодушна к нему, Василий был уверен.
В порыве откровенности Василий, сбиваясь и с трудом подбирая нужные слова, стал рассказывать матроне про свое гадание у волховицы.
Евпраксия слушала его, не перебивая.
Тусклый лунный луч, то и дело пробиваясь сквозь стеклянное оконце, озарял ненадолго ее задумчивое лицо.
Закончив свой рассказ, Василий опять взял Евпраксию за руку.
– Ты мне веришь? – тихо спросил он.
И получил вместо ответа страстный поцелуй в уста.
Они долго целовались, сжимая друг друга в объятиях, похожие на два стремительных потока, слившихся воедино.
Когда Евпраксия, обнажив свои полные белые ноги, забралась на колени к Василию, он вдруг озабоченно спросил ее:
– Куда мы едем? Мне надо к Влахернской церкви.
– Ах, нашел о чем беспокоиться! – с притворным негодованием прошептала гречанка. – Мой возница знает, куда ехать.
Одинокая карета, проехав по Псамафийской улице до конца, повернула к площади Быка, а потом выехала на широкую Месу, затем миновала Амастрианскую площадь и по улице Константина Великого выехала к Золотым воротам. Сделав гигантский круг по спящей столице, возок выехал на площадь Августеон и остановился.
Возница решил дать мулам передышку.
Из кареты доносились то частые мужские вздохи, то протяжные женские стоны. Тем, кто в ней находился, явно не сиделось спокойно, судя по тем толчкам, которые сотрясали тонкие стенки кареты.
Заметив на площади отряд топотеритов, ночных стражей, обходивших спящий город, возница погнал мулов дальше. Он был предан своей госпоже, поэтому не хотел, чтобы кто-то из воинов опознал ее возок в столь поздний час.
В карете между тем водворилась тишина.
Через некоторое время дверца приоткрылась и властный голос Евпраксии приказал вознице ехать к Влахернской церкви.
Откормленные мулы быстро домчали карету до нужного места.
Из кареты выскочил статный молодец в военном плаще. Послышался звук торопливого поцелуя, затем завернутая в плащ фигура стала быстро удаляться по пустынной улице, пока не скрылась за углом.
– Домой! – бросила вознице Евпраксия и захлопнула дверцу.
* * *
Слова Евпраксии, обращенные к Василию перед самым расставанием, запомнились ему и пробудили в нем желание поспорить с судьбой.
«Если верить гаданию, то Доминика рано или поздно должна стать твоей женой, Василий, – сказала Евпраксия. – Если это рок, то от него тебе не уйти, как ни старайся. Волховица заметила также, что суженая твоя все равно тебе не достанется, Василий. Здесь звучит явное предостережение, пренебрегать им нельзя.
Если Доминику выдадут за другого, значит, предсказание не сбылось. Если Феофилакт выдаст Доминику за тебя, Василий, то ты ее все равно потеряешь, по утверждению колдуньи. Доминика либо умрет, либо сбежит от тебя к другому, либо ты сам погибнешь. Что еще может случиться, я не знаю.
Старайся в дальнейшем поступать здраво, Василий. Не ищи встреч с Доминикой, если ты желаешь ей добра. Судьба сама сведет вас, если так суждено».
Василий решил как можно реже приходить домой к Феофилакту. Чтобы стереть из памяти облик Доминики, Василий стал чаще встречаться с Евпраксией, благо она сама стремилась к этому.
Супруг Евпраксии совершенно не дорожил своей женой, имея множество любовниц на стороне. Он не делал тайны из своей супружеской неверности.
– Я уже не помню, когда последний раз делила ложе со Стратоном, – призналась однажды Василию Евпраксия. – Дело в том, что, плавая у азиатских берегов и общаясь с азиатскими рабынями, мой муж заболел неприятной кожной болезнью. С той поры я не допускаю его к своему телу. А может, у Стратона случился этот недуг от общения не с женщинами…
Евпраксия грустно вздохнула.
– С кем же кроме женщин мог делить ложе твой супруг? – пожал плечами Василий.
Гречанка с улыбкой провела пальцем по его подбородку.
– Глупый! Сразу видно, что на Руси нет этих гнусностей.
– Каких гнусностей? – не понял Василий.
– Тебе незачем знать об этом, мой милый, – отрезала Евпраксия.
Однако Василий вскоре узнал «об этом» от Архилоха, который предложил ему развлечься с красивыми мальчиками. Видя, что Василий не понимает, о чем идет речь, Архилох привел его в какой-то притон, находившийся возле терм Юстиниана.
– Богатые горожане обычно встречаются со своими любимцами в термах, – молвил Архилох, – а в этом заведении оставляют записки, в которых пишут о времени встречи.
Владелец заведения, лысый толстяк с бегающими глазками, сразу узнал Архилоха и непрестанно раскланивался перед Василием, приняв его по одежде за военачальника.
– Как раз для вас у меня имеется парочка чудесных ангелочков! – лебезил толстяк. – Прошу вас немного подождать, высокочтимые господа. Сейчас я отправлю слугу за ними.
Все стены заведения были испещрены рисунками самого развратного содержания, выполненными в грубой форме, но со знанием дела. Оглядев эти «художества», Василий только теперь понял, что имела в виду Евпраксия под «этими гнусностями» и почему она предпочла уйти от объяснений. От этого открытия на душе у Василия стало мерзко и неприятно.
Сюжет рисунков был один и тот же. На них были изображены обнаженные здоровенные мужчины, совокупляющиеся с другими мужчинами, мощными и волосатыми, либо с совсем еще юными мальчиками, хрупкими и кудрявыми, похожими на нежных дев. Содомский грех был представлен здесь во всей красе и в мельчайших подробностях.
«До какой мерзости докатились ромеи, а ведь на них взирает вся Вселенная! – с отвращением подумал Василий. – Неужели Господь не видит этого? А ежели видит, то почему не накажет ромеев за это!»
Выйдя на улицу, Василий зашагал прочь, не слушая что-то кричавшего ему вслед Архилоха.
Встречи Василия и Евпраксии происходили чаще всего у нее дома, куда Василий приходил поздно вечером с черного хода. Верная служанка Евпраксии провожала его до покоев своей госпожи, она же предупреждала любовников о внезапном приходе супруга Евпраксии. При желании в просторных хоромах Евпраксии можно было спрятать не одного, а несколько человек, но Василий тем не менее уходил незамедлительно тем же черным ходом, не желая подвергать опасности репутацию дорогой ему женщины.
Иногда в дневные часы Евпраксия приходила в гости к сестре, тогда она встречалась с Василием там.
Сестра Евпраксии была сообщницей и поверенной всех ее тайных дел. Муж сестры был придворным императора и большую часть времени проводил во дворце.
«Женщинам иначе никак нельзя, особенно знатным, – делилась Евпраксия с Василием своими взглядами на жизнь, – поскольку мужчины, знатные или нет, попросту используют нас, как предмет сладострастия, как повод для интриги. Мужчины пользуются нашей красотой, нашими чувствами, умом, богатством. Пользуются до поры. Потом мужчины бросают нас, но перед этим пускают по рукам или вытирают об нас ноги. Бывает, даже убивают нас за полной ненадобностью или из глупой ревности. Бескорыстная любовь так редка в наше время, что на двух влюбленных, коим кроме друг друга ничего не нужно, люди смотрят, как на помешанных. Может, на Руси и не так. Я не берусь судить обо всех странах».
Василий всегда с интересом слушал Евпраксию, удивляясь ее умению во всем подмечать истинный смысл, докапываться до сути всех вещей и при этом облекать все это в достаточно убедительные фразы.
Защищать мужчин Василий не пытался. Он и сам в недавнем прошлом разбил немало девичьих сердец, поломал не одну девичью жизнь, а одну девушку даже довел до самоубийства. Так что на фоне мужчин-греков его обращение с женщинами было нисколько не лучше.
В один из вечеров, когда Евпраксия и Василий нагие возлежали на ложе, утолив первый порыв сладострастного желания, гречанка вдруг сказала:
– Помнишь, возвращаясь от Феофилакта в моей карете, ты удивился моему признанию, что я давно несчастна. Ты спросил еще, в чем заключается мое несчастье. Помнишь? – Евпраксия запустила свои тонкие пальцы в густые кудри Василия, а ее задумчивые глаза в этот момент блуждали по его лицу. – Ты, наверно, не поверил мне тогда, а может, решил, что я таким способом хочу тебя утешить. Ведь у тебя тогда вырвались такие горестные слова! Так слушай же, милый, мою исповедь. Выслушай печальную историю женщины, которая на свою беду родилась красивой.
Евпраксия ненадолго задумалась, затем продолжила:
– Десятилетней меня отдали в женский монастырь, где образованные монахини просвящали меня Священным Писанием, открытиями в астрологии и движении небесных светил, географией и историей древних народов. Обучали меня чтению, письму, музыке и пению в хоре. Пять лет провела я в стенах монастыря среди своих сверстниц, дочерей константинопольской знати. Там же я получила свое первое причастие.
Сразу по выходе из монастыря меня обручили с сыном новелисима Григория Дуки, который был правой рукой императора Иоанна Комнина. Григорий Дука был женат на двоюродной племяннице императора. Сын Григория был старше меня на семь лет. Он, как и его отец, путался с самыми продажными женщинами, о чем я узнала позднее. Через год состоялась свадьба. Собралось много гостей. На моей свадьбе присутствовал даже сын василевса Мануил, наш нынешний император. Мануил был так хорош собой, что я сразу обратила на него внимание.
После свадебного застолья мой суженый оказался настолько пьян, что не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. В ложнице я осталась на ночь одна. И тут ко мне вломились мой свекор Григорий Дука и второй его сын Маврикий, уже женатый человек. Оба были пьяны. Сначала они перекидывались непристойными шуточками, а потом, скинув одежды, стали приставать ко мне. Я плакала, звала на помощь, но все было напрасно. Я была в доме новелисима, если кто-то из слуг и слышал мои призывы о помощи, то не придал этому значения. В этом доме насилия над женщинами случались часто. Так я лишилась девственности, изнасилованная двумя пьяными мужчинами. Мой муж отнесся к этому спокойно. Видимо желая меня утешить, он сообщил мне, что и моя мать делит ложе с его отцом. Это по ее просьбе меня сосватали за сына достойнейшего из граждан!
Этот «достойнейший» гражданин впоследствии еще не раз приказывал своему сыночку отправлять меня во дворец, якобы для услужения императрице, а на самом деле свекор принуждал меня к гнусному разврату с ним. Хвастаясь перед вельможами, негодяй выставлял меня обнаженной им на обозрение, уступая на ночь тому из них, кто больше заплатит. Я стала отказываться посещать дворец, тогда меня стали привозить туда насильно и в наказание подвергали всяческим унижениям. Я до сих пор с содроганием вспоминаю об этом времени.
Однажды после очередной попойки мой муж умер, захлебнувшись собственной рвотой. Овдовев, я переехала в дом своих родителей, но и там меня не оставили в покое. Мой отец, желая добиться титула магистра, толкал меня в постель всех высших сановников Империи. В конце концов он добился своего. А я, вторично выйдя замуж, уже не могла иметь детей. Мой второй супруг из-за этого оставил меня.
От отчаяния я стала любовницей Мануила, который оградил меня от всей этой своры знатных негодяев, домогавшихся моего тела. Став императором, Мануил возвысил и меня, выдав замуж за куропалата Серафима. Как выяснилось, Мануил просто хотел иметь при начальнике своих телохранителей верного человека. Мануилу не откажешь в прозорливости. Серафим действительно замыслил убить императора. Я донесла об этом Мануилу, потому что тогда еще любила его.
Мануил казнил Серафима и всех его сообщников, в том числе новелисима Григория Дуку. Одного из заговорщиков, некогда терзавшего меня особенно изощренными насилиями, Мануил повелел бросить на растерзание львам, выполняя мою просьбу. Когда звери на арене ипподрома рвали этого вельможу на куски, моя душа трепетала от утоленной жажды мести.
После этого случая меня стали бояться. Передо мной пресмыкались самые влиятельные люди, мне дарили подарки по любому поводу и просто так. Прежде чем просить о чем-то василевса, вельможи сначала просили об этом меня, умоляя посодействовать им. От подобного преклонения у меня закружилась голова, и я натворила немало глупостей, осложнив тем самым себе жизнь.
Прежняя императрица терпела мое присутствие возле императора, возможно, поскольку сама была бездетной. Когда Мануил женился на графине Зульцбахской, то меня и первую супругу василевса постигла опала. Нас сослали на остров Родос. Оттуда меня вызволил мой нынешний супруг, за которого я вышла замуж с условием, что буду жить в столице. Теперь я стараюсь меньше показываться на глаза императору и его новой супруге. Говорят, она очень ревнива.
Евпраксия умолкла, окончив свою грустную повесть.
Молчал и Василий, пораженный услышанным. Оказывается, не всякой женщине красота идет во благо, а знатность и богатство не всегда спасают от унижений.
– Мужчины и впрямь поломали твою жизнь, моя несравненная, – промолвил наконец Василий, погладив Евпраксию по обнаженному плечу. – Такое и выслушать-то страшно, не то что пережить все это. Мне стыдно сейчас за мужскую породу!
Евпраксия благодарно поцеловала своего возлюбленного в уста.
– А душа у тебя не с хлебный кус, мой милый, – растроганно прошептала она.
Назад: Глава четвертая. Соблазны великого города
Дальше: Глава шестая. Чужая тайна