Василий не очень удивился, когда снова увидел на подворье Святого Мамонта горбоносого Архилоха. Грек искал его.

– Мой господин – почтенный Феофилакт – желает пригласить тебя на скачки завтра поутру, – сказал Архилох Василию после обмена приветствиями.

– Что за скачки такие? – удивился Василий. – Пляски, что ли?

Архилох снисходительно улыбнулся.

– Это состязания колесниц на ипподроме. У вас на Руси такого нет. Захватывающее зрелище!

– Могу я взять с собой своих друзей?

Архилох замялся:

– Можешь, но в другой раз. Мой господин помимо развлечения хочет еще серьезно побеседовать с тобой, друг Василий. – Архилох похлопал новгородца по плечу. – Ты понравился ему. Скажу тебе по секрету, у Феофилакта дочка на выданье. Красивая девушка!

«Чай, не краше наших девиц!» – подумал Василий, провожая взглядом удаляющегося Архилоха.

Они договорились встретиться завтра у Харисийских ворот.

Василий был на условленном месте, когда ворота были еще закрыты. Он намеренно поднялся пораньше, чтобы не объяснять друзьям, куда и зачем уходит. Ему было немного стыдно перед ними за свое бегство украдкой, словно он чем-то их обделил. Хотя, с другой стороны, он не виноват, что знатный ромей именно к нему проявляет такой интерес. Кто знает, может, это знакомство в будущем сослужит Василию добрую службу.

Когда ворота открылись, в город хлынула толпа земледельцев-париков, живущих в предместье поденщиков, путников из других городов. Василий же не тронулся с места.

Вскоре прискакал верхом на коне Архилох. Второго коня он привел для Василия. Показав страже какую-то грамотку и сунув воинам две серебряные монеты, Архилох махнул рукой новгородцу, мол, поехали!

Конная прогулка по проснувшемуся Царьграду показалась Василию гораздо интереснее поездки на колеснице. Теперь они ехали другой дорогой, через другие кварталы. Василий лишь в одном месте успел заметить знакомую мраморную статую всадника, которую он запомнил еще с самого первого посещения столицы ромеев.

– Друже Архилох, – окликнул грека Василий, – что это за витязь на коне?

– Император Юстиниан, – ответил через плечо ехавший впереди Архилох.

После храма Святой Софии и Большого Дворца ипподром, без сомнения, был самым величественным сооружением столицы ромеев. Большой Дворец ограничивал площадь Августеон с юга и востока, примыкая с одной стороны к ипподрому, с другой – к Софийскому собору.

Невзирая на раннее утро, площадь была полна народу. Людские ручейки со всех сторон стекались к ипподрому. В этой толчее и суматохе Василий совсем было растерялся, но Архилох чувствовал себя здесь как рыба в воде.

Сначала они спешились и оставили коней у коновязи, заплатив за присмотр специальному человеку. Потом через высокие ворота, похожие на длинный тоннель, грек и русич прошли в гигантскую овальную чашу ипподрома. Тысячи зрителей уже сидели на сиденьях, ступенями уходящих ввысь, а новые толпы все прибывали и прибывали, рассаживаясь там, где было свободно.

У Василия разбежались глаза при виде такого множества людей. От гула голосов, висевшего в воздухе, он не мог расслышать, что говорит ему Архилох.

Архилох потащил Василия куда-то вверх по ступеням. Перед глазами новгородца мелькали сотни всевозможных мужских лиц: бородатых и безбородых, молодых и старых, красивых и безобразных. Иногда среди них встречались и женские лица.

Ложа, куда Архилох привел Василия, была ограждена от мест простонародья невысоким каменным барьером, обзор отсюда был несомненно лучше. В ложе Василий увидел большую группу вельмож в самых изысканных одеяниях. Среди них было несколько знатных матрон с веерами из пышных фазаньих перьев.

Феофилакт поднялся навстречу Василию и дружески протянул ему руку. Они поздоровались, потом сели. Логофет мягким голосом стал задавать Василию ничего не значащие вопросы. Архилох переводил.

Василий слушал вполуха, захваченный видом такого многолюдья. Во сколько же раз население Царьграда больше числа жителей Киева и Новгорода, вместе взятых!

– Дивная красота нашей столицы еще не пробудила в тебе желания сменить холод снегов на ласковые поцелуи теплого моря, друг Василий? – спрашивал Феофилакт. – Интересно, что сильнее пленяет русскую душу – ширь земли или морской простор?

– Я не задумывался над этим, – ответил Василий.

– А наши женщины тронули тебя своей красотой?

– Я пока не рассмотрел их.

– У тебя еще будет такая возможность, Василий.

Скучная беседа длилась довольно долго.

Наконец произошло нечто такое, что всколыхнуло трибуны ипподрома. Люди вскакивали с мест и что-то радостно кричали, иные неистово махали руками.

В ложе знати тоже все встали. Поднялся и Василий.

– Император! – прошептал Василию Архилох и указал глазами на противоположную трибуну, примыкавшую к дворцовым палатам, украшенную мраморными колоннами и гирляндами цветов.

Зоркие глаза новгородца разглядели человека в пурпурной мантии, с блестящей короной на голове. Лицо василевса с такого расстояния он не различил, увидел только его черную бороду. Рядом с императором находилась женщина в шитых золотом одеждах, переливающихся в лучах солнца. На ней тоже блестела корона.

«Наверное, императрица», – подумал Василий.

Василевс поднял вверх обе руки, приветствуя народ.

К удивлению Василия, беспорядочные выкрики многотысячной толпы сменились дружным громовым приветствием: «Доксис Константину!»

Приветствие, будто волна, прокатилось по южной стороне ипподрома, и через мгновение оно же прошло по северным трибунам. При этом люди слаженно поднимали и опускали руки, отчего эффект катящейся волны становился более зримым.

– Императора зовут Константином? – тихо спросил Василий у Архилоха.

– Нет, его зовут Мануилом, – ответил Архилох и, заметив недоумение на лице русича, пояснил: – Народ славит Константина, основателя этого города, а в его лице и нынешнего императора.

В ответ на жест руки императрицы снова зазвучало приветствие, но уже другое. И снова многоголосое эхо подхватило эти слова и разнесло над всеми скамьями ипподрома вместе с волнообразными взмахами многих тысяч рук.

– «Долгих лет царствования!» – перевел Василию выкрики из толпы Архилох.

Выслушав приветствия народа, василевс и его супруга опустились в кресла с высокими спинками. Позади царственной четы толпилась свита.

Распорядители скачек дали знак к началу первого заезда.

Из арок, что находились под трибунами знати, появились четыре парные запряжки с легкими двухколесными колесницами. Возничие были в вязаных фуфайках зеленого, белого, синего и красного цветов и в круглых шапочках под цвет фуфаек.

Колесницы выстроились в ряд между двух каменных столбов. Перед ними лежала широкая полоса дромоса, огибавшая по кругу весь ипподром.

– Колесницам нужно сделать двенадцать кругов по ипподрому, – разъяснял Василию Архилох. – Побеждает та колесница, что приходит первой. Счет кругов ведется флагами вон с той башни близ поворота. Всего за день бывает до двадцати заездов.

– Что выкрикивает вон тот человек в колпаке? – спросил Василий.

– Это глашатай объявляет зрителям имена возниц, – ответил Архилох. – Видишь, наездники наряжены в четыре разных цвета. Все здешние поклонники скачек издавна делятся на тех, кто всегда ставит на свой цвет. Зрители даже рассаживаются так: «зеленые» отдельно от «синих», «красные» отдельно от «белых». Иначе может дойти до драки.

– Что же зрители ставят на свои цвета?

– Ставки, – пояснил Архилох. – Деньги, проще говоря. Это очень выгодное дело. За день можно выиграть кучу золота, если повезет, конечно. Не желаешь попытать счастья, друг Василий?

Архилох достал из мешочка, подвешенного к поясу, две номисмы и слегка подбросил монеты на ладони.

– Ставлю две монеты на зеленого возницу. Ты должен поставить столько же на любого другого. Если ты поставишь больше, то мне придется уравнять ставку. Таковы правила.

Видя, что все сидящие в ложе, в том числе и женщины, с азартом делают ставки, Василий решился.

– Уговорил! – сказал он Архилоху, доставая из кошеля серебряную гривну, которая по весу равнялась двум греческим номисмам. – Ставлю на красного наездника.

Феофилакт незаметно для Василия наградил Архилоха одобрительной улыбкой.

После оглушительного хлопка бичом колесницы сорвались с места.

По ипподрому прокатился нарастающий гул, в котором воплощались риск, азарт и жажда наживы, столь присущие роду человеческому.

Первые шесть кругов Василий наблюдал за гонкой спокойно. На седьмом круге красный возница вырвался вперед, трое других заметно приотстали. На восьмом круге красного возницу стали догонять зеленый и белый наездники, в то время как синий возница все больше отставал. На десятом круге зеленый возница уже отставал от красного всего на один лошадиный корпус. Сердце Василия забилось чаще. Одиннадцатый круг обе колесницы промчались колесо в колесо. Синий и белый наездники безнадежно отстали.

И вот последний, двенадцатый круг.

Василий даже привстал со своего сиденья, впившись глазами в мелькающие ноги скакунов, в их развевающиеся хвосты. Архилох был невозмутим, поигрывая золотой цепочкой.

Рыжая запряжка красного возницы, словно обретя новые силы, все более обгоняла вороную запряжку зеленого наездника и в конце концов пришла первой.

По ипподрому прошел вздох разочарования, в котором явственно слышались и ликующие крики тех, кто поставил на красный цвет.

– Я выиграл, дружище Архилох, – засмеялся Василий.

Архилох с небрежной улыбкой протянул русичу деньги.

– Продолжим, друг Василий?

– Продолжим! Ставлю пять гривен на красного возницу.

– Принимаю! – Архилох высыпал себе на ладонь десять номисм. – Ставлю опять на зеленого.

Во втором заезде случилось несчастье: две колесницы столкнулись на повороте и выбыли из борьбы на третьем круге. Это были белый и синий возницы. В споре оставшихся двух снова победил возница в красной фуфайке.

– Давай денежки, друже Архилох, – широко улыбаясь, сказал Василий. – Недаром я люблю красный цвет. Это цвет удачи!

Архилох расстался с деньгами без особого сожаления на лице и тут же объявил свою ставку на третий заезд: сорок номисм.

– На какой цвет ставишь? – спросил Василий.

– Сначала послушаю объявление глашатая, – заюлил Архилох.

– А я вновь ставлю на красного, – сказал Василий.

Феофилакт, дважды проигравший толстяку с двойным подбородком, тоже поставил на красный цвет.

– Мой русский друг поделится со мной своей удачей, – сказал логофет своим друзьям и кивком головы велел Архилоху перевести его слова с греческого на славянский.

Это приятно польстило Василию. Он успел заметить, что одна из матрон, немолодая, но еще не утратившая своей красоты, бросала на него долгие взгляды.

Василий негромко осведомился у Архилоха об имени красивой гречанки.

– Ее зовут Евпраксия, – так же негромко ответил Архилох. – Советую тебе остерегаться ее.

Василий не успел спросить, с чем связана такая предосторожность, так как начался очередной заезд. Архилох после недолгих колебаний опять поставил на зеленого возницу.

– Во всем должно быть упорство и постоянство, – пробормотал он, напряженно следя за гонкой.

– Вот именно, – усмехнулся Василий, когда еще сорок номисм перекочевали в его кошель.

– Странно, – недоумевал Архилох, – в этом заезде самые сильные лошади были у зеленого возницы, а он проиграл.

После третьего выигрыша подряд Василий расхрабрился:

– Ставлю тридцать гривен на красного. И будь что будет! Что скажешь, Архилох?

Архилох высыпал из мешочка все оставшиеся деньги и пересчитал.

– Мне не хватает пяти номисм, – мрачно проговорил он. – Может, ты сбавишь свою ставку на две с половиной гривны, друг Василий?

Тут неожиданно вмешался толстяк с двойным подбородком, также поклонник зеленого цвета.

– Не надо сбавлять, Архилох, – сказал он. – Я дарю тебе недостающие пять монет.

– Благодарю тебя, благочестивейший Евмений, – промолвил Архилох, прижав ладонь к груди.

Василий удивился тому, что толстяк понимает по-русски и даже довольно неплохо изъясняется. Заметив удивление на лице новгородца, Евмений горделиво ухмыльнулся.

– В Царьграде живет немало русичей, ваш язык здесь не в диковинку, – кольнул Василия Архилох. – Я принимаю твою ставку!

– Но я не видел, чтобы этот господин дал тебе деньги, – сказал Василий.

– Евмений вручает их мне как бы под честное слово, – приглушенно заговорил Архилох. – У нас богатые люди не носят деньги с собой. Свои ставки на скачках они записывают на бумаге и расплачиваются уже после ристаний. Обманов здесь не может быть, поскольку платить за проигрыш в состязаниях колесниц – дело чести. Кто хоть раз не заплатит, того больше не пустят на ипподром. Понятно?

– Понятно, – кивнул Василий.

«Так вот что за листочки в руках у этих господ, – промелькнуло у него в голове. – Вот почему они не звенят деньгами, как мы с Архилохом. Что ж, так даже удобнее!»

В четвертом заезде возница в красном не только не выиграл гонку, но притащился самым последним, чем поверг в уныние добрую треть ипподрома и Василия в том числе. На этот раз победил возница в зеленом.

Архилох приободрился, вновь заполняя деньгами свой мешочек.

– Пора возвращать свои денежки, – посмеивался он.

– Красный цвет все равно побьет зеленый! – горячился Василий и поставил на пятый заезд еще тридцать гривен.

Хитрый Архилох, поразмыслив, поставил на синего возницу и выиграл.

После шестого заезда у Василия не осталось ни одной монеты.

При виде торжествующего Архилоха и подмигивающего ему толстяка Евмения в душе ретивого новгородца росло раздражение.

– Я ставлю пятьдесят номисм на красного, – с вызовом сказал Василий. – Если проиграю, то расплачусь потом.

Архилох принял вызов, поставив на белого возницу. И опять выиграл.

– Вот кляч понабрали! – ворчал Василий, ударив себя кулаком по колену. – Но ничего, где наше не пропадало! Эй, Архилох, моя ставка полсотни номисм! Снова на красного, черт ему под ребро!

– Принимаю! – кивнул Архилох, записывая грифелем на своей руке ставку Василия.

Феофилакт посоветовал Василию поставить на синего возницу. Мол, в восьмом заезде у того самая быстроногая запряжка и сам возница не промах. Но Василий только отмахнулся. Он верил в свою удачу!

И проиграл снова.

– Взгляни, друг Василий, даже император устал смотреть на твои проигрыши и удалился вместе с супругой, – пошутил Архилох.

Василий перевел взгляд на императорскую ложу. Там действительно никого не было.

– Будешь еще ставить? – спросил Архилох.

– Конечно, – ответил Василий, – опять полсотни.

– А я ставлю сто монет на зеленого, – сказал Архилох и в ожидании уставился на Василия.

– Будь по-твоему, – кивнул Василий. – Я ставлю на красного столько же.

На Василия пахнуло ароматом благовоний, более тонких, чем у Феофилакта. Он повернул голову и увидел присаживающуюся рядом с ним Евпраксию. Уступивший ей место Феофилакт сел рядом с Евмением.

Гречанка что-то сказала, глядя Василию в глаза.

Архилох тотчас перевел:

– Прекрасная Евпраксия желает поучаствовать в этой ставке на равных паях с тобой, Василий.

– Почему? – удивился новгородец.

– Ничего не спрашивай, – прошептал ему Архилох, – просто соглашайся, и все.

– Хорошо, я согласен! – Василий улыбнулся гречанке открытой улыбкой.

Архилох перевел его ответ прелестной матроне с угодливой улыбкой, получавшейся у него лучше всего.

Этот заезд вновь выиграл Архилох.

Наконец был объявлен последний заезд.

– Я ставлю сто пятьдесят номисм на зеленого возницу! – воскликнул Архилох, едва глашатай закончил объявлять имена колесничих.

На зеленого же поставил и толстяк Евмений, держа пари с Феофилактом.

Василий поднял ставку до трехсот номисм, опять поставив на красного возницу.

Архилох вытаращил на него глаза. Он открыл было рот, чтобы принять заклад, но в этот момент Евпраксия подняла ставку до пятисот номисм, уверенным движением положив свою белую ладонь на руку Василия.

Прекрасная гречанка что-то тихо промолвила новгородцу. Ее темные, как агаты, очи светились нежной симпатией к нему.

Архилох принял ставку и добавил по-русски, обращаясь к Василию:

– Евпраксия сказала, что она приносит удачу.

– Что ж, поглядим! – улыбнулся Василий и стиснул руку матроны в своей широкой ладони.

При этом он ощутил странное волнение, как юнец, впервые оставшийся наедине со взрослой женщиной.

Василию показалось, что у сидящей рядом с ним женщины тоже нарушено спокойное дыхание, иначе ее бледные щеки не зарделись бы таким ярким румянцем и грудь не вздымалась бы столь часто. Или это было вызвано переживаниями за исход последнего заезда?

Как бы то ни было, но женская рука с холодными золотыми перстнями на четырех пальцах так и покоилась в ладони Василия, не пытаясь высвободиться, покуда колесницы мчались наперегонки под рев неистовствующих трибун. У многих зрителей в этот последний заезд решалось все.

Близкое присутствие красивой благоухающей женщины с такими дивными очами и таким чарующим голосом, мягкая теплота ее руки действовали на Василия как-то успокаивающе. Более того, ему хотелось продлить это приятное ощущение, внезапно охватившее его.

Четыре колесницы, растянувшись одна за другой, летели по дромосу, делая последний круг. Впереди скакала запряжка белых лошадей, которую погонял возница в красной куртке. Василий невольно замер. Замерла и сидевшая рядом красавица. В эти минуты совершенно непередаваемое единение тел и душ заставило сердца русича и гречанки биться в унисон.

Красный возница пришел первым.

Евпраксия облегченно вздохнула и уронила голову Василию на плечо.

«Нет, – решил он про себя, – это не просто симпатия, а нечто большее. Сегодня меня постигла двойная удача!»

Одним ударом Василий отыграл все, да еще с лихвой.

– Ты и впрямь приносишь удачу, – сказал он гречанке.

В ответ матрона пригласила Василия к себе домой отпраздновать выигрыш.

Свое приглашение Евпраксия повторила также Феофилакту, Евмению и Архилоху. Василий без колебаний согласился. Остальные тоже ответили согласием.

Василий был переполнен бурной радостью. Напрягая память, он стал вспоминать уроки греческого у монаха Кирилла. Кто бы мог подумать, что это понадобится ему в жизни!

Евпраксия села в небольшой изящный возок со стеклянными оконцами, запряженный парой мулов, и поехала впереди. Мужчины ехали верхом, следуя за каретой.

Дом прекрасной гречанки находился неподалеку от ипподрома в тенистом переулке, где шелестели листвой могучие платаны за каменной изгородью близ старинной церкви.

Внутренние покои дома Евпраксии поразили Василия своей роскошью. Всюду был мрамор, блистала позолота, сияла начищенная медь. Занавески и портьеры были из тончайших тканей самых причудливых расцветок. Полы были украшены мозаикой.

Прекрасная хозяйка ввела своих гостей в триклиний, при этом она держала Василия за руку. Пока они шли сюда от самого входа, Евпраксия несколько раз заговаривала с Василием. Дышавший им в затылок Архилох быстро переводил новгородцу ее слова. Василию казалось, что Архилох им мешает. Это чувствовалось и в слегка завуалированных вопросах гречанки, в том, что она больше старалась выражать свои мысли взглядом и жестами.

– Это трапезная, – сказал Архилох Василию.

Пока рабы накрывали на стол, гостей развлекали музыкой и пением две рабыни. Одна темноволосая, с восточным лицом, играла на арфе. Другая, светлокожая и светловолосая, пела протяжную песню.

Дородный Евмений, видимо понимавший толк в музыке, с блаженной улыбкой кивал головой в такт переборам струн. Когда же певица в припеве чуть-чуть не дотянула минорное соло, Евмений подпел ей тоненьким голоском. Девушка благодарно улыбнулась вельможе.

Феофилакт сидел с задумчивым видом, глядя на носки своих сандалий. Архилох ерзал на стуле, поглядывая на проносимые мимо блюда, источавшие аппетитный аромат.

Только Василий и Евпраксия были поглощены друг другом, обмениваясь молчаливыми выразительными взглядами.

За столом больше говорили Евмений и Феофилакт, перескакивая с одной темы на другую. Архилох даже не успевал переводить Василию смысл всего сказанного ими.

Евпраксия подшучивала над Евмением, который, по ее словам, распоряжается деньгами императора, как своими собственными.

Из застольной беседы Василий выяснил, что Евмений является царским ризничим, а муж Евпраксии занимает должность друнгария флота.

Евмений, не оставаясь в долгу, молвил хозяйке с шутливой усмешкой, мол, покуда ее супруг находится в дальнем плавании, она тут развлекается на скачках.

– Я полагаю, не только на скачках, – подмигнул Евмений Феофилакту.

«В какой роскоши живут эти люди! Куда до них нашим боярам и даже князьям! – думал Василий, в сумерках возвращаясь на подворье Святого Мамонта. – Какое же тогда великолепие окружает императора ромеев!»

Какими маленькими, затерянными среди лесов и болот, показались в этот миг Василию русские города, даже славный Киев.

«Здесь, а не где-то еще, центр мира! – решил для себя Василий. – Все прочие народы, получается, живут на отшибе. По всему видать, греки – избранный Богом народ. И храмы у них красивее, и земля благодатнее, и богатств у них больше. Опять же и море у греков под боком. Тут мое место!»

Архилох рассказывал Василию еще в первую их встречу, что Империи служат и варяги, и англосаксы, и славяне… Наемники служат в ромейском войске, на флоте и даже в охране императора. Иные добиваются великих почестей, становятся военачальниками и флотоводцами, получают в награду за службу дворцы и поместья с зависимыми крестьянами. Бывали случаи, что чужеземцы становились императорами!

От честолюбивых мыслей у Василия закружилась голова. Стать полководцем ромеев – это ли не честь и слава! А там, глядишь, и в василевсы можно выйти, чем черт не шутит! В своих полководческих талантах Василий не сомневался, тем более теперь, когда в его голове бродил винный хмель. Ему надо только выучить греческий язык.

К тому же Василию хотелось встречаться с красавицей Евпраксией без надоедливого Архилоха. Василий был уверен, что красавица гречанка жаждет того же. Иначе она не обронила бы при прощании с ним многозначительную фразу: «Ну что, Василий, ты будешь учить греческий или я – русский?»

Спустя несколько дней Архилох повел Василия в термы – так греки называют свои общественные бани.

– Это самая лучшая баня в Царьграде! – говорил по дороге Архилох. – Эту баню построили при императоре Юстиниане Великом из розового мрамора. В этой бане совершают омовения только самые богатые граждане нашего города.

– Я польщен, – усмехнулся Василий.

В термах Юстиниана новгородец столкнулся с Феофилактом.

Логофет дрома изобразил удивление на своем лице, словно их встреча была случайной, но Василий не стал себя обманывать. Конечно, Архилох притащил его сюда с ведома Феофилакта.

Василий и Феофилакт, обнажившись, погрузились в теплый бассейн.

Сидя на каменном выступе по шею в воде, они стали беседовать. Архилох находился рядом, сидя на корточках у кромки бассейна.

– Я хотел поговорить с тобой об этом, Василий, еще в день скачек, – начал логофет, – но, как ты помнишь, внезапное вмешательство очаровательной Евпраксии изменило ход событий того, я полагаю, счастливого для тебя дня.

– О да, почтенный Феофилакт, – по-гречески сказал Василий.

На красивом лице вельможи отразились удивление и восхищение одновременно.

– Я хотел поговорить с тобой вот о чем, – неторопливым голосом продолжил Феофилакт.

Архилох переводил его слова.

Слушая неспешную речь византийца, Василий невольно дивился тому, насколько созвучны мысли Феофилакта его душевному настрою. Феофилакт перечислял те почести и богатства, которые может обрести чужеземец, служа в византийском войске. Таким образом можно также получить гражданство, тогда Василию будет открыт доступ к высшим должностям Империи. Разве это не прельщает неглупого и честолюбивого молодого человека?

Василий понимал, что Феофилакт имеет в виду его, и это неимоверно льстило ему. Одно дело, когда об этом тебе нашептывает слуга могущественного вельможи. И другое дело, когда о том же тебе молвит сам могущественный вельможа.

– Защищать Гроб Господень, друг Василий, можно и из столицы Империи, – говорил Феофилакт. – Император Мануил – враг сарацин. Он часто воюет с ними. Наш божественный властитель намеревается вернуть Иерусалим под свою власть, ведь этот город некогда входил в состав ромейской державы.

– Означает ли это, что император Мануил намерен поддержать крестоносное воинство? – спросил Василий.

– Василевс поддержит крестоносцев, если их рати смогут собраться. Разногласия между католическими государями столь велики, что сие благое намерение вряд ли осуществится, – сделал грустную мину логофет.

Услышанное навело Василия на невеселые размышления.

Отказаться от данного обета он не мог, тем более перед лицом своих дружинников, но продолжать поход со столь малочисленным отрядом было делом безнадежным. Если верить слухам, у сельджуков много конницы и лучников, имеются у них и боевые корабли.

– Прежде чем ответить тебе, друже Феофилакт, я должен посоветоваться со своей дружиной, – сказал Василий.

– Я не тороплю тебя с ответом, друг мой, – промолвил логофет. – Только прошу тебя, постарайся раскрыть глаза своим людям на то, что пока еще сокрыто от их понимания.

Из тепидариума – теплой бани – Феофилакт и Архилох привели Василия в кальдариум – горячую баню, представляющую собой большой круглый зал с сиденьями вдоль стен, под высокими сводами которого звучало гулкое эхо голосов. Почти все сиденья были заняты парившимися вельможами, толстыми и худыми, уже лысеющими и с густой шевелюрой. Разбившись на кучки, они громко галдели, ведя какие-то бесконечные споры. Их лоснящиеся тела порозовели от жара, лица раскраснелись.

Феофилакт, объяснявший Василию устройство греческих бань, был вынужден умолкнуть, так как повышать голос он не любил. От этого, как логофет пояснил Василию уже во фригидариуме – холодной бане, – кровь ударяет в мозг, отчего может случиться помутнение рассудка. Напрягать же голосовые связки при сильной жаре тоже вредно для здоровья.

Холодная баня показалась Василию не такой уж и холодной. Это было большое помещение с высокими стенами, но без крыши. Фонтан, бивший из гигантской мраморной чаши посреди фригидариума, рассеивал вокруг мельчайшие брызги, которые, оседая на обнаженное тело, не охлаждали его слишком сильно. По сравнению с ледяным квасом, которым привык обливаться Василий после парилки, такой прохладный дождичек не вызвал у него привычных ощущений. При взгляде вверх можно было увидеть голубые небеса и медленно проплывающие стаи белых облаков.

«Небось, к Руси несет их ветер-то, – с внезапной грустью подумал Василий, – а может, наоборот – с Руси».

Во фригидариуме людей было мало. Сюда долетал уличный шум.

– О чем задумался, Василий? – окликнул новгородца Архилох. – Пойдем, окунемся еще разок в теплом бассейне.

Поплескавшись в теплой воде, Феофилакт и Архилох показали Василию зал для атлетических упражнений.

– Ну-ка, витязь, покажи нам свою силу! – Архилох кивнул Василию на бронзовые гири.

Василий выбрал самую большую гирю и легко взял ее на грудь, потом без особых усилий выжал гирю десять раз.

– Вот это да! – восхитился Архилох. – В ней же три пуда!

– А потяжелее гиря есть? – спросил Василий.

– К сожалению, нет, – улыбнулся Феофилакт. – При такой богатырской силище, друг мой, тебе по плечу любые воинские подвиги! Ты рожден для славы, как древний герой Геркулес!

– Не слышал о таком, – промолвил Василий.

– О ком же ты слышал?

– О воителе Александре Македонском, о римском императоре Цезаре, о Константине Великом, – перечислил Василий. – Этот Геркулес был родом грек или римлянин?

– Геркулес был эллином, – ответил Феофилакт. – Я покажу тебе его статую.

Вечером того же дня состоялся у Василия серьезный разговор с его побратимами. Присутствовала при этом и Анфиска. А затеял этот разговор Фома.

– Вася, чего хочет от тебя этот горбоносый грек? – напрямик спросил Фома. – Не первый раз Архилох приходит за тобой.

– Архилох от меня ничего не хочет, – ответил Василий.

– Тогда что хотят от тебя те, кто посылает Архилоха сюда? – не унимался Фома. – Греки хитры! Гляди, Вася, опутают они тебя своими кознями.

– А им иными и нельзя быть, – сказал Василий. – Греки стоят промеж Азии и Европы. Тут поневоле коварству научишься.

– Что-то, друг сердечный, ты последнее время разговариваешь по-русски, а мыслишь как грек, – заметил Василию Потаня. – Поделился бы с нами думами своими. Что за недуг томит тебя?

– Да женщина у него на уме! – сердито воскликнула Анфиска. – Вот и весь его недуг!

Василий даже слегка вздрогнул от такой Анфискиной прозорливости, но живо овладел собой.

– Раз уж, други мои, завели мы этот разговор, скажу вам все начистоту, – заговорил Василий. – Мы ждем здесь ратей крестовых из Европы, а они, по слухам, все никак собраться не могут. Старые распри гнетут европейских королей и графов. Папа римский и тот примирить их никак не может. Один грек имовитый предлагает мне в ромейское войско вступить, мол, какая разница, под чьими знаменами с сарацинами сражаться. Император Мануил пребывает в давней вражде с неверными, хорошие воины ему надобны. Вот я и думаю… – Василий обвел взглядом побратимов. – Может, нам к ромеям в войско податься?

– Как платить обещают? – спросил Домаш. – И какие харчи?

Василий принялся было пересказывать Домашу все, что узнал о службе в ромейском войске от Феофилакта.

Однако Потаня перебил его:

– Погоди-ка! Эдак не годится, друг Василий. Взявши в рот дуду, на гуслях не играют. Мы давали обет поклониться Гробу Господню. И уж коль защищать Гроб Господень, то именно в Палестине. Речи твои, Вася, мне непонятны. И сам ты стал какой-то другой. Уж не подкупили ли тебя ромеи?

– Ты что, Потаня, белены объелся! – возмутился Василий. – Иль мало ты меня знаешь, что молвишь такое!

– А деньги, которые ты принес с собой? – спросил Потаня. – Откуда они у тебя?

– Эти деньги я на скачках выиграл, – ответил Василий. – Разве это зазорно?

– Лишние деньги никогда не в тягость, – промолвил Фома, – токмо как бы этими деньгами хитрые греки тебя с верного пути не сбили. Вот о чем речь-то, Вася.

– С латинянами ли, без них ли, но надоть нам к Иерусалиму подвигаться, – стоял на своем Потаня, – коль задержимся в Царьграде, то вовек отсюда не выберемся. Соблазнов тут много. В путь нужно двигать!

– Потаня прав, – заметила Анфиска. – Уходить нужно из Царьграда!

– Завтра поутру соберемся все вместе и сообща решим, – сказал Василий.

Дружинники, за исключением немногих, отказались наниматься на службу к ромеям. Кто-то из-за недоверия к грекам, кому-то отпущение грехов за выполнение обета было дороже ромейского злата, а иным бедность на родной стороне казалась милее здешней роскоши.

«Веди нас скорее до Иерусалима, – молвили дружинники Василию. – Исполним данный Господу обет, да и с Богом домой! Что нам ромейские дворцы, ежели наши березки краше всего на свете!»

Разочаровался Василий в соратниках своих, но вида не подал.

Незаметно подкралась осень – столь же теплая в здешних краях, как и догоревшее лето.

Последние ладьи с русскими купцами покинули бухту Золотой Рог, направляясь к Русскому морю и дальше, к устью Днепра. Их ждал нелегкий путь домой: дни становились короче, а море своенравнее.

На подворье Святого Мамонта оставались лишь дружинники Василия Буслаева. Красная новгородская ладья стояла на берегу со снятой мачтой, укрытая от дождей просмоленными холстинами.

Василий поведал Феофилакту о решении своих дружинников.

– Примерно этого я и ожидал, – сказал логофет, хмуро качая головой. – Кто духом слаб, тот ни во что не верит, но полагается лишь на Бога. Сильный же духом полагается прежде всего на себя и просит Бога не о какой-то милости, но всего лишь о наставлении, как сохранить свое достояние, добытое умом и храбростью. Не стану ничего тебе советовать, друг мой. Скажу лишь, что вожак, идущий за стадом, – не вожак.

Эти слова Феофилакта задели Василия за живое.

Собрал Василий своих ратников снова и объявил им, что готов уступить главенство тому, кого они сами выберут из своей среды.

– Новый предводитель и поведет вас к Иерусалиму, – сказал Василий, – а я останусь в Царьграде крестоносцев дожидаться.

Дружинники заволновались. Что это вдруг задумал их вожак?

– А коль не придут сюда рати крестоносные, что тогда? – спросил Худион. – Иль пройдут мимо Царьграда?

– Такого не будет, – возразил Василий. – Король германский все едино в поход двинется, поскольку он дал обет, как и мы. Путь немцев в Азию проляжет через пролив Боспор, можете мне поверить. Император Мануил женат на свояченице короля Конрада. Он же и союзник Конрада против италийских норманнов. Не может быть, чтобы Мануил не помог своему родственнику и союзнику в таком богоугодном деле.

Обо всем этом Василий узнал от красавицы Евпраксии, когда приходил к ней за своей долей выигрыша. После беседы с Евпраксией у Василия создалось впечатление, что в разговорах с ним логофет Феофилакт многого недоговаривает.

Встречу с новгородцем Евпраксия устроила таким образом, что переводчиком у них был не Архилох, а конюх гречанки, который был родом с Руси. В это самое время пришедший вместе с Василием Архилох, упившийся вином, спал в трапезной прямо за столом.

Дружинники, пошумев, решили вместе с Василием дожидаться отрядов германского короля.

Между тем слух о том, что на подворье Святого Мамонта стоит новгородская дружина, собирающаяся идти до Иерусалима, облетел все предместье Царьграда. Живущие здесь русичи стали приходить к Василию и проситься в его дружину. В основном это были беглые холопы, бывшие разбойники и разорившиеся торговцы. Нелегкая жизнь на чужбине сделала этих людей жестокими и недоверчивыми.

Возвращаться в родные края многим из них было опасно – их ожидало на родине рабство или темница. Кое-кто уже успел познакомиться и со здешней тюрьмой, и с местным палачом. Такие показывали Василию рубцы от плети на своем теле, у кого-то был отрезан нос или ухо.

Василий без колебаний брал в свою дружину всех желающих. Он взял даже одного с отрубленной рукой и другого – одноглазого.

– Святую рать в разбойную ватагу превращаешь, Вася, – возмутился было Потаня.

– А мы сами-то разве не бывшие ушкуйники? – усмехнулся на это Василий. – Вспомни, друже, потопленные суда на море Хвалынском и булгарских купцов, убитых нами на Волге.

Потаня опустил глаза.

– Я русичей из беды вызволяю, – продолжил Василий. – На том свете мне это зачтется, коль не доберусь я до Гроба Господня. Наши новые дружинники – головы отчаянные! Такие нам в походе пригодятся.

Выигранные на скачках деньги Василий использовал на то, чтобы приодеть и вооружить своих новых ратников. Худиону было поручено обучить их владеть копьем и мечом, стрелять из лука.

К середине осени в дружине Василия Буслаева было уже полсотни воинов, не считая его самого, Анфиски и деда Пахома.