Перейдя узкий в верхнем своем течении Дон и сделав краткую стоянку на несколько дней у Иван-озера, четыре сотни Камиля и пять сотен Темира пошли изгонной лавой на север, обходя любой укрепленный городок и зоря пригороды. Они брали лишь то, что можно было приторочить к сумам, удовлетворяя мужскую похоть на месте и не замечая припоздавших в своих избах селян. Петля набега была оговорена заранее, и полон нойоны решили брать только под Алексиным, чтобы не дать возможности слухам о появлении татарской рати опередить копыта коней. Кормили коней золотистым ячменем, уже собранным русичами с полей и засыпанным в закрома клетей. Для ночлега растаскивали высокие стога душистого сена, заботливо приметанного смердами. У взятых в полон выпытывали, где можно разжиться хмельным русским медом, и упивались из корчаг, славя Темира и Камиля. Резали овец, резали коров, резали, тайком испросив прощения у Аллаха, жирных свиней. Сливочным маслом смазывали ременную упряжь и опаленные солнцем участки открытой кожи. Набег шел своим чередом…

Тысяча замкнула было крылья неподалеку от какого-то городка, который успел затворить ворота и приготовился к отражению приступа. Но тут молодых нойонов поджидал неприятный сюрприз…

Поутру ворота городка открылись, и из них выехало десятка три татар во главе с пожилым нойоном, явно не боявшимся расположившихся вокруг сотен. Он властно махнул рукой первым подскакавшим и произнес:

— Я — оглан Иль! Кто вас привел сюда?

Сотник растерялся и не сразу ответил. Иль столь же властно продолжил:

— Скажи своим нойонам, что я буду ждать их на этом месте. Именем великой Тайдулы приказываю повиноваться!

Услышав от посыльного эти слова, Темир не посмел ослушаться. Взяв с собою два десятка нукеров в тяжелой броне, неспешно выехал навстречу.

— Кто ты, дерзкий, посмевший вторгнуться во владения матери великого и всемогущего хана? — не отводя пытливого взгляда от лица молодого князя, вопросил Иль.

— Я Темир, сын Оглая. Кто ты, вставший на моем пути?

Услышав ответ баскака самой Тайдулы, Темир быстро поубавил спесь.

— Я не знал, что мои нукеры посмели обидеть улусников матери великого хана! Обещаю, что завтра же вернем всю добычу к ногам ее достойного баскака. Молодость иногда ошибается, не так ли, светлый Иль-хан?

— Если это глупость, а не злой замысел, можно порою и простить. Но разве вы не знали, что великий хан Джанибек любит свой северный улус и не позволяет нарушать его покой никому, даже успешному Ольгерду?

— Откуда мы могли это знать, о достойный? Мы с другом вот уже который год спасаемся в бескрайних степях от черной смерти, что покарала великий улус Джучи. Нам захотелось лишь немного рабов, немного сладких юных дев для ночных забав и немного хмельного для дружеских вечеринок. Но я понял: это надо искать на границе с Литвою! Завтра же прикажу повернуть коней на запад!

— Не забудь оставить полон и взятое у этих ворот, дерзкий! — надменно произнес Иль.

Тут вдруг прорвало Камиля. Молчавший до сих пор, он взорвался:

— А что ты можешь сделать, старый хрен, против моих сотен? Хочешь, прикажу своим багатурам, и с вас начнут стаскивать вашу бронь? Я вольный сокол, которого никто и никогда еще не сажал на свою кожаную рукавицу! Я буду летать там, где захочу, и клевать то, что захочу!

Лицо старого хана окаменело.

— Великая Яса учит, что за непослушанием следует смерть, — начал было он, но Камиль дерзко перебил:

— Великая Яса умерла вместе с великим Чингисханом! Ты это знаешь не хуже меня, Иль! При Чингизе не брали взяток, чтобы управлять империей, при Чингизе он все решал сам! Сейчас же великий хан слушает то, что в его уши шепчут продажные эмиры!

— Ты кончишь жизнь в бурьяне со сломанным хребтом, дерзкий! — прошипел Иль-хан.

— Сначала найди меня в степи, старик, — столь же дерзко ответил Камиль. — Поедем, Темир, зачем зря надрывать голос. Мы все равно сделаем здесь то, что хотели!

Молодой нойон дернул узду своего коня и поскакал к лагерю. Князь молча последовал за ним.

Иль-хан был верным слугою своего господина (точнее, госпожи). Он понимал, что со своею сотней нукеров, приданных для охраны и сбора податей, ничего не сможет сделать против тысячи двух юных наглецов. Но он также прекрасно понимал, что нельзя просто не заметить дерзкого грабежа уделов матери великого хана. А потому, едва убедился, что дерзкие оставили свой стан, тотчас послал десяток с грамотой Тайдуле, сообщая о произошедшем. Пусть дальше великая семья решает как поступить!

Темир и Камиль тем временем продолжили свой бросок на север. Они дошли до Алексина, позорили окрестности. Город взять не смогли: ворота оказались заперты, на стенах виднелось достаточно ратных для отражения приступа. Полона было много, в этих местах не было лесов, куда мог бы спрятаться простой ратай. Нукеры тщательно прочесали окрестные рощи и логи, пригнали изрядную толпу и всем своим видом показывали, что готовы вернуться в Дикое поле. На том нойоны и порешили.

Пометав на прощание огненные стрелы за дубовый забор городка, татары неспешно отправились на юг. Пришедшая из Лопасни конная кованая русская дружина запоздала на несколько суток.

Темир возле Воронежа устроил долгую стоянку. Праздновали успешное окончание набега, строили планы на будущее. Порешили распустить нукеров по домам, чтобы с весною собрать их вновь. Хмельной Камиль грозился в адрес далекого теперь баскака Иль-хана:

— Этот старый осел все еще думает, что кровь чингизида в его жилах заставит согнуться мои колени?! Не те времена, не те! Если нож приводит к трону, почему он не сможет разрешить мне жить вольной жизнью? Плевал я на всех этих стариков! Пока подо мною седло, а за мною хотя бы сотня багатуров, я сам себе джихангир и великий хан! Темир, давай следующей весною пойдем на Киев? Там нет сильного князя, там нет власти Джанибека, там будем править мы с тобою!

— Пойдем, пойдем, — успокаивал его более трезвый князь. — И в Крым пойдем, там хватит места для лихих и молодых!

Они хвалились меж собой пленницами, добычей и мыслями о будущем, не догадываясь, что письмо Иль-хана уже достигло рук великой ханши…