Андрей стоял перед Великим Московским князем и тысяцким Москвы Вельяминовым, потупив взор в белый, отмытый со щелоком деревянный пол горницы. Он поведал все, что велел ему хан Джанибек, рассказал о всех своих злоключениях последних месяцев и теперь покорно ждал изъявления княжьей воли. Но и Симеон молчал, подавленный услышанным. Все, казавшееся удачно свершенным, летело в тартарары! Великий хан изъявлял милость на словах, а что будет на деле? Не ждет ли дерзкого быстрая смерть в далеком и богатом городе? А ехать было надо, ордынская замятня закончилась. Нужно было вновь драться за ярлык с суздальским и тверским князьями. Снова собирать серебро, подарки, красивых девушек-наложниц. Если Симеон впал в ханскую немилость — суда не будет, его убьют тихо. На суде неминуемо всплывет правда о русском серебре, поднявшем Джанибека на трон, а это никому не было нужно. Значит, либо действительно великий хан хочет явить свою милость, либо… всему конец! Было над чем размышлять!

— Больше нечего добавить? — наконец вымолвил князь.

Андрей отрицательно мотнул заросшей грязной головой. Симеон вызвал начальника стражи и повелел:

— Этого молодца определить под охраной в нижних комнатах, глаз не спускать. Дай поесть, следи, чтоб ни с кем перебаять не мог. До моего приказа никуда не выпускать!

Он проследил, как за гриднями закрылась тяжелая дубовая дверь, и повернулся к ближнему боярину:

— Ну? Что скажешь, Протасьич?

Василий собрал лопатистую бороду в кулак.

— Тут бы надо без спешки обсудить, княже. Собрать всех, кто кончики этого дела в руках держит, и вместе помыслить. Сорокоума, Кобылу…

— Андрей в Переславле, раньше третьего дня не подъедет. Сорокоума с утра призову. Пока давай вдвоем все обмозгуем!

Василий Протасьевич как-то странно глянул на великого князя:

— Дак ведь, Симеон Иванович… баять-то особо не о чем! Ехать надо, поспешая, с дарами великими. Беглербеком кто сейчас, Кутлук?

— Доносят, что он.

— Девку надо русую, молодую и нетронутую ему подарить. Старый хрен до сих пор это дело любит.

— Девки, серебро, медведи, подарки — это понятно. Брат этого Андрея, татарин — жив ли он? Где его вы запрятали?

— Кобыла повелел в Хотькове келью ему под жесткий догляд выделить. Сейчас же конных пошлю, княже. Коли жив здоров — завтра к вечеру здесь будет!

— Коли! А если сгинул? Константину суздальскому ярлык владимирский перейдет? Хан два раза не говорит!

— Не скорби раньше времени. Даст Господь — все образумится.

Симеон резко встал, прошелся взад-вперед. Его порывистая натура явно просила выхода переполнявшим душу эмоциям.

— Раз затея наша провалилась, как теперь с Андреем и Иваном поступать? Много чего лишнего им ведомо, не проболтались бы. Замок на рот не повесишь!

Теперь уже тысяцкий надолго задумался, прежде чем ответить.

— Ну, молодого парня пока нам трогать неможно, раз Джанибек хочет его к себе призвать. Опять жаждет времена Менгу-Тимура вернуть, когда русичи своими мечами ханам славу ратную добывали. О его судьбе с самим великим ханом тайно баять надобно. А вот Иван, тут проще. Если повелишь, сгинет он, и все концы в воду. Но я так мыслю, что не след торопиться. Мужик башковитый, с него еще можно пользу поиметь. Намекнуть, что судьба сына и жены от его поведения зависит, и все дела. Я бы заслал его на запад подальше, там неспокойно ноне становится. Лишний глаз и вестоноша не помешает!

— Ладно, и это обмозгуем. Шли за Акинфичем в Переславль, Василий. Я же с ключником пойду в бертьяницы, прикину, что с собою в Орду брать.

Спустя неделю два десятка лодей отчалили от московских пристаней. Порывистый августовский ветер надувал полосатые паруса, словно торопя московского князя на юг. За славой ли, за позором?

Андрей и Кадан оказались на разных судах. Постоянно улыбающийся, явно поверивший в чудо русской молитвы Кадан плыл в качестве почетного гостя на княжей лодье, его брату отвели место среди гребцов на судне с подарками. Русич очень хотел встретиться и поговорить, но случай представился лишь на окском берегу.

В тот вечер они стали на ночлег далеко ниже устья Москвы-реки. Запылали костры, запахло гречневой кашей и свежей говядиной. Андрей не дежурил. После сытного ужина он отправился пройтись по длинной песчаной косе и нос к носу столкнулся со своим двойником. Оба застыли на месте, внимательно глядя друг на друга.

— Ну, здравствуй, брат! — первым протянул руку Андрей. Кадан лишь презрительно поджал губы.

— Ты извини, что так все вышло. Ты ведь тоже не своей волей живешь, верно? Что повелели, то и сотворил я… А только зря ты за ворога меня считаешь, ведь это я и дядя настояли, чтобы тебе князь жизнь оставил! Вот те крест!

Парень широко перекрестился. От его внимания не укрылось то, что Кадан слегка изменился в лице.

— Ладно, не хочешь забывать ничего, бог с тобой! Насильно мил не будешь. А только помни, что там, в степях, у тебя будет родной брат! Может, когда и сгожусь еще. Бывай!

— Я тебя плохо понимаю… — вдруг по-татарски вымолвил Кадан. — Повтори!

Молча изругав себя, Андрей изложил все вновь на родном брату языке. Кадан без каких-либо эмоций все выслушал, потом вдруг спросил:

— Почему в детстве меня пытались украсть? Зачем?

— Это долгая история, брат. За пять минут не расскажешь.

— Пойдем к костру, у нас ночь впереди. На судне днем высплюсь…

…Они действительно проговорили несколько часов. Андрей поведал всю историю Любани и отца. Кадан задавал много вопросов. Когда закончили, он неожиданно попросил:

— Поклянись Христом и матерью его, что не соврал ни слова!

— Да ради бога! Смотри!

Кадан вдруг порывисто протянул вперед обе руки:

— Здравствуй, брат!