Кадан стоял среди одетых в темные скуфьи монахов на вечерней молитве. Он уже привык к новому укладу своей жизни. Он уже научился сносно объясняться на языке русичей, понимать и выполнять распоряжения игумена, общаться с насельником по келье, задавать вопросы, отвечать. Одного лишь он не мог осознать: чья воля и почему забросила его в этот деревянный острожек посреди густой кипени русских лесов. Зачем выкрали, почему не убили, для чего пытаются заставить сменить веру отца? Кому нужно было даровать татарину жизнь и надежно упрятать его среди монахов и монашек, обитавших в забытом Аллахом селе Хотьково? А в том, что этот монастырь был предназначен для его долгого заключения вдали от родных степей, Кадан уже не сомневался…

…Память с готовностью восстанавливала такие недавные и теперь уже безвозвратно далекие дни! Тяжелый удар, надолго лишивший сознания. Долгий путь верхом на лошади со связанными руками. Московский Кремник, показавшийся вдали, в который они так и не заехали. Громадный седой русский боярин, через толмача втолковавший ему, что Кадан отныне пленник московского князя, что вместо мрачного узилища ему будет дарована свободная жизнь в дальнем монастыре в качестве послушника и что любая попытка убежать или взбунтоваться сразу же окончится заточением в сырой подвал. На вопрос «почему?» ответа не дали, ему просто указали границы дозволенного.

Первое время в Хотьковском монастыре одна мысль жила в голове: сделать вид, что смирился, понять, как можно добраться до ближайшего баскака, вновь стать свободным нукером и… КАРАТЬ, КАРАТЬ! Он вернется в Орду, он расскажет хозяину о насилии, допущенном над ордынским нойоном, он выпросит у хана Джанибека ярлык на сыск виновного и тогда! Сладостные мечты помогали коротать дни, тешили бессонными ночами, служили приправой к скудной пище постящихся монахов.

Но чем дольше он жил внутри деревянных стен, тем четче понимал, что побег был практически невозможен. За единственной дорогой через дремучую чащу был постоянный догляд. Спасаться чащами — нет уж, это для степного жителя было равносильно самоубийству! Он боялся этих болотистых трущоб, в которых все еще правили свои языческие требы дикие смерды, не боявшиеся ни Исы, ни священников, ни князя с его боярами. Спознают, что татарин — подарят в жертву своему Велесу за все те горести, что приносили его отцы и деды на Русь всепожирающими набегами. Оставалось просто жить, быть покорным и ждать!

Вместе с иными послушниками он заготавливал дрова на зиму. Кровавые мозоли сопровождали его науку владеть топором, науку выживать в чужой земле. Он учился охранять засеянные рожью и овсом пустоши от стай птиц и от визитов лохматых незваных гостей. Он был поражен, увидев, как пожилой русский монах в одиночку справился с громадным медведем, насадив не желавшего по-хорошему покинуть поле зверя на рогатину и развалив ударом секиры голову пополам. Он был принят в общину без взноса, имел лишь одежду и кров и не переставал удивляться душевной щедрости некогда бывших мирян, принесших в кельи многое и нередко угощавших его, татарина, вкусным в праздник и лишней лопотью для одеяния. Он стал поневоле молиться пророку Исе, заменяя им Магомеда. Особенно после долгого вечернего разговора на монастырском поле.

Тогда они тоже дежурили на лесной росчисти, карауля посевы и развешанные по краю леса борти от медведей. Варфоломей (так звали напарника) с интересом относился к странному послушнику. Он и раньше пытался сойтись поближе, а тут единственным способом убить время были беседы. Общаясь то жестами, то на ломаном языке, он смог-таки выпытать историю появления татарина в хотьковских лесах. Крепко задумался, а затем вдруг изрек:

— То ж тебе испытание свыше дается, право слово! Христос речет: поверь в меня и я помогу тебе, чадо! Прими крест, начни ему молиться — и узришь чудо, поверь! Со мною уже было такое.

По просьбе Кадана Варфоломей поведал следующее.

Федорчукова рать, зорившая Тверскую землю после убийства Шевкала и его дружины, сломала и судьбу молодого тогда еще тверича. Он, жена и двое детей были взяты в полон и раздельными путями ведомы в ордынские степи. Мужик исхитрился бежать и укрыться в заснеженном лесу. Более суток блуждал он, чудом не став добычей бесчисленных волчьих стай, заполонивших тогда округи. Наткнулся на этот монастырь, где ему оттерли замороженные ноги и кисти рук, обогрели, приютили. Варфоломей посчитал все это чудом. С тех пор не мыслил себя вне святого островка, страстно прося Господа лишь об одном: чтобы уцелел хоть кто-нибудь из его семьи. И… несколько лет тому назад Всевышний явил ему и жену, и добрую весть о том, что оба сына также живут неподалеку. В лихую годину татарский полон был выкуплен Иваном Калитой и посажен по подмосковным слободам. Жена и дети осели в селе Радонеж. Позже село было подарено московским князем выходцам из Ростова — боярам Кириллу и Марии. Смерть последней и соединила вновь Варфоломея и Овдотью. Покойную привезли хоронить в монастырь, служанка сопровождала ее. Радостным слезам не было конца-края!..

— Молись и ты, паря! — наставлял Варфоломей. — Молись и верь — втуне твои слова не пропадут! Господь — он сирых и обиженных не оставляет. Только злобу в душе утишь, лишь любви место оставь! Любви к тем, кто тебя непонятно за что забидел…

…Кадан молился Исе, старательно накладывая двоеперстие и тихо надеясь, что русский Бог действительно когда-нибудь явит ему свою милость…