Часть II
Рука Москвы

Великий хан Узбек умирал. Жизнь покидала его постепенно, но неотвратимо. За стенами дворца таяли снега, и так же безвозвратно, подобно воде, утекали силы, холодели руки и уменьшалась телесная мощь. Еще совсем недавно он смог сесть на любимого Алмаза и проехать шагом под взглядами своих эмиров, нукеров. Он никогда не забудет этих взглядов! Кто-то надеялся, что великий хан одолеет болезнь и все пойдет по-старому. Иные же явственно вопрошали глазами: КОГДА? Ждали его смерти многие, ох как ждали! Уже готовы были вцепиться друг в друга, деля места возле его преемника. Кого? Тинибека или Джанибека? Оба были сыновьями его главной и любимой жены Тайдулы, оба готовы держать в покорности приведенные в повиновение улусы. Тинибек недавно прогневал отца, управляя великим Хорезмом. Посчитал, что он может уже дерзить великому хану, что Узбеку пора уходить на Небеса. Льстивые эмиры нашептывали, что Тинибек готов помочь в этом отцу, оттого Узбек и запретил старшему сыну являться в столицу. Лучше бы на трон сел Джанибек, но он младше. Может, подарить ему власть своею волей?

Узбек с тихой гордостью думал, что он был действительно великим ханом. Почти три десятка лет правил громадными землями, лишь приумножая их. Простер зеленое знамя истинной веры над степными просторами. Заставил с поклоном являться в Сарай и Рим, и Геную, и далекий Египет. Построил новые цветущие города. Обеспечил безопасные торговые пути по всему улусу, что непрестанно обогащало его казну. А самое главное… он умирал своей смертью! В этом ведь тоже заключается великое искусство восточного правителя!

Он вспомнил своего дядю. Тохта тоже был велик! Но он был поклонником Будды, он стал слишком много смотреть в сторону Руси, что могло привести к усилению ее роли, принятию креста вместо полумесяца. Тохта лично отправился водою в русские города, чтобы собрать для встречи русских князей. О чем они могли договориться — один Аллах ведал. А потому смерть, налитая в золотой бокал еще в Сарае, настигла его на палубе ханской лодьи…

Странно, но даже сейчас, утопая меж шелковых подушек ложа, он не мог не вспоминать свою любимую жену Тайдулу. Она прочно заняла место сбежавшей на родину византийки Бялынь. И приковала к себе навеки! Каждую ночь, беря ее, Узбек ощущал себя нарушителем женской девственности! Это было непостижимо, но БЫЛО! Неправильно устроенное женское естество приводило к тому, что великий хан жаждал Тайдулу вновь и вновь! А кроме умения женских ласк умная женщина была еще для великого хана и прекрасной советчицей, собеседницей, соправительницей… Тайдула! Вот кто была ему нужна сейчас, чтобы развеять все сомнения!

Слабой рукой хан позвонил в колокольчик. Заметив колыхание занавеси входа, произнес лишь: «Тайдула!» И принялся ждать.

Как всегда, жена явилась незамедлительно. С чарующей улыбкой встала на колени у ханского ложа, взяла мужскую руку, поднесла к своим губам:

— Ты хотел видеть меня, огонь моей души? Ты хочешь, чтобы я согрела тебя?

Она сбросила с плеча часть халата, положила ладонь Узбека на еще по-девичьи тугую невысокую грудь. Пальцы задвигались, легкий румянец прилил к щекам больного. Заметив это, жена ласково обнажила мужскую плоть, погладила, приняла в рот. Дыхание хана участилось, спина выгнулась, глаза закрылись… Долгий сладостный стон сквозь стиснутые зубы заполнил шатер.

Утерев губы, Тайдула нагнулась над еще более обессилевшим мужем:

— Мне уйти или остаться, повелитель?

— Останься… я хотел еще поговорить, пусть принесут кумыс…

Поддерживаемый слугами, повелитель испил хмельного напитка. Откинулся в полном блаженстве на подушки, взмахом руки удалил посторонних. Направил взгляд на жену:

— Я хотел поговорить с тобой о сыне!

— О котором?

Узбек слегка поморщился, недовольный собой. Сказать еще нужно было так много, а язык уже просил покоя.

— Об обоих… Кого ты видишь вместо меня?

— А ты сам, великий?

Великий хан пристально посмотрел на жену.

— Если б было можно — тебя, моя опора и утеха! Ты ведь прекрасно знаешь кого! Того, кого вот уже год вспоминают все, взявшие в руки мои монеты! Того, чье имя на них рядом с моим! Джанибека…

Эта длинная непрерывная фраза словно перехватила его дыхание, Узбек надолго замолк и прикрыл глаза. Мышь в груди уже не пищала, она торжествующе пела!

Тайдула была умной женщиной. Она всегда любила власть и деньги. Она прекрасно понимала, что великий хан Тинибек оставит ее доцветать в задних комнатах дворца. Джанибек же наверняка сделает своей мудрой советчицей и отрежет кусок денежного пирога. Жена терпеливо дождалась, когда глаза мужа вновь открылись, погладила его по холодной щеке и тихо предложила:

— Повели своим указом, что завещаешь трон и власть своему третьему сыну!.. Подпиши его в присутствии всех эмиров, чтобы не было кривотолков. Тинибеку же оставь Хорезм, с него вполне довольно. И жизнь… если он никогда не захочет получить большего…

Затуманенный болезнью и столь долгим общением мозг великого хана долго осмысливал сказанное. Наконец он выказал согласие движением век и едва слышно произнес:

— Прикажи… чтобы написали. Проверь сначала сама… Вечером созовешь беглербека, кадия, прочих… вечером, сейчас я хочу поспать…

Он не видел, что на губы Тайдулы легла змеиная улыбка. Женщина выскользнула на улицу подобно юркой ящерице.

Муэдзин созвал верующих на вечернюю молитву. Эмиры уже были оповещены. Сейчас они все встанут с ковриков, проследуют в залу к великому, услышат текст и…

Поднявшись с колен, Тайдула взяла со стола трижды проверенный документ, посмотрела на себя в венецианское зеркало и поспешила в залу мужа. Беглербек уже был у двери. Рядом отчего-то столпились слуги. Второй человек в управленческой лестнице Орды как-то странно-насмешливо посмотрел на женщину.

«Принесет Джанибек клятву — велю ему гнать половину эмиров в шею! Или еще лучше — казнить бескровной казнью. На языке мед, а за пазухой кинжал!»

— Величайший из великих, чей лик затмевал для благоверных солнце, ушел от нас! Магомед призвал его к себе! — вдруг раздалось громко-торжественное под кирпичными сводами. Все присутствующие тотчас пали ниц.

Когда первое изъявление траура завершилось, к Тайдуле подошел один из эмиров:

— Что ты здесь делаешь, женщина! Иди к другим женам, ваш удел теперь — оплакивать мужа!

Торжество и злость сплелись одновременно в этих словах. Вмиг ставшая никем Тайдула покорно согнулась и пятками вперед покинула зал. Оказавшись у себя, она с удивлением посмотрела на зажатый в руке скомканный кусок пергамента, поднесла ко лбу. Вой, долгий жалобный вой смертельно раненной волчицы нескончаемой песней потек из горла…