Глава 12
Карамея
Отпустив красного от смущения отрока назад к своему учителю, Карамея все же взяла с него обещание, что когда он выполнит свой зарок сопроводить волхва до священного места, то непременно вернется к ней. Зачем ей это было нужно, она и сама еще не знала. Но что-то шевельнулось в душе гордой и своенравной красавицы, когда она смотрела в широко раскрытые глаза юноши, полные необыкновенного сияния той самой первой любви, которая бывает только в юности.
Но если не брать в расчет, что боярыня и безвестный отрок не могли иметь ничего общего, то ученик волхва, конечно же, вполне заслуживал внимания молодой женщины. Ведь Радим имел очень достойный и привлекательный вид, поскольку его наряд, как послушника, постигающего учение Светлых Богов, являл собой великолепное зрелище. Белая одежда, покрытая вышитыми узорами красных и синих свастик и знаками рун, была прежде укрыта от посторонних взглядов возможных врагов длинным серым плащом из грубой ткани, который во время битвы с монахами распахнулся сам собой и был теперь откинут за плечи. Кроме того, юноша был высок ростом, и его широко раскрытые ясные глаза сияли на лице, отличавшемся правильными чертами, которое вполне можно было назвать красивым, если бы не след робкой юношеской неуверенности, придававшей ему легкий оттенок скрытого недостатка.
И все же Карамея, восседая на великолепном белом скакуне, который нес свою драгоценную ношу обратно за стены детинца, к боярскому терему, только теперь поняла, что не знает, зачем позвала Радима, зачем спросила его имя и что она потом будет делать с ним. Молодая боярыня настолько погрузилась в эти странные раздумья, что позабыла убрать лук и ехала, держа его перед собой на седле, словно собиралась выстрелить еще раз.
Очнулась она только тогда, когда стражник у ворот детинца, улыбаясь в вислые седые усы, прогудел зычным голосом:
– Никак, с охоты, боярыня?
– С охоты? – встрепенулась Карамея. – Ах да, с охоты!
Она чуть привстала в стременах, убирая лук в кожаное налучье, украшенное бисером и серебряными бляшками, мерцающими, как капли металлической росы. В тот же момент по лицу ее пробежала тень, и брови ее изогнулись, изображая гнев.
– Рацлав! – крикнула боярыня, останавливая лошадь и оборачиваясь к следовавшим за ней гридям. – Стрелу!
Ехавший позади всех старый воин пришпорил своего коня и вмиг догнал свою госпожу. Его суровое лицо, наискосок перечеркнутое шрамом, обратившись к боярыне, на несколько секунд застыло, словно окаменев, уставившись в глаза женщины таким же немигающим застывшим взглядом, от которого у иного человека пробежал бы холодок. Но Карамея ничуть не смутилась, а, протянув навстречу ему властную, не по-женски крепкую руку, еще раз произнесла:
– Стрелу!
Воин чуть склонил голову в легком поклоне и протянул окровавленную стрелу. Боярыня выхватила ее и, подняв высоко над головой, подъехала к правой створке ворот. Здесь она остановилась и оглянулась вокруг, скользнув горящими глазами по лицу каждого из присутствующих здесь людей, словно приглашая всех, кто был рядом и поймал ее взгляд, принять участие в том, что должно здесь свершиться.
– Муж мой! – вдруг воскликнула она сильным звенящим голосом. – Посмотри из священного Ирия, обрати свой взгляд на землю! Я, Карамея, жена твоя, отомстила за твою смерть. Я сразила одного из твоих убийц. Вот его кровь на этой стреле!
Она с силой воткнула стрелу в дубовую створку ворот и, повернувшись к городу лицом, простерла правую руку с окровавленными пальцами в сторону видневшегося в конце улицы креста:
– Возрадуйтесь Мста и Карна, возрадуйтесь, Светлые Боги, возрадуйтесь, души предков, ибо есть еще Правь на земле, и за каждую смерть сына Светлых Богов сполна будет заплачено кровью!
И знайте, – она погрозила кулаком кресту, – я не отступлюсь, пока не уничтожу вас всех!
Высказав все, что давно наболело на душе, боярыня повернулась и медленно поехала прочь. Она уже миновала надвратную башню, когда страж, словно очнувшись от наваждения, закричал:
– Карамея, Карамея, а что князь скажет, когда увидит твою стрелу на воротах? Может, и не говорить ему, что это твоя стрела?
Молодая воительница остановилась вполоборота и бросила небрежно:
– Нет, скажи, пусть все знают, что Карамея свершила месть, а снимать стрелу захочет только глупец, который не боится Карны и Мсты.
После этих слов она пустила коня вскачь, словно бесповоротно отсекая свершенное и отдавая судьбу свою новой воле богов.
Вихрем промчавшись по узкой улице детинца, она осадила коня перед самым крыльцом красивого терема. Тотчас выбежали два холопа, один из них быстро подхватил коня под узду, а другой низко согнулся, подставляя свою спину под ножку боярыни, чтоб ей удобней было сойти на землю. Карамея птицей слетела с коня, вмиг взбежала по ступеням и, стремительно переступив порог, почти тут же миновала сенцы и, лишь войдя в светлицу терема, остановилась. Только теперь она ощутила, как кровь бешено стучит в висках, как огонь закипает в груди ее, заставляя трепетать женское сердце.
Она прикоснулась тонкими пальцами к вискам, словно пытаясь унять таким образом бьющую в них кровь. Застыв на какое-то время в такой позе с полузакрытыми глазами, боярыня, наконец, пошла мелким и степенным шагом, который говорил о том, что она почти успокоилась. Почти, потому что глаза ее горели по-прежнему, а лихорадочный румянец на щеках, казалось, жег ее изнутри.
Так она дошла до оконца, открытого во внутренний дворик, образованный окружавшими терем хозяйственными постройками. Там под присмотром дворовой девки играл с деревянной лошадкой мальчонка, одетый в чистую белую рубашку, украшенную вышивкой по рукавам, вороту и подолу. На шее ребенка тускло поблескивала витая серебряная гривна.
Только узрев дитя, женщина, наконец, изменилась лицом. Легкая улыбка скользнула по ее тонким губам, сделав ее еще более прекрасной. Она было хотела позвать ребенка, но потом передумала и просто любовалась им издалека, словно боялась вторгаться в маленький мирок беззаботного детского счастья. Но мальчонка, бегая вокруг своей няньки по кругу, сам заметил ее и бросился к окну с криками:
– Матушка, матушка, посмотри, как я научился скакать на лошадке!
Ребенок подбежал к окну совсем близко, и женщина нагнулась к нему, протягивая навстречу руки, как вдруг отпрянула, словно пораженная громом. С лица ее сына на нее смотрели в точности такие же глаза, как глаза отрока, которого она совсем недавно спасла от смерти.
– Не может быть! – вскрикнула она, вскакивая с резной лавки, на которой сидела перед окном. – Светлые Боги, этого не может быть!
Она заметалась по светлице, не зная, что и подумать, как объяснить для себя столь явное и разительное сходство. И вдруг ее поразила одна мысль, которая явилась в ее возбужденное сознание неизвестно откуда и которая настолько ее ошеломила, что она остановилась, сложив руки перед собой, словно собираясь молиться. Только теперь она поняла, что ее заставило позвать к себе отрока, ведь сын ее был необычайно похож на своего отца и ее погибшего мужа, и оттого глаза отрока имели сходство скорее с его глазами. «Конечно же, – подумала она, – это были глаза, которыми семь лет тому назад смотрел на нее ее любимый, ее славный боярин Володарь».
Карамея скрестила руки на груди, словно пытаясь удержать в ней сошедшее с ума сердце. Теперь она понимала, для чего появился этот отрок. Без сомнения, это была земная тень ее погибшего мужа, которая помогла ей свершить задуманную месть. Ведь она так долго мечтала об этой мести, но убить даже одного монаха было невозможно, ибо этих людей охраняла могучая сила церкви, и они были над законом и вне закона. Они могли убить кого угодно, но никто даже и не смел подумать о том, чтобы сразиться с ними. И тут такая удача – она убила монаха на глазах у всех, защищая юношу, а значит, ни церковь, ни город не смогут предъявить ей даже виры.
Конечно же, решила Карамея, в образе этого юноши к ней явилась душа любимого супруга, которого она оплакивала столько лет, по которому она безутешно горевала, взывая к Карне и Желе. И вот Светлые Боги услышали ее голос и помогли ей свершить эту столь желанную месть, чтобы душа ее могла утешиться. Она еще раз припомнила глаза отрока, поразившись тому, как на совершенно другом, непохожем на ее мужа, лице могли быть эти до боли знакомые и любимые очи с тем же неповторимым выражением любви и сияния чистого света.
Осознав все это, боярыня немного успокоилась и вновь села на лавку у окна. Невольно она предалась воспоминаниям того счастья, когда боярин Володарь был жив и, держа ее за руки, смотрел ей прямо в очи. Сердце невольно захолонуло, затрепетало в сладостной истоме, словно ее муж стоял рядом, за ее спиной, и протягивал руки, чтобы обнять ее плечи. На какой-то момент ей даже показалось, что она чувствует тепло этих рук, и она вся напряглась, выпрямляя спину и оборачиваясь, чтобы встретить губами любимые губы, но вокруг по-прежнему была пустота, и только ветерок из окна разметал по плечам легкую ткань ее двурогой кики.
Карамея вздохнула и хотела вновь повернуться к окну, но слезы брызнули из ее глаз, заставив ее торопливо прикрыть лицо ладонью. Никто не должен был видеть, как боярыня страдает, никто не должен был знать, как ей плохо, только властное лицо непреклонной воли должно быть доступно ее слугам. Она задержала дыхание, чтобы не всхлипнуть и не разрыдаться, и вовремя, потому что в следующую секунду скрипнула дверь и в светлице появилась здоровенного роста девица. Она потопталась на месте, видимо чувствуя, что пришла не ко времени, но потом лицо ее приобрело упрямый и непреклонный вид, и она молвила зычным голосом:
– Боярыня, тут эта… нить золотая кончилась, которой вы велели вашу свиту в узоры расшить.
Видя, что госпожа никак не отвечает и словно не слышит ее, девка еще раз переступила с ноги на ногу, и вид ее стал еще более упрямым, а левая бровь сабелькой изогнулась вверх.
– Так послать к ромейским купцам за нитью, что ли… – скривив губы, прогнусавила она противным голосом. Видимо, хорошо зная, что именно такие интонации возымеют на ее госпожу должное действие.
И она не ошиблась.
– Дарина, прекрати сейчас же! – вскричала Карамея, отрывая от лица ладонь.
– Я-то что, – вновь загнусавила девка, – а вот златошвеи жалуются, что заказов у них полно, а они сидят тут у нас без дела.
– Нельзя сейчас идти к купцам ромейским, – вздохнула боярыня, – а если жалуются, то пусть идут себе со двора, насильно держать их не стану.
– А че ж к купцам-то нельзя? – не унималась Дарина, сменив гнусавые интонации на обычный голос.
– Да монаха я ихнего подстрелила, – коротко и нервно хохотнув, отвечала Карамея.
– Ой, боярыня, душенька моя! – чуть не подпрыгнув на месте, вскричала Дарина, сжав кулаки совсем не женского размера и быстро быстро постучав ими друг о друга, – какая ж вы молодец!
Как же, как же вы на такое решились? – Она проскочила светлицу в два огромных прыжка и, очутившись рядом со своей госпожой, сжала ее ладонь в своих огромных ладонях.
Боже ты мой! Что же теперь будет? – Она упала на колени перед Карамеей, заглядывая ей в глаза снизу вверх. – Они же убьют вас непременно. Я же их знаю – это страшные люди.
– Не убьют, – боярыня, чуть улыбнувшись, погладила служанку свободной рукой по голове, – ничего мне не сделают, потому что я его на защите убила при всех.
– Ой, все равно страшно, – не унималась Дарина, – это ж ужасные негодяи, им что защита, что не защита. Они такие мстительные, и поп их страшный такой, все время на меня глаза пялит.
– Ничего не бойся, – усмехнулась Карамея, – ты помнишь, как мы с тобой на Купалу березку защищали. Так вот, так же встанем с тобой, взявшись за руки, и никого не пропустим в терем, а гриди наши помогут нам.
Сказав эти слова, молодая женщина мечтательно улыбнулась, и глаза ее чуть затуманились воспоминанием прошлого. Она все еще смотрела на свою служанку, но словно не видела ее, или видела, но совсем в другое время и в другом месте. Несколько секунд она сидела так молча, не замечая преданного взгляда ее верной девицы, но потом словно тень пробежала по ее лицу, стирая с него и улыбку, и сияние глаз, и она, горестно вздохнув, отвернулась к окну.
Однако для Дарины слова ее госпожи не прошли даром. Плечи ее только что согнутые, словно пришибленные страхом, вдруг распрямились, глаза полыхнули голубоватым огнем, и она – уже больше не замечая происходящих с ее госпожой перемен, произнесла мечтательно:
– Да, какая Купала была! Ай да какая Купала!
<>Она отпустила ладонь госпожи и, подняв вверх свои по-мужски крупные руки, воскликнула нараспев:
– Слава Купале! Слава русским Богам! Гой Купала!
Дарина с сияющими глазами, снова крепко сжав ладонь госпожи в своих ладонях, залепетала громким горячим шепотом:
– Помните, помните, как волхв тогда сказывал – кто не выйдет на Купалу, тот пень-колода, а кто выйдет на Купалу, тот клен-береза! А мы с вами, боярыня, вышли!
Она повела плечами и так задорно тряхнула головой, что толстая русая коса с вплетенной в нее красной лентой, висевшая у нее за спиной, перелетела вперед, описав в воздухе длинную золотисто-красную дугу, похожую на мелькнувший солнечный блик.
– А про березку я-то все помню. Я-то думала, что вы не помните.
– Еще бы не помнить, – усмехнулась Карамея, – ты же тогда всех парней пораскидала и моего жениха чуть не прибила.
– Да уж, – смутилась девка, покраснев, – маленько я тогда разошлась.
– Да не маленько, – сквозь невольный смех отвечала боярыня, – мужики-то, как горох, от тебя во все стороны сыпались. Им бы и не видать березки на тот год, кабы не мой молодец.
– Ой, да уж какой хитрый был! – Дарина мечтательно покачала головой. – Это ж надо такое удумать – связанные пояса мне под ноги кинуть. Я-то, дура, о таком злодействе и думать не могла, хожу себе похаживаю вокруг березки-то нашей, кулак им, значит, показываю, чтоб они дурного ничего не удумали. А они как дернут за пояса, тут и с ног меня долой.
– Глупая ты, – чуть вздрагивая от легкого смеха, проговорила Карамея, – ведь это же забава шутейная, чтоб молодцев потешить да и самим девам потешиться, а ты как взаправду с ними биться стала. Так мужики потом чуть было не разобиделись, говорят, нельзя богатырку Дарину на Купалу звать, мы из-за нее без баб останемся.
– Это как без баб? – нахмурилась служанка.
– Как, как, – рассмеялась боярыня, – что ж ты слов-то волхва не помнишь, что березка есть образ девичьей чести. И пока молодцы ее не добудут и в реке ее не утопят, нельзя им к девам подходить, никак нельзя.
– А как же тогда ваш боярин целовать вас стал до сроку?
– Так мы же с ним случайно поцеловались, – Карамея тихонько вздохнула с грустной улыбкой на устах, – как ты упала, так он к березке кинулся, а я, значит, дорогу ему преградила; вот мы и столкнулись, да так столкнулись, что прямо губы к губам. Так вот и вышел первый наш поцелуй.
– Ах, как же это лепо и дивно вышло, – помолчав, задумчиво произнесла Дарина, – видать, сама Лада держала вас за руки.
– Да и все тогда лепо было! – наконец, совсем перестав хмуриться, воскликнула она и, мечтательно улыбаясь, словно это ей тогда достался поцелуй молодого красавца-боярина, посмотрела на свою госпожу.
– Уж как разрядятся девки в венки купальские, – продолжала она, – краше и не бывает! А как вспомню голос красавицы Клены на купальской песне, так сердце все захолонет… словно мотыльком в груди бьется.
– Мотыльком в груди? – Карамея удивленно посмотрела на служанку.
Ей и в голову не приходило, что эта здоровенная, немного грубоватая девка, с которой не мог сладить ни один парень, способна произносить такие нежные речи, и, глядя на ее крупное и сильное тело, никак не могла вообразить, что там, внутри, у нее бьется мотылек. «Бык, наверное, бешенный скачет», – подумала она про себя с усмешкой.
Меж тем Дарина, все более распаляясь, развела руки в стороны с раскрытыми, как два маленьких солнца, ладонями:
– А как горел огромный костер купальский, как, взявшись за руки, девы и отроки прыгали через огонь…
– Да, и я тогда со своим боярином прыгнула, – грустно вздохнула Карамея, – чтобы Батюшка-Огонь Сварожич очистил наши души и огненной силой своей соединил наши сердца.
– И он соединил, – простодушно откликнулась служанка, – ведь такая у вас любовь была…
– Именно что была, – голос Карамеи дрогнул, – на дне могилы, во сырой земле теперь моя любовь…
Слезы сами собой брызнули из ее глаз, и она резко отвернулась к окну, прикрыв лицо рукой.
– Да, боярыня вы моя, – торопливо затараторила Дарина, – горе это горькое, горше и не бывает. Но вспомните, вспомните, как волхв сказывал.
– Что там сказывал… – переведя дыхание и еле сдерживая новые слезы, отвечала боярыня.
– Сказывал, как скатится купальское огненное колесо с горы, так Отец-Огонь соединится с Матерью-Водой, чтоб родилась новая жизнь, чтобы вечно вращалось Коло Сварога, чтоб рождались новые дети, чтоб никогда не переводился род русский…
– Да, сказывал, – подтвердила Карамея.
– Ну, так вот, – обрадовалась Дарина, – у вас же сынок все равно что ваш боярин снова с вами.
– Да знаю, – согласилась боярыня, – лицом весь в отца, особенно глаза. Но все равно иногда так тяжко и горько бывает, – она вздохнула, – что нет моего милого со мной и никогда уже не будет.
– Тут уж ничего не поделаешь, – тупо согласилась служанка, – прошлого не вернешь.
– Да, не вернешь, – откликнулась Карамея, побледнев лицом и сжимая губы, – а какое было счастье, как все было красиво и весело, пока не пришли эти христиане со своими порядками, пока их монахи не убили нашего боярина.
– Ладно, – немного помолчав, скучным голосом сказала Дарина, которая по причине душевной простоты не умела и не хотела долго предаваться сочувствию чужому горю, – пойду златошвей порадую, а то они, поди, все задницы свои извертели.
Она встала с колен и тяжкими шагами пересекла светлицу, бормоча себе под нос какие-то непонятные слова.
Карамея вновь осталась одна, предоставленная собственным думам и воспоминаниям. Как она в тот роковой день отговаривала своего Володаря идти на последнюю в их жизни Купалу! Но он таки уболтал ее, переупрямил, напоминая их первую ночь любви, когда под ярким светом купальских звезд они упали в росистые травы, как целовал ее и миловал до самой зари, как сплели они два своих венка и, взявшись за руки, пустили их в реку с маленькой огницей, которую дала им купальская дева-жрица.
«Самые лучшие дети зачинаются на купальскую ночь, – говорил он тогда, – посмотри, какой у нас красивый сынок растет. Так роди же мне и красавицу дочку, пошли на Купалу, зачнем дитя, как тогда».
И она не выдержала, глядя в его синие глаза, поддалась на его уговоры сладкие, как мед, хотя сердце-вещун ныло и болело, чуя беду.
Снова и снова в который раз она припоминала все подробности той страшной ночи, пытаясь найти ответ на один мучительный вопрос – можно ли было как-то спасти ее любимого, все ли она сделала, чтобы отвести беду? Вот перед ее мысленным взором всплывают люди в белых расшитых рубахах, которые веселятся и водят хоровод вокруг огромного купальского костра, вот и она красивая и веселая, взяв за руку своего милого, идет вслед за всеми, подпевая красавице Клене. Вот волхв взывает к Купале и всем Светлым Богам и приносит требы, кидая в огонь хлеб и выливая мед. Вот сейчас должно свершиться великое чудо и покатится огненное колесо с горы. Но тут раздается страшный крик, и со всех сторон из темноты появляются люди, одетые в черное. В руках у них дубины и колья, а за ними видны монахи с огромными крестами в руках.
И эти черные люди начинают избивать всех подряд без разбору: и детей, и женщин, и мужиков. Крик, стоны, проклятия слышны со всех сторон. Кто-то бросается к реке, чтобы спастись от страшных людей в черном, кто-то пытается драться с ними, но она вдруг понимает со всей ясностью, что главная цель этих страшных людей – убить их волхва. И это так же ясно понимает ее Володарь. Они смотрят друг другу в глаза, какие-то доли секунды, и она уже знает, что он будет делать.
– За реку! – кричит он. – Скорей! Дарина, спасай госпожу!
Она еще хочет остановить его и хватается пальцами своей руки за ускользающую его руку, но тщетно. Она только успевает увидеть, как ее боярин, схватив факел, отбивает натиск черных людей, прикрывая собою волхва. Тут сильные руки Дарины подхватывают ее и тащат прочь от страшного места. На пути у них встает человек в черном с дубиной, поднятой вверх для удара, но служанка так быстро и с такой яростью бьет его кулаком в лицо, что тот падает навзничь как подкошенный.
В этот момент они останавливаются на доли секунды. Дарина одной рукой подхватывает дубину упавшего, продолжая цепко держать ее другой рукой, а она оборачивается, чтобы в последний раз увидеть своего любимого живым и невредимым.
Она видит, как молодой красавец-боярин, размахивая факелом, отогнал черных людей, и сердце ее переполняется радостью и гордостью. И она уже хочет повернуться и идти за реку, как сказал он, но в последний миг замечает, что к нему со всех сторон бегут монахи с огромными черными крестами. Их становится все больше и больше, и кажется, сама тьма рождает этих страшных людей, чтобы разрушить мир Светлых Богов, ее мир.
– Володарь! – кричит она что есть силы, видя, как над ним взлетает целый лес черных крестов.
Тут Дарина дергает ее за руку и тащит со всей своей дикой силой сквозь ночь за собой.
Утром, когда избитые и окровавленные друзья Володаря принесли и положили перед ней его тело с ужасной раной на голове от удара крестом, она вначале упала без чувств, но потом нашла в себе силы, чтоб пойти к князю требовать суда и мести. Она потом еще не раз будет показывать свою силу, но тогда Мстислав ответил ей с грустью, что сам не волен наказать христиан, потому что разрешение «на пресечение языческих празднеств» дано им от самого Владимира, и тот им покровительствует, а идти против воли отца он не властен.
– Что ж, – сказала тогда Карамея, – я сама им отомщу.
– Отомсти, – подойдя к ней вплотную, шепнул Мстислав, – но только чтоб Владимир и его соглядатаи не знали об этом, а то ведь у тебя растет сын.
Сын растет, – она помнит, как сердце ее сжалось при одной только мысли, что эти страшные люди в черном доберутся и до ее сына.
Сын растет – она не пожалеет никаких денег, чтоб нанять верных гридей, помнящих Светлых Богов и почитающих клятвы Роты превыше всего, и прежде всего превыше заповедей ромейской страшной веры.
Сын растет – со двора до нее долетели веселый смех и радостные крики мальчишки, игравшего с деревянной лошадкой. Теперь он не просто скакал вокруг приглядывающей за ним девки, но и размахивал деревянным мечом, колотя направо и налево воображаемых врагов.
Эти звуки согрели сжавшееся от тоски женское сердце, и Карамея, властно распрямив спину, встала. Гордая и непокорная, она вновь была воплощением силы и власти и тлеющей внутри нее нерастраченной жажды мести. Самую малость этой жажды она утолила, только ощутив сладость напитка по имени Месть, но самое страшное, что она задумала, ей еще предстоит сделать.