Глава 11
Тайный враг
Мстислав проводил своих верных бояр до резных дубовых дверей, закрывавших вход в княжеские палаты. По обычаю, он должен был первым покинуть палаты в сопровождении бояр, но он намеренно задержал их, словно продолжая начатый со всей дружиной совет. Но сделал он это не для беседы, а для того, чтобы незаметно выпроводить всех и пойти в тайную каморку. Остерегаясь любого лишнего глаза, он не желал показывать всей дружине свой интерес к волхву и для того вел с боярами разговор, который мог задеть их за живое.
– Что скажете, верные други мои, – вопрошал князь знатных воинов, неторопливо шедших рядом с ним позади всей дружины. – Стоит ли нам прислушаться к словам волхва или нет?
– Ежели прислушаемся, то надо золото ромеям вернуть, – молвил один.
– Что злато, когда вои могут сгинуть! – грозно хмуря брови, отвечал другой. – Воев ты ни за какое злато не купишь, а на купленный меч я полагаться не стану.
– Че ж не полагаться-то? – встрял в разговор грузный и седовласый боярин с маленькими глазками на красном опухшем лице. – Вон ромеи сколько наших нанимали, и варягов нанимали, и ничего, воюют наймитами. А нам все мужика надо от сохи оторвать да в бой его кинуть. Неправильно это.
– Наймит хорошо бьется, пока война легкая, – заговорил самый молодой в высокой горностаевой шапке с красным верхом, – а как начнется сеча жестокая, так они все с поля долой. Сколь раз такое видел.
– Да где ж ты такое видел? – метнув свирепый взгляд, встрял в разговор угрюмый и широкоплечий невысокого роста варяг с густыми бровями, свисавшими на глаза, на щеке которого краснел длинный рубец.
– Я клятву верности давал на мече! – вскричал он, хватаясь за меч, висевший у него на боку. – И никогда, ты слышишь меня, никогда не бежал с поля боя!
– Ладно, други, – миролюбиво закончил Мстислав разговор, – враз мы это дело не решим, там, в гриднице, за медом все и продолжим до полного согласия.
– Да уж, без меду согласию у нас никак не бывать! – за всех ответил высокий кряжистый старик, один шедший с непокрытой головой, увенчанной длинным седым чубом, свисающим почти до плеча.
– Ой, твоя правда! – рассмеялся Мстислав. – Какая нам жизнь без меду!
Он прикрыл за ними створки дверей и пошел не спеша назад к Искреню, который, словно сторож, встал около волхва и его отрока. Князь дошел уже до середины палат неторопливым шагом человека, все еще не принявшего решения и продолжающего на ходу обдумывать, что ему делать дальше, как вдруг позади он услышал легкий шум.
Мстислав остановился и прислушался, немного обернув голову назад. В следующий миг ему почудилось, что дверь тихонько скрипнула и чуть-чуть приоткрылась, словно легкий сквознячок раздвинул створки дверей. Однако это ему показалось странным, поскольку вечер был тих и спокоен и теплый воздух за окном едва шевелил на небе окрашенные в багрянец легкие облачка. «Откуда мог прилететь этот сквозняк?» – подумал он, повернувшись назад, к дверям, чтобы подойти и пощупать собственными руками или мечом то, что составляет сущность этого сквознячка. Но тут же ощутил сильнейшую боль в правом виске.
Едва не вскрикнув, он схватился за голову, но все же успел разглядеть в щели приоткрытой двери красноватый воспаленный глаз, в неистовой ярости взирающий на него. Князь даже отшатнулся назад, но тут же вспомнил прием от колдовских чар, которому еще в юности научил его наставник, и мысленно поставил между собой и этим страшным глазом зеркало. Прием сработал, и голова перестала болеть. Тогда Мстислав решил выяснить, кто же стоит за дверью и смеет шутит с ним столь мерзким образом. Он хотел сделать шаг, но тут обнаружил, что ноги стали словно чужими – они его не слушались, и он не мог сделать ни шагу.
«Вот гад, все-таки сделал внушение», – подумал Мстислав и, не спуская глаз с дверной щели, за которой он, как ему казалось все еще видел гневное свирепое око, крикнул:
– Искрень, дверь!
– А? – откликнулся боярин, не совсем понимая, что от него надо.
Мстислав дернулся на месте, пытаясь оторвать от пола свои ноги, словно приклеенные к дубовым половицам, и оглянулся на боярина.
Только тогда Искрень сообразил, что тут что-то неладно, и стронулся с места, постепенно набирая скорость по мере того, как до его сознания доходила вся картина происходящего с князем «чего-то неладного». Вначале шажком, потом все быстрей и наконец в несколько огромных прыжков он покрыл все расстояние до дверей в палаты, что никак не вязалось с его огромной и грузной фигурой. Наконец он распахнул створку, готовый порвать на части того, кто учудил с князем такую злую шутку. Но за дверью никого не оказалось, только легкий шаг шелестел где-то далеко, в темном конце перехода.
– Ушел-таки, зараза, – ругнулся Искрень, стукнув кулаком в косяк, – опытный, видать.
Мстислав переступил с ноги на ногу, наконец обретя подвижность, но продолжал смотреть за распахнутую створку двери, словно там, в темноте перехода, вновь мог появиться ужасный глаз.
– Невероятно, – он смущенно оглянулся вокруг, – никогда со мной такого не было.
И тут вдруг его осенило. Он резко повернулся туда, где оставались стоять пришедший мудрец и отрок, державший книгу. Искрень должен был увести гостей в тайную, пока ему приходилось за разговорами выпроваживать бояр, но его лучший друг этого не сделал.
– Искрень! – вскрикнул Мстислав.
– Да здесь я, – из-за спины откликнулся боярин.
– Почему здесь, а не в тайной? – начал говорить князь и тут увидел отрока, беззвучно шевелящего губами над раскрытой книгой.
– Да даже не знаю, как это получилось… – недоуменно хлопая глазами, начал оправдываться боярин.
– Книга! – почти крикнул Мстислав, делая быстрые шаги.
Князь и мудрец почти одновременно с двух сторон запахнули кожаные створки. Но отрок еще какое-то время пялился мутными глазами туда, где только что были руны.
– Ты читал книгу?! – изумился старец, глядя в непроницаемые глаза отрока.
Под пристальным взглядом мудреца отрок словно оттаял, глаза его расширились, превратившись в два, сияющей синевы, кусочка неба.
– Я читал священную книгу!
– Что ты понял?! – вперил в него свои глаза Мстислав.
– Я понял, – изумился отрок, словно и не его глаза смотрели в книгу, не его губы шептали имена священных рун.
– Ты князя-то не передразнивай, – сердито встрял подоспевший Искрень, злой оттого, что невидимый враг ускользнул от него, и к тому же сильно озадаченный всем происшедшим, – отвечай все как есть, что понял?
– Я понял, что через меч придет великая сила, сила Бога. Тому, кто возьмет этот меч.
Отрок запнулся.
– И меч этот где-то рядом, в горах. Он называется…
– Молчи! – грозно вскрикнул старец.
– Имя меча должен знать только тот, кто возьмет этот меч, кого Светлые Боги сочтут достойным такой чести.
Все замерли, и в наступившей тишине особенно отчетливо стукнула створка тяжелой дубовой двери в конце палат, словно сквознячком невзначай ее прикрыло.
– Опять шуткует! – вскричал Искрень. – Ну, теперь, зараза, ты от меня не уйдешь!
Он молнией метнулся к дверям и, стремительно просунув руку за дверь, вытащил оттуда край черной ткани, за которым угадывалось одеяние человека, отчаянно упиравшегося с той стороны двери.
– Попался! – обрадовался боярин, вращая глазами. – Иди-ка сюда, голубчик, сейчас я с тобой разговаривать буду.
– Не надо меня тащить! – взвизгнул за дверью голос. – Я и сам зайду.
– Ну, так заходи, – усмехнулся Искрень, – кабы ты ногами не упирался, ты бы у меня давно зашел… и вышел. А потом бы снова зашел.
Он поднял огромный кулак вверх, очень довольный своей шуткой. Тот таинственный, кто так скверно вздумал шутить над князем, был пойман, и оставалось только определить ему меру наказания. Наконец раздалось кряхтенье, дверь еще приоткрылась, и в палату просунулась чернявая голова с нагловатыми маслянисто-черными глазами.
– Мира тебе, князь, да прибудет с тобой благословение божие! – загнусавил священник-грек, торопливо коверкая русские слова. – Сказывают, ты тут беседу ведешь с язычниками?
Его одутловатое тело в черном балахоне протиснулось в дверной проем, жирные пальцы ухватились за большой медный крест на груди, засаленный и матово блестящий.
– Батюшка ваш наказывал мне оберегать душевный покой князя Мстислава, – продолжил византиец, выпучивая глаза и переводя дыхание.
Видно, пробежка по переходу далась служителю византийского Бога нелегко, а борьба с Искренем около двери и вовсе отняла последние силы.
– Ты что, Феофан, в согляды решил податься? – медленно чеканя слова, проговорил Мстислав тихим голосом с гримасой зубной боли. – Ну-ка, иди сюда, византийская…
Князь запнулся, подбирая слова, соответствующие его достоинству, но способные передать клокотавший в его груди гнев.
– Византийская… – он снова замолчал, чувствуя, что краснеет от злости на самого себя и этого попика.
– Византийская крыса! – радостно дополнил его речь находчивый Искрень.
– Как вы смеете! Меня ваш батюшка Великий князь очень просил. Я должен блюсти в этом краю законы Господа нашего и верность им всех воинов, и особенно князя, – тут Феофан еще сильней выкатил глаза, взвизгивая на последних словах. – Особенно князя, как главную опору и мирской, и божьей власти на земле этой грешной, и писать в Киев, если что…
При последних словах грек сделал очень важный вид и поднял кверху толстый палец с грязным ногтем.
– Если что! – глаза Феофана стали совершенно круглыми от сознания собственной важности, а палец предостерегающе покачался из стороны в сторону. – Писать самому Великому князю Владимиру, господину земли Русской, перед которым один я в ответе за все.
Закончив говорить, грек вдруг проникся к самому себе еще большим уважением, и обидные слова стали ему казаться еще более обидными, просто несовместимыми с его высоким статусом. Он гордо выпятил толстые губы и, повернувшись, стал протискиваться обратно в переход.
– Стой! – взревел Мстислав, выходя из себя. – Как ты смеешь, собака, ко мне, русскому князю, задом вертаться?!
Грек неожиданно проворно развернул толстое брюхо в прежнее положение, но продолжал пятиться в переход, бормоча побелевшими губами:
– Вот я князю-то Владимиру отпишу, как слугу Господа нашего обижают за верную службу.
– Я тебе отпишу, – гневался Мстислав, чувствуя, как щеки неумолимо покрываются красноватыми пятнами злости.
Он не любил показывать свои чувства, полагая в этом слабость характера, недостойную правителя, и от этого еще больше злился на самого себя и на противного грека, который еще в Киеве раздражал его более других своим циничным лицемерием.
– Так ты душевную чистоту блюдешь тут, оказывается? – неожиданно тихо проговорил Мстислав совершенно бесстрастным и оттого еще более грозным голосом. – И как ты ее блюдешь? С девками на сеновале или в попойках? – князь презрительно цедил слова, словно наперед знал все, что ответит лукавый грек.
Теперь он почти совладал с собой. Усилие воли смыло с лица князя пятна гнева, и оно казалось почти равнодушным.
– А третьего дня кто, упившись до беспамятства, голышом по двору шастал? – процедил князь сквозь зубы очередной вопрос.
– То не я, то дьявол в моем обличье смущает вашу веру в Господа Иисуса Христа, – последние слова византиец произнес торжественно нараспев. – То есть посланное вам испытание в вере вашей, ибо сказано в писании…
Грек, ничуть не смутясь предъявленным к нему обвинениям, уже приготовился было поучать присутствующих, как терпение Мстислава в очередной раз лопнуло:
– Искрень, вразуми-ка этого шустрого попика, что-то он много думать о себе стал.
Боярин положил на рукоять кинжала огромную жилистую ладонь и, осклабившись, пошел не спеша к побледневшему Феофану.
– Не надо, не надо вразумлять! – вдруг неожиданно тонким голосом взвизгнул грек и, мелко дрожа, сам засеменил к князю.
Он попытался стороной обойти все еще ухмылявшегося Искреня, опасливо косясь на его огромные кулаки. И когда, казалось, мелко семенящие ножки вынесут его из беды, раздался шлепок, и служитель культа, охнув и ухватившись за задницу, в одно мгновение покрыл все расстояние, которое ему оставалось пройти до князя.
– Слушаю тебя, мой повелитель, – выдавил из себя византиец так, словно не слова, а мерзкие жабы выпрыгнули у него изо рта.
– Вот так-то лучше, – примирительно бросил Мстислав. – А теперь отвечай, кто тебе сказал, что я веду беседу с язычником?
– Никто, вот тебе крест. Видение мне было. От Господа Бога нашего Иисуса Христа, что ты, князь, нуждаешься в духовной опеке и защите, как повелел ваш батюшка, – не моргнув, соврал грек, перекрестясь несколько раз и опасливо поглядывая на стоящего сбоку Искреня.
– Видение, говоришь… – Мстиславу стало смешно и противно. Противно оттого, что этот лживый и подлый народец учил теперь его великий народ тому, как надо жить и каким богам надо кланяться. Его народ гордых русов, ведущих свой род от самих Светлых Богов, поучал теперь этот жалкий червь.
– Искрень, – князь словно радовался подвернувшемуся поводу снова поучить грека, – у Феофана видения.
Здоровенная оплеуха прозвучала так, словно ударили в боевой барабан.
– Нет видений, нет, – едва устояв на ногах, испуганно затараторил византиец. – Голос я слышал. Крикнул кто-то, мол, князь там беседует, иди посмотри скорее.
– Чей голос?
– Не разобрал, правда, не разобрал, – прикрывая на всякий случай голову и зад, расторопно отвечал попик.
– Ладно, ступай. – Мстислав устало отвернулся в сторону.
Видно, тот, кто подслушивал, неплохо знал все особенности дворцовой жизни Тмутаракани. Знал, зачем здесь вертится византийский поп, знал, что тот побежит по переходу, отвлекая на себя внимание. И этот хитрец почти обманул князя, если б не длинная сутана ненавистного Феофана. В таком одеянии византиец никак не мог промчаться по переходу и вернуться снова бегом.
– Да грузен он зело, а шаг мелок и тяжел, – словно угадав мысли князя, не спеша молвил Искрень. – Тот, кто убегал, был силен и ловок, как рысь, не чета этому…
Боярин с выражением презрения и ненависти проводил взглядом аморфную фигуру византийца, мелькнувшую в последний раз в дверном проеме.
– А батюшке вашему он, как пить дать, отпишет, это уж непременно.
– Я и не сомневаюсь, – вдруг неожиданно весело ответил Мстислав.
Он вдруг невзначай осознал, что жизнь его обретала совсем иной смысл. От прежнего тягостного и смутного чувства пустоты и ненужности совершаемых им дел не осталось и следа. Перед ним лежала ясно и четко очерченная дорога великих дел и свершений. Он почти видел перед собой весь предстоящий путь, словно начертанный в его сознании волею Светлых Богов, и верил, как никогда, в свои силы и свое предназначение.
Ничто его теперь не страшило, ничто его не могло остановить. Он сможет повторить подвиги легендарных славянских героев, о которых пели бояны в тени священных дубрав, когда прославляли Светлых Богов на великие праздники, и о которых неустанно твердили их голоса под высокими сводами гридниц во время шумных пиров, заставляя трепетать сердца знатных воинов. Он, Мстислав, достанет священный меч, и о его делах тоже будут слагать легенды, и его имя будет звучать рядом с именем Светлых Богов.
– Так, может, его на кол посадить? – вывел из мечтательной задумчивости добродушный голос Искреня. – Чтоб не отписывал больше… А князю Владимиру скажем, что поскользнулся Феофан на крепостном валу, где в силу неумеренного любопытства обозревал окрестности. Скатился с забрала и прямо на поторчу сел.
Искрень от всей души улыбался, радуясь своей замечательной придумке. Видно, изобретенная им картина давно будоражила воображение благородного воина. Вообще-то, все дружинники не любили назойливого византийца, но Искрень, любя князя и видя все его душевные страдания от присутствия этого греческого богослова, проникся особой ненавистью с изрядной долей отвращения.
– Нельзя, к сожалению, друг мой, нельзя, – вздохнув, ответил Мстислав. – Нам сейчас ссориться с греками никак нельзя. Какие-никакие, а все-таки сейчас они нам союзники. Стараньями отца моего князя Владимира союз сей получен, и цена за него уплачена безмерная.
Князь отвернулся, бледнея от тихой ярости, клокотавшей в сердце. И только когда рука его, сжав рукоять меча, постепенно успокоилась, впитав в себя силу, исходящую из оружия, он продолжил говорить дальше:
– Без этого союза мы будем одни против трех врагов. С гор на нас касоги напирают, в степях хазары рыщут, а тут еще с моря греки придут. Что тогда делать будем?
– А меч мне на что? – вскинулся Искрень. – Помнишь ли, как мы под осень на охоте с хазарами встретились… Их сотня, а нас пятеро да слуг пяток, – боярин бешено вращал глазами. – Они думали, мы деру дадим, а мы на них в два меча полуоберучем пошли.
Он поднял обе руки кверху перед собой и крутанул ими в разные стороны, словно показывая, как мечи разрывали хазарский строй.
– Эх, что тогда там началось, – лицо его при этих словах совершенно преобразилось, словно отблески огня полыхнули по лбу, по щекам и, рассыпавшись искрами, всосались вглубь его веселых беспокойных глаз.
«Ну точно, Искрень, он и есть искрень», – подумал, улыбаясь, Мстислав.
– Кто от твоего меча увернется – того Соколик достанет, – продолжал между тем боярин, рассекая ладонью невидимого врага. – А от моего меча еще никто не уходил.
– Всех хазар по степи и разложили, как снопы на току, – Искрень захохотал так, что слюдяные оконца жалобно звякнули.
Казалось, сейчас из его смеющегося широко открытого рта с легкостью веселого смеха посыпятся истории про его боевые подвиги и подвиги князя, про дела великих воинов, слава о которых разошлась далеко по всей Руси. Не былинный певучий рассказ неторопливых мудрых боянов, а живой, пахнущий окровавленным железом и земляным холодом прошедшей совсем рядом смерти. И отрок, все еще стоявший с книгой, которая теперь была снова бережно закутана в кожаные крылья, во все глаза восхищенно смотрел на Искреня, ожидая этого рассказа. Но боярин вдруг помрачнел, отвернулся в сторону и со всей силой хлопнул кулаком в ладонь.
– Сам знаешь, что чудом нам та победа далась, – глядя на него с хитроватым прищуром, заключил Мстислав. – Кабы было нас поболее, так устроили бы нам хазары конный перестрел, а стрелки они сам знаешь какие – так и норовят стрелу под кольчугу пустить. И пока ты с мечом своим до них доскачешь, они всего тебя стрелами истыкают, по крайней мере там, где ты кольчужкой не прикрылся.
Молодой князь зябко поежился, припомнив противное тягостное чувство в груди, с которым глаза лихорадочно ловят момент, когда темное облачко смертоносного роя стрел потянется к ним от хазарских боевых луков, чтоб успеть нырнуть под щит и слушать, холодея, визг и шелест оперенной смерти.
– Ладно, не буду я твоего грека на кол сажать, – недовольно буркнул боярин, собрав густую рыжеватую бороду в огромный кулак. – Пусть себе погундит пока, раз он нам союзник.
Глаза Искреня вновь смеялись, то по-детски светлея, то наливаясь мрачной свинцовой глубиной. Так что было совсем непонятно, что, собственно, веселит боярина: то, что не надо сажать Феофана на кол, или то, что можно будет придумать более изящный способ избавиться от противного византийца.
– Ты вот что, – Мстислав тронул боярина за плечо, придавая своим словам особую важность. – Веди гостей в тайную и сам побудь с ними, пока я не приду. Глаз с них не спускай и челядинов поставь за дверьми, посмотреть, кто у нас тут шастает по переходам.
– Сделаю, княже, – вздохнул Искрень.
Перспектива сидеть со старцем вместо дружинного застолья явно не прельщала старого рубаку. Но надо так надо. Он быстро смекнул особую важность этого несложного поручения по едва заметным интонациям в голосе Мстислава. Столько внимания князь не уделял ни золотым кубкам, ни перстням с удивительными самоцветами, которые дарили хитрые заморские купцы. Но не одно только княжеское слово заставляло боярина тратить себя на столь пустяковое дело. По его собственному разумению, что-то здесь было не так. Вот только что – он определенно сказать не мог. Разве только то, что таинственная книга, едва появившись в сонном затишье Тмутараканского замка, уже успела обрасти странными происшествиями. К тому же чутье бывалого воина подсказывало, что этим все не кончится и главные приключения еще ждут впереди.
Боярин быстро сделал широкие и округлые движения руками, словно подхватил старца и отрока своими огромными ладонями, слегка подталкивая их к небольшой дверке, расположенной в противоположном по диагонали углу от главного входа в палаты. Дубовая створка этого главного входа еще не до конца закрылась после ушедшего Феофана, и казалось, стремительный и легкий шаг Мстислава торопится успеть проскочить в эту исчезающую щель. Уже из перехода князь обернулся и увидел, как боярин, протолкнув впереди себя отрока, двинулся сам, закрывая широченной спиной весь дверной проем.
На душе сразу стало легче, то ли от вида мощной и надежной спины Искреня, то ли от преодоления некой невидимой преграды, которая должна была удерживать князя внутри, как наложенное на вход заклинание. Но Мстислав больше не стал копаться в своих ощущениях, а решительными шагами направился к гриднице. По дороге он размышлял о неизвестном, пробежавшем здесь ранее, и внимательно смотрел на постанывающие деревянные половицы, словно скрипучие звуки могли вернуть образ бывшего здесь человека или воскресить отпечаток его тени. Но чуда не случилось, и князь устало подумал, что тайная стража, которую он создал, чтобы бороться с византийскими соглядаями, наводнившими Тмутаракань, пока еще действует не очень удачно. Впрочем, этого следовало ожидать: выслеживать вражеских лазутчиков – занятие не для благородных воинов, и потому дружинники все, как один, наотрез отказались этим заниматься, а простые стражники из ратников, которых заставили за всех отдуваться и делать это нелегкое дело, просто не имели опыта и воинской хитрости, чтобы тягаться с лучшими головорезами Империи. «Может быть, стоит взять для этого дела разведчиков, – подумал Мстислав, – эти ребята намного ловчее; если надо, и выследят кого угодно, да и в драке смогут одолеть любого синодика». Он на ходу стал прикидывать, за какие деньги можно будет уговорить этих диковатых и своенравных людей покинуть вольные степи и горы и начать совсем иную охоту на узких городских улочках.
– Ничего, мы еще посмотрим, кто кого! – сказал он с ожесточением невидимому врагу. – Вычищу всю Тамань от всякой нечисти, вот увидите!
Невольно он вспомнил глаз, который видел только что в дверной щели, и того неизвестного, который скрылся в переходе. Сейчас он мог столкнуться с ним нос к носу, даже не догадываясь, что видит перед собой затаившегося врага. Он стал мысленно перебирать в уме всех находящихся в замке людей, пытаясь каждому примерить виденный свирепый глаз. То, что этот человек не со стороны, он был почти уверен, потому что хорошо знал стражу около входа в княжеский терем; надежные проверенные люди, старой воинской закалки, еще не испорченные влиянием греков и оттого совершенно равнодушные к золоту. Таких ничем не подкупишь и ловким словом не обманешь – это он знал четко.
От выхода из княжеской палаты переход вел вправо к гриднице и налево в женскую половину терема, где была горница и светлица княгини и княжеских отпрысков. Именно там любил бывать Феофан под предлогом нравоучительных и духовных бесед. Оттуда шла лестница во внутренний двор, по которой неизвестный мог ускользнуть незамеченным. Но он мог быть и из числа его воинов, и тогда ему надо было лишь немного отстать от остальных, чтобы незаметно вернуться назад к дверям княжеской палаты.
Вдруг Мстислав с особенной отчетливостью вспомнил те подробности, которые первоначально ускользнули от его внимания; несомненно, теперь он понял, почему глаз ему показался красноватым – потому что нижняя часть лица была прикрыта красной тканью. Красное корзно! Ну, конечно же! Он чуть не подпрыгнул на месте, вспомнив про красное корзно первого боярина.
До него и раньше доходили слухи, что Лют Гориславич балуется волхвованием и обладает довольно сильным колдовским даром, но до поры он не придавал этому никакого значения, поскольку сам никак не сталкивался с этим. «Теперь вот столкнулся», – подумал Мстислав, пытаясь представить себе лицо первого боярина. Он даже прибавил шага, чтобы побыстрей дойти до гридницы и, глянув ему в лицо, сказать ему, что…
«А что, собственно, сказать?» – князь задумался, снова замедляя шаги. Сказать, что видел, как боярин, прикрыв лицо красным корзно, смотрел на него. Так он сразу ответит, что это не он, а красные плащи есть еще у нескольких воинов, да и прикрыть лицо можно не только плащом.
А ведь точно – его опять осенило, ведь Свенельд был в красной вышитой рубашке, с широкими рукавами, да и доспех его, и щит, и оружие – все покрыто рунами, а значит, он тоже знаком с колдовством и тоже мог стоять за дверью.
Так кто же из них двоих, или есть еще кто-то третий? Первый боярин беспокоил его больше всего, поскольку в нем всегда ощущалась какая-то скрытая сила и тайна… Он напоминал Мстиславу натянутый лук, нацеленный на далекую, невидимую глазу цель, в неизвестность.
Князь мысленно произнес имя первого боярина, пытаясь еще раз вникнуть в свои ощущения:
«Лют Гориславич, боярин из земли вятичей, или венетичей, как они себя называют».
«Лют, Лют, лютом силу зовут», – вспомнилась старинная присловица.
Ничего особенного, имя как имя. Правда, согласно старинным верованиям, опасаясь сглаза и наговора, часто свое подлинное имя старались скрыть, заменяя его сокращенной формой. Так что Лют мог быть и Лютомиром, и Лютогастом, и Лютобором. Но и эти имена не имели дурной славы и никак не могли прояснить смутных подозрений Мстислава.
Был, правда, еще князь-волшебник Лунелют, поклонявшийся темному Богу Луны, но он погиб много лет назад, когда Владимир воевал вятичей и взял приступом его город. Род этого князя прервался, и никто не мог мстить за его смерть. Если только дальние родичи.
Свенельд же мог и притвориться, что не знает рун, а сам прочитать то, что ему нужно. А потом прийти и заставить отрока дочитать не дочитанное им, а по шевелению губ распознать все нужные слова.
За Лютом Гориславичем стояли все воины-вятичи, которых он привел с собой в Тмутаракань и которых было почти треть от общего числа дружины и гридей. Зато за Свенельдом стояли все варяги, которых было не так много, как вятичей, но тоже достаточно, чтоб при удобном случае захватить замок. Да и держались они подчеркнуто особняком, как чужаки, не желающие менять своих обычаев и традиций, в приютившем их доме.
И тот и другой могли затеять свою игру и попытаться взять город в свои руки, пользуясь его удаленностью от остальной Руси.
«Что ж, неплохое начало, – подумал Мстислав, мрачно ухмыляясь собственной шутке, – я еще ничего толком не узнал о тайне, которую принес мне мудрец, а она уже перестала быть тайной, по крайней мере, для того неизвестного, кто осмелился подглядывать в дверную щель и шутить с ним, князем, такие дерзкие шутки».
Кто бы ни был этот человек, хазарский или византийский лазутчик, или же один из воинских начальников, задумавший захватить власть в городе, он был очень опасен, и особенно силой своего внушения, которую Мстислав уже испытал на себе, будучи обездвижен.
Надо было найти этого неизвестного, пока он не натворил в замке бед. И более всего князя пугала неизвестность. Он знал, что нужно хазарским и ромейским соглядаям, знал, что от них ждать и что им надо, но от неизвестного можно было ждать буквально всего.
– Сейчас же дополнительную стражу в терем, – проговорил он сам себе вслух, – по всем переходам расставить. Обязательно гада изловим.
Ему почему-то казалось, что неизвестный не все успел прочитать из священной книги и непременно попытается еще раз получить к ней доступ. А значит, надо быть к этому готовым и перехватить его или, по крайней мере, узнать, кто это. Но поиски незнакомца можно было начать прямо сейчас и с самого простого – узнать у воинов, кто последним пришел.
С этими мыслями князь подошел к гриднице, остановился на секунду, чтобы стереть с лица выражение растерянности и тяжких дум и вместо этого изобразить безмятежное довольствие жизнью и беспечное веселье.
