Книга: Андрей Боголюбский. Русь истекает кровью
Назад: VII
Дальше:

VIII

Который год безвыездно жил в Суздальской земле Юрий Долгорукий, а из Южной Руси доходили вести одна горше другой. Великий князь Всеволод приблизил к себе тиунов Ратшу и Тудора, передал им управление в Киеве и Вышгороде, а те давай чинить насилия и грабежи. «Ратша погубил Киев, а Тудор Вышгород», – стали говорить в народе.
Кроме того, почувствовав приближение смерти, он заставил киевлян целовать крест на верность своему брату Игорю. Даже Владимир Мономах заключал с киевлянами договор, испрашивая их согласие на правление, а тут князь не стал считаться с их мнением и навязал свою волю. К голосу вече надо было прислушаться, большую силу оно заимело во времена княжеских усобиц…
30 июля 1146 года великий князь Всеволод скончался, и почти тут же в Киеве начался бунт. Были разгромлены дворы и Ратши, и Тудора, а вече постановило посадить на престол сразу двух князей – братьев Игоря и Святослава.
Беспорядками решил воспользоваться Изяслав Мстиславич, объединил недовольных князей и двинул войска на Киев. Народ киевский поддержал его, братья были изгнаны, а Игорь попал в плен. Он постригся в монахи, показав тем самым, что отрекается не только от власти, но и от всякой мирской жизни. Но Изяслав продолжал держать его в темнице Федоровского монастыря. Половцы, пользуясь очередной смутой, опустошали пределы Руси.
В начале 1147 года Юрий Долгорукий получил послание от новгород-северского князя Святослава Ольговича: «Брата моего Всеволода Бог взял, Игоря Изяслав захватил. Иди в Русскую землю, в Киев! Помилосердствуй! Вызволи брата, а я буду тебе, надеясь на Бога и силу животворящего, помощником».
Святослав приходился Юрию Долгорукому троюродным братом. Кроме того, их связывало важное для обоих событие: когда-то они ездили в Половецкую степь сватать ханских принцесс, потом в один день венчались и играли свадьбу. Давно это было! С тех пор не виделись. Каким он стал, Святослав Ольгович, сильно ли изменился этот стеснительный и мягкий характером юноша? Он зовет на войну, а это не какое-нибудь сватовство или пир и гулянье: там убийство, смерть, там важны мужество и самоотверженность, верность заключенным союзам и просто крепкая мужская дружба. Способен ли этот человек с добрыми глазами, обрамленными по-девичьи загнутыми ресницами, на это? Можно ли ему доверять? Ведь в случае ошибки пострадает не только и не столько он, князь Юрий, а может подвергнуться разорению вся Суздальская земля. Да, нужно встретиться со Святославом Ольговичем и решить вопрос с глазу на глаз. Лучшего места, чем Москва, расположенная на равном удалении и от Суздаля, и от Новгород-Северского, на самом перекрестке дорог, по-видимому, не найти. И Юрий направляет послание Святославу: «И прислав Гюрги, рече: «Приди ко мне, брате, в Москов». Это и есть та историческая фраза, в которой впервые упоминается Москва в русских летописях.
Встреча князей произошла 4 апреля 1147 года, в пятницу, в канун праздника Похвалы Святой Богородицы. В Москву приехали Святослав со своим сыном Олегом и племянником Владимиром Святославичем. Юрий глядел на высокого, красивого лицом мужчину, стараясь разглядеть в нем черты двенадцатилетнего подростка. Разве что глаза выдавали некоторую мягкость его характера, а в остальном это был закаленный в боях и сражениях князь, смелый и прямодушный, честный и искренний. Именно такой, каким хотел его видеть Юрий.
– Возмужал, в пору вошел, – восторженно говорил он, не отрывая взгляда от смущенного лица Святослава. – Эдак встретились бы где-нибудь в Киеве, не признал, право слово, не признал!
– Да и ты вон какой вымахал! – отвечал явно довольный похвалой Святослав. – В твоих руках любой меч, наверно, игрушкой кажется!
– Может, и так, но нам с тобой, князь, в битвах не столько мечом приходится махать, сколько мозгами шевелить.
Они сели за стол, выпили по бокалу вина, пожелав здоровья друг другу, и продолжили разговор.
– Двинул великий князь Киевский против меня свои войска, – повествовал Святослав. – Во главе войска поставил Изяслава Давыдовича, моего двоюродного брата. Мелкий это человек да к тому же тщеславный и жадный. Бахвалился, что легко одолеет меня в бою и приведет связанного по рукам и ногам в Киев, а имение мое отберет. Встретились мы с ним под городом Карачевом. Ну, думаю, чего ты такое удивительное припас? Бросил он на меня конницу берендеев. Рассчитывал, видно, сокрушить одним ударом, а потом добить киевской дружиной. Тут я ему и преподнес подарок. Ударил бронированной дружиной в бок нестройной толпе степняков, смял и погнал прямо на киевлян. Те растерялись, расстроили свои ряды, пропуская конников, а я, не мешкая, врезался в самую их середину! Что тут было! У противника мешанина, а мои молодцы так навалились, что все вражеское войско в бегство ударилось. Не стал я его преследовать, пожалел неудачливого, без того достаточно страху нагнал. Не скоро опомнится!
– Ничего, объединим наши силы и тряхнем хорошенько самого великого князя Изяслава Мстиславича! Ну да ладно, все о войне да о войне. Расскажи, как живешь с половецкой княжной, в мире ли, в ладу?
– Ушла она от меня, – мрачно ответил Святослав. – Собралась наскоро и укатила с любовником.
– Как так? Неужто такое возможно?
– Все может быть в жизни нашей. Приехали половцы в гости, ну она и схлестнись с молодым князьком. Что я мог поделать?
– Экая, брат, незадача… Так ты женился? Или только собираешься?
– Не могу ни на кого смотреть. Только о ней и думаю. Видно, однолюб я, никак не могу забыть мою Доминику. А как твоя семейная жизнь? Ладно ли все?
– Да уж двое внуков появилось на свет: у старшего, Ярослава, народился Мстислав, а у Андрея – Изяслав. Чудное это явление – внуки! Кажется, крепче, чем детей, никого невозможно любить, но по внукам я чуть не с ума схожу, такие они хорошие, такие пригожие!..
Так говорили они, выпивая чарку за чаркой то вина, то медовухи и закусывая различными яствами, которые в изобилии выставили на стол слуги Юрия Долгорукого. «Повеле Гюрги устроити обед силен, и створи честь велику им, и да Святославу дары многы с любовию, и сынове его Олгови, и Володимиру Святославичю, и муже Святославе учреди, и тако отпусти их», – писал летописец.
Изготовились войска Юрия и Святослава для наступления на Киев, но хитрый политик и умелый полководец Изяслав Мстиславич опередил их: натравил новгородцев и смолян на суздальские и новгород-северские земли. Тогда двинул свои полки Юрий Долгорукий на запад, захватил крупный новгородский торговый город Новый Торг и Помостье (земли по реке Мсте), а Святослав развернул военные действия в Смоленском княжестве. Ему тоже сопутствовала удача. Он повоевал верховья Протвы, причем захватил в плен и вывел в свои владения проживавшее там балтийское племя голядь.
И тут из Киева пришли трагические вести. Горожане, пользуясь отсутствием великого князя Изяслава, на вече приняли решение расправиться с плененным Игорем и огромной толпой направились к Федоровскому монастырю, где он содержался. Разъяренные люди выволокли бедного князя из церкви, где он молился, и растерзали, а прах отвезли на Подол, на торговище, где и бросили на поругание.
Весть о гибели Игоря вскоре дошла до Святослава Ольговича. Он созвал свою дружину и со слезами на глазах объявил им о случившемся. «И тако плакася горько о брате своем», – отмечает летопись. Горе Святослава было поистине безмерным. Погиб последний и самый близкий к нему из всех его братьев. До конца своих дней он будет почитать Игоря и хранить память о нем – Изяслав Мстиславич стал для него смертельным врагом.
В 1148 году Изяслав Мстиславич вторгся в его пределы. Святослав запросил помощи у Юрия Долгорукого, и суздальский князь направил к нему дружину своего старшего сына Ростислава. И тут случилось непредвиденное: Ростислав, домогавшийся у отца выделения удела и не получив его, со всей дружиной перешел на сторону врага; Изяслав щедро наделил беглеца, передав ему Бужск, Мехибожье и другие города, а также важную крепость на Днепре – городок Остерский.
Получив весть об измене сына, Юрий на несколько дней заперся в своей горнице и никого к себе не впускал. После этого явился в трапезную хмурый, озабоченный и заговорил с сыновьями как ни в чем не бывало, только Андрей заметил у него седую прядь на виске.
– Изяслав заметно окреп, – сказал Юрий. – Не получив нашей поддержки, черниговские князья переметнулись на его сторону. Только троюродный брат и милый сердцу друг Святослав Ольгович остался верен.
Подумав, добавил:
– Надо ждать вторжения сил Изяслава в Суздальскую землю.
Между тем Изяслав объединил под своим началом киевские, смоленские, новгородские полки, на помощь ему пришли псковичи и карелы; с юга подпирали черниговские князья. Почитай, половина Руси исполчилась против Юрия Долгорукого. В конце зимы 1149 года огромное войско двинулось по Волге, жестоко разоряя по пути Суздальскую землю. «И начаста городы его жечи, и села, и всю землю воевати обаполы Волгы (то есть по обеим сторонам Волги. – В.С.) и поидоста оттоле на Угличе поле, и оттуда идоста на устье Мологы», – сообщает летописец.
Федора об опасности предупредил гонец от Юрия Долгорукого:
– Готовься к обороне города, боярин. Сила тяжкая движется со стороны Новгорода, ведет войска сам великий князь Изяслав.
Федор спросил, когда он может рассчитывать на помощь.
– Ничего не говорил об этом князь, но велел держаться до последнего.
Приказ князя понятен. Но для этого надо собрать все силы, какие только можно найти под рукой. Сначала надо известить десятских и сотских, чтобы вели своих воинов с пограничной округи в города. Затем поднять дворян и бояр, те должны вооружить крестьян для отпора врагу. Коли не сделают этого, строго накажет их князь: дворян лишит земли, а боярам и смертный приговор грозит. Приказал Федор ударить в вечевой колокол, по его звону быстро сбежались жители Кснятина, на лицах тревога: давно их не звали на площадь, видно, случилось что-то серьезное.
– Горожане! – стоя на невысоком помосте, стал говорить Федор. – Прислал князь Юрий Долгорукий известие, что идут на нас киевляне и новгородцы вкупе с другими полками. А потому должны мы все силы отдать обороне города. Мужчинам во главе своих сотских и десятских вооружиться и занять установленные места на крепостной стене и на башнях. Немедля наносить и уложить камни, кирпичи, бревна и другие принадлежности для сбрасывания на врага. Приготовить котлы для смолы и кипятка, запасти хворост для костров. В городе распределить между собой дома, налить ведра для тушения пожара. И чтобы никакой паники. Крепостные стены и башни во многих местах мы возвели новые, укрепили прежние. Проявите мужество и уверенность, и врагу нас не сломить!
Тотчас началась деловая суета, и мужчины, и женщины, и ребятишки кинулись исполнять свое дело, никого не надо было подгонять, все понимали важность предстоящих событий: речь шла о жизни и смерти каждого из них!
Авдотья вызвалась съездить в соседнюю деревню за смолой, заготовкой ее ведал дальний родственник.
– Может, он сам привезет, – запротестовал было Федор; за время совместной жизни он привык к ней больше, чем к своей жене, и боялся, что она в начавшейся войне затеряется и пропадет.
– Что со мной станет? – возразила она весело. – Детишек родителям отдам, а сама быстро сгоняю. Одна нога там, другая здесь.
– Ну ладно, коли так, – недовольно пробурчал Федор.
Через пару часов въехала Авдотья в большой поселок. Двор родственника стоял в самой середине. Как и у всех крестьян, был он просторным, благо земли вокруг было предостаточно. За оградой из жердей высился бревенчатый дом с маленькими слюдяными окнами; от ворот к нему вела расчищенная от снега дорога. К дому была пристроена повалуша – холодная кладовая, летом служила она жилыми покоями. Недалеко от дома располагались большой сарай для скота и амбар для зерна. Дом был покрыт досками, а прочие строения – соломой.
Дед Прокопий – она приходилась ему двоюродной племянницей – встретил гостью со славянским гостеприимством. Конь был поручен заботам его сыновей, а Авдотью провели в передний угол, усадили за стол и стали выспрашивать про городские новости.
Узнав о приближении противника, дед помрачнел, потом проговорил глухо:
– Сроду не знали мы в Суздальской земле неприятельских войск. Но ведь идут не какие-нибудь там половцы или поляки, а свои люди, русы? – задал он вопрос сам себе и ответил: – Не может того быть, чтобы стали трогать они своих. Князья пусть воюют между собой, но нам, простому народу, делить нечего!
– Слышали мы, – вмешался в разговор один из сыновей Прокопия, – что полтора десятка лет назад приходили в наши земли новгородские войска и грабили все по пути…
– Но и всыпали им на Ждане-горе! – стукнув кулаком по столу, перебил его отец. – Даст Бог, и ныне прогонят супостатов. Сил, я думаю, у князя нашего Юрия Долгорукого за это время еще больше поднакопилось, есть чем одолеть нежданных пришельцев!
Когда речь зашла о смоле, Прокопий насупился, ответил:
– Маху мы дали осенью, не собрали туески по сосновым деревьям. Придется по пояс в снегу собирать. Но ничего, подниму весь поселок, живо спроворим.
Живо спроворить не удалось, снега действительно в чащах оказалось много, пришлось жить Авдотье в поселке целую неделю. Наконец смола была собрана, уложена в ее санях, да еще пару саней выделили селяне, она уже собиралась утром уезжать, как к вечеру нагрянули чужие воины. Сначала их было немного, но потом все прибывали и прибывали, затопили всю улицу, стали входить в дома, забираться в сараи, выводить коров и овец, тут же на снегу резать их и свежевать. Рядом был лес, но воинам было лень идти за хворостом, они ломали ограды, вырывали доски из сараев, разводили костры, жарили туши.
К дому подошли пятеро псковичей, их узнали по говору. Один из них спросил Прокопия:
– Поцему, дед, неласково встрецаешь? Зови в дом, ставь на стол все, цто есть в пецке.
– Здороваться надо для начала, – сурово оборвал его Прокопий, не стронувшись с места. – Аль у вас в Пскове все такие неуважительные живут?
– Цто ты мне нравоуцение цитать надумал? – вскипел самый молодой из них. – Проць с дороги, завоеватель идет!
– Я тебе дам, завоеватель! – со злостью проговорил разъяренный Прокопий и ударил тяжелым костистым кулаком в лоб псковича. Тот брыкнул ногами и полетел в сугроб. Но тотчас на старика напали остальные воины, свалили с ног, стали бить руками, ногами, а потом, бросив неподвижное тело, ворвались в дом и сараи и стали хватать все, что попадется под руку: одежду, бадейки, кули, сундуки, мешки с крупами, прялки, решета, косы, вилы, соху, борону, овчину, жбаны, тарелки, чашки, ложки, топоры, вилы; выводили скотину, крушили все, что нельзя было унести. Люди кинулись прочь от них; крик, плач, стоны, рев коров, блеяние овец и коз, ржание коней…
Авдотья с несколькими женщинами забилась в угол избы и с ужасом смотрела на то, как чужаки сапожищами оскверняли чисто выскобленные полы, как рубили столы и сокрушали табуретки; они копьями били глиняную посуду на полках, тыкали в печь, разбивая и сваливая горшки и чугуны. Все это делалось нагло, бессмысленно, жестоко, а главное – бесполезно, лишь бы унизить, ведь прямого ущерба военной мощи противника не наносилось; здесь действовала грубая военная сила, развращенная вседозволенностью и безнаказанностью.
Один из воинов приблизился было к женщинам, но те так громко завизжали и отчаянно замахали руками, что тот смутился и пробормотал:
– Ничего, попозднее с приятелями загляну…
Суровые, самоуверенные лица под шлемами, с длинными волосами, в панцирях, кольчугах и стеганых куртках – все они казались Авдотье на одно лицо. Поразительное, мрачное однообразие. В избу, громко топая и разговаривая, врывалась одна толпа за другой, искали, шарили, били, громили, когда уже нечего было колотить. И так продолжалось до тех пор, пока не стемнело. Как ненавидела она их, наглых, бесцеремонных, жестоких и беспощадных! Неужели это были русы?..
Скотину завоеватели согнали в одно место, чтобы, как видно, угнать с собой. Слышались блеяние овец и коз, мычание коров, громкие разговоры, крики, взрывы грубого хохота. Дым от костров лез в разбитые окна и распахнутые двери.
Прокопий, выглянув на улицу, вернулся к женщинам, приказал:
– Пока насильники заняты ужином, бегите в лес. Оденьтесь потеплее, разбредитесь по охотничьим домикам, прокоротайте ночь. Утром, даст Бог, они уйдут, тогда и вернетесь.
Под покровом темноты задними дворами Авдотья вместе с женщинами убежала в лес. Там они нашли избушку, тесно набились в нее. Остальные пошли искать другой приют. Очаг зажигать не стали, чтобы не привлечь внимания противника, воздух согрели дыханием. Иногда кто-то не выдерживал, начинал плакать, на тех шикали, успокаивали; кое-где пытались заговорить, подавляя горестный вздох:
– А мы только новый дом возвели…
– Мне к зиме супруг шубу из соболя сшил, сам в лесу меха добыл…
– А глянь, глянь, и слова произносят ведь они не совсем по-нашему. Букву «г» не выговаривают толком. Все «х» да «х».
– А я возьми и подразни одного лопоухого: «Хришка хад, хони хребенку, хниды холову хрызут!»
– А он?
– Глупый какой-то. Засмеялся и убежал.
– Киевляне, они такие – бестолковые и жадные.
Дробилась Русь на самостоятельные государства-княжества и уходила в прошлое единая народность «русы»; вместо нее появились местные названия жителей некогда единой страны: киевляне, суздальцы рязанцы, смоляне, новгородцы, черниговцы, переяславцы, волыняне, галичане…
Утром в стороне поселка разлилось огромное зарево.
– Дома наши жгут! – выдохнула какая-то бабенка, и все громко заревели.
Когда в полдень вернулись в поселок, увидели одно сплошное пепелище. Уходя, враг сжег все дома и постройки, а скот увел с собой. Люди бродили по обгорелым остаткам, плакали, сокрушались, некоторые в изнеможении садились на снег, замирали в великом горе, будто неживые.
Авдотья подошла к Прокопию:
– Пойду я в Кснятин. Деточки там мои остались.
– Разве можно сейчас? Туда столько войск ушло, не пробраться тебе к своим.
– А здесь как жить? Все сожжено, разграблено…
– Лес прокормит и согреет. Ягоды остались на деревьях, листьев наберем, насушим. Пройдемся по погребам, может, что осталось. Снесем в одно место, рачительно расходовать станем. Ну и в соседние села ходоков направим, должны помочь. Оставайся с нами, не дадим тебе пропасть.
И Авдотья согласилась – с непрекращающейся болью в груди и думами о сыновьях, оставшихся в городе. Губы ее беззвучно шептали одни и те же слова:
– Детки мои родненькие, милые, где вы, что с вами, живы ли?
Назад: VII
Дальше: