VI

Треть воинов потерял Федор в битве на реке Супои. Может, погибло бы и больше, не прояви он вовремя выдержку и самообладание, когда ударил противник с двух сторон. Казалось все, изрубят его тысячу в капусту, нет никакого спасения. Но вдруг увидел он обнаженный край у врага, крикнул во всю мочь и увлек за собой бойцов. Навалились они сбоку на увлекшихся успехом черниговцев, опрокинули и погнали. Сами вырвались из страшной мясорубки и остальным суздальцам помогли, за что хвалил его перед строем Юрий Долгорукий.

Печальным и унылым было возвращение суздальцев в родные края. Горечь поражения на Супое нес в себе каждый воин. По исхлестанным проливными дождями дорогам медленно двигались конные и пешие, тянулись в обозе телеги.

Грязный и завшивевший явился Федор в свой терем. Охнула и чуть не лишилась чувств, увидев его, Ефимия: раскрыв полные руки, поплыла навстречу, обняла, залив его грудь слезами. Тотчас метнулась к баням челядь, натопила, намыла и напарила и боярина, и его дружину. Рад был Федор, что снова оказался в родных стенах. Не нужны никакие походы, ни брани и битвы, ни захваченные у противника богатства. Сидеть дома да глядеть на супругу и дочку, подросшую за время его отсутствия. И нет для него большего счастья!

Через месяц после возвращения из похода собрал у себя во дворце близких людей Юрий Долгорукий. Здесь были его сыновья – Ростислав, Иван и Андрей, тысяцкий Георгий Симонович‚ сын известного в Киеве боярина Жидислава Иванковича – Борис Жидиславич и двое Кучковичей – Федор и Яким.

– Пригласил я вас по важному и неотложному делу, – не спеша начал князь, оглядывая всех холодным, немигающим взглядом. – События последних лет показали, что надо серьезное внимание уделить обороне рубежей Суздальской земли. В первую очередь следует озаботиться укреплению границы с Булгарским царством. Спор у нас непрекращающийся идет из-за пушных богатств северных лесов и торгового пути по Волге. А споры эти часто перерастают в кровавые столкновения. В 1088 году булгары разорили Муром, а весной 1104 года муромский князь Ярослав Святославич потерпел поражение от мордвы, союзников булгар. В 1107 году противник сумел прорваться к самому Суздалю, разграбил окрестные селения и с большим трудом был отброшен из наших пределов. Совсем недавно, в 1120 году, он вновь хотел повторить этот успех, но был остановлен под Гороховцом. Доколе будем терпеть подобное? Доколе граница наша будет уязвима для неприятеля?

Юрий помолчал, и все увидели, как сжались его кулаки на подлокотнике кресла.

– Намерен я серьезно заняться укреплением наших восточных рубежей. И пусть мой сын Иван направляется в Гороховец и возведет новые крепостные стены и башни взамен старых, ненадежных. Ростислава я посылаю на реку Унжу, пусть он подыщет там подходящее место и заложит новую крепость, которая вместе с Городцом надежно закроет наши восточные земли от набегов ворогов.

Князь внимательно оглядел присутствующих и, прочтя в их глазах понимание и поддержку своим начинаниям, продолжал:

– Теперь посмотрим на наши западные рубежи. Беспокойный сосед там новгородцы. Они тоже спорят с нами из-за пушных богатств двинских лесов и Заволочья, не раз покушались на наши владения. Не далее как год назад новгородцы совершили настоящее нашествие на наши земли, но у Жданигоры были разбиты и изгнаны прочь. Но можем ли поручиться, что они вновь не появятся возле наших пределов, да еще в союзе со смоленским князем? Никто такого ручательства мне не даст. Поэтому решил я создать здесь две оборонительные линии. Первая вберет в себя крепости и города Кашин, Кснятин, Тверь и Зубцов. Оборудованием старых крепостей займется боярин Федор Кучка. Многие стены и башни погнили и требуют основательной замены. Надо все самым внимательнейшим образом осмотреть, может, придется убирать не только отдельные бревна, но части стен и башен, а может, и целиком. На пути к Суздалю должна быть построена новая крепость, назовем ее Дмитровом, в честь святого великомученика Дмитрия Солунского. Возведением ее займется боярин Борис Жидиславич. Но этого, я считаю, мало. Надо выстроить и вторую линию, в основу ее встанет город Ростов, а подопрет вновь заложенная крепость Переяславль-Залесский. Этими работами займется сын мой, Андрей.

– Оборона южных границ падает на мои плечи, князь? – спросил Георгий Симонович.

– Да, от неспокойного юга должны нас прикрыть Владимир и Москва. Край наш богатеет, и великим князьям киевским все соблазнительней кажется затея подчинить его своей воле. В любое время могут появиться их войска вкупе с половецкими полчищами. Вот такие мои замыслы. А теперь давайте обсудим различные вопросы, связанные с укреплением наших рубежей.

Так началось великое градостроительство в Северо-Восточной Руси, дело, которым обессмертил свое имя князь Юрий Долгорукий.

Федор тотчас отправился к западным границам. Он хотел взять с собой Ефимию и Параню, но жена отказалась: она ждала второго ребенка.

Прежде всего следовало объехать все крепости и определить величину работ. С этого он и начал. Занятие оказалось затяжным и нудным, приходилось осматривать чуть ли не каждое бревнышко и заносить в специально заведенную книгу. Помогали ему в этом воеводы и десятские, ведшие караульную службу. Федор тотчас смекнул: всех их – а это три десятка человек! – князь звать не будет, да если бы и позвал, то все равно не смогут упомнить они, где надо ремонтировать, подновлять и переделывать, а потому с самого начала стал увеличивать объем предстоящих работ, сначала немного, а потом в полтора и два раза. Вырисовывалась круглая сумма денег, которую можно было положить в свой карман.

Федор был не один, кто воровал из государственной казны. Много мытарей и вирников моталось по княжествам, которые при сборе дани с населения брали мзду по поводу и без повода.

В «Русской правде» все расписано, сколько они должны требовать с человека, но князьям шли жалобы, что бесчинствуют их доверенные, даже бьют батогами тех, кто пытается перечить им. Разговаривал как-то Федор случайно с полоцким князем Константином. Он сказал о своих тиунах – управителях княжеского хозяйства такие слова: «Тиун неправду судит, мзду емлет, людей продает, лихое все деет». И богатеют на глазах такие люди от прямого воровства и вымогательства, и ничего с этим невозможно поделать. Не приставишь же к каждому своего человека! Вот дядька Юрия Долгорукого – Георгий Симонович. Пришел гол как сокол, а что теперь? Тысяцкий, сборщик дани и богатейший человек земли Суздальской! Недавно пожертвовал в Печерский монастырь пятьсот гривен серебра и пятьдесят гривен золота, а потом добавил еще сто гривен золота. Этот дар бывшего дядьки равен годовой дани всего Смоленского княжества. Это только дар, а не все его богатство! Так что Федору далеко до таких, как Георгий Симонович.

Как-то – это было в Кснятине – стоял Федор возле въездной башни. Все замеры были закончены, воевода и десятские ушли, он остался один. Всю зиму трудился он на четырех крепостях, сейчас можно было считать, что работы завершены, пора было приступать к найму работников, завозу материалов и строительным работам.

Был дивный тихий вечер, один из тех, которые выпадают в начале весны. Небо было высокое, голубое и чистое, будто кто-то вымыл его заботливой рукой, а на закате оно пламенело ярко-розовым светом. С холма было видно, как темнела от проталин Волга, но лед еще держался крепкий и до ледохода было далеко.

Федор стоял, ни о чем особом не думая, просто было хорошо на душе, и не хотелось идти в одинокую горницу, предоставленную ему в своем доме воеводой. Внезапно послышался женский голос:

– Боярин, говорят, что ты летом ходил в поход на южные земли?

Федор оглянулся. Рядом стояла женщина лет двадцати пяти, одетая в недорогую заячью шубку. Лицо приятное, глаза скорбные.

– Да, был под началом князя Юрия Долгорукого.

– Не знаешь ли чего о судьбе мужа моего, Степана Овражного?

Федор подумал, ответил:

– Не припомню. Кажется, не встречался такой. Да и водил я людей не здешних, а из-под Суздаля.

– Ушел и не вернулся. И что с ним могло случиться?

– Битва была жестокая. Много погибло наших.

– С кем бились-то? С половцами, что ли?

– Да нет, русы с русами сражались.

– Как же до жизни такой дошли, что свои со своими бьются?

– Князья никак землю поделить не могут.

– Чего делить? Земли немерено. Во-о-он ее сколько лежит, нетронутой, безлюдной. Бери, сколько хочешь. Зачем воевать-то?

Федор пожал плечами: сам задавал себе такой вопрос и не находил ответа.

Женщина, понурив голову, ушла.

На другой день Федор стал нанимать на работу пильщиков и возчиков. Надо было до таяния снега вывезти часть бревен и приступить к ремонтным работам на крепостной стене. Мужики до хрипоты спорили, настаивая на местных ценах; Федор гнул свое: ему надо было беречь княжескую казну, остатки будет легко присвоить, и он был неумолим.

Потом три дня выбирали делянки для рубки. Наконец нашли рощу со столетними дубами. Весна затягивалась, поэтому удалось на санях вывезти до полусотни возов. Федор выехал в другие города, наладил работу и там.

Когда вернулся в Кснятин, работа возле крепостной стены кипела вовсю. На большом пространстве были разбросаны ошкуренные бревна, было заведено несколько срубов. Стучали топоры, раздавались задорные голоса плотников. А в сторонке пылал большой костер, над ним был подвешен котел, в котором варился обед. Федор пошел на мясной запах. К его удивлению, возле костра орудовала та женщина, которая недавно интересовалась у него судьбой своего мужа. Сегодня у нее был совсем другой вид. Она стояла, раскрасневшаяся от огня, из-под косынки выбивалась прядь волос, голубые глаза лучились, и он не утерпел, спросил с улыбкой:

– И чем кормишь работников, повариха?

Она ответила улыбкой на улыбку, проговорила степенно:

– Похлебка гороховая с мясом. Может, и тебе, боярин, чашку налить?

– Не откажусь, коли от чистого сердца.

– По-другому не умеем.

Подходили плотники, она наливала им в чашки, они садились на разбросанные чурбаки, принимались за еду.

Федор выхлебал чашку, поблагодарил:

– Спасибо, хозяюшка. Готовишь очень вкусно.

– А какие Авдотья пироги печет! Пальчики оближешь, – раздался голос одного из плотников.

– А тебя потчевала? – спросил другой.

– А как же!

– Может, вы их вместе пекли?

– Может, и так!

Раздался хохот.

– И-и-и, охальники! – устыдила их Авдотья. – Несете такое, слушать противно! И не стыдно наговаривать на человека?

– Да полно тебе, Авдотья, – миролюбиво проговорил один из работников. – Чего с нас взять? Мужики и есть мужики. Язык-то без костей!

Федор усмехнулся и пошел по своим делам, а перед глазами стояла ладная фигурка Авдотьи, и мысли невольно вновь и вновь возвращались к ней. Он вдруг почувствовал смутное влечение к этой женщине. Что значит долго не видел жены!

На другой день он вновь заявился на обед, бочком-бочком подступил к поварихе, сказал игриво:

– Понравилось мне вчера твое варево. Не против бы похлебать с тобой из одной чашки!

У нее на щеках выступил багрянец, а глаза потемнели. Она ответила глухо:

– Небось боярин развлечение ищет? Так лучше бы с кем-нибудь другим позабавился.

Кровь бросилась в лицо Федору. Он пробормотал что-то невразумительное, съел свой обед в сторонке ото всех и больше к костру не заявлялся.

Целый месяц мотался он от города к городу, вникал в дела, поторапливал, подгонял, распекал нерадивых. Он уже успел забыть про этот случай, как неожиданно под вечер, возвращаясь к дому воеводы, услышал знакомый голос:

– И что боярин обходит нас стороной? Аль чем обидели невзначай?

Федор оглянулся: Авдотья! Такая же стройная и ладная, только еще более красивая лицом в трепетном свете заходящего солнца. Он почувствовал, как грудь его стала заливать нежность, но не подал вида, ответил:

– Замотался совсем. А ты мужиков ужином накормила?

– Ужинают они по домам. Я только обед им готовлю.

– Я до сих пор твой гороховый суп вспоминаю…

– Ишь ты! Даже не ожидала, какой уважительный у нас боярин.

– Да что – уважительный! Я правду говорю.

Он хотел было добавить, что будет не против, если она пригласит его к себе отужинать, но побоялся обидеть и промолчал.

Она некоторое время постояла, потом, чуть вздохнув, проговорила:

– Что-то заболталась, меня ведь дети ждут.

И ушла.

И вот с этого момента стал думать о ней Федор все чаще и чаще. Узнал, где стоит ее дом (в маленьком городке это было сделать нетрудно), часто – надо и не надо – проходил мимо, надеясь нечаянно встретить. Порой совсем было уже решался зайти, но в последний момент передумывал и завертывал обратно.

В конце мая, в последний день Ладиной седмицы по старой вере и в день поминовения святых Бориса и Глеба по христианской вере, собрался и стар, и млад на лугу возле Волги. Располагались на лужке семьями, раскладывали еду и питье, варили на кострах различное кушанье, праздновали, веселились. Молодежь завела хороводы.

Со скуки пошел на луга и Федор. Не спеша прогуливался, поглядывал на народ. Его звали то к одной семье, то к другой. Он не отказывался; отдав должное, шел дальше. И вдруг словно по сердцу:

– Боярин, загляни и к нам, не побрезгуй угощением!

Так и есть: Авдотья! На травке разложена цветная скатерть, на ней хлеб, жареная рыба, кусочки мяса и глиняный кувшин, наверняка с вином или медовухой. Рядом с ней резвились два мальчика.

У него от выпитого вина, а больше от ее ласкового, приветливого взгляда приятно закружилась голова и теплом обдало грудь. Он чуточку поколебался, почему-то опасаясь первого шага, но потом решительно направился к ней.

– Мир вашему семейству! Принимайте гостя.

– Присаживайся, боярин. Чем богаты, тем и рады. Дети, угощайте дядю.

Младший тотчас стал накладывать перед Федором всякой всячины, но старший набычился и отвернулся.

Они с Авдотьей выпили, стали закусывать.

– Славная у тебя медовуха! – похвалил Федор.

– Тогда наливай еще.

– Я уже достаточно захмелел. Много знакомых пришлось встретить, прежде чем увидел тебя.

– По тебе незаметно.

– Перепьешь, завтра тяжело будет на работу являться.

– Денек дома отдохнешь. Кто над тобой стоит? Сам себе хозяин.

– За работниками глаз да глаз нужен. Дело-то государственное!

– Мужики стараются. Хвалят тебя, боярин. Говорят, хоть и требовательный ты с ними, но справедливый.

Чувствовал Федор, что немного привирает Авдотья, стараясь угодить, но была приятна ее лесть, и он не стал возражать, а принялся в свою очередь хвалить ее угощение.

Разговор у них получился непринужденный и простодушный, будто были они знакомы друг с другом давным-давно. Стало уже темнеть, когда он спохватился:

– А где твои дети?

– Вот те раз! – удивилась она. – Я их к родителям отправила. Неужто не помнишь?

– Видно, разум вино застило, – смущенно оправдывался он. – Провал в памяти случился.

– Тогда пора домой собираться.

– А чего собирать? Все кушанье съели, осталось кувшин с бокалами в скатерть завернуть.

– Вот какие мы с тобой, боярин, хорошие едоки!

– Глянь: и народ почти весь ушел. Одна молодежь гуляет.

– Может, и нам похороводиться?

– А что ж! Душа молодая.

– Да нет уж. Отошло наше время – хороводы водить!

Пошли в город, поддерживая друг друга. Возле своего крыльца Авдотья на мгновение замешкалась, но потом легонько подтолкнула его к двери дома, сказав:

– Ладно, входи, чего уж там…

На другой день со всеми своими пожитками Федор перешел к ней. С младшим сыном, пятилетним Петром, он быстро сдружился, но старший, семилетний Игнатий, долго дичился его и не хотел разговаривать. Авдотья как-то сказала:

– Отца своего очень любил. Забыть не может.

Разъезжая по городам, Федор обязательно заворачивал на рынки, покупал что-нибудь повкуснее для ребятишек, баловал игрушками, приобретал одежонку. Постепенно и Игнатий в своих отношениях с ним заметно оттаял, перестал бычиться. Впрочем, мать вскоре объявила:

– Договорилась я с сапожником Ведомыслом, берет он его к себе в ученики. Научится, место отцовское в мастерской займет.

Во дворе у них стояла избушка, в которой трудился Степан Овражный, бывший хозяин дома, тачал обувь. Сейчас она вместе с сапожным инструментом была закрыта, ждала нового мастера – старшего сына Игнатия.

Игнатий безропотно отправился на обучение. Возвращался он поздно вечером усталый, молча ужинал и тотчас ложился спать. Ученичество оказалось очень тяжелым занятием.

Авдотья с утра пораньше садилась за прялку.

– Мы со Степаном отдыха не знали, – говорила она. – Чуть свет, он в свою избушку идет, а я прясть начинаю. В округе столько ткацких станков, только успевай повертываться, пряжу готовь. Заказами завалили. Подсчитать невозможно, сколько полотна выткано из моих ниток, сколько человек я одела, а Степан мой обуть успел. Жили мы в достатке. Проклятая война все понарушила…

Теперь о достатке семьи заботился Федор, средств не жалел, и жили они хорошо.

Зимой из Суздаля пришло ему известие, что Ефимия собирается рожать и просит приехать домой. А Федор и забыл о ней, даже во сне не снилась. Но делать нечего, пришлось закладывать зимний возок и отправляться по первопутку в далекую дорогу.

К его приезду Ефимия уже разрешилась от бремени сыном. Встретила его, лежа в постели на пуховой перине, обложенная подушками. Она осунулась, под глазами темнели круги, но взгляд был веселый и радостный.

– Посмотри, какого сына могучего я тебе подарила! – сказала она.

Рядом с ней лежало крохотное существо со сморщенным красным личиком. Никакой любви к нему Федор не испытывал, но сказал как можно более прочувственным голосом:

– Истинный богатырь! Достойным наследником будет.

– Настоящий красавец, весь в тебя! – тотчас встрепенулась Ефимия.

– Да, красотой его Бог не обделил, – подтвердил Федор и чмокнул супругу в пухлую, теплую щечку.

Долго в светлице Ефимии он не задержался. За время отсутствия отвык от нее, и казалась она ему чужой и далекой, и невольно приходила в голову мысль: неужели это моя жена, на всю жизнь данная? Это походило на какой-то дурной сон, хотелось освободиться от него и вновь почувствовать себя свободным, неженатым парнем, снова начать жизнь и по-новому определить свою судьбу. От Ефимии Федор поехал к Якиму. Брат жил с женой в имении, приняли они его искренне, душевно. Яким почти не изменился, был все тем же ласковым и даже немного застенчивым, преданно глядел в глаза Федора и старался угодить чем мог. Жена его тоже не отставала. Она отослала слуг и сама накрыла на стол. Затем села рядом с супругом и, подперев кулачком щеку, с улыбкой стала глядеть в лицо Федору, в каждое мгновение готовая вскочить с места и выполнить любое его желание.

Яким начал выспрашивать, как идет ремонт крепостей, а Федор интересовался делами в их имении. И тут выяснилось, что ничего толкового Яким сказать не может, а вместо него отвечала жена. Всеми делами заправляла она, а он возился с летописями, что-то переписывал, что-то подправлял и даже приступил к освещению событий Суздальского края.

– Нет у нас своей летописи, – жаловался он брату. – В Киеве имеется, Новгород давно свой свод завел, даже в Смоленске и Чернигове монахи над книгами летописными корпеют, а до нашего края никому дела нет! Решил я восполнить этот пробел, стал собирать кое-какие сведения, обобщать и приводить в порядок. Думаю начать с того времени, как Святослав пришел впервые со своим войском в землю вятичей и заставил платить дань Киеву. Непокорным оказалось лесное и дикое племя вятичей, не раз бунтовало, жило старыми обычаями, поклонялось языческим богам. Прислал к ним Владимир Святой монаха Киево-Печерского монастыря Кукшу с учеником Никоном, чтобы приобщить лесной народ к христианству, но те по наущению своих жрецов отрубили им головы. Владимир Мономах несколько раз ходил походами против вятичей, приводил их к повиновению…

– А как тебе удалось узнать столько много о нашем крае? – искренне удивился Федор, с восторгом глядя на брата. – А я жил здесь с самого детства, слышал, конечно, кое-что, но чтобы представить все цельной картиной, мне и в голову не приходило!

– Просьба у меня к тебе, – горячо проговорил Яким. – Расскажи о походе Юрия Долгорукого на Переяславль, про битвы и сражения. А я уж постараюсь написать в летописи как можно красочней!

– Красивого мало в войне, – удрученно ответил Федор. – Тем более что при речке Супои наши войска подверглись такому разгрому, что еле ноги унесли.

– Все равно! И об этом надо писать. Нестор в «Повести временных лет» не только о победах рассказывает, но и наши беды не обходит стороной. Так поделишься, брат?

Несколько дней пожил Федор у брата. И все с большим удивлением замечал, что в семье не он, а его жена верховодит. Ефросинья за короткое время возымела над супругом такую власть, что постоянно одергивала его: то не так сел, то не так встал, то с грязной обувью попер в горницу, а то и вовсе отругает ни за что. И, самое удивительное, Яким ей подчинялся и не перечил.

Наконец, Федор не выдержал и, когда они остались с ним наедине, сказал с обидой в голосе:

– Это что ты так распустил свою жену? Нет бы приструнить как следует, во всем ей потакаешь!

– А мне нравится, как она мной командует.

И, подумав, добавил:

– Я у нее в эдаком радостном подчинении!

Федор хмыкнул и больше говорить не стал ничего. И уже потом, когда прошло некоторое время, неожиданно позавидовал брату: они с женой любят друг друга, ведут себя так, как им нравится, у них мир и согласие, а вот он, Федор, мыкается по свету как неприкаянный и нет у него теплого прибежища. Ефимия ему безразлична и даже противна, с Авдотьей он живет потому, что она на время дала кров и делит с ним постель. Но ему хочется большего, ему нужна любовь. Ему тоже хотелось бы быть у кого-нибудь в радостном подчинении!

И тут он вспомнил про Анастасию. Сказали ему, что вышла она замуж и уехала в Ростов, живет теперь в боярском тереме, окружена вниманием и почетом. Выходит, и она забыла их любовь, не вспоминает о нем, а вот он ее забыть никак не может. И ему вдруг неодолимо захотелось увидеть ее. Посмотреть хоть издали, хоть краешком глаза, мельком, взглянуть напоследок и больше не показываться ей на глаза. И он по пути в пограничные города заехал в Ростов.

В Ростове Федор был несколько раз, любил этот древний город, который помнил еще князей Гостомысла и Рюрика. Стены деревянные, из толстого дуба, окружали княжеский дворец и терема бояр и купцов, дома зажиточных горожан; над ним высились золотые купола каменного собора Успения, возведенные великим Мономахом.

Терем боярыни Анастасии отыскать не составило никаких трудов, не так уж много боярских строений было в каждом городе, их знали все жители. Федор сунул мальчишке-слуге самую маленькую монету – резану и попросил вызвать боярыню, а сам отошел за угол ближайшего дома и стал ждать. Времени прошло немного, открылась резная, и на крыльцо вышла Анастасия, стала оглядываться, видно, выискивая, кому она понадобилась. Федор чуть выступил вперед и дал знак рукой. Увидев его, Анастасия сорвалась с места и опрометью кинулась к нему, повисла у него на плечах.

– Приехал забрать меня?

Федор был обескуражен ее страстью, повергнут в смятение ее горящим, преданным взглядом, поражен ее красотой, которую раньше, видно, не сумел рассмотреть как следует. Но, главное, его смутил ее вопрос. Он не знал, что на него ответить, поэтому в свою очередь спросил:

– Как ты живешь? Говорят, как блин в масле катаешься…

После его слов у нее навернулись слезы. Она ответила:

– Ох, не спрашивай! Ничего не мило у нелюбимого мужа. Ни богатства не надо, ни почета. На крыльях бы улетела к тебе!

– Неужто так плохо? Забижает тебя супруг твой?

– Посмел бы! Он дышать на меня боится. Только с лаской ко мне относится. Да горше всякой обиды ласки его. Терплю, потому что деваться некуда. А ты-то как? Какими судьбами в Ростове оказался?

– Послал меня Юрий Долгорукий крепостные стены на западной границе перестраивать. Год без малого пробыл там, вот снова возвращаюсь. По пути завернул.

– Забрал бы меня с собой. Жили бы с тобой на окраине княжества, в стороне от людских глаз. Любились бы да миловались, больше ничего не надо!

– Вот так сразу нельзя. Подумаю, присмотрюсь, может, тогда…

– Обманешь, поди? Тогда не обещай, не обнадеживай.

– Нет-нет, жди меня. До весны вернусь. Правду говорю.

Федор в это время и впрямь верил, что возвратится в Ростов и заберет Анастасию с собой. Так она ему была мила, так была красива, так тянулась к нему и телом, и душой. Не мог устоять он против ее порыва, совсем смутила она ему душу. Забыл и про жену, и про ее земли: смотрел на любимую и не мог насмотреться и чувствовал, что только с ней его счастье, что только она наполнит его жизнь радостью и блаженством.

– Смотри же, не обмани, – сказала она.

– Но если приеду, бросишь ли ты своего мужа и терем свой?

– Только пальчиком помани. Кину все, не раздумывая!

На этом они расстались. Всю дорогу до Кснятина ехал в приподнятом настроении и не переставал размышлять над тем, как объявит о разводе Ефимии, как потом будет навещать своих деточек, чтобы они всегда помнили и знали своего отца, и как ладно заживут они с Анастасией; он у нее будет в радостном подчинении!