IV

Осенью 1130 года Андрей и Улита сыграли свадьбу. Когда Андрей во второй раз пришел к отцу с просьбой разрешить ему жениться, Юрий Долгорукий некоторое время подумал, потом сказал степенно:

– Кучковы мне – и Федор, и Яким, и Улита – как родные дети. Можно бы обойтись и без некоторых условностей. Но мы соблюдем все обычаи.

И вот через неделю он сам отправился в терем Кучковых сватать невесту. К этому времени вызваны были из своих имений и Федор, и Яким, к встрече свата были проведены необходимые приготовления.

Юрий Долгорукий, нагнувшись, шагнул в низкую дверь (ее специально делали такой, чтобы каждый, входя в горницу, делал поклон хозяину!), выпрямился и, поведя длинным коршунячьим носом, рачьими глазами стал оглядывать просторную горницу. Следом вынырнула невысокая, худенькая жена его Серафима, бывшая половецкая княжна. За столом сидели Федор и его тетка Аксинья, вызванная по этому случаю из далекого имения.

– Мир дому вашему! – провозгласил князь и перекрестился на образа.

– Милости просим, проходи, гость дорогой, присаживайся, будь как дома, – вскочив со скамейки и распушив свои широкие юбки, словно павлин перья, затараторила Аксинья. – Рады мы гостям хорошим, ничего не пожалеем для встречи, как говорят, чем богаты, тем и рады!

Юрий Долгорукий не спеша прошелся в передний угол, водрузил свое грузное тело в кресло так, что оно затрещало, произнес густым басом:

– Побывал я недавно вместе с сыном Андреем в Киеве, гостил у великого князя Мстислава. Достойно встретил нас мой братец!

– Так и мы не лыком шиты, мы тоже кое-какой припас имеем… – вскинулась было неугомонная тетя, но Федор усмирил ее движением руки.

– Прошлись мы с Андреем по киевским рынкам. Каких только товаров там не повидали! И византийские узорочья, и арабские драгоценности, и разноцветные каменья. Но, как ни искали, не могли мы найти по душе один товар. Говорят, что он хранится в тереме вашем. И вот пришли мы с супругой купить эту бесценную вещь для своего сына Андрея.

– Не знаю, о каком товаре говоришь, князь, – тотчас встряла в речь Юрия Долгорукого Аксинья. – Вроде бы живем мы на виду у всех, ничего не прячем. Может, вы домом обознались, не в те ворота постучались?

– В те, в те, – благосклонно говорил князь. – Только прячете вы этот товар за семью дверями и семью замками. Но, может, смилостивитесь, покажете вашу красу небывалую?

– Если вы про Улиту говорите, то мала она еще, только-только ходить и говорить научилась, – с улыбкой сказал Федор. – Да и не больно она красива, на одну ножку хромает да на один глаз кривовата.

– Может, и так. Но хотим с супругой взглянуть на нее да своими глазами увидеть.

– Что ж, дорогие гости, ваша просьба – для нас закон. Эй, слуги, покличьте Улиту!

Улита вошла в богатом платье, с заплетенными в косу волосами, от волнения ее щеки пылали, а глаза источали лучистый свет. Была она от природы красивой, но в эти мгновения она казалась особенно прекрасной в своей цветущей молодости, и все невольно залюбовались ею.

Юрий Долгорукий крякнул и сказал растроганно:

– Так оно и есть: нигде в мире не сыскать такой прелестницы! Так что, хозяева, продадите свой драгоценный товар? Купец у нас славный, состоятельный и щедрый, любые богатства отдаст!

– Я согласен, – произнес Федор.

– Я тоже, – поспешила поддержать его Аксинья.

Тогда Юрий Долгорукий развернул полотенце и открыл принесенный им каравай хлеба; Федор и Аксинья подошли и разрезали его. Это означало их окончательное согласие на брак. Затем по мановению руки князя слуги внесли угощение, и началось предсвадебное веселье.

Во дворец Юрий Долгорукий вернулся в благодушном настроении. Плюхнувшись в кресло, сказал Андрею:

– Ну, сосватал я тебе Улиту. Будем готовиться к свадьбе.

И потекли сладостно-тревожные дни, когда властная волна вдруг захватила Андрея и понесла по течению, а он только подчинялся ей, покорно и безропотно. Сразу после сватовства во дворец явились портные и сапожники, стали обмерять его с ног до головы, затем приносили пошитые изделия, прилаживали, подгоняли. Андрей крутился перед мастерами и так и эдак, а те ощупывали его вкрадчивыми пальчиками, что-то выспрашивали, что-то говорили, он им тоже отвечал, что-то советовал, на чем-то настаивал. Во дворце суетилась прислуга, мыла и скребла, всюду наводилась чистота: вытряхалась вынутая из сундуков одежда; варили, парили, жарили, в воздухе плавали аппетитные запахи; тенями метались по дому кошки, мешались между ног собаки.

После сватовства Андрея повели в терем невесты на помолвку. Там произошел «свод жениха и невесты». Когда он вошел в светлицу, то сразу оказался между двумя рядами девушек. Они весело и задорно глядели на него и выкрикивали:

– Найди свою суженую, найди свою любимую!

Андрей был уже предупрежден, что Улита должна прятаться где-то среди них, поэтому попытался пройти сквозь тесные ряды подруг, но они его не пускали: девушки требовали выкупа. Пришлось лезть в пришитый к поясу кошелек, вынимать из него монеты и раздаривать. Только тогда перед ним расступились, и он увидел Улиту, радостную, сияющую, с устремленным на него влюбленным взглядом.

Затем их окружили и девушки, и подошедшие взрослые, стали спрашивать:

– Ответь нам, Андрей, нравится ли тебе твоя невеста?

Он отвечал степенно:

– Как батюшке и мамаше нравится, так и мне.

Такой же вопрос был задан и Улите. Она ответила:

– Как братьям моим нравится, так и мне.

Их посадили на скамейку, застеленную шубой, вывернутой наружу – богато будут жить! – и на тарелочках подали чарки с вином. Они выпили, закусили пирожками. Тогда каждый из гостей стал подходить к ним с чаркой, выпивал вино, а молодые им кланялись.

После этого молодежь с женихом и невестой остались веселиться в светлице, а родственники ушли в другое помещение, где за вином и едой стали оговаривать условия брака.

Перед свадьбой в боярском тереме проходил «девишник», на котором Улита прощалась с подругами и, оплакивая свое девичество, голосила, а ее подруги исполняли грустные песни.

Андрей в это время запряг тройку вороных коней и стал объезжать друзей, созывая:

– Эй, друзья мои, приятели, поспешите ко мне во дворец на выпечку свадебного каравая!

А возле печи уже суетились родственницы жениха и свадебные чины: дружки, сваха, дядько, бояре. Дружко церемонно просил Юрия Долгорукого и Серафиму дать родительское благословение на изготовление каравая. Получив его, начали замешивать тесто под пение хора девушек:

Тут же был поставлен лоток с закваской, а над ним зажжены три свечи. Выждав положенное время, дружко посадил каравай в печь, а потом все принялись за угощение. Застолье продолжалось, пока каравай находился в печи. Андрей сидел вместе со всеми, был весел и разговорчив, но им овладело какое-то странное чувство, будто все это происходит не с ним, а с кем-то другим, а он закроет глаза, встряхнет головой, и все пропадет, как какой-то необычный сон, и он вновь окажется один в своей горнице. Но все было явью, и ему было приятно, что действо совершается ради него и Улиты.

Наконец каравай был готов. Девушки запели песню:

Дружко заранее подготовленным деревянным молотом несколько раз несильно ударил по печи, а затем вынул каравай и уложил его в решето, посыпанное овсом, накрыл полотенцем и три раза обнес вокруг стола, после чего в сопровождении всех присутствующих вынес его в клеть. Там он должен был находиться до дня свадьбы.

На другой день состоялось венчание. Андрей на коне первым прискакал к собору Рождества Богородицы. Следом на красочном возке подъехала Улита. По раскинутой цветастой дорожке прошли вовнутрь собора и остановились перед аналоем, устланным дорогой материей и соболями. Священник начал обряд венчания. И в самый торжественный момент, когда над женихом и невестой были водружены короны, Улита изловчилась и ущипнула Андрея за ягодицу. От неожиданной боли он вздрогнул и недоуменно взглянул на нее. Священник заметил это движение, на мгновение приостановил венчание. Но потом его опыт и выдержка сделали свое дело, и венчание завершилось так, как положено. Впрочем, почти никто из присутствующих не заметил этой небольшой заминки.

Когда молодые выходили из собора, в них бросали овсом и ячменем, а некоторые и монетами. Андрей и Улита уселись в возок, устланный ковром и подушками, кучер хлестнул кнутом, и тройка коней рванулась с места; развевались по ветру разноцветные ленты, лисьи и волчьи хвосты, привешенные под дугой. Перед княжеским дворцом новобрачных с хлебом-солью и иконой в руках встречали Юрий Долгорукий и Серафима, благословили и повели во дворец; вокруг них крутились потешники, играли в сурны и бубны, строили уморительные рожи и кувыркались. Потом все уселись за стол, и началась свадьба.

Посажеными отцом и матерью у Улиты были Федор и Ефимия. Перед этим они только что поругались. При выезде из имения Федор первым вскочил на возок, а жена долго и с трудом вскарабкивалась следом за ним, при этом под ее грузным телом повозка резко наклонилась, а Федора угораздило при этом подшутить над ней:

– Смотри, на себя не опрокинь.

Сказано это было тихим голосом, в котором она усмотрела язвительные интонации. Потная, тяжело дыша, она хрипло и ненавистно ответила:

– Смотри у меня: двину локтем, с возка кувырком полетишь!

Он захохотал, и это окончательно вывело ее из себя. Она втиснулась в спинку сиденья и, нахохлившись, просидела так до самого Суздаля. И теперь за столом она была злой и сердитой, не отвечала на его вопросы, намеренно старалась не замечать.

За время совместной жизни он уже знал, что, как только ею овладевает дурное настроение, она начинает тянуться к вину. Так и на этот раз. Сначала Ефимия ждала, когда челядь нальет в ее чарку, но потом пододвинула поближе к себе кувшин с медовухой и стала наполнять ее самостоятельно.

Федор положил на ее ладонь руку, сказал, склонившись к уху:

– Воздержись немного, как бы плохо не стало.

Но она сердито оттолкнула его и продолжала свое дело.

«Ну и черт с ней, – подумал Федор. – Проспится, такая же будет».

Опытным взглядом бывалого любовника он стал оглядывать гостей. Его, конечно, в первую очередь интересовали женщины, а точнее, женщины незамужние. Он их угадывал с первого взгляда по тому, как они смотрели на него. Если равнодушно, значит, занятые, но если с интересом и огоньком в глазах, значит, к таким можно смело подходить и заводить разговор.

Почти тут же наткнулся на любопытствующий взгляд, направленный на него. Ага, птичка попалась в сетку, надо только умело ее достать оттуда. Он выпил еще чарку для храбрости, вышел из-за стола и направился к выходу, взглядом давая понять, что ждет ее улице. Она понимающе улыбнулась ему и тотчас зашепталась с соседками.

Все складывалось вроде хорошо, но тут к нему подошел боярин Драгомил, успевший запьянеть, обнял за плечи, повел на крыльцо. Вот напасть, вроде и не родня и не такой уж большой знакомый, а отвязаться нельзя: обидишь, а потом вдруг нечаянно судьба сведет где-нибудь на крутом перекрестке!

– Как живешь Федор, сын Степанов? – спросил его Драгомил, жарко дыша в лицо.

– Живем, Богу не жалуемся, – ответил Федор, осторожно освобождаясь из его объятий.

– Говорят, за женой большое имение отхватил? Или преувеличивают люди?

– Правду говорят.

– Молоток! И сестрицу за княжеского сына выдаешь?

– Выдаю.

– Завидую таким пронырливым и оборотистым. Сам бы хотел, да не получается!

– А ты постарайся, – уже не скрывая своей неприязни, ответил Федор и намерился вернуться во дворец.

– Постой, постой, – задержал его за рукав Драгомил. – А как ты соображаешь насчет вот этого?..

– Какого – вот этого?

– А такого! Ведь не кто-нибудь, а Юрий Долгорукий приказал казнить твоего и Улиты отца, боярина Степана Кучку. Как же ты отдаешь за его сына свою сестру? Или тебе княжеское имя память об отце замстило и совесть совсем потерял?

Кровь бросилась в лицо Федора. Молниеносным, хлестким ударом от груди врезал он Драгомилу в челюсть; тот без звука отлетел на несколько шагов и распластался на земле.

– Сучий потрох! – дрожа всем телом, проговорил Федор и, не разбирая дороги, попер куда-то в скопище домов и строений. Шел, спотыкаясь и натыкаясь на какие-то предметы, пару раз падал, вставал и снова шагал, изливая кипевшую злобу в бессвязных словах, срывавшихся с его уст.

Наконец остановился и огляделся. При свете заходящего солнца увидел, что находится возле купеческого терема, в котором жила Анастасия. Не думал, не гадал о ней сегодня, ноги сами привели. Поднялся на крыльцо, постучал. За дверью – тишина. Он стал снова упорно и настойчиво бить кулаком. Наконец дверь приоткрылась, вынырнула лохматая голова, спросила:

– Тебе кого?

– Позови Анастасию.

– Невозможно позвать. Она занята.

– Тебе, холоп, что приказано боярином? Или вправить мозги через заднее место?

Голова исчезла, долго никого не было. Наконец послышались легкие шаги, в проеме двери показалась Анастасия.

– Федор, – шепотом спросила она, – зачем ты пришел? Да еще в таком пьяном виде.

– Плохо мне, – закрутил головой Федор. – Побудь со мной хоть немного.

– Что скажут родные? А если увидят соседи? Ведь меня недавно просватали…

– Вот как? Что ж, поздравляю.

– А что случилось? На тебе лица нет.

– Боярин Драгомил обидел меня. Смертельно обидел. Ввек ему не прощу.

– Сказал что-то?

– Вот именно – сказал! Будто я в корыстных целях решил породниться с князем Юрием Долгоруким! Да у меня и в мыслях этого не было! Полюбили они друг друга – Андрей и Улита! Любовь у них настоящая! И решили они пожениться! Я-то здесь совсем ни при чем!

– А Драгомилу этот брак почему белый свет застил?

– Откуда знать? Видно, такой человек гаденький. Припомнил, что когда-то князь приказал моего отца казнить. И должен, дескать, всю жизнь мстить ему за это. А вправе ли я поступать так? Говорят, мой отец изменил князю, отказался идти с ним в поход. За измену казнят. И не только казнят, имение отбирают и семью по миру нищими пускают. Называется такое наказание «поток и разграбление». Статья в «Русской правде» есть. А как распорядился Юрий Долгорукий? Он даровал нам владения, построил терем в Суздале и был нам вместо отца родного. За что ему мстить? За то, что меня с Якимом и Улитой вырастил и воспитал? Как может рука моя подняться на него?

– Ты прав, Федор. Не стоит на каждый чих «будь здоров» говорить.

– Обидно! Может, и другие так говорят?

– Пусть говорят. На каждый роток не накинешь платок.

– Но что им до наших семейных дел? Сами, что ли, не сможем свои дела уладить?..

Спервоначалу хотелось Анастасии выговорить Федору свои обиды, но увидела его, пьяного, беспомощного, обиженного, и сердце захлестнула бабья жалость, стала утешать и успокаивать. Долго он еще бурчал, жалуясь на несправедливость людей, долго еще уговаривала его Анастасия. Наконец, Федор утихомирился и отправился в свой терем.