Все выброшенные штормом мертвецы были погребены на холме, заметном с моря, для каждого была вырыта отдельная могила.

Целыми днями спасшиеся при кораблекрушении во главе с кормчим Зигмундом жгли костры на опушке леса, дабы привлечь внимание кораблей, которые непременно должны были появиться у этих берегов по окончании шторма. Возле здешнего Медвежьего мыса была удобная якорная стоянка на морском пути из Мемеля в Виндаву и дальше, до Риги.

Шторм утих уже на другой день.

На третий день ожидания неожиданно пришла помощь, но не со стороны моря. Вдоль лесистого побережья на Зигмунда и его спутников набрели крестоносцы с шедшего следом за ними корабля. Оказалось, что их судно ветром отнесло на мель и затем так истрепало волнами, что когг разломился пополам. Это случилось примерно в семи милях к северу от Медвежьего мыса. Никто из людей с севшего на мель судна не погиб в бурном море, зато страху натерпелись все, пережидая непогоду на разваливающемся на глазах корабле.

Когда море успокоилось, люди на лодках и плотах переправились на берег, до которого было недалеко. Переправили на сушу также лошадей и всю необходимую поклажу. Этот отряд крестоносцев численностью в семьдесят человек возглавлял барон Вальтер фон Гейн.

Улла при встрече с Анной, видя ее скорбь по погибшему Клаусу, успокаивала подругу, как могла.

– Теперь ты постоянно будешь со мной, дорогая, – молвила Улла, заново заплетая в косу длинные волосы Анны, которые та уже успела укоротить почти на локоть в знак скорби по Клаусу. – Слезами горю не поможешь. Стало быть, Клаусу судьбой было уготовано окончить дни свои близ этих пустынных берегов. Но твоя-то жизнь продолжается, моя милая. Выше голову! Доберемся до Мемеля и осядем там! Это город большой и богатый, не хуже Риги.

– Как же мы доберемся до Мемеля без кораблей? – спросила Анна.

– А сухопутные пути для чего, глупая? – усмехнулась Улла. – Здесь хоть и леса кругом, но в них есть деревни и города. Между ними издавна проложены дороги и тропы.

Углубившись в лес, отряд барона Вальтера фон Гейна вскоре вышел на узкую дорогу, укатанную тележными колесами. Эта дорога привела крестоносцев к реке Швенте. За рекой грозно высились круглые каменные башни немецкой крепости Ампиллен.

В Ампиллене Анне очень понравился постоялый двор, на котором она провела два дня вместе с прочими наемниками из простонародья. Этот двор поражал своей чистотой и добротностью построек, возведенных из местного желтого песчаника и известняка. По сравнению с постоялыми дворами, которые Анне довелось повидать в Смоленске и Полоцке, сей немецкий двор был настолько уютен и опрятен, что Анне не хотелось уезжать отсюда.

В Ампиллене крестоносцы арендовали три повозки на высоких колесах, удобных для езды по топкой почве. Всех женщин посадили на эти возы поверх мешков с ествой и снаряжением. Анна и Улла устроились на передней повозке. Когда отряд двинулся в путь, добрый возница дал подругам овчинную накидку одну на двоих, поскольку день выдался ветреный.

Возницу звали Хайнц. Это был словоохотливый толстяк, румяный и круглолицый. Даже со своими кобылами, запряженными в повозку, он разговаривал так, будто они все понимают, но не могут ответить.

Из Ампиллена отряд крестоносцев прибыл в другую немецкую крепость Лазен. После ночевки в Лазене крестоносцы двинулись дальше.

Дорога тянулась по лесу, вползая на холмы и огибая болота. Там, где были возвышенности, густо росли ели и сосны, в низинах же лесная чаща состояла из лип, кленов, берез и осин. По берегам ручьев и вдоль болот стеной стояли заросли ивняка и ольхи. На лужайках густо рос папоротник.

Иногда с краю от дороги, на голом склоне холма или в долине, можно было увидеть хутора немецких земледельцев, обнесенные высокими частоколами. Рядом лежали вспаханные угодья – время сева уже прошло. На лугах паслись рыжие круторогие коровы и мосластые приземистые лошади.

Анна с любопытством приглядывалась к быту здешних селян и горожан. У немцев чувствовалась основательность во всем. Крестьян у здешних феодалов было немного, но все они имели добротные хозяйства. Немецкие города были хорошо укреплены, имели отлаженную систему подземных стоков и глубокие колодцы для снабжения горожан питьевой водой. Улицы и площади даже в небольших немецких городках были выложены булыжниками.

Во время стоянки в городке Кретенен Улла сообщила Анне, что отряд крестоносцев не пойдет к Мемелю.

– Барон Вальтер, посовещавшись с рыцарями, решил идти напрямик к реке Неман, чтобы у крепости Юрбург соединиться с тевтонским войском, – сказала Улла. – Это поведал мне Гуго.

– Юрбург далеко отсюда? – поинтересовалась Анна.

– Говорят, три дня пути, – ответила Улла. – Юрбург стоит на прусских землях. Это уже владения Тевтонского ордена.

– А мы сейчас где? – спросила Анна.

– Мы в Курляндии, – пояснила Улла. – Это земли Ливонского ордена.

Анне было известно, что на реке Неман стоит город Гродно, где чаще всего пребывает Витовт. От Гродно не так далеко до Минска, от которого рукой подать до Орши.

«Мне бы токмо до Гродно добраться, а оттуда и до русских земель недалече, – подумала Анна. – Довольно с меня этих скитаний! Пора домой возвращаться!»

Анна не стала делиться с Уллой своими сокровенными планами, понимая, что та вряд ли их одобрит. Улле доставляло какое-то особенное удовольствие везде и всюду опекать свою русскую подругу. Улла уже настроилась на то, что по окончании войны она и Гуго поселятся где-нибудь в Пруссии. И Анна тоже будет жить с ними рядом.

Когда отряд барона Вальтера фон Гейна выступил из Кретенена на юго-запад, Анна возрадовалась в душе, полагая, что близится конец ее мытарствам. Она и не предполагала, что судьбой ей уготованы еще более тяжкие испытания.

В конце первого дня пути крестоносцы вышли к полноводной реке Минье, текущей в низине меж лесистых холмов. От деревянного моста на реке остались лишь обгорелые обломки на обоих берегах.

– Это жемайты сожгли мост, – сказал глава плотницкой артели, пришедшей сюда вместе с крестоносцами из селения Помине, что лежало в полумиле от реки. Местные крестьяне собрались возводить мост заново.

– За этой рекой начинается Жемайтия, – предостерег рыцарей седоусый лесоруб. – Жемайты в очередной раз восстали, отсюда до Медынгян и Твиреметского озера эти нехристи сожгли все немецкие поселения. Отряд ваш невелик, ежели наткнетесь на полчища жемайтов, то худо вам придется.

– Мне ведомо, что Куленский замок жемайты взять не смогли, – сказал крестьянам барон Вальтер фон Гейн, – устоял и Ретовский замок, значит, силы восставших язычников иссякают. Ливонские рыцари прошлым летом разбили жемайтов и союзных им литовцев на реке Венте. Этим летом ливонское войско выйдет к реке Вирвите, впадающей в Твиреметское озеро. Богом клянусь, христианское воинство скоро загонит подлых язычников в болота и гиблые дебри!

Спорить с благородным сеньором крестьяне не стали. В конце концов, главные очаги этого восстания расположены к востоку от реки Юры, а дорога от Помине до Немана пролегает к западу от Юры. Отдельные шайки восставших, конечно, проникают и в западные леса, но вряд ли они многочисленны.

В отряде барона Вальтера фон Гейна было шестнадцать рыцарей верхом на конях, столько же конных оруженосцев и еще полсотни пеших наемников, не считая восьмерых женщин, среди которых была Анна, и троих возниц из Ампиллена. Большинство крестоносцев были с затонувших тевтонских кораблей, но были среди них и такие, кто примкнул к ним в различных городках по пути из Ампиллена.

Преодолев вброд реку Минью, крестоносцы вступили в светлые рощи области Цеклис, получившей свое название от одноименного озера. Отряд двигался мимо опустевших хуторов и селений, все немецкие крестьяне, напуганные восстанием жемайтов, ушли вместе с семьями в Курляндию. На ночлег крестоносцы расположились в недостроенном замке близ деревушки Мегяны, которая уже несколько лет лежала в развалинах. Когда-то здесь жила община жемайтов.

– Эти мегянские жемайты были сущие дьяволы во плоти! – сидя у костра, рассказывал один из наемников, родом из Кретенена. – При всяком мятеже здешние язычники были заводилами. Сколько христиан они истребили, страшно вспомнить! Мало того, что эти нехристи убивали воинов и рыцарей из засады, от их топоров и копий погибло немало женщин и детей, когда жемайты врывались в наши деревни и города.

Сидевшие вокруг наемники внимали рассказчику, уплетая пшенную кашу с хлебом и сыром. Многие из них не сталкивались с жемайтами в сражении и даже не видели их воочию, но всем им было известно, сколь упорно и непримиримо эти язычники отстаивают свою независимость.

Ночью, лежа в повозке на мешках с зерном, Анна долго не могла уснуть. Среди крестоносцев только и разговоров было, что о восставших жемайтах, об их жестокостях по отношению к христианам. От этих разговоров Анну не покидала мучительная тревога. Зато Улла пользовалась любой возможностью, чтобы уединиться где-нибудь со своим возлюбленным. Вот и в эту ночь эти двое облюбовали для себя недостроенную угловую юго-восточную башню замка, откуда в ночной тишине доносились время от времени блаженные женские стоны.

Дозорные из наемников, производившие обход спящего стана близ этой башни, лишь понимающе усмехались и обменивались скабрезными шутками.

На второй день пути отряд барона Вальтера фон Гейна оказался в местности, сплошь заселенной жемайтами.

В селении Ошмяны крестоносцы сделали остановку, чтобы напоить лошадей. Мужчин в деревне не оказалось, лишь старики, женщины и дети. Рыцари поинтересовались у согбенного годами старейшины, куда подевались здешние мужчины. Старейшина ответил, что кто-то из мужчин на охоте, кто-то на дальних пастбищах, а иные подались в Маудилн, где тевтоны возводят каменные стены, привлекая к работам местное население щедрой оплатой.

Никто из рыцарей не поверил старейшине. Было очевидно, что мужская часть ошмян ушла в леса за реку Юру, примкнув к восставшим.

Такая же картина была и в других селениях жемайтов, через которые проходил отряд барона Вальтера фон Гейна. Всюду на сельских работах были заняты женщины и дети, мужчин же не было и в помине.

Женщины жемайтийского племени, как успела заметить Анна, были довольно рослые, светлокожие и голубоглазые. Среди них было много белокурых и светло-русых. Свои длинные волосы они носили заплетенными в две косы или распущенными по плечам. Одевались местные женщины в длинные просторные платья из льна, с широкими рукавами, часто расшитыми красными и голубыми узорами. Вместо платков замужние женщины покрывали голову круглыми чепцами в виде высокой диадемы из плотной ткани или бересты. Незамужние девушки ходили простоволосыми или с повязкой на голове, к которой крепились височные кольца и подвески. По орнаменту на этих женских головных повязках и чепцах знающие люди могли определить, к какому жемайтийскому роду принадлежат женщины того или иного селения.

Сельские жилища жемайтов отличались от домов немецких крестьян, это были большие хижины-риги из дерева или камня, с очень высокими конусообразными или двускатными кровлями, крытыми соломой либо древесной корой. Свои хижины жемайты непременно обустраивали запасным выходом, искусно скрытым от глаз. Часто в одной риге проживало две-три семьи, как правило связанные родством по мужской линии.

Речь жемайтов была схожа с литовским языком и с говором куршей, населяющих южное побережье Варяжского моря.

Для очередной ночевки барон Вальтер фон Гейн выбрал селение Борейляны, расположенное на берегу узенькой речушки примерно в трехстах шагах от дороги. Мужчины в этой деревне пребывали со своими семьями, это настроило крестоносцев на то, что здешние жемайты не верят в успех восстания и потому держатся в стороне от своих мятежных соплеменников.

Рыцари устроились на ночлег в самой большой риге селения, там же нашлось место и для их оруженосцев. Это был дом одного из здешних старейшин, который удалился со своей семьей к своим родственникам, пустив на постой этих не очень-то желанных гостей. Прочие крестоносцы разместились на ночь в нескольких соседних ригах, потеснив их хозяев. Анна с Уллой и еще две молодые немки, Ирма и Виллина, оказались в доме местного мельника, который повелел жене и детям принимать столь поздних гостий, а сам отправился ночевать на свою ветряную мельницу. Эта мельница стояла на гребне холма, открытая всем ветрам, и была заметна с любого конца деревни. Туда же удалились еще трое местных крестьян, не желая делить кров и пищу с крестоносцами.

Жену мельника звали Иза. На вид ей было не больше тридцати, но у нее уже имелось шестеро детей, причем старшему сыну было четырнадцать лет. Это была статная, голубоглазая женщина, с широкими бедрами и большой грудью. Свои длинные белокурые волосы мельничиха носила завязанными в узел. У нее был круглый упрямый лоб, над которым торчали тонкие светлые пряди, выбившиеся из прически. Короткий вздернутый нос и круглые румяные щеки придавали этому лицу выражение некоего озорства, как и улыбка на сочных пунцовых устах.

Ирма и Виллина были с затонувшего тевтонского судна, как и Анна, одна потеряла в этом кораблекрушении мужа, другая – сразу двух братьев. Обе никак не могли оправиться от постигшей их беды, пребывая в глубокой печали. Это бросилось в глаза Изе, которая неплохо изъяснялась по-немецки и попыталась хоть как-то разговорить двух несчастных немок.

Иза угощала своих гостий черным хлебом, сушеными ягодами, салом и молоком. Она и все ее дети ужинали вместе с гостьями за длинным дощатым столом. Старшего сына мельничихи звали Гайтис. Он единственный из детей Изы походил на отца, имея темную шевелюру и густые почти сросшиеся на переносье брови. Младшие братья и сестры Гайтиса уродились в мать, они были такие же голубоглазые и светловолосые.

Иза старалась не говорить о восстании жемайтов, полыхающем за рекой Юрой, но беседа за столом то и дело невольно касалась этого события. Когда Улла поинтересовалась у мельничихи, на что рассчитывают восставшие жемайты и когда, наконец, прекратится этот мятеж, то юный Гайтис вскочил со своего места и резко бросил: «Восстание прекратится, когда в Жемайтии не останется ни одного немца!»

Эту фразу Гайтис произнес на немецком языке.

Иза прикрикнула на сына, тогда дерзкий подросток удалился из трапезной, гневно сверкнув на мать очами.

– Откуда вы с сыном знаете немецкий, ведь в вашей округе нет немецких поселений? – обратилась к мельничихе Анна. – Я заметила, что и супруг твой тоже разумеет по-немецки.

– Немцы жили в наших краях недалеко отсюда, в Пограуде и Зелекотах, – ответила Иза. – Я тогда еще незамужняя была. Во время предыдущего восстания, когда жемайты разбили тевтонских рыцарей при Гондинге, все немцы из нашего Борейлянского полесья ушли в город Маудилн и замки Данген и Тильгаутен, что на реке Юре. Мельница, которой владеет мой муж, тоже построена немцами. Они еще здесь церковь построили, но наши общинники разрушили ее.

– А где же ваша знать? – спросила Улла. – Где князья ваши? Во всех селениях, через которые мы проезжали, все жители и старейшины в том числе совершенно равны по достатку.

– Наш местный князь имел укрепленное городище в Пограуде, – промолвила Иза, усадив к себе на колени трехлетнюю дочь. – От того городища ничего не осталось, его сожгли немцы еще тридцать лет тому назад. Князь и все его родственники погибли в сражениях. Много нашей знати жило когда-то в Маудилне, но ныне там живут одни лишь немцы. Вся наша знать давно истреблена крестоносцами за свою непокорность.

– Кто же тогда поднимает жемайтов на восстания? – удивилась молчаливая Ирма.

– Это все князья, владения которых лежат к востоку отсюда, там сплошные болота и густые дебри, немцы редко суются туда, – сказала Иза. – Крестоносцы уже много лет никак не могут уничтожить крепости тамошних жемайтийских князей Медвяголу, Виршовяны и Кражяй. Недоступен для них и укрепленный град земгалов – Зоксыгала.

Укладываясь спать в тесной комнатушке, за бревенчатой стеной которой слышалось фырканье стоящих в стойлах лошадей, Улла негромко проговорила:

– Гуго сказал мне, что если бы не литовцы и русичи, помогающие жемайтам, тевтонские рыцари давно покорили бы всю Жемайтию.

Анна с распущенными волосами сидела на стуле и смотрела на огонек светильника отсутствующим взглядом.

– Теперь я понимаю, почему тевтоны так рвутся воевать с Литвой и Польшей, – взбивая подушки на постели, продолжила Улла. – Сокрушив Литву и Польшу, Тевтонский орден неизбежно ослабит и непокорных жемайтийских князей.

Анна вздохнула, промолчав. Ей вдруг вспомнились злые глаза четырнадцатилетнего сына мельничихи.

«Вряд ли жемайты покорятся крестоносцам, даже лишенные всяческой помощи из Литвы, – подумала она. – Крестоносцы скорее истребят жемайтов всех поголовно, но покорности от них не дождутся!»

Переливчато блестел солнечный луч, пробившись сквозь густые кроны вязов, застывших вдоль узкой ухабистой дороги; под копытами коней и тяжкой поступью пешцев чувствовался мягкий ковер из прибитых дождями прошлогодних листьев; день был солнечный, воздух – теплый, напоенный густым ароматом леса.

С едущей следом повозки слышался заливчатый смех Лоты, золотоволосой белокожей красавицы, которая являлась содержанкой одного из рыцарей, высмотревшего ее в каком-то из рижских притонов и прихватившего с собой на войну. Этому рыцарю было всего-то семнадцать лет, поэтому он был падок на вино и женщин. Звали его Виллекин Таубе. На войну спровадил его барон-отец, устав от постыдных поступков своего отпрыска.

Анна оглянулась назад, привлеченная смехом Лоты. В этот миг вдруг испуганно вскрикнула сидящая рядом с ней на возу Улла, схватив ее за руку. Анна повернула голову и увидела, что толстая шея возницы Хайнца навылет пробита прилетевшей из леса стрелой. Бедняга Хайнц хрипел, сидя на облучке, вцепившись в стрелу обеими руками.

Ирма и Виллина, находившиеся в этой же повозке, подняли крик.

Этот вопль двух перепуганных немок еще не достиг самой высокой точки звучания, как толстяк Хайнц свалился с повозки наземь с закатившимися глазами и судорожно открытым ртом.

Утренний воздух наполнился свистом стрел, летящих из лесной чащи.

Пешие крестоносцы, идущие нестройной толпой следом за повозками, оказавшись под обстрелом, стали закрываться щитами. Кто-то вынул из ножен меч, кто-то взял на изготовку дротик. Все тревожно озирались по сторонам, толкаясь и неловко наступая на своих же убитых. Три воина были сражены наповал, еще шестеро были ранены. Убиты были и все три возницы, сидевшие на возах.

Лошади встали; вместе с ними замерли на месте и повозки. Один из убитых возниц упал прямо на лошадиные хвосты, и тяжелое тележное колесо переехало через его безжизненное тело. Несколько стрел вонзились в дощатые борта повозок.

Испуганные женщины, путаясь в своих длинных платьях, попрыгали с возов на дорогу, пригибаясь и прячась друг за дружку. Улла и здесь держала Анну за руку, веля ей не смотреть на мертвого Хайнца.

В этом месте дорога пролегала во впадине между двумя невысокими холмами, поросшими лесом. Невидимый враг, находясь выше на склонах холмов, имел лучший обзор в отличие от крестоносцев, толпившихся внизу, на узкой дороге.

Сидя на корточках возле тележного колеса, Улла и Анна плохо понимали, что творится вокруг них. Стрелы продолжали сыпаться сверху из-за деревьев и кустов, находя все новые жертвы среди крестоносцев. В голове отряда, там, где двигались конные рыцари, послышался лязг сталкивающихся мечей, удары копий в щиты и панцири, громкие крики на непонятном языке. Впрочем, этот непонятный язык звучал во всех селениях, где побывали крестоносцы за последние сутки.

Обстрел из луков закончился столь же неожиданно, как и начался.

Улла и Анна затрепетали от страха, когда увидели множество одетых в звериные шкуры жемайтов, которые с леденящими душу выкриками бегом спускались по склонам холмов, продираясь сквозь кусты и мелькая среди деревьев. В руках у язычников блестели на солнце короткие копья, топоры, мечи и кинжалы. У некоторых жемайтов имелись круглые деревянные щиты, обитые кожей.

Набросившись на крестоносцев с двух сторон, жемайты очень быстро подавили их сопротивление своей многочисленностью. Со свирепым рычанием рослые люди с косматыми светлыми волосами, похожие на неких диких существ в своих одеждах из оленьих и волчьих шкур, рубили крестоносцев топорами и мечами, закалывали их копьями, добивали раненых, перерезая им горло ножами. Все было кончено за несколько минут. Дорога позади повозок была завалена мертвыми крестоносцами, лежащими вперемежку друг на друге, земля вокруг алела от разливающихся кровавых луж.

При виде страшных жемайтов с окровавленными мечами и топорами в руках женщины с визгом бросились туда, где находились рыцари и их оруженосцы. Улла бежала впереди всех, таща за собой побледневшую Анну. Лота вопила громче всех, спотыкаясь и падая.

Рыцарский отряд оказался не в лучшем положении. Жемайты обступили рыцарей со всех сторон, ловко применяя против закованных в железо всадников большие вязанки хвороста и длинные двузубые рогатины из срубленных молодых осин и берез. Эти рогатины жемайты направляли на рыцарских лошадей, цепляя их за горло и заставляя пятиться или вставать на дыбы. Этими же рогатинами жемайты выбрасывали рыцарей из седел, подхватывая их под мышки с двух сторон. Вязанками хвороста жемайты закрывались от ударов рыцарских мечей и копий, которые застревали в густом переплетении сухих веток, не причиняя вреда лесным воинам.

Выброшенные из седел рыцари продолжали сражаться пешими тем оружием, какое оказывалось под рукой. Оруженосцы, как могли, прикрывали своих сеньоров со спины, помогали им встать на ноги, в упор расстреливали жемайтов из арбалетов.

Женщины при виде этой кровавой сумятицы заметались, как окруженные охотниками лани. Ни рыцари, ни жемайты не обращали на них внимания, сойдясь в яростной сече. Звон оружия, крики, стоны и ржание смертельно раненных коней распугали птиц под лесными сводами, заглушив все прочие звуки в просыпающемся девственном лесу.

– В лес! – крикнула Улла. – Бежим в лес!

Все женщины восприняли это как повеление и кинулись с дороги в разные стороны, спеша укрыться среди деревьев и кустов.

Улла и Анна, задыхаясь, устремились вверх по склону, цепляясь руками за шершавые стволы молодых дубов и вязов. Они то и дело оступались и падали на шуршащую прошлогоднюю листву, которая сплошным ковром устилала все вокруг. Споткнувшись в очередной раз, Улла сильно ушибла колено. Она привалилась спиной к изогнутой толстой липе, поджав ноги и обхватив руками пораненное колено.

– Глянь на дорогу, что там творится? – морщась от боли, промолвила Улла, взглянув на Анну.

Анна, спрятавшаяся за соседним кленовым деревом, выглянула из-за ствола, пытаясь разглядеть, что творится на дороге. Там продолжалась ожесточенная битва, по-прежнему громыхали топоры и дубины по щитам, с лязгом сталкивались мечи. До дороги было больше сотни шагов, поэтому Анне никак не удавалось разобрать, кто же там одерживает верх, жемайты или крестоносцы.

– Кажется, рыцари отступают с дороги в лес, но не в нашу сторону, – проговорила Анна, обращаясь к Улле. – Рыцари сошли с коней и сражаются пешими. Жемайты роются в наших повозках. Трое язычников что-то высматривают на нашем склоне холма среди деревьев. Они углубились в лес, идут сюда!

– Язычники нас высматривают, больше некого! – проворчала Улла. – Женщины для них – желанная добыча! Бежим, подруга! Теперь мы можем полагаться лишь на себя.

Прихрамывая, Улла двинулась в глубину леса, стараясь держаться далеко в стороне от дороги. Анна не отставала от нее.

– Да сними же свой белый плат! – прошипела Улла, обернувшись на Анну. – Все белое издалека видать.

Анна сдернула с головы платок.

Добравшись до гребня холма, подруги остановились, чтобы отдышаться. Отсюда дорогу было совершенно не видно из-за деревьев, но торжествующие выкрики жемайтов отчетливо доносились сюда из низины. Смутно долетал до вершины косогора и звон оружия продолжающегося где-то в чаще леса сражения. Отдельные выкрики бойцов столь отчетливо вырывались из этого неясного далекого шума, что Улла и Анна легко различали, кто именно кричал: немец или язычник. Глаза подруг, полные страха, то и дело встречались, в них помимо сочувствия к крестоносцам, принявшим свой последний бой, был один и тот же вопрос: «Нам-то теперь куда деваться, горемычным?»