Глава седьмая
ОПАСНЫЙ БЕГЛЕЦ
С некоторых пор Игорь стал чаще наведываться в ту светёлку терема, где Вышеслав и Ефросинья обычно занимались переводом греческих книг на русский язык. Там же Вышеслав трудился над летописью, названной им «Северский летописный свод».
Он хотел описать жизнь и деятельность новгород-северских князей, начав с отца Игоря, Святослава Ольговича. Для этого Вышеслав изучал киевские и черниговские летописи, копии которых делались на здешнем книжном дворе.
Вышеслав излагал события не с точки зрения пристрастного очевидца, целью которого было возвеличить род одного князя и очернить всех прочих князей, враждебных ему, но как сторонний наблюдатель, отдающий на суд потомков деяния и поступки владетелей Русской земли.
Читая жизнеописание своего отца, Игорь поражался превратностям судьбы, которые преследовали того всю жизнь. Часто лишь воля случая спасала Святослава Ольговича от неминуемой гибели, поскольку недруги, с которыми ему доводилось сражаться, зачастую были гораздо сильнее. В дальнейшем только покровительство Юрия Долгорукого способствовало закреплению за Святославом Ольговичем Новгорода-Северского и всего Посемья.
Окружённый враждой двоюродных дядей и братьев, гонимый племянниками и сватовьями, Святослав Ольгович тем не менее почитал своих старших братьев Всеволода и Игоря, хотя первый постоянно гнал его от себя, а другой, не выделяясь ни умом, ни храбростью, всегда заносился перед ним. Даже своим сыновьям от второго брака Святослав Ольгович дал имена своих старших братьев.
После прочитанного Игорь делился своими мыслями с Вышеславом:
— Мой отец был славным воителем и землёй управлял мудро. Ему бы, а не братьям его бездарным сидеть на столе киевском. Выходило, что они творили беззакония, вызывая у народа ненависть к Ольговичам, а мой отец опосля расхлёбывал кашу, заваренную братьями его. Что оставил после своей смерти Всеволод Ольгович кроме награбленных сокровищ и толпы наложниц? Чем прославился Игорь Ольгович, как не своей бессмысленной жестокостью? Не понимаю, неужели в окружении моего отца не нашлось человека, который внушил бы ему мысль не терпеть своеволия братьев, но взять первенство над ними? Теперь бы я не в Новгороде-Северском княжил, а где-нибудь в Киеве иль Вышгороде!
— Так и гложет тебя червь честолюбия, — улыбнулся Вышеслав, слушая Игоря.
— Уж коли женщины подвержены честолюбию, то мужчинам грех его стесняться, — сказал Игорь. — Сам знаешь, сколь честолюбива была моя мать. И сестра её такая же. И жена Святослава Всеволодовича не менее честолюбива. А сколь была честолюбива мать Ефросиньи, Ольга Юрьевна!
— Можешь не продолжать, — сказал Вышеслав. — Жёны князей столь же испорчены властью, сколь и мужья их.
— Не власть портит, а богатство, — не согласился Игорь.
— Где богатство, там и власть, — возразил Вышеслав, — одного без другого не бывает.
— Отец мой покойный, по-твоему, был испорчен властью и богатством? — спросил Игорь.
— Не думаю, — покачал головой Вышеслав. — Из всех Ольговичей он, пожалуй, единственный, кто ни разу не поступился честью ради корысти. Уже только то, что он отверг все личные выгоды ради спасения из плена брата Игоря, говорит о многом. Душа у него была не с хлебный кус.
— Причём отец старался вырвать из плена брата, который однажды предал его! — воскликнул Игорь.
— Святослав Ольгович был истинный христианин, — с уважением произнёс Вышеслав.
— Я вижу, именно это качество ты и стараешься выделить, когда пишешь в летописи об моём отце, — заметил Игорь. — Почему бы тебе не отметить и то, какой он был искусный полководец?
— Воителей славных немало было на Руси, но не все они следовали христианским заповедям в той мере, как твой отец, — ответил Вышеслав. — Мне хочется, чтобы те, кто будет читать эту летопись, узрели за чередой кровавых битв и неурядиц, что твой отец, обнажая меч, не забывал и о своём нательном кресте.
С уважением отзывалась о Святославе Ольговиче и Ефросинья.
Она знала, что отец Игоря был дружен с её отцом, и была благодарна умершему свёкру за то, что он когда-то наметил её, ещё несмышлёную девочку, в жёны своему сыну. Ефросинья полюбила Игоря с самой первой встречи с ним и продолжала любить его даже теперь, когда её муж открыто сожительствовал с половчанкой Алёной, приставленной к их младшим сыновьям.
Догадывался об этом и Вышеслав, который частенько встречался в княжеском тереме с Алёной и по её поведению мог определить, что она пользуется особым расположением Игоря. Сочувствуя Ефросинье, Вышеслав пытался вразумить Игоря, говоря ему, что не по-христиански при живой жене любовницу заводить.
Но Игорь был глух к увещеваниям друга на эту тему...
Однако вскоре произошли события, невольно сблизившие Игоря и Ефросинью.
Миновал год с той поры, как Святослав Всеволодович собирал князей идти ратью на галицкого князя. И вот изгой, из-за которого едва не вспыхнула кровавая распря, неожиданно объявился в Новгороде-Северском.
Игорь встретил своего шурина, сидя на троне в окружении бояр. Здесь же находились Игоревы ближние дружинники и воеводы. Только что уехали послы черниговского князя, которые предупредили Игорям чтоб не шёл он супротив старших братьев и не принимал у себя сына Ярослава Осмомысла, коему отказали в приюте волынский и суздальский князья.
Отъехали послы в свою вотчину, а Владимир Ярославич тут как тут, едва в воротах городских не столкнулся с черниговцами.
— Рад видеть тебя, брат, — обратился Игорь к незваному гостю. — По нужде ты здесь иль по доброй воле?
— Челом тебе бью, Игорь Святославич, — с поклоном произнёс Владимир. — Гоним я ныне отовсюду, коль ещё и ты меня прогонишь, то хоть к половцам беги. К милосердию твоему взываю и заклинаю тебя любовью сестры моей, с коей ты в супружестве живёшь.
Владимир опять поклонился. То же самое сделала его немногочисленная свита.
— Откуда путь держишь, друг мой? — спросил Игорь.
— Из Киева, — ответил Владимир, — от тестя своего многобоязненного.
От Игоря не укрылась неприязнь в голосе Владимира.
— Что же не приютил тебя Святослав Всеволодович?
— Для жены моей и сына нашлось место во дворце у Святослава, а мне было велено убираться на все четыре стороны. Опасается Святослав гнева отца моего, который и ляхов, и князя волынского, и князя суздальского застращал, чтоб меня на порог не пускали. — Владимир горько усмехнулся. — Иной в изгойство попадает, поскольку братьев много имеет, а уделов на всех не хватает. Иной отца рано потеряет, а дядья его всё себе растащат. У меня же братьев нет, лишь сестра. Отец жив-здоров, а я вот — в изгоях.
— Не печалься, брат, — промолвил Игорь, — я тебя не прогоню. Живи у меня сколь душе угодно. Я родство наше помню, и Ефросинья тебе будет рада.
У несчастного Владимира после этих слов на глазах навернулись слёзы. Он, запинаясь от волнения, стал благодарить.
Игорь покинул трон и, шагнув к Владимиру, при жал его к себе...
Благородный поступок Игоря одобрили далеко не все его приближённые. Среди бояр были такие, которые страшились гнева галицкого князя.
— Войско у Осмомысла несметное, что делать ста нем, ежели он войной на нас пойдёт? — выговаривали они Игорю. — Не будил бы ты лихо, князь. Не пускал бы к себе Владимира. Пущай он едет в Смоленск иль в Полоцк, либо куда подальше!
Высказал свои опасения Игорю и воевода Бренк:
— С огнём играешь, княже. Великим князьям вызов бросаешь! Сие не понравится Святославу Всеволодовичу. Из-за тебя Ярослав Осмомысл на всех Ольговичей ополчиться может. Тесть твой ныне в такой силе, что, если пожелает, не бывать Святославу на столе киевском.
— Между двух жерновов руку суёшь, княже, — вторил Бренку гридничий Вышата. — Не выстоять нам ни против Галича, ни против Киева!
Но Игорь не изменил своего решения: он был уверен, что отец на его месте поступил бы так же.
Только два человека восхищались поступком Игоря: Вышеслав и Ефросинья.
И месяца не прожил в Новгороде-Северском изгнанник Владимир, как из Киева прибыл боярин Кочкарь — гонец своего князя.
Для разговора с Кочкарем Игорь пригласил лишь Вышеслава и тех бояр, что не желали подчиняться Киеву. Таких было всего трое.
Кочкарь в сопровождении двух знатных мужей вступил в княжеский покой и недовольно повёл бровями, увидев при Игоре всего четверых советников: Без полного почтения встречают здесь послов киевского князя!
С этого и начал Кочкарь, обращаясь к Игорю:
— Не по чину встречаешь ты, княже, послов великого князя киевского, который тебе вместо отца. Забываешь, что Киев — славнейший град на Руси, соперник Константинополя! А князь киевский среди всех князей русских старший, к его слову сам митрополит прислушивается. Мы же не последние люди при князе киевском...
— Полно тебе, боярин, — прервал кочкаря Игорь, — как бы высоко ни задирал ты голову, ноги твои всё равно земли касаются. Говори, с чем пожаловал.
Кочкарь ещё больше нахмурился.
— Господин мой Святослав Всеволодович молвит тебе так Игорь Святославич, — с угрозой в голосе произнёс он. — Укажи путь от себя Владимиру Ярославичу, а нет, так Святослав с братом Ярославом научат тебя покорности.
Кочкарь хотел было что-то добавить, но Игорь хлопнул ладонью по подлокотнику и резко вымолвил:
— Нам Киев не указ! В своих уделах правим, своим разумом живы.
Бояре Игоревы заёрзали на скамье, угрозы посла задели их за живое:
— Не стращай нас, боярин!
— Иль князь наш не волен поступать по справедливости?!
— Передай Святославу, посол, что ловит волк, но ловят и волка! — прозвучали их недовольные голоса.
Понял Кочкарь, что угрожать бесполезно, поэтому сменил тон на более миролюбивый.
— Святослав Всеволодович о твоём же благе печётся, княже, — заговорил он, глядя Игорю прямо в глаза. — Иль не ведомо тебе, сколь бывает страшен в гневе Ярослав Осмомысл? Может ведь так случиться, что ныне ты — князь, а завтра в грязь. Вот от чего желает уберечь тебя, княже, старший брат твой.
— С тестем своим я сумею договориться, — уверенно промолвил Игорь. — Пусть князь киевский не сует нос в мои дела!
— Ой, гляди, княже, как бы твои дела не стали головной болью для всех Ольговичей, — предупредил Кочкарь.
Не скрывая своего недовольства, покидали Новгород-Северский посланцы Святослава Всеволодовича.
«На высокой горе засел Игорь, небось думает, что галицкий князь там до него не доберётся!» — Зло усмехался про себя Кочкарь, оглянувшись на княжеский детинец, будто парящий над тесными городскими улочками, крепостными валами и стенами, над всей округой, пестреющей соломенными кровлями деревенек, затерянных среди полей и дубрав.
* * *
Ефросинья на правах сестры допытывалась у брата, за что озлобился на него отец.
— Почто батюшка гонит тебя отовсюду? — спрашивала она. — Правду сказывай, Владимир.
Присутствовал при этом и Игорь.
Собственно, это по его просьбе Ефросинья учинила брату такой допрос. Игорю хотелось понять, откуда возникла такая ненависть отца к сыну.
— Ты же знаешь, Фрося, что у отца была наложница Настасья, — Настасью бояре сожгли на костре как ведьму, но остался её сын Олег. Отец в нём души не чает, хочет княжество ему завещать, а обо мне и речи не ведёт. Покуда была жива наша матушка, у меня оставалась хоть какая-то надежда удел получить, ибо бояре за неё горой стояли. Но вот её не стало, и все мои надежды пошли прахом...
— И ты осмелился за спиной у отца с боярами в сговор вступить? — произнесла Ефросинья в возникшей паузе.
Владимир ещё больше смутился, но отпираться не стал:
— Что мне оставалось делать, Фрося? Не ждать же, как волу обуха!
— Отец проведал про заговор и принялся боярам головы рубить, а ты с женой и сыном в бега ударился, так? — продолжала допытываться Ефросинья.
Игорь удивлялся её невозмутимости.
— Так, Фрося, — уныло выдохнул Владимир, — еле ноги унесли от отцовых кметей. Но дружинников моих почти всех перебили. Прибыл я к Роману Мстиславичу всего с восемью воями.
— Почто Роман Мстиславич не вступился за тебя? — не удержавшись, спросил Игорь.
— Хотел вступиться, да не успел, — ответил Владимира — Отец мой куда как хитёр! Нанял отряд поляков, и те принялись опустошать земли волынские. Роман Мстиславич начал воевать с поляками и увяз в этой войне, не до меня ему стало. Я между тем перебрался в Луцк, а оттуда в Дорогобуж, но всюду князья меня гнали прочь, трепеща перед отцом моим.
— И ты решил ехать в Киев? — опять спросила Ефросинья.
— Жена моя на том настояла, — кивнул Владимир. — Святослав Всеволодович поначалу был приветлив со мной, обещал посодействовать. Он вёл переговоры с Рюриком Ростиславичем и братом его Давыдом, чтобы вместе выступить ратью на Галич. Звал Святослав и черниговского князя. Посылал гонца и в Новгород-Северский...
Владимир запнулся.
Игорь и Ефросинья переглянулись.
— Не знаю, что разрушило союз князей, козни ли отца моего иль твой отказ, Игорь, воевать с ним, но остался тесть мой один на один с задумкой своей, — печально продолжил Владимир. — Когда наведались к нему послы из Галича, он мигом меня за порог выставил. К тому времени пришёл ответ от суздальского князя, к которому я обращался за помощью. Не пожелал Всеволод Юрьевич видеть меня в своём тереме.
Я поехал в Чернигов, но Ярослав Всеволодович закрыл передо мной ворота. Тогда я повернул коня к Новгороду-Северскому...
Владимир умолк.
Ефросинья глядела на брата, еле сдерживая слёзы.
Игорь теребил перстень на пальце, не зная, что сказать. Он вдруг ясно почувствовал, что и от него могут вот так же отвернуться все князья, оставив его одного за стеной отчуждения. И он, хоть и сидит на столе княжеском, тоже может стать изгоем, как его шурин.
В этот миг Игорь пожалел, что приютил Владимира.
«Захотел в летописи красиво смотреться, недоумок! — мысленно обругал он себя. — С древними царями захотел благородством сравниться, мать твою! Выйдет тебе твоё благородство боком, видит бог!»
С опасениями своими Игорь пришёл к Вышеславу.
— А ты примири тестя своего с сыном и тем самым докажешь, что не только справедлив, но и мудр, — посоветовал тот.
— Легко сказать, — проворчал Игорь. — Владимир на жизнь отца покушался, такое не прощают.
— Ежели за дело взяться умеючи, можно и праведника с Сатаной примирить, — сказал Вышеслав уверенно.
— Вот ты и возьмись за это. — Игорь взял Вышеслава за плечо. — Тесть мой умён, недаром его Осмомыслом прозвали, и ты неглуп. Умный всегда поймёт умного. А я для этого дела серебра не пожалею.
Вышеслав согласился. Не теряя времени даром, он отправился в Галич.
С тревожным сердцем проводил Вышеслава в дорогу Игорь, будто тот к его заклятому врагу поехал! Прошло несколько дней, и уже пожалел он, что отпустил друга в Галич. Ведь Осмомысл может просто-напросто взять Вышеслава в заложники и потребовать в обмен на него своего беглого сына. Игорь хоть и пообещал шурину не выдавать его никому, но жертвовать ради него Вышеславом даже помыслить не мог. Ради своего друга Игорь был готов принять на себя любой грех.
Терзаясь опасениями, Игорь не находил себе места, перестал навещать любимую наложницу, и та скучала в одиночестве в своей светёлке. С Владимиром Игорь был сух и неразговорчив. Тот, чувствуя неладное, старался не попадаться Игорю на глаза.
Однажды Игорь повелел Владимиру отправляться в Ольжичи, княжеское сельцо, и всё лето жить там.
Видя, под какой надёжной охраной его провожают в сельскую глубинку, Владимир понял, что он теперь скорее пленник, чем гость. Тоскливо стало у него на душе, но выбора не было.
Как-то под вечер Игорь заглянул в спальню к жене, застал её в исподней белой сорочице стоящей на коленях перед образами, освещёнными тусклым огоньком лампадки.
Ефросинья молилась вслух, поэтому не услышала, как вошёл Игорь. Она молила Бога о ниспослании удачи Вышеславу и желала ему счастливого возвращения домой.
Игорь замер на месте.
«Уж не влюблена ли моя жена в моего друга?» мелькнула у него ревнивая мысль.
Игорю вспомнилось, как, прощаясь с Вышеславом перед его отъездом в Галич, Ефросинья с какой-то волнительной трепетностью поцеловала Вышеслава в губы. Вышеслав собирался вскочить в седло, и грид ни, отправлявшиеся вместе с ним, тоже садились на лошадей, поэтому в суматохе никто не заметил этого торопливого поцелуя. Однако Игорь, находившийся на высоком крыльце, всё видел.
Тогда он не придал этому значения, но сейчас его одолевали смутные подозрения.
Смущённый и расстроенный этими подозрении ми, Игорь так же незаметно покинул опочивальню.
На другое утро Ефросинья заявила Игорю, что ей тоже надлежит ехать в Галич.
— Коль попадёт Вышеслав в беду, выручить его смогу только я, — сказала княгиня, не пряча от мужа встревоженных глаз.
Игорь, терзаемый теми же страхами, не стал противиться.
— Возьми с собой кого хочешь из бояр, — сказал он.
Ефросинья тут же назвала несколько имён, словно заранее знала ответ.
— И ещё я возьму нашего младшего сына, — добавила княгиня. — Не возражай, свет мой. Так надо.
Игорь не стал возражать, полностью полагаясь на женское чутье Ефросиньи. Он лишь помог ей выбрать дары для своего тестя, не поскупившись и на книги, которыми очень дорожил.
Ефросинья уехала столь поспешно, что даже не простилась с братом.
Агафья, которую последнее время было не видать, не слыхать, теперь старалась привлечь к себе внимание Игоря. Её призывные взгляды и смелые прикосновения явственно говорили, чего она ждёт от него. Однако Игорь не проявлял желания лечь с Агафьей на ложе, хотя охотно проводил с ней время.
Часто они засиживались допоздна, теша душу воспоминаниями прошлых лет, сидя за столом подле оплывших свечей.
— Не тот ты ныне, каким в молодые годы был, — сетовала Агафья, глядя на Игоря блестящими после выпитого вина глазами. — Раньше, бывало, коснёшься тебя рукой где надо, и можно смело сарафан задирать. Ныне не так. Чего ты смурной такой? О Вышеславе печалишься? Зряшное это дело. Ефросинья не даст его в обиду.
Игорю тоже хотелось верить в это.
Устав от холодности Игоря, Агафья сказала ему однажды:
— Отпусти меня в Ольжичи ко Владимиру. Он-то, чаю, мною не побрезгует, без жены ведь кукует молодец. Помнится, любил он пощупать меня за мягкие места украдкой.
— А ты и рада, — нахмурился Игорь. — Стыда в тебе нет!
— Ой, кто бы говорил! — поморщилась Агафья.
Игоря это вывело из себя.
— Ну-ка, раздевайся! — рявкнул он, толкнув Агафью к постели. — Чего глаза вытаращила? Тебе же этого хочется, потаскуха! Ублажу я тебя, мало не покажется!
Видя, что Игорь яростно срывает с себя одежды, Агафья тоже принялась раздеваться.
— Дверь хоть запри, скаженный! — промолвила она, уже лёжа в постели и останавливая Игоря, устремившегося к ней, жестом руки.
Игорь, ругнувшись под нос, задвинул засов.
Далее он действовал более машинально, чем подчиняясь страсти.
Нагота Агафьи в её тридцать шесть лет была уже не столь соблазнительна. Округлые бедра под платьем, лишённые покрова, выглядели рыхлыми, на животе выделялись жировые складки, обвислые груди утратили былую упругость и привлекательность. Впрочем, руки были по-прежнему красивы. И волосы, распущенные по плечам, оставались столь же густыми и длинными.
Видимо, Агафья прочитала что-то по лицу Игоря, так как попросила его задуть свечи.
Но и в полной темноте Игорю не хватало того пыла, от которого Агафья приходила в экстаз лет десять тому назад. Чувствуя, что желание гаснет в нём с каждым движением, Игорь кое-как довершил столь бурно начатое. Изобразив усталость, он лёг рядом с Агафьей, чувствуя, что она ждёт от него продолжения.
Словно извиняясь, Игорь заговорил о племяннике, сыне Агафьи:
— Отроку шестнадцатый год пошёл ныне, пора ему стол княжеский давать. Как думаешь, Агаша?
— Пора, — негромко отозвалась Агафья.
— Дам-ка я сыну твоему город Рыльск, что на Сейме-реке, — сказал Игорь.
Агафья в знак благодарности прильнула к щеке Игоря.
Кроме поцелуя, Игорь ощутил на своём лице женские слёзы, но ничего не сказал, догадываясь, чем они вызваны.
* * *
Вышеслав вернулся из Галича в середине лета. Ефросиньи с ним не было.
— Захотелось твоей жене погостевать в отчем доме, разве мог я ей запретить это? — делился пережитым с Игорем Вышеслав. — Тесть твой дары принял и согласился с тем, чтобы сын его до поры до времени обретался в Новгороде-Северском. Поначалу, правда, требовал выдать Владимира ему на суд, кабы не Ефросинья, не удалось бы мне отстоять шурина твоего.
— Как думаешь, удастся ей вымолить у отца прощение Владимиру? — спросил Игорь у Вышеслава.
— Бог ведает, — Вышеслав пожал плечами, — ибо сильно озлоблен на сына своего Ярослав Осмомысл. Однако ж дочь свою он любит и ни в чём ей не отказывает. При известной изворотливости Ефросинья может добиться многого.
— Видел ли ты незаконного сына Ярослава? — поинтересовался Игорь. — Каков он?
— Конечно, видел, — усмехнулся Вышеслав. — Тамошние бояре втихомолку называют его Олег Настасьич. Молодец хоть куда! У Владимира перед ним лишь одно превосходство — он в законном браке рождён.
— Кому же Ярослав трон свой прочит?
— Олегу. И не скрывает этого.
— Вот видишь! — воскликнул Игорь. — Kaк я смогу примирить Владимира с отцом, коль меж ними Олег Настасьич стоит.
— Надо внушить Ярославу Осмомыслу, что один сын — одна опора его трону, два сына — две опоры, — сказав Вышеслав и подмигнул Игорю, — Как же внушить ему такое?
— Время подскажет как, — твёрдо произнёс Вышеслав. — Помни: время — самый надёжный советчик и самый беспристрастный судья.
Игорь с восхищением посмотрел на друга: ему бы его уверенность и знание жизни.
