Глава восемнадцатая
ВСТРЕЧА
То неизбежное, ради чего Игорь оставил, в своём тереме половчанку Алёну, наконец-то свершилось. Алёна стала наложницей Игоря. Хотя они старались встречаться тайно, однако челядь живо проведала, чем занимаются князь и красивая рабыня, стоит им «статься наедине. Дошёл этот слух и до Ефросиньи, v Улучив момент, Ефросинья явилась к супругу, когда рядом с ним не было ни слуг, ни ближних бояр. И повела такую речь:
— Не с упрёками, не с ревностью пришла я к тебе, Игорь, но с повинной головой. Виновата я перед тобой и сознаю это.
— В чём же твоя вина, Фрося? — недоумевая, поинтересовался Игорь.
— В том, что ты глаз на холопку Алёну положил и наложницей своей её сделал, — спокойно ответила княгиня. — Презрела я за заботами о доме и детях ложе супружеское, прости меня, Игорь. Я думаю, позднее раскаяние лучше незнания и верное средство к сохранению семейных уз. Я люблю тебя, как и прежде любила, свет мой. Не требую изгнать Алёну из терема, прошу лишь не забывать и меня своими ласками, мой милый. Ведь жена дарит венчанному мужу и тело и душу, а рабыня — только тело, и то поневоле.
Игорь был поражён услышанным. И в не меньшей степени его поразили её спокойствие и рассудительность. Игорь горячо заверил жену, что супружеский долг для него всегда был и будет на первом месте, а забавы с рабыней на самом последнем.
— Не хотелось мне попрекать тебя твоею холодностью, Фрося, — молвил Игорь себе в оправдание, — вот и спутался я с половчанкой...
— Не оправдывайся, милый, — прервала его Ефросинья. — На тебе вины нет. Я сама во всём виновата.
Игорь подошёл и обнял жену. Он ещё раз убедился в том, что судьба даровала ему в спутницы жизни необыкновенную женщину.
Незадолго перед тем Игорь совершенно случайно узнал, что Ефросинья не только умеет писать и читать по-русски, но также неплохо знает греческий и латынь.
Монахи-переписчики, работавшие на княжеском подворье, принесли как-то показать Игорю книги, отобранные для переписки, и среди них «Историю» Геродота на греческом языке. Случайно оказавшаяся тут же Ефросинья заинтересовалась именно Геродотом и, открыв книгу, принялась читать по-гречески, изумив не только монахов, но и самого Игоря.
Монахи стали просить княгиню помочь им в переводе Геродота на русский язык. Она без колебаний согласилась.
С той поры Ефросинья стала наведываться туда, где жили и трудились монахи-переписчики.
Однажды Игорь застал жену спорящей с иноком Евстафием, самым старшим из монахов. Перед ними был текст какой-то латинской книги, которую они вдвоём переводили на русский язык. Евстафий стоял на том, что обращения древних римлян к языческим богам следует опускать в русском переводе как нечто греховное. Ефросинья, не соглашаясь с ним, утверждала, что боги и обряды древних народов есть один из столпов, на которых покоилась их мораль и культура. Отрицать это — значит что-то недосказать, утаить от людей нынешних свет истины и понимания той далёкой эпохи.
Ефросинья говорила столь возвышенно и убедительно, что Игорь от невольного восхищения открыл рот.
«Спорить с твоей женой, княже, всё равно что с библейским царём Соломоном, — сказал после Евстафий Игорю. — Не иначе, супруга твоя пошла разумом в отца своего Ярослава Осмомысла».
Игорь был польщён такой похвалой.
Рассудительность Ефросиньи подметили и жёны путивльских бояр, бывавшие у неё в гостях. Иным боярыням было много больше лет, чем молодой княгине, однако они не считали зазорным или унизительным советоваться с ней в своих делах, зная, что та умом своим не кичится.
...В середине лета в Чернигов пожаловало очередное посольство из Степи, вместе с которым прибыл тринадцатилетний сын Кончака.
Обряд крещения над ханским сыном свершил сам епископ черниговский Арсений в главном храме города — Спасо-Преображенском соборе. Вместе с сыном Кончака в православную веру были обращены ещё трое сыновей именитых половцев, в числе коих был и сын Узура.
По такому случаю в Чернигов съехались почти все Ольговичи, не было только Святослава Всеволодовича. Игорь и Всеволод приехали с жёнами. Ярослав, как обычно, оставил свою властную супругу дома.
В центре внимания находился сын Кончака, получивший в крещении имя Юрий. Подросток чувствовал это, поэтому держался с подчёркнутым достоинством. Не зная ни слова по-русски, он тянулся к Манефе, знавшей половецкий язык, и к Олегу, говорившему по-половецки не хуже и ставшему для Сокала-Юрия крестным отцом.
Игорь стал крестным отцом сыну Узура, получившему православное имя Лавр. Крестником Всеволода стал сын хана Чилбука, а крестником Ярослава — сын Кончакова брата.
Олег, желая отпраздновать столь богоугодное дело, задал богатый пир, на котором половцы и русичи сидели за столами вперемежку.
Манефа и Агафья организовали отдельное застолье для черниговских боярынь, приглашённых на торжество вместе с мужьями.
Женское пиршество было не столь шумным, в отличие от мужского, и менее многочисленное. Если в княжеской гриднице гостей развлекали гусляры и скоморохи с ручными медведями, то собравшиеся за столом княгини и боярыни развлекали себя сами бойкими сплетнями и шутками по поводу похождений чьего-нибудь гуляки-мужа либо сердечных страданий какой-нибудь юной боярышни.
Ефросинья сидела за столом рядом с Агафьей и сетовала на то, что с некоторых пор ей приходится делить мужа с холопкой, крещёной половчанкой.
Агафья, желая утешить подругу, призналась, что её супруг давным-давно не хранит ей верность, греша и со свободными женщинами, и с рабынями.
— Такова уж мужская порода, — сказала Агафья невесело. — Ежели иная свободная женщина грешит обычно с одним-единственным человеком, и то из-за любви к нему, то мужчины часто прелюбодействуют со многими женщинами, любя тем не менее одну.
Для Ефросиньи это было слабое утешение.
— Я за детей боюсь, — призналась она. — Господь может наказать их в будущем за грехи отца.
— Ты говорила об этом Игорю? — спросила Агафья.
— Нет ещё, — ответила Ефросинья, смутившись. — Не могу я упрекать Игоря за связь с рабыней и тем более обвинять, ибо знаю, насколько половчанка пригожее меня. Я-то после родов вон как располнела, а соперница моя стройна, как ивушка. К тому же я всю себя детям отдавала, с мужем в постели редко сходилась Вот он и приглядел себе зазнобу. В неверности Игоря больше я сама виновата.
Агафья посмотрела на Ефросинью с невольным уважением.
Её изумляла и восхищала эта смесь ума и наивности. И было даже немного стыдно за свою связь с Игорем. Ефросинья считает Агафью своей лучшей подругой и не догадывается о том, что та была, и довольно долго, любовницей её мужа.
«Впрочем, я ныне Игорю тоже неинтересна, — оправдывая себя, подумала Агафья, — у него теперь мысли о другой. Так вот почему он не смотрит в мою сторону. С крещёной половчанкой связался! Ну я ему это припомню!»
Манефа между тем всячески обхаживала Ольгу, «вою младшую сноху.
Хотя Ольга не распространялась про свою семейную жизнь, однако до Манефы доходили слухи, что Всеволод живёт с женой не очень дружно и не таясь путается с девками.
Ольга не жаловалась, но и не скрывала того, что не прочь уехать к брату в Переяславль.
Раздобревшие от вина боярыни принялись петь весёлые песни.
Манефа охотно присоединилась к слаженному женскому хору, взглядом приглашая Агафью и Ефросинью подтягивать распевки, как они это умели. Агафья откликнулась на этот призыв и тоже запела чистым, звонким голосом.
Ефросинья, как и Ольга, медов хмельных не пила и в общем веселье не участвовала, одолеваемая невесёлыми думами.
Игорь покинул душную шумную гридницу, чтобы подышать свежим воздухом на теремном дворе. За ним увязался Всеволод, уже крепко выпивший, но ещё державшийся на ногах.
По двору сновали челядинцы, обслуживавшие пиршество. Кто-то нёс кадь с мёдом. Кто-то звенел ключами, отпирая двери кладовых. Два холопа торопливо свежевали свиную тушу под навесом. С поварни доносились голоса служанок и хлопанье дверей.
День клонился к закату.
По сиреневому необъятному небу плыли величавые облака, подкрашенные лучами заходящего солнца в розоватый цвет. Было тепло и безветренно.
Игорь, шагая вдоль дворцовой стены по дорожке, выложенной каменными плитами, любовался облаками, расцвеченными яркими красками вечерней зари. В такие минуты хорошо мечтается...
Послушай, брат, что хочу сказать тебе, — заговорил вдруг Всеволод, приотставший на полшага.
Игорь замедлил шаг и оглянулся.
— Недавно мой огнищанин побывал в Козельске по своим делам, — продолжил Всеволод. — И знаешь, кого он там встретил?
На лице Игоря отразился молчаливый вопрос: кого?
— Вышеслава Бренковича, — ответил Всеволод. Брови Игоря удивлённо подпрыгнули.
— Твой огнищанин не мог обознаться?
— Не мог. Он разговаривал с Вышеславом.
— И что же поведал ему Вышеслав?! Как он оказался в Козельске?
— Вышеслав был с ним не больно-то разговорчив, — хмыкнул Всеволод. — Однако проговорился, что служит ныне козельскому князю. Вот так, брат.
— Странно, — пробормотал Игорь, — очень странно. Неужто поссорился с князем суздальским? Я поеду в Козельск, — решительно добавил он.
Дорога до Козельска пролегала через Трубчевск, поэтому по окончании торжеств Игорь отправил жену и часть своей свиты в Путивль, а сам с несколькими слугами и дружинниками присоединился к Всеволоду, отправившемуся домой. Ефросинье Игорь сказал, что желает посмотреть харалужные мечи, приобретённые Всеволодом у фряжских купцов.
Ефросинья знала, как ценит Игорь хорошее оружие, и ничего не заподозрила.
Всеволодов огнищанин, по имени Звяга, согласился сопровождать Игоря в Козельск, дабы помочь разыскать там Вышеслава.
До Козельска добрались к вечеру в Финогеев день: Игорь сразу отправился на подворье к тамошнему князю Василию Ростиславичу. Челядь рассказала, что князь вместе с семьёй пребывает в своём сельце неподалёку от Козельска.
Игорь стал расспрашивать про Вышеслава:
— Слышал я, что сей муж ныне вашему князю служит?
— Истинная правда, княже, — ответили слуги. — Князь наш пожаловал Вышеслава Бренковича тиунством.
— А где живёт новый тиун вашего князя?
Кто-то из челядинцев вызвался показать дорогу.
Было уже довольно темно, когда Звяга постучал в ворота высокого дома, обнесённого крепким тыном, стоявшего в нескольких минутах ходьбы от княжеского терема.
На стук из-за ворот раздался голос дворового человека:
— Чего надо?
— Вышеслав Бренкович дома ли? — громко спросил Звяга.
— Кому он понадобился? — развязно поинтересовался дворовый.
— Гость к нему именитый.
— Сейчас доложу. Как звать гостя-то?
— Игорь Святославич.
Протопали по дощатому настилу удаляющиеся шаги, и всё стихло. Прошло много времени, прежде чем где-то в отдалении скрипнула дверь, вновь зазвучали шаги, уже приближающиеся и торопливые. Стукнул засов, и в воротах открылась узкая дверца.
Тот же самый голос, но уже почтительный, произнёс из темноты:
— Милости просим, гости дорогие.
В тёмных сенях Игоря встретила служанка со светильником в руке. Она поклонилась Игорю и повела за собой, отворяя перед ним низкие двери переходов и комнат.
Вот служанка отворила ещё одну дверь и посторонилась, пропуская князя вперёд.
Игорь перешагнул через порог и оказался в просторной горнице, освещённой пятью свечами в медном подсвечнике. Подсвечник стоял на столе, покрытом белой скатертью. За столом сидел Вышеслав.
При виде Игоря он встал и властно сказал служанке:
— Домаша, собери-ка угощение для гостей.
Домаша молча поклонилась и скрылась за дверью.
Вышеслав приблизился к Игорю. Они крепко обнялись и несколько мгновений держали друг друга в объятиях. Затем заговорили оба враз:
— Ты как здесь оказался?
— Долго рассказывать. А ты как?
— Прознал, что ты здесь обретаешься, вот и приехал.
— Понятно.
— Сколько же мы не виделись?
— Без малого три года.
— Иль не ложилось тебе у суздальского князя, что ты к козельскому служить нанялся?
— Не ложилось... — При этих словах лицо Вышеслава омрачилось.
Игорь понял, что Вышеслав чего-то недоговаривает, и постарался перевести разговор на другое:
— Изольда небось уже родила тебе сына или дочь?
— Может, и родила, да только не мне, — сквозь зубы процедил Вышеслав. — Отнял у меня Изольду Всеволод Юрьевич, чтоб ему пусто было!
— Как так отнял? — обомлел Игорь. — По какому праву?!
— По праву сильного, — жёстко ответил Вышеслав. — По тому праву, по которому все князья живут. Приглянулась она Всеволоду Юрьевичу, вот он и сделал её своей наложницей. А мне путь указал на все четыре стороны.
— М-да, — только и произнёс Игорь, не зная, как утешить друга.
Храня мрачное молчание, Вышеслав уселся на скамью. Игорь опустился рядом.
Чувствуя, что гнетущая пауза затягивается, Игорь сказал, словно оправдываясь:
— Кто бы мог подумать, что Всеволод Юрьевич столь падок на женскую красу. Это я виноват, Вышеслав. Хотел как лучше, а получилось хуже некуда.
— Я тебя не виню. — Вышеслав печально вздохнул. — Верно сказано: чему быть, того не миновать.
— Отчего же ты в Козельск подался, а не ко мне? — спросил Игорь, обняв друга за плечи.
— Не хотел тебя с Олегом ссорить. Он, поди, до сих пор по Изольде вздыхает?
— У Олега теперь имеются наложницы не хуже Изольды, и не одна, а целых три. Видел я их — красавицы писаные! Все три басурманки.
— Падок твой брат на чужеземок, — усмехнулся Вышеслав. — Чем ему наши-то девицы нехороши?
— Кто его знает. — Игорь пожал плечами. — Может, кровь половецкая в нём играет: подавай тёмнооких да чернобровых. Ну что, поедешь ко мне в Путивль?
— Нет, не поеду. — Вышеслав отрицательно мотнул головой. — В Козельске я осел, здесь и жить буду. Уж не обессудь.
Горько было сознавать Игорю, что лучший друг не стремится к встрече с ним, но укорять этим Вышеслава он не стал. Может, тот лишь на словах не держит обиду на Игоря, а в душе наоборот. Да и от Олега всего можно ожидать, человек он злопамятный.
Невесёлая получилась встреча у когда-то закадычных друзей, невесёлым было и расставание.
Ранним утром собрался Игорь в обратный путь.
Вышеслав уговаривал его погостить несколько дней, но всё напрасно. Иначе представлял Игорь свою встречу с другом, надеялся, что в Путивль вернутся они вместе. Разочарование породило в нём обиду, а обида за ночь превратилась в глухое раздражение. С таким чувством Игорь и покинул Козельск, холодно простившись с Вышеславом.
«Он уже не тот, — мрачно размышлял Игорь, покачиваясь в седле и глядя отрешённым взглядом на пустынную лесную дорогу. — Да и я другим стал. Изменили нас время и невзгоды. И, стало быть, отныне у каждого из нас своя дорога».
Но напрасно пытался Игорь себя успокаивать, на сердце у него лежал камень. Больше всего на свете ему хотелось повернуть коня обратно или услышать за спиной топот копыт догоняющего наездника и чтобы тем наездником был Вышеслав.
