Град Рязань жил ожиданием близко грядущего христианского праздника: близилось Рождество Пресвятой Богородицы. В эти дни два десятка рязанских церквей отмечали восход и заход солнца колокольным перезвоном. Громче всех ухали многопудовые бронзовые колокола на звоннице главного рязанского храма — Спасо-Преображенского собора, чьи золоченые купола были видны за несколько верст при подъезде к Рязани.

В этот день после полуденной трапезы Олег призвал к себе своих ближних советников, желая потолковать с ними насчет своей казны. Снедала Олега неотступная тревога: если московский князь вновь двинет на Рязань свои полки, тогда можно ждать большой беды.

— Восточная стена Рязани совсем обветшала, — сетовал Олег, — северная стена тоже того и гляди развалится под напором ветра. Московские воеводы хитры, они могут нагрянуть в зимнюю стужу, как в прошлый раз, дабы без затруднений пройти по застылым рекам и болотам. Рязань к вражеской осаде совершенно не готова, а посему я предлагаю хлебные припасы и казну вывезти отсюда в более укрепленные грады. Хотя бы в Вышгород или в Перевитск. Что скажете на это, бояре?

— Мы об этом уже толковали месяц тому назад, княже, — промолвил боярин Громобой. — Вся боярская дума сошлась на том, что зимой к Рязани нужно будет подвозить санным путем свежесрубленный лес, дабы по весне поставить новые стены и башни взамен обветшавших. А что до московского князя, то ему покуда не до нас, грешных. Дмитрий с тверским князем никак не может урядиться о мире. Полагаю, князь, тревоги твои зряшные.

— Ты же отправил в Москву Клыча Савельича, княже, — вставил боярин Брусило. — Клычу Савельичу велено договориться с Дмитрием относительно границ и мирного договора. Можно не сомневаться, Клыч-хитрец сумеет подольститься к Дмитрию, вынудит его если не к миру, то к перемирию с Рязанью.

— Надо дождаться возвращения из Москвы Клыча Савельича, узнать, чем завершились его переговоры с Дмитрием, — сказал боярин Агап Бровка, прозванный так за густые брови. — И лишь после этого кумекать, что делать с казной и зерном. А то ведь получается, княже, гром еще не грянул, а мы уже испугались. — Агап негромко рассмеялся, переглянувшись с Громобоем.

— Верно! — согласился с Агапом Громобой. — Вот Клыч вернется из Москвы, тогда нам и станет ясно, чего ожидать от московлян в ближайшее время.

— Как-то неспокойно у меня на сердце, бояре, — признался Олег. — Что-то подзадержался Клыч Савельич в Москве. Чаю, не к добру это. Может, московляне намеренно задерживают у себя послов наших, намереваясь внезапно нагрянуть к Рязани.

— Полно, княже, — промолвил Брусило. — По всему правобережью Оки наши дозоры расставлены. Не то что войско, даже всадник к нам не проскочит из пределов Московского княжества.

Олег отпустил бояр и засел за книги, чтобы отвлечься от тревожных мыслей. Полистав «Апокрифы» и «Жития святых апостолов», Олег отложил эти книги в сторону. Его увлекли анналы Прокопия Кесарийского, написанные по-гречески и повествующие о войнах византийцев с готами и персами. Погруженного в чтение Олега окликнул молодой гридень из теремной стражи. Он сообщил о приезде гонца из Пронска с письмом от княжны Евфимии.

— Где гонец? — Олег встрепенулся, поднявшись из-за стола. — Веди его сюда!

Гридень с поклоном удалился, плотно притворив за собой дверь.

Конюх Савка вошел в княжеские покои в пропыленном кафтане. Он привычным движением сдернул с головы шапку с загнутым верхом, отвесив князю поклон.

— Где письмо? — нетерпеливо бросил Олег.

Савка сунул руку за пазуху и достал свернутый в трубку лист бумаги, перевязанный голубой тесемкой.

— Ступай! — сказал Олег, взяв свиток из заскорузлой руки конюха. — Огнищанин Увар позаботится о тебе. Надо будет, я тебя позову.

Савка скрылся за дверью.

Развернув письмо, Олег быстро пробежал глазами ровные строчки, написанные торопливой девичьей рукой. Радостное волнение на его лице сменилось глубокой задумчивостью. Не выпуская письмо дочери из руки, Олег прошелся по светлице от стола к окну и обратно. «А ведь Даниил Ярославич уверял меня, что его племянница Ольга бежала вместе с братьями в Москву, — размышлял он. — Выходит, солгал мне Данила! Умыкнул племянницу и изгаляется над нею, как хочет! Вот черт похотливый!»

Скорый на решения и действия Олег мигом собрался в путь. Он решил без промедления нагрянуть в Пронск и вызволить Ольгу из рук ее жестокого дяди. От Рязани до Пронска было чуть больше сорока верст по прямой. Верхом на коне это расстояние можно было преодолеть за полдня. С собой Олег взял конюха Савку и двадцать дружинников. Главным головой в Рязани на время своего отсутствия Олег назначил боярина Громобоя. Никому из своих бояр Олег толком не объяснил, что заставило его так поспешно выехать в Пронск.

Олег и его небольшая свита успели отъехать от Рязани всего на три версты, наткнувшись у деревни Сысоево на двух гонцов на взмыленных лошадях. Эти гонцы спешили в Рязань из пограничного городка Лучинска с известием о несметной татарской орде, вышедшей из степей к рязанским пределам.

— Почто нехристи нагрянули к нам осенью, ведь прежде такого не бывало? — недоумевал Агап Бровка, обращаясь одновременно и к Олегу, и ко всем старшим дружинникам, спешно собравшимся в княжеских хоромах. — Обычно татары выходят в набег весной или летом, когда сочной травы на лугах много. Что же сподвигло нехристей выйти в поход в осеннюю пору? Ведь в нашем степном порубежье вся трава или пожухла от ночных заморозков, или давно скошена смердами. Чем татары станут кормить своих коней?

Никто из бояр ничего не ответил Агапу, все пребывали в сильнейшей тревоге, как и он; все были озадачены этим осенним вторжением татар, чего и впрямь давно уже не случалось.

— А ты, друже, съезди к татарскому становищу и разузнай, за каким хреном степняки подвалили к Рязани не летом, а осенью, — съязвил Олег, бросив хмурый взгляд на Агапа Бровку. — Заодно разведай там, кто у татар предводитель. И скажи ему, мол, чего ты приперся к нам осенью, подлая душа, ведь мы орду твою к лету ожидали.

Агап насупился и прикусил язык, опустив глаза к полу.

Старшие дружинники собрались в княжеском тереме на совет, невзирая на густые сентябрьские сумерки, опустившиеся на притихшие улицы Рязани. Олег не начинал совещание, ожидая конюха Савку, которому он поручил разведать, где именно татары разбили свои становища и велика ли их ратная сила. Савка умел подкрадываться, как лиса, мог ползать ужом и бегать проворно, как волк. Зрение и слух у Савки были, как у дикого зверя. Когда-то Савка был безжалостным разбойником и душегубом, но поступив на службу к рязанскому князю, он оставил свои дурные привычки.

Поскольку ожидание затягивалось, среди бояр нарастало нетерпение. Кое-кому из них было зазорно сидеть и ждать появления какого-то конюха. Среди вельмож все громче звучало недовольное ворчание, мол, не пора ли начинать совет. «Этот конюх, может, и не придет вовсе! — слышались голоса. — Вдруг Савка угодил под татарскую стрелу или саблю! А мы тут зря теряем время!»

Олег вскидывал свой мрачный взгляд на самых нетерпеливых из бояр и твердым голосом бросал одну и ту же короткую фразу: «Придет Савка, бояре. Не может не прийти!»

Наконец, Савка появился, грязный и вспотевший, в мокром плаще и в намокшей шапке.

Под вечер небо заволокли тяжелые тучи, и зарядивший холодный дождь сделал вечерние сумерки еще более непроглядными.

— Молви, Савка! — бодрым тоном сказал Олег, откинувшись на высокую резную спинку кресла.

Савка вышел на середину просторной светлицы, скинул с себя мокрый плащ, небрежно свернул его и швырнул себе под ноги.

— Это Рязань, — проговорил он, окинув быстрым взглядом сидящих на скамьях старших дружинников. — А это Гусиное озеро. — Савка бросил на пол свою намокшую шапку в двух шагах от скомканного плаща. — Здесь находится главная ставка татар. Нехристей там тыщ двадцать, если судить по шатрам и повозкам.

Положив свою плеть с другой стороны от брошенного на пол плаща, Савка пояснил:

— Это река Трубеж. На ее берегах всего в полуверсте от Рязани лежит другой татарский стан. Судя по кострам, степняков в нем не более шести-семи тыщ.

Сняв с пояса кожаный кошель, Савка положил его на пол в полутора шагах от своей шапки и в одном шаге от плаща.

— Это село Соколовка, — пояснил он. — Возле него татары разбили третий стан. Я полагаю, нехристей там не меньше десяти тыщ.

Слегка подбоченившись, Савка отошел в сторонку и уселся на стул возле самых дверей. Там он и сидел, положив ногу на ногу, с видом человека успешно выполнившего нелегкое княжеское поручение.

— Ну вот, бояре, обложили нас татары с трех сторон, а с четвертой стороны река Ока с крутыми берегами, — промолвил Олег, как бы подводя итог сказанному Савкой. — Что делать станем?

Бояре были единодушны в том, что стариков, женщин и детей до наступления рассвета надлежит посадить на суда и отправить по реке Трубеж в сторону Оки.

— Чем больше народу успеет за ночь уйти за Оку, тем лучше, — сказал Агап Бровка. — Утром татары пойдут на штурм Рязани, ветхие стены которой не смогут устоять против нехристей. Основная битва неизбежно произойдет на улицах города. Пусть многие из нас завтра полягут в сече, но и степнякам не видать богатого полона!

— Неплохо бы и хлебные запасы вывезти на ладьях из Рязани, — вставил Брусило. — Мешки с зерном можно спрятать на речных островах среди камышей и тростников. У татар лодок нету, поэтому им до островов не добраться.

— Тогда уж и казну тоже надо бы погрузить в насады и отправить по Оке в Шумань или Перевитск, — заметил боярин Свирт Напатьевич.

Ему возразил боярин Громобой:

— Детинец княжеский со всех сторон водой окружен, валами высокими и стенами дубовыми. Эту цитадель татарам не взять ни с наскоку, ни долгой осадой. Я думаю, пусть злато-серебро лежит в детинце, там оно в полной безопасности.

Свирт Напатьевич продолжал настаивать на том, что казну нужно в первую очередь переправить на лодьях за Оку.

— Да и нам самим, други мои, лучше всего ночью скрыться в лесах за Окой, — заявил боярин Собирад, поднявшись со своего места. — Войска у нас мало, Рязань нам никак не удержать, видит бог. Татар же очень много! Ни пронский, ни муромский князья на помощь к нам уже не успеют. Пусть татары сожгут Рязань, зато мы сохраним ратников и наши богатства.

— Экий ты прыткий, приятель! — обратился к Собираду Громобой. — Недаром имя твое означает «заботящийся о себе». К сожалению, у нас недостаточно судов и лодок, чтобы разом погрузить на них все население Рязани, нашу дружину и всю местную знать. Я уже не говорю про хлебные припасы и казну.

— Суда могут дойти до левобережья Оки, выгрузить там женщин и детей и опять вернуться в Рязань за новыми людьми, — сказал Собирад. — Путь по реке Трубеж до ее впадения в Оку составляет меньше двух верст.

— Даже если насады за ночь успеют обернуться туда и обратно три-четыре раза, все равно всех рязанцев вывезти не удастся, — сокрушенно покачал головой Брусило. — Каждая ладья вмещает не более пятидесяти человек, считая и гребцов. В лодках помещается самое большее по восемь — десять человек. За один раз можно перевезти на судах около трех тысяч человек, не больше. В Рязани же разного люда наберется до тридцати тысяч душ, ведь сюда сбежались и смерды из ближних деревень и выселков.

— Братья, давайте отдадим все злато-серебро татарам, откупимся от нехристей, — подал голос боярин Хован Зотеич. — Пусть забирают степняки наши богатства и убираются в свои степи. Сокровища потеряем, зато головы свои сохраним, дома наши уцелеют и храмы…

Сразу целый хор недовольных голосов загремел под сводами гридницы, возражая Ховану Зотеичу. С нажитым добром никому из бояр расставаться не хотелось. Даже самые робкие из них надеялись укрыть свои богатства в княжеской цитадели или сбежать с ними на лодьях вниз по реке Трубеж в случае взятия Рязани татарами.

Олегу пришлось несколько раз топнуть сапогом, дабы восстановить тишину в гриднице.

— Ваши трусливые речи мне надоели, братья-бояре, — сказал Олег. В его властных, пронзительных глазах светилась такая непоколебимая твердость, что это подействовало на старших дружинников, как некий завораживающий гипноз. — Ни откупаться дарами, ни спасаться бегством от нехристей мы не станем! Мы на своей земле, и бежать нам некуда. В полночь наша рать пойдет на вылазку. Разделившись на два отряда, наше войско обрушится на татарские становища у реки Трубеж и близ Соколовки. Ночь и непогода нам токмо на руку. Раздать оружие всем челядинцам, конюхам, сокольничим, псарям — всех зачислить в дружину. Также вооружить смердов, кто помоложе и покрепче, и причислить их к пешему полку. Дабы в темноте не порубить своих, пусть все наши воины повяжут голову белыми тряпками.

На этом военный совет был окончен. Бояре разошлись по домам, чтобы снарядиться для битвы самим и вооружить всех своих слуг.

Войско, возглавляемое Олегом, насчитывало шесть сотен всадников и две тысячи пеших ратников. В полночь с негромким скрипом распахнулись Духовские ворота Рязани. Первым из города выехал Олег верхом на вороном жеребце, облаченный в островерхий шлем и панцирь из металлических пластин, с красным щитом на левой руке и с мечом на поясе. Следом за Олегом выехали воеводы на разномастных лошадях, кольчуги и шлемы на них влажно поблескивали, облитые дождевыми струями. Затем с глухим дробным топотом прошла конная дружина, чуть склоняя копья в воротном проеме, похожем на тоннель, проложенном во чреве высокого крепостного вала. Следом за конницей из тесноты городских улиц хлынула на равнину пешая рать. Возглавляемые Олегом рязанцы мигом затерялись в сырой промозглой ночи, устремившись к деревне Соколовке, близ которой разбили лагерь непрошеные гости из Степи.

Другой отряд рязанского войска под началом боярина Громобоя вышел из города через Глебовские ворота, двинувшись в полной тишине к татарскому стану у реки Трубеж. В полку Громобоя было пять сотен конников и полторы тысячи пешцев.

Татары, полагаясь на свою многочисленность, вели себя беспечно, их караулы попрятались от дождя в шатрах, проворонив рязанскую рать, которая обрушилась на степняков совершенно внезапно. Действуя стремительно и смело, рязанцы перебили и пленили множество татар в обоих становищах. Объятые страхом татары спешно вскакивали на коней и спасались бегством, не слыша сигналов своих труб и приказов военачальников. Не увлекаясь преследованием рассеявшихся по округе врагов, оба рязанских отряда столь же стремительно отступили обратно в город.

Допросив пленных татар, Олег выяснил, что к Рязани подступил Мамай со своей ордой, недавно разбивший тумены Урус-хана.

Едва занялся рассвет, в ставку Мамая близ Гусиного озера прибыли татарские эмиры и беи, сумевшие уйти живыми из ночной сечи с рязанцами. Мамай гневно кричал на них, не желая слушать никаких оправданий. Его военачальники слишком возгордились после победы над Урус-ханом, они давно не ходили набегами на Русь и успели подзабыть, что порой даже горстка урусов способна нанести татарскому войску серьезный урон! Урусы дьявольски хитры и отчаянно храбры, в сече они неудержимы, как разъяренные медведи! Любая оплошность в войне с урусами чревата большими потерями для татар. «Этого никогда нельзя забывать, отправляясь в поход на Русь! — сердито выговаривал Мамай своим приближенным. — Теперь вместо штурма Рязани нам придется подсчитывать убитых и раненых, собирать воедино разбежавшихся воинов, искать виновников этих постыдных поражений! Рязанский князь, небось, смеется надо мной, ведь он сокрушил мои тумены, хотя его войско гораздо малочисленнее моего!»

День только-только разгорался. Бледное осеннее солнце, проглядывая сквозь завесу из мутных рваных облаков, озарило своими нежаркими лучами черные пажити, сырые луга с полеглой травой, березовые рощи с пожелтевшей листвой… Холодные воды Гусиного озера отливали синевой, на фоне которой прибрежные ивы и камыши казались еще зеленее и ярче.

Мамай собрался ехать в Соколовку, чтобы осмотреть место битвы. Потери татар под Соколовкой были особенно велики. Мамая тревожило то, что ни среди живых, ни среди убитых до сих пор не обнаружен его сын Солтанбек, тумен которого стоял станом близ Соколовки.

«Возможно, Солтанбек убит, но беки и эмиры боятся сообщить мне об этом, — размышлял Мамай, облачаясь в кольчугу. — Эти прохвосты знают, что кому-то из них сильно не поздоровится, коль моего сына и впрямь нет в живых. О Аллах, неужели ты не уберег Солтанбека от гибели? Ведь ты же знаешь, о Светоносный, что Солтанбек самый любимый из моих сыновей!»

Внезапно в юрту вбежал кривоногий бритоголовый слуга-киргиз в грубом стеганом чапане. Упав на колени перед Мамаем, он сообщил о прибытии рязанского князя с четырьмя дружинниками.

Мамай сначала опешил, замерев на несколько мгновений со шлемом в руках. Наконец, он изумленно пробормотал, оглядев своих слуг, помогавших ему облачаться в доспехи:

— Князь Олег сам отдается в мои руки. Почему? Зачем? — Мамай сунул свой позолоченный шлем в руки своему оруженосцу, озадаченно подумав: «Понять поступки этих урусов порой невозможно! Неужели Олег рассчитывает на мою милость после того, как в ночном побоище его дружина истребила больше трех тысяч моих батыров!»

Ладно, поглядим, с чем приехал ко мне князь Олег, решил про себя Мамай. Может, Олег раскаялся в содеянном, надумал задобрить меня дарами. Лучше позднее раскаяние, чем несговорчивое упрямство!

Для встречи рязанского князя и его небольшой свиты Мамай собрал своих советников и военачальников. Сняв с себя кольчугу и походную одежду, Мамай облачился в шелковый халат пурпурного цвета, опоясался широким роскошным поясом, водрузил на голову круглую шапку из малинового бархата с заостренным верхом. В последнее время Мамай стал подкрашивать хной усы и бородку, чтобы скрыть седину, поэтому в его одеяниях появились пурпурно-красные цвета.

На вид Мамаю было около пятидесяти лет, из-за болезни печени его скуластое плосконосое лицо имело желтоватый оттенок. Когда-то Мамай был ловок и подвижен, но к пятидесяти годам он заметно располнел и обрюзг, у него все чаще стали болеть старые раны, также его донимали недуги из-за неумеренного образа жизни.

В прошлом Мамай и Олег виделись дважды, это было в ту пору, когда Абдуллах, ставленник Мамая, два раза ненадолго занимал ханский трон в Сарае. При последней встрече с Абдуллахом Олег получил от него ярлык, подтверждающий его наследственное право на владение Рязанским княжеством. Случилось это семь лет тому назад. Тогда же Мамай встретился с Олегом второй раз. И вот судьба свела Мамая и Олега в третий раз.

Рослые Мамаевы нукеры с короткими копьями в руках тщательно обыскали Олега и четверых его спутников, дабы у тех не оказалось никакого оружия под одеждой, после чего великаны-стражники пропустили рязанцев в огромный белый шатер с круглым красным верхом. Войдя внутрь этого просторного войлочного жилища, Олег долгим взглядом окинул стены шатра, увешанные щитами, кинжалами, саадаками и колчанами со стрелами. Потолок юрты был украшен разноцветными шелковыми лентами, под ногами были расстелены роскошные мягкие ковры самых ярких расцветок.

На возвышении посреди шатра восседал Мамай, полуразвалясь в кресле с широкими подлокотниками и полукруглой спинкой, его ноги в сафьяновых башмаках с загнутыми носками покоились на парчовой подушке. По сторонам от возвышения стояли две бронзовые курильницы, распространявшие сладковатый аромат восточных благовоний. Позади Мамая застыли четверо телохранителей в кольчугах и шлемах, с обнаженными саблями в руках. Вдоль войлочных стен юрты теснились татарские вельможи в длиннополых богатых одеждах, в островерхих шапках, блистая золотом украшений. Вся Мамаева свита собралась здесь. Множество темных раскосых глаз взирали на рязанского князя с недоброй пристальностью.

Олег молчаливым жестом повелел своим дружинникам остаться у входа, а сам уверенно и неторопливо прошествовал по коврам к ступенчатому возвышению, откуда на него надменно глядел Мамай, небрежно перебирая пальцами яшмовые четки.

«Свернуть бы тебе шею, пугало желтолицее! — с неприязнью подумал Олег, отвешивая Мамаю низкий поклон. — Эх, довелось бы мне с тобой в сече повстречаться, сыч узкоглазый! Уж рука моя не дрогнула бы!»

Едва Олег распрямился, как Мамай первым заговорил с ним:

— Правильно сделал, князь, что сам пришел ко мне. У вас на Руси говорят, что повинную голову и меч не сечет. Почему с пустыми руками пришел? Где дары твои?

— Не взыщи, хазрат-бек, — смиренным голосом произнес Олег, — сначала мне хотелось бы узнать, как друг ты пришел на мою землю или как враг?

Хазрат-бек означало по-татарски «ваше величество».

— Я пришел к тебе, как к своему даннику, князь, — нахмурившись, произнес Мамай. — До меня дошло, что ты ездил к Урус-хану, расположения его добивался. Как ты посмел отважиться на такое! Иль ты забыл, кто ярлык тебе давал! Хан Абдуллах вручал тебе ярлык, неблагодарная собака! А кто сделал ханом Абдуллаха? Я сделал! — Мамай ткнул себя пальцем в грудь. — Урус-хан — это щепка, занесенная в Сарай ветром из Синей Орды. Урус-хан долго пыжился, изображая из себя хана Золотой Орды. Но все же я разбил его, разогнал все его воинство по степям, как стадо испуганных джейранов. Теперь в Сарае надолго утвердился хан Абдуллах, сын Узбека.

Мамай слегка прокашлялся и продолжил тем же сердитым тоном:

— Хан Абдуллах поручил мне наказать тех русских князей, кто не привозил ему дань, кто ездил на поклон к Урус-хану. Ты в этом списке, князь, стоишь на первом месте. Абдуллах очень рассержен на тебя, князь, за то, что ты ездил на поклон к его злейшему врагу Урус-хану. И ты усугубил свою вину тем, что прошлой ночью твое войско нанесло большой урон моим туменам, разбившим становища у реки Трубеж и возле села Соколовка. Ты сам засунул свою голову в петлю, князь.

— Что ж поделаешь, — Олег с невозмутимым видом пожал плечами, — чему быть, того не миновать.

— А я вот велю голову тебе отсечь, князь, — угрожающе проговорил Мамай. — Затем все твои грады и села огнем выжгу.

— Ладно, хазрат-бек, руби мою голову, — сказал Олег, разведя руки в стороны. — Я в твоей власти. Но имей в виду, коль слетит моя голова с плеч, твой сын Солтанбек тоже останется без головы. Вот тебе памятка от него.

Олег достал из-за голенища сапога маленький костяной амулет на золотой цепочке и небрежным движением бросил его прямо к ногам Мамая.

Торопливо нагнувшись, Мамай подобрал амулет, грозная мина на его лице сменилась растерянностью и нескрываемой тревогой. Урусы пленили Солтанбека! Это его амулет! Так вот почему рязанский князь так уверенно держится. Солтанбек у него в заложниках!

— Верни мне сына, князь, — промолвил Мамай уже без надменности в голосе. — И мое войско немедленно уйдет с твоей земли. Клянусь!

— Это уже другой разговор, хазрат-бек, — улыбнулся Олег. — Твое миролюбие мне, как бальзам на душу. Коль разойдемся мы с тобой миром, то и сын твой к тебе вернется живым-здоровым.

Рязанские бояре не очень-то верили в то, что Олег сможет вернуться живым из Мамаевой ставки. Кое-кто из бояр полагал, что Мамай не отпустит Олега обратно, постарается обменять его на Солтанбека. И когда Олег все же вернулся в Рязань, то его старшие дружинники пристали к нему с расспросами, желая узнать, как ему удалось договориться с Мамаем.

— Не забывайте, други мои, что я несколько лет пробыл заложником в Сарае, — хитро усмехаясь, молвил Олег. — Из всех русских князей я ближе и роднее Мамаю не оттого, что свободно говорю по-татарски, но потому, что могу мыслить, как степняк. Я этого Мамая насквозь вижу! Мамай не успеет подумать, а я уже все его мысли знаю наперед. К тому же у Мамая имеется большой зуб на московского князя, который открыто отказался платить дань хану Абдуллаху. Узнав, что и я нахожусь в давней ссоре с Дмитрием, Мамай предложил мне заключить союз против Москвы.

Мамай сдержал свое обещание. Когда Олег отпустил на свободу Солтанбека и прочих пленных татар, Мамай ушел со своим войском в донские степи.