От первой жены-татарки, умершей до срока, у Олега остались две дочери, ладные и пригожие. Старшую звали Евфимией, младшую — Агриппиной. Сестры хоть и являлись родными по крови, однако внешне сильно отличались одна от другой. Евфимия имела темные волосы и черные слегка раскосые глаза, опушенные длинными изогнутыми ресницами. Она была стройна и гибка, как молодая ракита. В тонких чертах лица Евфимии было больше сходства с отцом-русичем, нежели с матерью-татаркой.

Агриппина была светловолоса и голубоглаза, при этом она сильно смахивала на татарку, благодаря миндалевидному разрезу своих очей, длинным плавно изогнутым бровям пшеничного цвета и заметно выступающим скулам. По сравнению со старшей сестрой, Агриппина была чуть ниже ростом и имела более округлые формы тела.

Отличались сестры и по своему характеру. Евфимия ко всему подходила со спокойной рассудительностью, никогда не повышала голос, не давала волю слезам, не закатывала капризы. Любознательная от природы Евфимия рано выучилась читать и писать не только по-славянски, но и по-гречески. Помимо чтения книг Евфимия также обожала ездить верхом, кататься на лодке по реке и удить рыбу. В Евфимии порой проступало что-то мальчишеское, когда она стреляла в цель из лука или неслась галопом на горячем скакуне с развевающимися волосами.

Агриппина была крайне любопытна, но к знаниям она не тянулась. Лишь к двенадцати годам она с грехом пополам научилась русской грамоте. Причем писала Агриппина корявым почерком и со множеством ошибок, а читала по складам. Будучи более изнеженной и ленивой, Агриппина не умела плавать, кое-как держалась в седле, предпочитая ездить в повозке. Любимыми занятиями Агриппины было объедаться сладостями и красиво наряжаться. Агриппина была очень обидчива и плаксива. Старшую сестру Агриппина недолюбливала, поскольку видела, что та является отцовской любимицей.

Узнав, что отец собирается выдать Евфимию замуж за сына пронского князя, Агриппина несказанно обрадовалась этому известию. Значит, совсем скоро Евфимия уедет насовсем из отцовского терема в Пронск. В отсутствие Евфимии все отцовское внимание достанется ей, Агриппине.

Евфимия же отнеслась к тому неизбежному, что ожидает всякую девушку, без особой радости. Она понимала, что когда-нибудь это событие настанет, и даже мысленно готовилась к этому, представляя себе своего жениха и первую встречу с ним. Евфимии хотелось верить в то, что ее суженым станет умный и мужественный юноша, во многом похожий на ее отца. Узнав, что ей предстоит идти под венец с Владимиром, сыном пронского князя Даниила Ярославича, Евфимия расстроилась. Ей уже доводилось встречаться с княжичем Владимиром, который частенько наведывался в Рязань вместе со своим отцом. Владимир был красив и статен, но при этом он был грубоват и примитивен во всех своих суждениях. Во Владимире не наблюдалось ни малейшего проблеска глубокого ума, ни тяги к книжному чтению, ни желания изучить греческий или латынь…

Евфимия намекнула было отцу, что в жены Владимиру более годится Агриппина, мол, у этих двоих так много общего, словно Господь изначально создал их друг для друга.

«Владимир, конечно, увалень и недотепа, это верно, — сказал Олег Иванович своей старшей дочери. — Пожалуй, Грапа была бы Владимиру более под стать. Однако мне нужно, чтобы рядом с Владимиром находилась умная голова, которая не позволит ему наломать дров и предать мои интересы. Вот почему супругой Владимира должна стать ты, Фима. Отец Владимира правитель никудышный, все вокруг это понимают. Когда-нибудь пронским князем станет Владимир. Дабы звезда Владимира взошла высоко и не погасла до срока, во многом будет зависеть от тебя, Фима. Тебе придется управлять Пронским уделом, ненавязчиво подталкивая Владимира к принятию более продуманных решений. Вот что тебе предстоит в будущем, дочь моя!»

Евфимия сильно любила отца, с ним у нее всегда были самые доверительные отношения, поэтому она была готова на все, дабы выполнить его волю и принести наибольшую пользу Рязанскому княжеству.

Свадьба Владимира и Евфимии состоялась в Пронске в начале осени, когда только-только начала желтеть листва на деревьях.

Даниил Ярославич, свекр Евфимии, всю жизнь ненавидел своих родных братьев, Георгия и Владимира. Первого Даниил Ярославич ненавидел за то, что тот никогда не довольствовался малым, всегда и во всем стремясь добиваться наибольшей выгоды. Второго Даниил Ярославич люто недолюбливал за его смелость и гордыню. Нарушив родовой уклад, Владимир Ярославич отнял пронский стол у Даниила Ярославича, за которым было старшинство. Оба брата Даниила Ярославича, благодаря своим личным качествам, сумели добиться немалых высот в иерархии здешних Ольговичей. Георгий Ярославич утвердился князем в Муроме, по закону не имея на то никаких прав. Муромом владела троюродная родня пронских Ольговичей. Владимир Ярославич и вовсе высоко взлетел, заняв рязанский стол с помощью московской рати.

Когда Георгий Ярославич пал в сражении с мордвой, то никто не радовался так бурно его гибели, как Даниил Ярославич, неизменно завидовавший успехам старшего брата. Еще большую радость у Даниила Ярославича вызвала смерть Владимира Ярославича, так как это позволило ему сесть князем в Пронске. У самого Даниила Ярославича не хватило бы ни храбрости, ни ратных сил, чтобы изгнать из Пронска сыновей покойного Владимира Ярославича. В этом ему помог рязанский князь Олег Иванович, заинтересованный в том, чтобы Пронск тяготел не к Москве, а к Рязани.

Сидя князем на пронском столе, трусоватый Даниил Ярославич постоянно оглядывался на Рязань, не смея и шагу ступить без одобрения Олега Ивановича. Сильнее всего Даниил Ярославич опасался своих племянников, нашедших приют у московского князя. Потому-то он с превеликой охотой сочетал законным браком своего старшего сына Владимира с Евфимией, дочерью Олега Ивановича. Этот брак стал для Даниила Ярославича неким залогом того, что Олегова дружина придет к нему на помощь в случае любой вражеской напасти.

За окнами, забранными стеклянными ячейками в виде пчелиных сот, буйствовал сильный юго-восточный ветер, под напором которого стонали и скрипели могучие дубы, клены и вязы в парке, примыкавшем ко княжеским хоромам. На дворе была глубокая ночь.

Ложница была освещена неярким светом небольшого масляного светильника, заправленного льняным маслом. Одинокий желтоватый язычок пламени то вытягивался кверху, чутко улавливая напористое дыхание ветра, пробивавшееся сквозь щели в оконных рамах, то начинал колыхаться и трепетать, как бабочка, угодившая в паутину. Светильник, слепленный из глины в виде лебедя, стоял на столе, рядом лежала раскрытая книга в кожаном переплете.

У бревенчатой стены стояла широкая кровать на массивных деревянных ножках. Поверх смятого одеяла сидела Евфимия в длинной белой сорочице из тонкой ткани. Ее лицо было задумчиво и печально. Медленными ленивыми движениями она расчесывала костяным гребнем свои распущенные по плечам волосы. В свете масляной лампы обнаженные руки Евфимии казались еще белее на фоне ее густых темно-каштановых волос.

Невеселые думы одолевали Евфимию. Прошло всего восемь дней ее супружеской жизни, а она уже полна самых горьких разочарований. В свои семнадцать лет Евфимия еще плохо разбиралась в людях. Ей казалось, что люди с приятной внешностью непременно должны обладать и прекрасными душевными качествами. До своей свадьбы Евфимия была уверена, что супружеские узы должны возвышать мужчину и женщину, пробуждать в них порядочность и взаимное уважение. И вот, минула всего одна неделя ее замужества, а Евфимия уже чувствует себя самой несчастной на свете.

Двадцатилетний Владимир, ее суженый, был так прекрасен в своем богатом наряде на свадебном торжестве. С каким достоинством держался Владимир, сидя за пиршественным столом рядом с Евфимией, одетой в белое платье новобрачной. В первую брачную ночь Владимир был необычайно нежен и ласков с Евфимией. Свадебное застолье и ночь после него остались единственным приятным воспоминанием Евфимии о своем замужестве. Потом начался дикий непрекращающийся кошмар.

Едва Олег Иванович и его свита уехали обратно в Рязань, как Владимира словно подменили. Во все последующие дни и ночи Владимир был пьян или сильно навеселе. Шумные застолья в княжеском тереме продолжались, хмельной мед и греческое вино текли на них рекой. По причине свадьбы своего старшего сына, Даниил Ярославич обложил живущих в Пронске купцов особым винным налогом.

Более всего Евфимию угнетало то, что ее свекр Даниил Ярославич не только не пытается пресекать чрезмерное увлечение Владимира хмельным питьем, но и сам подает ему в этом дурной пример. Евфимии уже не единожды приходилось самой чуть ли не силой уводить пьяного Владимира с застолья и укладывать его спать. Так было вчера вечером, и позавчера было так же, и три дня тому назад… Возможно, что и этой ночью Евфимии опять придется уводить Владимира за руку с затянувшегося пира. Впрочем, Владимир дал ей честное слово, что он больше не станет напиваться вина сверх меры.

«Похоже, сильной волей мой муж не обладает, — подумала Евфимия, раздраженным жестом отшвырнув гребень. — Он наверняка уже пьян, как свинья! Коль я сама не вытащу Владимира из этого сборища гуляк, он будет пьянствовать до утра. Господи, почто в таком статном и крепком молодце такая безвольная душонка?»

Решительно поднявшись, Евфимия быстро натянула на себя длинное платье из аксамита, надела на ноги чиры из мягкой кожи, завязала свои длинные волосы в узел на затылке, после чего покрыла голову белым платком с красными узорами. Евфимии очень не хотелось появляться в гриднице, где сейчас продолжалось пиршество, но она помнила отцовское наставление, поэтому все-таки заставила себя покинуть опочивальню в этот поздний час.

При расставании Олег Иванович оставил наказ Евфимии, дабы она была готова к тому, что ей придется стать для Владимира не только женой, но зачастую и нянькой. «Чем большую заботу ты станешь проявлять о Владимире, тем крепче и вернее привяжешь его к себе, — сказал Олег дочери, оставшись наедине с ней. — Теперь, Фима, во многом от тебя будет зависеть, останется ли Владимир верен союзу с Рязанью, когда сядет князем в Пронске. Поэтому начинай приглядывать за Владимиром с первых дней своего супружества с ним. За этим увальнем нужен глаз да глаз!»

Даниил Ярославич, вокняжившись в Пронске, не пожелал проживать в хоромах, где до него жил его брат Владимир Ярославич со своей семьей. Хоромы эти изрядно обветшали, хотя со стороны смотрелись еще вполне добротно. Даниил Ярославич не стал сносить терем брата, он просто повелел вплотную к нему пристроить другой терем из гладко оструганных сосновых бревен. Старый, потемневший от времени дубовый терем Даниил Ярославич уступил старшему сыну Владимиру в качестве подарка к свадьбе. Два терема были соединены между собой крытыми переходами на уровне первого и второго этажей.

Со светильником в руке Евфимия двинулась по мрачным темным помещениям, наклоняя голову в низких дверных проемах, и, всякий раз вздрагивая от страха, когда у нее под ногами пробегала мышь или сразу несколько мышей с тонким писком разбегались по углам, напуганные ее шагами и светом масляной лампы. Обычно возле крытого перехода, ведущего из старого терема в новый на уровне второго яруса, всегда дежурила стража. Таково было распоряжение Даниила Ярославича, который не желал, чтобы любые посторонние люди появлялись в его покоях. Доступ туда был строго запрещен даже супруге и младшему сыну Даниила Ярославича. Запрет этот касался также Евфимии и всех ее слуг. Владимир имел доступ в отцовские покои, но только в дневное время.

Евфимия полагала, что на втором этаже своего нового терема Даниил Ярославич хранит сокровища, которыми он сильно дорожит.

В эту ночь стражников на крытой галерее почему-то не оказалось. То ли они ушли, не дождавшись смены, то ли ненадолго отлучились, выполняя приказ гридничего или самого Даниила Ярославича.

Не в силах побороть свое любопытство, Евфимия вместо того, чтобы повернуть к лестнице, ведущей на первый ярус терема, быстро проскользнула по темному переходу в покои своего свекра. Она кралась, затаив дыхание и стараясь ступать бесшумно. Сначала ей открылось караульное помещение с широкими скамьями вдоль бревенчатых стен, на которых были развешаны дротики, топоры, щиты и колчаны со стрелами. В караулке никого не было, хотя по огню, пылающему в очаге, и по остаткам трапезы на столе явствовало, что стражники находились здесь меньше получаса тому назад.

Миновав караулку, Евфимия очутилась в коридоре, озаренном светом факелов, прикрепленных к стенам. Деревянная стена справа была глухая, слева виднелись три дверных проема, два из которых были плотно закрыты. Одна из дверей была немного приотворена.

У Евфимии сердце застучало гулко и часто, когда она явственно расслышала доносящиеся из-за приоткрытой двери сердитые мужские голоса и приглушенные девичьи стоны. В том, что там творится что-то жуткое и жестокое, у Евфимии не было никаких сомнений. Забыв про свой страх, Евфимия двинулась вперед и осторожно заглянула в комнату, откуда доносились насторожившие ее звуки.

Зрелище, открывшееся Евфимии, потрясло ее до глубины души. Она увидела двух гридней в длинных кожаных рубахах, с кинжалами на поясе, которые пытались подвесить вниз головой совершенно нагую девушку опутанную веревками. Один из гридней стоял на табурете, стараясь зацепить за вбитый в потолочную балку железный крюк край веревки, которой были стянуты ноги несчастной пленницы на щиколотках. Другой гридень, стоя на полу, крепко держал связанную девушку, обхватив ее руками. Пленница дергалась и извивалась, сопротивляясь изо всех сил. Кричать она не могла, поскольку в ее рот была продернута веревка, не позволявшая ей сомкнуть челюсти. Несчастная могла только невнятно стонать. Светло-русые распущенные волосы пленницы свешивались вниз, подметая дощатый пол при каждом резком движении ее гибкого связанного тела, оказавшегося в руках двух мучителей.

— Держи крепче эту сучку, Демьян! — проговорил стоящий на табурете гридень. — Я никак не могу зацепить веревку за крюк!

— Чего ты там возишься, цепляй живее эту змеюку, покуда она не выскользнула из моих рук! — сердито прошипел Демьян, шатаясь из стороны в сторону. Ему и впрямь стоило немалых усилий держать пленницу вверх ногами, преодолевая ее сопротивление. — Пошевеливайся, Фотий! Иль ты безрукий совсем, что ли?..

В следующий миг дверь скрипнула, поскольку Евфимия неловко задела ее плечом.

Повернув голову к двери, Фотий увидел Евфимию. От неожиданности он потерял равновесие и был вынужден соскочить с табурета на пол. Демьян разразился было ругательствами, но тут же умолк, увидев вошедшую в комнату Евфимию.

— Что здесь происходит? — требовательным голосом спросила Евфимия. — Кто эта девушка? Почему она раздета донага и связана?

Демьян осторожно опустил связанную пленницу на пол и бросил растерянный взгляд на Фотия. Тот тоже пребывал в растерянности, напоминая мальчишку-проказника, которого застали на месте преступления.

Воспользовавшись этой долгой паузой, Евфимия поставила светильник, который был у нее в руках, на табурет и склонилась над связанной девушкой. В помещении было довольно светло, поскольку кроме принесенного Евфимией светильника здесь горел бронзовый поставец с двумя свечами, установленный в углу на полке. Евфимия сразу узнала в связанной пленнице пятнадцатилетнюю Ольгу, дочь покойного Владимира Ярославича. В прошлом Евфимии доводилось не раз встречаться с Ольгой, которая не единожды приезжала в Рязань то с матерью, то с отцом.

После гибели в неволе Владимира Ярославича мать Ольги тоже вскоре умерла от болезни. Сыновья Владимира Ярославича бежали в Москву, не желая присягать на верность Олегу Ивановичу. Ольгу взял под свое покровительство Даниил Ярославич, доводившийся ей родным дядей.

— Так вот почему Ольга не присутствовала на моей свадьбе, — промолвила Евфимия, окинув неприязненным взглядом обоих гридней. — Неплохое покровительство оказывает Даниил Ярославич своей родной племяннице, видит бог. — Евфимия криво усмехнулась. — Немедленно освободите Ольгу от пут! Ну, чего вы застыли, как неживые!

Стражники молча переглянулись, по-прежнему пребывая в растерянности.

Евфимия шагнула к Фотию и выдернула кинжал из ножен, прицепленных к его поясу. Вновь склонившись над связанной Ольгой, Евфимия принялась разрезать веревки, опутавшие ее нагое тело.

— Не делай этого, княжна, — запротестовал Фотий. — Ольга тяжко провинилась перед Даниилом Ярославичем, она пыталась отравить его. Потому-то Ольга и подверглась такому наказанию.

— Госпожа, мы выполняем повеление Даниила Ярославича, — вставил гридень Демьян. — Прошу тебя, не навлекай на себя и на нас гнев Даниила Ярославича. Не стоит Ольга твоей жалости и заступы, ибо душа у нее черная.

Евфимия, не слушая гридней, продолжала резать веревки. Наконец, Ольга была освобождена от пут. Евфимия протянула ей руку, дабы помочь подняться с полу. Однако Ольга с необычайной проворностью сама вскочила на ноги и, выхватив кинжал из рук Евфимии, бросилась на Фотия, как разъяренная пантера. Фотий шарахнулся в сторону, но Ольга все же успела полоснуть его кинжалом по запястью левой руки. Не растерявшийся Демьян сбил Ольгу с ног и отнял у нее кинжал, заломив ей руку назад.

— Видишь, княжна, что вытворяет эта бешеная тварь! — воскликнул Фотий, зажимая ладонью кровоточащий порез на своей руке. — Ольга и тебя может пырнуть ножом, не моргнув глазом.

Демьян связал Ольге руки за спиной и крепко держал ее за растрепанные волосы. Отнятый у Ольги кинжал он передал Фотию.

— Ступай отсель, княжна! — раздраженно промолвил Демьян. — Ступай ради Христа! Мы люди маленькие, что нам велит князь, то мы и исполняем. Коль ты хочешь добиться помилования для Ольги, то разговаривай об этом с Даниилом Ярославичем.

— Что ж, я так и сделаю, когда наступит утро, — сказала Евфимия.

Она направилась было к выходу из светлицы, подхватив с табурета свой горящий светильник. Неожиданно на пороге возник сам Даниил Ярославич, облаченный в багряное длинное одеяние греческого покроя, слегка помятое и забрызганное вином. Голову князя с двумя большими залысинами венчала золотая диадема.

— Зачем же откладывать сие дело до утра, коль можно разрешить его прямо сейчас, — ухмыляясь, проговорил Даниил Ярославич. По его раскрасневшемуся лицу и мутным глазам было видно, что он изрядно навеселе. — Моя невестка желает проявить милосердие, как истинная христианка. Это весьма похвально. Вот, токмо одной твоей просьбы о помиловании Ольги будет маловато, душа моя. — Даниил Ярославич надвигался на Евфимию медленными шагами, пошатываясь из стороны в сторону.

Евфимия попятилась, не спуская глаз с пьяного свекра.

— Коль ты явишь мне свою наготу, горлица моя, тогда и Ольга получит мое прощение, — слегка заплетающимся языком продолжил Даниил Ярославич, усевшись на табурет. — Ну, что ты на это скажешь, невестушка?

У Евфимии вспыхнули щеки. Она никак не ожидала от своего свекра столь бесстыдного предложения.

— Это же гнусно и не по-христиански предлагать мне такое! — возмутилась Евфимия. — Постыдился бы ты, князь. Ведь мы с тобой теперь родня.

— Вот и давай разрешим все по-родственному, в узком кругу, без суда и шумихи, — улыбаясь, промолвил Даниил Ярославич, по-плутовски подмигнув Евфимии. — Ежели ты, милая, шибко стыдишься, то мои гридни могут и отвернуться.

— Не ведала я, князь, что ты такой… — Евфимия невольно запнулась, не находя подходящего слова. Ее переполняло сильнейшее негодование.

— Ну, какой я? Какой? — захихикал Даниил Ярославич, покачиваясь на табурете. Было видно, что его забавляет возмущение, рвущееся наружу из Евфимии. — Неужто я плохой и гнусный, а? Неужто я шибко разочаровал тебя, милая?

Евфимии захотелось крикнуть в лицо пьяному свекру, что и он сам, и сын его Владимир глубоко ей противны. Однако Евфимия взяла себя в руки и молча удалилась с горделиво поднятой головой.

Вернувшись обратно в опочивальню, Евфимия обнаружила там своего мужа, который развалился на кровати прямо в одежде и в сапогах. Владимир лежал, раскидав руки в стороны, и громко храпел, от него сильно несло хмельным запахом.

«Вот чего стоит честное слово безвольного человека! — горько усмехнулась Евфимия, бросив на спящего Владимира неприязненный взгляд. — Воистину, яблоко от яблони недалеко падает».

Не желая дышать винным перегаром, исходящим от пьяного мужа, Евфимия легла спать на широкой скамье отдельно от него. Евфимия долго не могла заснуть, обеспокоенная судьбой княжны Ольги и размышлявшая о том, как она сможет помочь ей.

Наутро Евфимия первым делом написала письмо отцу, в котором просила его избавить Ольгу от издевательств, которым ее подвергает Даниил Ярославич. Евфимия настаивала в письме на том, чтобы ее отец забрал Ольгу к себе в Рязань, сделав это как можно скорее. Послание Евфимии взялся доставить в Рязань молодой конюх Савка. Из всех слуг Евфимии, приехавших с нею в Пронск, Савка, без сомнения, был самым ловким и смелым. Олег Иванович приставил Савку к Евфимии именно на тот случай, когда той понадобится быстрый и надежный гонец.