Мамай сидел на стуле под парчовым балдахином с длинными кистями. У него за спиной возвышалась глинобитная стена, выбеленная известью, в гребне стены торчали заостренные колья. Голубая тень от стены укрывала Мамая под парчовым навесом, его свиту, находившуюся тут же, грушевые и абрикосовые деревья, кусты благоухающих роз. Мамай решил встретить рязанское посольство не в ханских чертогах, а в дворцовом парке.

Скрипнула узкая деревянная калитка, ведущая с внутреннего двора. На широкой тенистой парковой дорожке показались рязанские послы, их было трое. Впереди шел боярин Брусило, хорошо знакомый Мамаю. Это он некогда доставил в Сарай отрубленную голову Араб-Шаха, желая сделать приятное Мамаю. Ныне Брусило прибыл в Сарай без подарков.

Под ногами у рязанцев, облаченных в длинные кафтаны, поскрипывает утрамбованная речная галька.

Приблизившись к Мамаю, послы сняли шапки и склонились в низком поклоне.

— Почто с пустыми руками приехал? — сердито напустился Мамай на Брусило, едва тот распрямил спину и произнес приветствие по-татарски. — Как смеет твой князь проявлять неуважение ко мне, шлет послов без подарков!

Видя гнев Мамая, нахмурили темные брови и его приближенные, разодетые в цветастые халаты, с островерхими шапками на головах. Татарские стражники слегка напружинились, опираясь на короткие копья, готовые по первому знаку Мамая ринуться на рязанцев, исхлестать их плетьми или уволочь в темницу.

Брусило смиренно склонил голову, разведя руки в стороны.

— Уж не обессудь, о великий, — с печальным вздохом произнес он, — казна нашего князя совсем оскудела. Поистратился Олег сильно, восстанавливая свои города и веси, разоренные твоим прошлогодним набегом, о всемогущий. Из руин ведь Олег поднимает Рязань и прочие грады. Нехватка у Олега не токмо в деньгах, но и в людях, и в лошадях…

— Лжешь, собака! — рявкнул Мамай, его правая рука схватилась за рукоять кинжала, засунутого за широкий узорный пояс. — Эмир Тургун прошлой осенью приезжал в Рязань с моего ведома, он своими глазами видел каменный дворец, возводимый Олегом. В тронном зале Тургун видел Олега в княжеской багрянице и в золотой короне, а также его бояр в роскошных одеждах, увешанных золотыми украшениями. Рязань уже в ту пору была наполовину отстроена заново. Почто Олег не снял золото с бояр своих, коль в казне у него пусто? Прислал бы мне свою корону в подарок, на худой конец. Иль забыл Олег, что он мой улусник? Неужто Олег гнева моего не страшится?

— В том-то и дело, о сиятельный, эта затея с дворцом каменным обошлась Олегу в кучу деньжищ! — досадливо промолвил Брусило, комкая в руках свою шапку с беличьей опушкой. — Если прошлой осенью Олеговы бояре хоть что-то имели за душой, то после голодной зимы у них не осталось ни злата, ни серебра. Олег даже свою золотую корону заложил ростовщикам, дабы расплатиться с каменщиками и зодчими.

— Зачем тогда Олег затеял постройку каменного дворца, коль не располагает необходимым денежным достатком? — сердито спросил Мамай.

— Насмотрелся Олег на роскошь ханских чертогов в Сарае, вот и восхотелось ему жить по-хански, — ответил Брусило с недовольными нотками в голосе. — Тщеславие губит Олега. Ты уж не серчай на него, о великий. Олег так рассудил, чем одаривать тебя жалкими дарами, лучше вообще не присылать даров.

Мамай помолчал, посопел своим приплюснутым носом, затем со скупой улыбкой промолвил:

— Ладно, боярин, на сей раз прощу твоего князя. Скажи, собирает ли Олег войско для войны с Москвой?

— Конечно, собирает, — поспешно закивал головой Брусило. — Олег давно мечтает расквитаться с московским князем за все свои обиды. Олег дюже зол на Дмитрия!

— Передай Олегу, боярин, что мои тумены двинутся на Москву в середине лета, — сказал Мамай. — Пусть к этому сроку Олег будет готов к войне. Малейшей задержки я ему не прощу!

— Все передам, великий хан, — пробормотал Брусило, склонив голову. Он тут же поправил сам себя, понимая, что оговорился: — То бишь, хазрат-бек.

Мамаю оговорка Брусило пришлась по душе. Он широко улыбнулся, сверкнув редкими желтыми зубами и сузив свои раскосые темные глаза.

— Скоро я стану великим ханом, боярин, — горделиво промолвил Мамай. — Я возвел Мухаммеда-Булака на ханский трон, в моей же власти и сбросить с трона это ничтожество! Это тоже передай Олегу, боярин.

В обратный путь домой Брусило и его спутники отправились вместе с Акбугой, племянником Мамая. В свите Акбуги было больше ста человек, кроме телохранителей-нукеров в ней находились также многочисленные слуги, в обязанность которых входило приготовлять кушанья своему господину, чистить его одежду, подстригать ему волосы и ногти, ухаживать за его лошадьми и многое другое. Среди прислуги Акбуги имелись даже музыканты и прорицатель.

Акбуга поехал в Рязань по приказу Мамая, получив от него поручение следить за всеми действиями Олега и постоянно торопить его со сбором войска. Мамай знал, что Акбуга благоволит к Олегу, который в свое время выкупил его из плена. «Дружелюбие Акбуги не вызовет неприязни к нему со стороны Олега, — рассудил Мамай, — хотя мой племянник, по сути дела, станет соглядатаем при рязанском князе». Подозрительный от природы, Мамай полностью никому не доверял, даже собственным сыновьям. Из опасения, как бы Олег не затеял что-нибудь у него за спиной, Мамай и отправил в Рязань племянника Акбугу.

— Зачем ты притащил из Сарая Мамаева племянника? — сердито выговаривал Олег боярину Брусило. — Неужто не мог убедить Мамая не слать Акбугу в Рязань? Наплел бы Мамаю, что у нас тут чума или мор, что сидим на пепелище, перебиваясь с хлеба на квас. Не мне тебя учить, боярин! Я теперь шагу ступить не могу без надзора Акбуги! Этот стервец узкоглазый всюду сует свой нос! Ко мне послы из Москвы могут нагрянуть, как и где я их стану встречать, ежели Акбуга липнет ко мне, как репей! Чего чешешь голову, боярин?

— Мамай был рассержен на тебя, княже, за то, что не почтил ты его пышными дарами, — молвил в ответ Брусило. — Не мог я наговаривать Мамаю про мор и пепелище в Рязани, ибо эмир Тургун успел побывать у нас прошлой осенью и видел твой каменный дворец и то, как быстро Рязань из руин поднимается. Мамай, чай, не глупец набитый, он живо заподозрил неладное. Потому-то Мамай и повесил Акбугу тебе на шею, княже, поскольку хочет разнюхать, не ведешь ли ты двойную игру.

— Так ты говоришь, Мамай намерен разделаться с Мухаммедом-Булаком, дабы самому занять ханский трон. — Олег пристально взглянул в глаза Брусило. — Как думаешь, темнит Мамай иль откровенность его все же похожа на правду?

— Судя по настроению Мамая, затевает он что-то грандиозное, княже, — сказал Брусило, задумчиво покачав бородой. — Судя по тому множеству войск, собранных близ Сарая, Мамай собирается опустошить Русь, как некогда Батый ее разорил. Заодно, видимо, Мамай вознамерился стать истинным властелином Золотой Орды. Ведь не пристало покорителю Руси кланяться какому-то Мухаммеду-Булаку, этой жалкой кукле на троне.

— Коль над Русью взметнется большой пожар, как во времена Батыя, то сей пожарище и Рязань опалит, как пить дать, — промолвил Олег. — Ежели Дмитрий победит Мамая, тогда и Рязань вздохнет свободно. Вот что, боярин, собирайся в путь! — Олег подошел к Брусило, сидящему на стуле, и положил свою тяжелую руку ему на плечо. — В Москву поедешь, перескажешь Дмитрию все, что повидал в Сарае, а также все услышанное от Мамая.

— Как же так, княже? — растерялся Брусило. — Я ведь токмо вчера из Орды приехал, еще и не отдохнул толком.

— Некогда отдыхать, боярин! — сурово проговорил Олег, отходя к столу, на котором были разложены бумаги и письменные принадлежности. — Сейчас я напишу послание Дмитрию, передашь сие письмо ему прямо в руки. В случае какой-нибудь напасти непредвиденной письмецо сие ты должен уничтожить. Уразумел?

— Уразумел, княже, — уныло обронил Брусило, глядя на то, как Олег быстро водит гусиным пером по листу бумаги, раз за разом макая его острие в медную чернильницу.

«Зачем мне в Москву тащиться? Пусть бы ехал к Дмитрию Клыч Савельич, это дело как раз по нему», — с досадой подумал Брусило, но вслух ничего не сказал.

Спорить с Олегом Брусило не привык.

Отъезд Брусило в Москву Олег обставил так, будто тот едет в Козельск к тамошнему князю. Акбуге Олег сказал, что имеет намерение привлечь козельского князя к походу против князя московского. Ничего не подозревающий Акбуга одобрил этот замысел Олега.

Среди повседневных забот Олег неизменно находил время, чтобы почитать летописный свод, над которым трудился Кашафеддин, уже в совершенстве овладевший славянской грамотой.

Так было и в это июньское утро.

Сидя в своей теремной библиотеке, Олег просматривал исписанные листы плотной желтоватой бумаги, которые стопкой лежали перед ним на столе. Кашафеддин описывал не только деяния самого Олега, но также жизнь и дела Олегова отца, деда и прадеда. Олег собрал около двух десятков летописей, написанных монахами в монастырях. Какие-то из этих трудов были написаны совсем недавно, какие-то больше ста лет тому назад. В них излагались события со времен Батыева нашествия и до настоящего времени с оглядкой на ту княжескую династию, под чьим покровительством находился тот или иной монастырь. Летописцы в своих хрониках прославляли либо князей московских, либо князей тверских, либо князей суздальских… На долю князей рязанских выпадало совсем немного ратной славы и прочих громких заслуг, словно не их земли чаще всего разоряли татары, словно не на Рязанщине пролилось больше всего русской крови за все годы ордынского ига.

Олег повелел Кашафеддину описать в своей летописи, в каких тяжелых условиях существует и выживает Рязанское княжество со времен Батыя и до нынешних дней. Читая труды других летописцев, Кашафеддин брал оттуда любые упоминания о рязанских князьях, выстраивая стародавнюю и нынешнюю историю Рязанского княжества.

Слог Кашафеддина нравился Олегу своей глубиной и проникновенностью, в нем не было сухого изложения событий, порой в очень краткой форме, как в других хрониках. Вот и на этот раз Олег, бегло пробежав глазами одно место в летописи Кашафеддина, перечитал его вновь, уже вдумчиво и не спеша. Этот летописный отрывок гласил: «В пору ордынского ига единственным источником надежды для рязанцев было неумирающее мужество. Окраинное положение Рязанского княжества оборачивалось для живущих здесь русичей непрерывными набегами степняков, разрушающих села и города. В хаосе межкняжеских междоусобиц на Рязань постоянно напирали ее северные соседи: Московское, Владимирское и Муромское княжества. Когда князья старались одолеть друг друга, когда приходила чума, выкашивая людей тысячами, когда вновь и вновь рязанцы умирали под татарскими саблями — мужество продолжало жить среди них. Мужество оставалось для рязанцев единственным просветом в долине мрака…»

Откинувшись на высокую спинку стула, Олег задумался, глядя на узкое закругленное вверху окно, утонувшее в толще каменной стены. Горячие солнечные лучи, проливаясь в помещение через оконное стекло, золотили медную чернильницу, чашу с недопитым квасом, бронзовый поднос на краю стола. Олег размышлял над тем, что мужество его предков сохранило Рязанское княжество независимым среди прочих русских княжеств. Однако ни мужество, ни стойкость в череде неизбежных опасностей не позволили Олеговым предкам возвысить Рязань над Суздалем или над Москвой. Прикрываясь Рязанью от татарских набегов, Москва, Суздаль и Тверь обрели могущество, постоянно затевая дележ русских земель. Рязань в этом дележе никогда участия не принимала, более того, рязанцы теряли свои земли под натиском московлян.

Москва стремительно усиливается и богатеет, Рязань же хиреет и слабеет. Как ни горько это сознавать Олегу, но от этого никуда не деться. И все же Олег не теряет надежды вернуть рязанские земли, некогда захваченные Москвой. Олег уповает на негласный уговор с Дмитрием, по которому московский князь обещает возвратить ему Лопасню, если рязанские полки не присоединятся к Мамаю. И если Олег отговорит Ягайлу от союза с Мамаем.

Течение мыслей Олега было прервано появлением слуги, сообщившего о приезде боярина Троила с письмом от Ягайлы. Олег невольно вздрогнул, взглянув на челядинца. Он только что думал об Ягайле, о его коварном нраве, о том, как будут трудны переговоры его послов с литовским князем.

— Приведи Троила сюда, — повелел Олег челядинцу, — да так, чтоб татары из свиты Акбуги не приметили.

Челядинец понимающе кивнул и бесшумно исчез за дверью.

По сумрачному лицу Троила Олег догадался, что его попытка отговорить литовского князя от союза с Мамаем не удалась. Развернув письмо Ягайлы, Олег нахмурился. В своем послании Ягайло упрекал Олега в недомыслии, в том, что он сам упускает прекрасную возможность сполна расквитаться с московским князем, а также пытается поссорить с Мамаем его, Ягайлу. Но, слава господу, у Ягайлы своя голова на плечах, поэтому он вступит в войну с Москвой на стороне Мамая, могущество которого неоспоримо. В конце письма Ягайло напустился на Олега с упреками. Мол, мелочные обиды и неразумная гордыня толкают Олега на путь бедствий и горьких сожалений. Олег с огнем играет, строя козни за спиной у Мамая. Главный враг Олега вовсе не Мамай, но московский князь!

Олег швырнул бумажный свиток на пол и молча стиснул зубы.

«Мамай выжег половину моего княжества в прошлом году, а Ягайло считает мое желание отомстить ордынцам «мелочной обидой», — раздраженно подумал он. — А мое намерение вырваться из-под гнета Орды, опираясь на московскую рать, Ягайло называет «неразумной гордыней». Сивый мерин!»

Во время встречи с Ягайлой много лет тому назад Олег обратил внимание на льняной цвет его волос и на крупные зубы, почти как у лошади.

Боярин Троил, светловолосый и голубоглазый, поведал Олегу, как проходили переговоры с Ягайлой, как вела себя Евфросинья, пытаясь уговорить Ягайлу последовать совету ее супруга.

— Ягайло уперся, как бык, твердя, что союз с Мамаем ему выгоден на данное время, — молвил Троил. — Ягайло жаждет сделать то, чего так и не смог осуществить его покойный отец — разорить Москву. Ягайло убежден, что литовцы вкупе с Мамаем и рязанскими полками одолеют московского князя.

— Ягайло прав, — проворчал Олег, — против столь мощной рати Дмитрию не устоять. Ягайло рассчитывает отнять у московского князя Ржеву, Можайск и Верею, хочет оседлать волжский и клязьменский речные пути, стервец. Далеко зрит Ягайло, на многое замахивается! Весь в отца, в Ольгерда! И Мамай ему нужен до поры до времени, это ясно, как божий день.

— Может, прав Ягайло, княже? — промолвил Троил. — Союз с Мамаем для Рязани выгоднее, чем сближение с московским князем.

— Ты прошлый год вспомни, боярин, — резко сказал Олег. — Вспомни пожарища, обгорелые трупы, вдов и сирот… Вот она, выгода от союза с Мамаем! Не верю я больше этому псу. Бог даст, Дмитрий разобьет Мамая. — Олег помолчал и упрямо произнес: — Я новое письмо Ягайле напишу. Все едино не допущу его союза с Мамаем!

В дорогу до Вильно опять отправился Троил с ответом Олега на письмо Ягайлы. Вместе с Троилом в Вильно поехал гридень Пентег, которому было поручено Олегом изображать из себя бывшего слугу хана Мухаммеда-Булака, якобы сбежавшего из Сарая. Пентегу предстояло убедить Ягайлу, будто его бегство из Орды связано с тем, что ему случайно стали известны кое-какие потаенные замыслы Мамая. По этим замыслам, Мамай собирается убить Мухаммеда-Булака, чтобы самому стать ханом. И еще, Мамай после победы над московским князем намерен прикончить Олега и Ягайлу.

Олег, зная, что Ягайло по натуре трусоват и подозрителен, надеялся через Пентега внушить ему недоверие к Мамаю.

Далеко не все рязанские бояре одобряли замысел Олега по вбиванию клина между Мамаем и Ягайло. Кое-кто из бояр прямо говорили Олегу, мол, самое верное для рязанцев — это всячески помогать Мамаю против Дмитрия, а не наоборот. Запевалами в этом хоре недовольных голосов выступали Собирад и Агап Бровка.

На совете, состоявшемся в середине июля, эти двое яростнее всех прочих своих сторонников наседали на Олега, желая убедить его не строить козней против Мамая.

Несколько дней тому назад Акбуга со своей свитой перебрались из Рязани в загородное княжеское село Ольжичи. Акбуге надоело сидеть в тесном городе, замкнутом в кольце бревенчатых стен, ему захотелось промчаться верхом на коне по привольным лугам, насладиться соколиной охотой, ощутить на лице вольный ветер, напоенный густым запахом сочных трав. Олег не стал удерживать Акбугу, он был только рад его отъезду из Рязани.

Впервые с начала лета рязанские бояре и их князь смогли собраться на совет и поспорить от души, обсуждая свои насущные заботы. В отсутствие татарских соглядатаев рязанские вельможи могли позволить себе покричать до хрипоты, отстаивая свою точку зрения. Напор на Олега тех его советников, которые горой стояли за союз с Мамаем, был подобен огромной штормовой волне.

— Всем присутствующим здесь ясно, что Мамай приложит все усилия, дабы собрать несметное воинство для похода на Москву, ведь ему надо будет сокрушить Дмитрия одним ударом, не затягивая поход до глубокой осени, — разглагольствовал Агап Бровка, поворачиваясь то в одну сторону, то в другую, дабы видеть лица всех бояр, собравшихся в княжеской гриднице. — Дмитрий при всем желании не сможет превзойти Мамая численностью своей рати, а ведь он собирается потягаться с ордынцами в открытом поле. То есть неразумный Дмитрий сам толкает голову в петлю! Ведь если Ягайло соединится с Мамаем, а это так и произойдет, то участь Дмитрия будет решена. Татары и литовцы просто задавят московлян и их союзников числом!

Далее Агап Бровка молвил, что Олег сам рубит сук, на котором сидит. Если до Мамая дойдет то, что Олег тайно сносится с московским князем, желая ему победы над Ордой, тогда Мамаева конница подвергнет Рязанское княжество новому разорению.

— А теперь подумай, княже, хватит ли у нас средств, дабы снова восстановить Рязань? — Агап Бровка повернулся к Олегу. — Твоя казна почти пуста, да и мы, лепшие рязанские люди, ныне почти нищие. Не время сейчас играть в благородство, княже. Не нужно пытаться помогать Дмитрию, который уже обречен на поражение.

В том же духе вел свои речи боярин Собирад, который напомнил собравшимся о дурных предзнаменованиях, свидетельствующих о грядущем разорении Москвы Мамаем.

— Братья, все вы знаете, что недавно случилось в Коломне, — молвил Собирад трагическим голосом, — там обрушился уже почти достроенный каменный соборный храм. Сей храм был заложен Дмитрием, и размерами он превосходил все каменные церкви в Москве. Сие есть божественный знак, братья. Сам Господь предрекает Дмитрию скорое падение и гибель.

Затем Собирад упомянул об иконе Богородицы, подаренной Дмитрием Спасскому монастырю, мол, эта икона вдруг сама собой раскололась пополам. Это тоже не предвещает Дмитрию ничего хорошего.

Речь Олега, пытавшегося убедить своих приближенных в том, что без союза с Москвой Рязани не избавиться от ордынской зависимости, то и дело прерывалась сердитыми репликами бояр, пребывающих под впечатлением от сказанного Собирадом и Агапом Бровкой. Олег в гневе даже накричал на наиболее дерзких вельмож, которые в глаза говорили ему, что они не собираются расхлебывать кашу, которую он заваривает. Мол, у них еще не высохли слезы по убитым родственникам и по угнанным в неволю сестрам и дочерям после прошлогоднего Мамаева нашествия.

Рассерженный Олег собрался было распустить совет, но тут в гридницу ворвался дружинник Перфил в запыленном кафтане, с усталым обветренным лицом. Было видно, что Перфилу пришлось долго скакать верхом.

Среди воцарившейся мертвой тишины Перфил взволнованным, чуть хрипловатым голосом сообщил Олегу и боярам, что Акбуга и его свита перебиты дружиной Владимира Даниловича, Олегова зятя. Оказалось, что выехавший на охоту Акбуга забрался во владения пронского князя, где татары учинили бесчинство в одной из деревень, убив тамошнего старосту и надругавшись над его юными дочерьми. Прознавший об этом Владимир Данилович мигом посадил свою дружину на коней, настиг татар и перебил их всех до одного. Перфил, прибывший по поручению Олега в пограничный городок Лучинск, стал невольным свидетелем этой кровавой расправы.

— Ну, вот и все, братья, — упавшим голосом обронил Агап Бровка. — Теперь нам всем конец! Мамай отплатит нам лютой местью за смерть своего племянника!

— Это верно, наша песенка спета! — с горестным отчаянием воскликнул Собирад. — Мамай непременно опять зальет кровью нашу землю! Отсечь бы руки Владимиру Даниловичу, этому рубаке хренову! Что же теперь делать, князь?

Взоры Собирада и всех остальных бояр обратились к Олегу, на лице у которого застыло каменное спокойствие.

— Теперь нам деваться некуда, бояре, — сказал Олег, жестом повелев Перфилу удалиться. — Теперь наше спасение в победе Дмитрия над Мамаем. Дабы поспособствовать этому, братья, нам надлежит не допустить соединения литовцев с татарами. Гибель же Акбуги и его людей нужно хранить в тайне. Пусть ордынские торговцы, приехавшие в Рязань, полагают, что Мамаев племянник пребывает в Ольжичах.