Наступила золотая осень. Рязань понемногу отстраивалась. Смерды с утра до вечера подвозили на лошадях бревна из окрестных лесов. По реке Трубеж тянулись длинные плоты из сцепленных воедино сосновых, буковых, березовых и дубовых стволов, очищенных от веток. На плотах стояли сплавщики леса с длинными шестами в руках, орудуя которыми, они не позволяли плотам сесть на мель или приткнуться ненароком к берегу. Плоты были прицеплены длинными тросами к насадам, которые шли на веслах, преодолевая течение реки.

Большие груды бревен лежали на низком песчаном берегу неподалеку от речной пристани. Сюда причаливали плоты, здесь бревна вытягивали из реки на сушу для просушки. Над этим трудились с рассвета до заката множество княжеских и боярских холопов.

Хотя жизнь в Рязани постепенно налаживалась, все же немало горожан продолжали прозябать в нищете, ютясь в шалашах и душных землянках. Мужских рук не хватало, а женские и детские руки не всегда справлялись там, где требовалась физическая сила и ремесленное мастерство.

В бедственном положении пребывали рязанские бояре и купцы, лишившиеся почти всех своих богатств и припасов. Те из бояр, у кого уцелели загородные подворья, считались счастливчиками. У них, по крайней мере, не было хлопот с поиском крыши над головой. Большинство же знатных рязанцев были вынуждены проживать в деревенских курных избах, потеснив семьи смердов, которые вдруг оказались богаче своих господ.

Боярин Клыч Савельич со своей женой и овдовевшей дочерью устроили себе жилье в старой, вытащенной на берег ладье. Прикрыв досками и парусиной ветхую палубу судна и затыкав мхом щели в бортах, семья Клыча Савельича, по крайней мере, имела укрытие от дождя и ветра. Днем в подпалубном помещении ладьи было нестерпимо жарко, а по ночам там держалась невыносимая духота. Поэтому Клыч Савельич был рад любому пасмурному и дождливому деньку.

Однажды в гости к Клычу Савельичу пожаловали бояре Собирад и Агап Бровка. Клыч Савельич встретил их, сидя на корме судна под полотняным навесом. В последнее время у Клыча Савельича стали болеть и опухать ноги. Лекари посоветовали ему держать больные ноги в горячей воде, настоянной на крапиве и клевере. Вот и в этот вечер, перед тем, как лечь спать, Клыч Савельич прогревал ноги в ушате с горячим целебным настоем.

Поздние гости, поднявшиеся по скрипучим дощатым сходням на палубу ладьи, поздоровались с Клычом Савельичем. При этом Собирад участливо проговорил:

— Что, брат, опять боли в ногах мучают?

— И не говори, друже, — отозвался Клыч Савелич. — Кое-как ноги переставляю, с палкой хожу. По ночам не сплю, маюсь, как баба беременная.

— Лекари-то что молвят? — поинтересовался Агап Бровка, присев на низкую скамейку.

— А то и молвят, что старость ко мне пришла и хвори с собой принесла, — проворчал Клыч Савельич. — Мол, никуда от этого не деться. Кому-то на роду написано под старость глохнуть, кому-то слепнуть, а у иных ноги отнимаются.

— Какой же ты старик, тебе же семьдесят еще не стукнуло! — сказал Собирад, желая взбодрить Клыча Савельича. — У тебя и волосы почти не поседели, брат. И станом ты прям, как ясень. Бог даст, оклемаешься!

Клыч Савельич лишь досадливо махнул рукой, показав этим жестом, что от лекарей проку мало, а на помощь Господа он и вовсе не рассчитывает.

— Мы пришли к тебе вот по какому делу, брат, — доверительным тоном заговорил Агап Бровка. — У князя нашего разум помутился от гордыни и неприязни к Дмитрию Ивановичу. Князь козельский и князь серпуховской прислали Олегу деньги на возрождение Рязани из пепла, токмо сие серебро тратится неразумно.

— Вот именно! — с негодованием в голосе вставил Собирад. — На месте своего сгоревшего деревянного терема Олег начал возводить каменный дворец. Камень на строительство приходится везти издалека сначала по реке, потом сухим путем на лошадях. Уйма рабочих рук на это дело брошено! Куча деньжищ уходит туда же! Уже осень на дворе, скоро белые мухи полетят, а в Рязани каждая вторая семья теплого добротного жилья не имеет.

— Вот, ты — имовитый муж, а живешь в ветхом насаде, словно приблудный чужеземец, — продолжил Агап Бровка, легонько похлопав Клыча Савельича по колену. — У меня до сих пор своего дома нету, Собирад тоже в шалаше прозябает, а ведь и мы с ним — не последние люди в Рязани. Олег заявляет, мол, московский князь живет в деревянном тереме, а я буду жить в каменном дворце! Это ли не глупость? Это ли не бессмысленное бахвальство?

— Верные слова! — вновь вставил Собирад. — Образумить нужно Олега, иначе пол-Рязани будет зимовать в землянках, с горечью и злобой взирая на княжеские каменные хоромы. Нас Олег слушать не желает, брат. — Собирад заглянул в глаза Клычу Савельичу. — Ты же более красноречив, поговорил бы ты с Олегом. К твоим словам Олег чаще прислушивается.

— Полно, братья, — хмуро промолвил Клыч Савельич. — Я у Олега бываю чаще в немилости, нежели кто-либо другой из бояр. Олег недолюбливает меня за мою приязнь к московскому князю. Всем это ведомо. Не смогу я отговорить Олега от его затеи, тем более что дворец каменный уже наполовину возведен.

— Так ведь кроме дворца Олег задумал все воротные башни Рязани тоже из камня строить, — с раздражением воскликнул Агап Бровка. — Олег послал людей за опытными каменщиками в Смоленск и Псков. Он говорит, пусть в Москве стены из камня, а у меня в Рязани хотя бы башни будут каменные.

— Причем Олег желает соорудить свои башни непременно выше московских башен! — сердито фыркнул Собирад. — А где взять денег на все это? Псковские зодчие задаром трудиться не станут! Княжеская казна уже почти пуста, у нас — имовитых вельмож — за душой ни гроша! Козельский князь дважды раскошеливаться для Олега не будет, а серпуховской князь и подавно!

— Как ни поверни, всюду клин, — тяжело вздохнул Агап Бровка. — Выручай, брат. Поговори с Олегом. Растолкуй ему, что не ко времени он затеял все это каменное зодчество!

— Хорошо, други, — безрадостным голосом сказал Клыч Савельич, бултыхая ногами в ушате с травяным настоем. — Так и быть, завтра я наведаюсь к Олегу. Поговорю с ним.

Эмир Тургун, в свое время служивший Араб-Шаху, после гибели последнего в битве с рязанцами переметнулся к Мамаю. Собственно, выбор у эмира Тургуна был невелик. Возвращаться в Синюю Орду ему было не с руки, ибо там правил враждебный ему Урус-хан. Хаджи-Черкес, утвердившийся в Ас-Тархане, был разбит Мамаем. Сидевший в Булгаре ордынский царевич Хасан тягаться с Мамаем тоже не мог, поэтому откупался от него дарами. Формально Тургун присягнул на верность золотоордынскому хану Мухаммеду-Булаку, но по существу он находился в подчинении у Мамая, выполняя все его приказы.

По воле Мамая эмир Тургун приехал в Рязань дождливой осенней порой как посол Золотой Орды.

Олег встречал ордынского посла со всем почетом в каменных палатах своего недостроенного дворца. По такому случаю Олег повелел своим приближенным явиться в тронный зал в своих лучших одеждах, нацепив на себя все имеющиеся золотые украшения. Сам Олег нарядился в длинную греческую тунику-далматику пурпурного цвета с короткими широкими рукавами, подпоясанную золотым поясом и украшенную роскошной вышивкой из золотых ниток. Плащ на Олеге был фиолетового цвета из тяжелой шелковой ткани с орнаментом в виде диковинных птиц. На ногах у Олега были красные сапоги из мягкой кожи, с серебряными бляшками. Голову Олега венчала роскошная золотая корона, украшенная драгоценными каменьями и крошечными образками с ликами святых угодников. С двух сторон, обрамляя лицо князя, с короны свешивались длинные подвески в виде продолговатых золотых желудей, сцепленных друг с другом по четыре с каждой стороны. На груди Олега лежало массивное золотое украшение-бармы в виде медальонов, украшенных зернью, прикрепленных к гибкой золотой пластине с вычеканенным на ней тонким узором.

Трон, на котором восседал Олег, был сработан рязанскими умельцами из бука и кипариса, с медными подлокотниками в виде бегущих пардусов. Широкая спинка трона была украшена резными фигурами львов с оскаленными пастями.

Ордынский посол, вступив в тронный зал, с изумлением открыл рот при виде роскошного чертога с высоким сводчатым потолком, со множеством узких окон, забранных разноцветными стеклами, с мозаичным каменным полом. Свита рязанского князя, сидящая на скамьях вдоль стен, красовалась в длинных кафтанах и опашнях из парчи и алтабаса, блистая золотыми перстнями и ожерельями.

Отвесив поклон сидящему на небольшом возвышении Олегу, эмир Тургун заговорил с ним по-татарски, придав своему скуластому узкоглазому лицу надменное выражение. Тургун передал рязанскому князю устное послание Мамая.

Из этого послания следовало, что Мамай собирает войска для похода на Москву, предлагая Олегу примкнуть к нему, как это уже сделал литовский князь Ягайло.

— Мамай давно уже грозится разорить Москву, — мрачно сказал Олег, выслушав посла, — а сам не смеет перейти Оку, опустошая мои земли. Я ведь заключил союз с Мамаем. Разве так поступают с союзниками?

Тургун принялся винить Олега в том, что Мамай опустошил его владения. Дружина пронского князя, зависимого от Олега, участвовала в битве на Воже в составе рати московского князя. Мало того, сын пронского князя в той сече пленил Мамаева племянника Акбугу. Мамай был сильно этим рассержен, вот почему он решил наказать рязанского князя.

Олег, продолжая хмурить брови, напомнил послу, что благодаря его посредничеству Акбуга получил свободу и смог вернуться в Сарай. Почему Мамай не учитывает этого? К тому же пронский князь выступил против Бегича вопреки запрету Олега.

— Этого зловредного князя уже нет в живых, — добавил при этом Олег. — Пусть Мамай узнает об этом.

— О, для Мамая это будет приятное известие! — расплылся в улыбке желтолицый Тургун.

Олег не стал в присутствии своих бояр обсуждать с ордынским послом условия нового соглашения с Мамаем, поскольку большинство рязанских вельмож были настроены крайне враждебно к любому сближению своего князя с Ордой. Олег встретился с Тургуном за трапезой, вызнав у того, каким войском уже располагает Мамай и какие военные силы он намеревается в скором будущем двинуть на Москву. Захмелевший Тургун выболтал Олегу все, о чем ему было можно говорить и о чем нельзя.

В беседе с Тургуном Олег изобразил себя непримиримым врагом московского князя, против которого он-де готов поднять свои полки по первому зову Мамая. Простоватый Тургун не смог распознать искусное притворство Олега, приняв его заверения в преданности Мамаю за чистую монету.

Тревога была в сердцах людей, увидевших группу конных татар на улицах Рязани, повсюду носивших следы недавнего запустения. Тревогой был объят и Клыч Савельич, кое-как доковылявший на своих больных ногах до каменного княжеского дворца, пахнущего свежей известью и толченым мелом. Клычу Савельичу тоже стало известно о посольстве из Орды.

Позабыв о первоначальной цели своего визита, Клыч Савельич заговорил с Олегом о том, что ныне было на уме у каждого из рязанцев.

— Не о союзе с Мамаем надо помышлять, княже, но о том, как сокрушить Орду общими усилиями русских князей. Слава богу, есть на Руси вождь, готовый возглавить борьбу с нехристями до полной победы! Протяни же руку дружбы московскому князю! Это и станет началом возрождения Рязани.

— Не беспокойся, боярин, на союз с Мамаем я больше не пойду, — сказал Олег, с нескрываемым беспокойством оглядывая Клыча Савельича. — Присядь, а то ноги тебя еле держат. Зачем ты пришел? Сидел бы дома!

— Разве можно назвать домом ту жалкую ладью, где я мыкаюсь с женой и дочерью, — невесело усмехнулся Клыч Савельич, опустившись на стул. — А на новый дом у меня нет денег. Слуг у меня тоже нет, их всех татары в полон угнали.

— Мною уже отдано распоряжение плотникам, — промолвил Олег, усевшись на другой стул. — Скоро у тебя, друже, будет новый терем на месте сгоревшего. Отсыплю я тебе и серебра, чтоб семья твоя была сыта и одета.

— Благодарю, князь, — растроганно проговорил Клыч Савельич. — Однако в Рязани полно людей, кои нуждаются в жилье и пропитании более моего.

— Знаю, боярин, — нахмурился Олег. — Но помочь всем и сразу мне не по силам. Ведь и твой обожаемый Дмитрий далеко не сразу заново отстроил Москву, сгоревшую дотла при сильнейшем пожаре четырнадцать лет тому назад.

Поговорив по душам с Олегом, Клыч Савельич покинул княжеский дворец с чувством радостного воодушевления. Ему было отрадно видеть и сознавать, что в помыслах Олега произошла разительная перемена. Олег был настроен на то, чтобы отомстить Мамаю за недавнее разорение Рязанского княжества. И для осуществления этой мести Олег был готов пойти на сближение с московским князем.

Ковыляя по улице, усыпанной опилками и древесной стружкой, мимо недостроенных теремов и бревенчатых срубов, Клыч Савельич неожиданно столкнулся с боярином Собирадом. Тот мигом догадался, откуда идет Клыч Савельич, поэтому с нетерпением спросил:

— Повидался ли ты с князем, друже?

— Было дело, — улыбаясь, закивал головой Клыч Савельич. — Вот, перемолвился я с князем, и сразу сил у меня прибавилось. Ей-богу!

— Стало быть, убедил ты князя прекратить каменное строительство? — тоже заулыбался Собирад.

— Нет, не убедил, — ответил Клыч Савельич, устало опираясь на палку. — Я думаю, пусть князь возводит в Рязани башни и терема из камня, коль ему этого хочется. Рязань от этого хуже не станет. — Чуть помолчав, Клыч Савельич со значением добавил: — Не это ныне самое важное, друг мой.

— А что? — насторожился Собирад, чуть сдвинув на затылок свою парчовую шапку с меховой опушкой. — Что теперь важнее?

— Князь наш, наконец-то, прозрел и ступил на путь истинный и спасительный для Рязани, — с некой долей торжественности в голосе произнес Клыч Савельич. — А посему, друже, можно смело сказать: было прошлое и будущее будет!

Озадаченно хлопая глазами, Собирад взирал на своего собеседника, силясь вникнуть в смысл его последней фразы, которая была ему совершенно непонятна. Густые брови Собирада сначала поднялись кверху, потом сдвинулись на переносье, а его бородатое лицо слегка раскраснелось от затраченной умственной потуги, завершившейся ничем. «Похоже, у бедняги Клыча беда не токмо с ногами, но и с головой!» — со смесью жалости и досады подумал Собирад.