XVII

Заделавшись великим князем, Святополк с особой придирчивостью стал обращать внимание на то, как относятся и что говорят о нем окружающие. Всю жизнь его травили и унижали, оскорбляли и уязвляли, даже отец лишил его княжества и бросил в темницу. Теперь все изменилось! Ему нравилось, когда начинали подчеркивать его заслуги, хвалить и возвеличивать. Он ждал, он хотел, он ловил на лету все то, что хоть в малейшей степени выделяло и поднимало его надо всеми. Льстивых людей он тотчас замечал, приближал и поощрял. Постепенно вокруг него стал складываться круг людей угодливых, склонных к низкопоклонству, лицемерию, двуличности и фальши. Первое место среди них занял Путша, человек неглупый, сдержанный, но способный на любое подлое дело ради своего благополучия. Особенно он был приближен князем после убийства Бориса и Глеба; проверив человека на крови, Святополк стал доверять ему бесконечно. По первому слову Путши назначал он людей на государственные должности, смещал неугодных, карал провинившихся и награждал тех, кто отличился. Постепенно Святополк все ближе и ближе узнавал своего помощника и все больше поражался образу его жизни. Терем его был довольно скромным, стоял не в центре Киева, а на Подоле. Слуг в нем было немного, обстановка скромная, а к накоплению богатства он, как видно, совсем не стремился, потому что мзды не брал, богатства не требовал и довольствовался совсем немногим. Ко всему прочему он был не женат, хотя, судя по виду, ему давно перевалило за сорок.

Долго пытался понять Святополк, чем же живет этот непритязательный человек, и наконец понял, что главным для него была власть. Он жаждал власти, он упивался ею, он жил и существовал ради нее. Ему надо было возвышаться надо всеми, ради этого он готов был пойти на любое преступление. Он верно служил Владимиру и поднялся до должности тысяцкого. Но князь держал его на расстоянии вытянутой руки от себя, в чем-то не доверял, где-то ограничивал, а иногда просто не замечал. Это его обижало и оскорбляло. Ему хотелось иметь от своего хозяина полного доверия. И такое доверие он получил от Святополка.

Некоторое время Святополк опасался, что Путша начнет строить против него козни, а может даже, получив такое влияние при нем, составит заговор и свергнет его с престола, возведя другого ставленника. Но потом понял, что этот человек был неспособен на такой поступок. Тысяцкий был хорошим исполнителем чужой воли, но не годился на самостоятельные действия. Он мог быть только игрушкой в чужих руках, послушным орудием чужой воли.

На должность конюшего Путша посоветовал взять Бобоку. Бобокой его прозвали за то, что в детстве он долго не мог выговорить слово «больно», а неизменно повторял «бо-бо»; к прозвищу так привыкли, что вскоре совсем забыли его подлинное имя.

Был он невысокого роста, темноволосый, с залысиной на затылке, и вообще весь какой-то непонятный, темный. Глаз его не было видно, они прятались глубоко в проваленных глазницах. Был он неразговорчив, косноязычен, начатую фразу иногда не заканчивал, и порой трудно было понять, о чем он ведет речь. Людям он не доверял и относился с плохо скрытой неприязнью. Зато предан был Святополку, как пес, видя в нем источник своего богатства и благополучия.

Жена у него была из сельчан, выше его ростом, полная и краснощекая. Это безропотное существо с утра до вечера занималось хозяйством и всеми силами старалось угодить своему мужу. Иногда, правда, что-то находило на нее, она начинала противоречить ему. Тогда он бил ее маленькими кулачками и неизменно повторял:

– Я хоть и хреновенький, но мужичишка. Так что слушайся меня!

И она после такой трепки становилась ласковой и еще больше почитала его.

Ключником Путша устроил Шельму. У Шельмы были большие уши и мутные глазки, которые смотрели на мир исподтишка и недоверчиво. Голос тихий, ласковый. На губах у него постоянно блуждала улыбка. Он усыплял, убаюкивал собеседника, заставлял верить ему, а сам выпытывал, вынюхивал самое сокровенное. Ему нравилось выискивать у человека какие-то мелкие изъяны, собирать против него различные слухи, строить измышления, накапливать в своей памяти всевозможную грязь, а потом неожиданно выливать все это на него, как ушат воды. Делал он это с каким-то тайным наслаждением, даже сладострастием, упиваясь тем, как человек смущается, теряется, как его берет оторопь и, наконец, ошеломленный, обескураженный, он бывает уязвлен и унижен. Видеть человека оскорбленным, оболганным, опороченным было для него высшим пределом наслаждения. Тогда он чувствовал себя самым умным, самым дальновидным.

Вместе со своими приближенными Святополк часто закатывал пиры и увеселения, где в избытке выслушивал восхваления и лесть. Он в это время становился добрей, спокойней, раздавал подарки, щедро раздаривал имения и земли, миловал и награждал. Вместе с ним в подобных кутежах участвовала и Марина. О Борисе и Глебе она знала только то, что говорилось в окружении Святополка: Борис был убит печенегами, а Глеба подстерегли и зарезали разбойники из числа язычников. До нее не доходили слухи, которые упорно распространялись по Киеву и другим городам о причастности к преступлению великого князя и его пособников; таких людей хватали, били палками, наказывали плетьми, но молву остановить было невозможно.

В конце августа 1015 года, в день Велеса-житника, когда на полях молча жали последний сноп, чтобы не беспокоить душу поля, Святополк устроил в своем дворце особенно веселое празднество. Были приглашены именитые люди Киева, пировала дружина княжеская, гости заполнили всю обширную гридницу. Пришли музыканты и хор певчих, которые величали бога Велеса:

Святополк изрядно выпил, прохаживался между пирующих, был со всеми весел и приветлив. Присел между Бобокой и его женой. Бобока, вытянув длинную верхнюю губу, отчего лицо его приобрело упрямый вид, говорил, угодливо обращаясь к великому князю:

– Ярослав в Новгороде взял вожжи в руки… Тоже мне… Землица там так себе… То ли у нас!..

– Правильно, батюшка, правильно, – поддакивала ему его полнотелая жена. – У нас земли немерено, леса необъятные, пашни и луга обширные. А уж урожаи какие! Не чета северным скудным землям. Так что пусть Ярослав на своих болотах посиживает, да нас не трогает. Чего делить? Каждый князь сиди в своем уделе, как селянин на участке. Взять селянина. Не мешай ему, и урожай у него будет знатный, и скот жир нагуляет!

– Ярослав не Владимир… Как небо от земли, – твердил Бобока.

– Это часто так бывает, я наблюдала в своем селении, – тотчас подхватила мысль Бобоки жена. – Отец, бывает, видный мужчина, которого все уважают, а дети так себе, мелкота рождается, смотреть не на что. Один такой пытался свататься ко мне, так я его погнала метлой грязной со двора. Тоже мне жених нашелся, прощелыга и свистун!

– Верно рассуждаешь, боярин, – несильно хлопнул Святополк Бобоку по спине. – Не страшен нам Ярослав, пусть хоть со всей ратью приходит, все равно одолеем!

Недалеко сидел Шельма, глаза струили ласку и приторную слащавость. Святополк присел к нему.

– Доволен ли угощением, боярин? – спросил его он.

– Никогда и нигде подобного не вкушал, – ответил тот как можно более проникновенным голосом. – Во всем чувствуется твоя заботливая рука, великий князь!

– Ничего, это только начало моего княжения. Пройдут годы, и не узнают страну! Дороги проложу, мосты наведу, ремесла и торговля будут процветать.

– Гляжу я на тебя, великий князь, и удивляюсь каждому твоему слову. С такими силами и дарованиями не только жизнь можно перестроить, но и горы свернуть! Мне кажется, ты все можешь сделать, что задумаешь. Я порой сравниваю тебя, великий князь, с каким-то нашим славянским богом. Я даже дома распорядился поставить истукана, на тебя похожего, и мы всей семьей прямо молимся на него. А чтобы никто не сомневался, что он является твоим отображением, на нем я приказал руническими знаками вывести твое имя, великий князь!

– Старайся, старайся, слуга мой верный! Я усердную службу ценю и вознаграждаю!

В это время во весь свой огромный рост поднялся брюхан Венд, гаркнул:

– Выпьем, друзья, за здоровье нашего благодетеля – великого князя! У всех уже нолито!

Почему он произносил вместо «налито» слово «нолито», никто не знал, но всем нравилось, поэтому ответили дружным ревом.

В разгар веселья к Святополку приблизился в пыльной одежде гридь, прошептал на ухо:

– Великий князь, новость срочную принес я с северных окраин.

– Говори.

– Князь новгородский Ярослав с ратью двинулся на Киев.

– Велика ли рать?

– Велика, князь. И варяги с ним.

Святополк встал, поднял руку. Шум постепенно стих.

– Верноподданные мои и соратники! – несколько напыщенно произнес он. – Князь новгородский Ярослав дерзнул нарушить наш покой и пошел войной. Дорого он мне заплатит за свою попытку оспорить великокняжеский престол. Только я один имею право быть правителем Руси! Пируйте, мои верноподданные и соратники, а завтра озоботьтесь сбором воинов, чтобы изгнать моего братца в его северные пределы!

Пир продолжался, но многие стали потихоньку вставать и расходиться, лица у них были сосредоточенные и озабоченные.

Святополк вызвал к себе Путшу, передал короб с драгоценностями, приказал:

– Скачи к печенегам, веди орду. Обещай хорошую добычу и полную свободу в грабеже, степняки это любят. Что угодно обещай, но без конницы кочевников не возвращайся!

Путша сохранил невозмутимое лицо, но внутри его все сжалось: Святополк звал печенежских разбойников грабить и разорять селения русов, уводить русских людей в полон. Как не был черств и жесток великокняжеский сподвижник, ему стало не по себе от приказа своего господина. Но он и держался при нем только тем, что выполнял любое его указание. И он отправился в печенежские степи.

В сентябре 1016 года киевское войско, поддержанное конницей печенегов, двинулось на север. Святополк ехал в окружении сотских и воевод, говорил наставительно:

– У Ярослава нет конницы, потому что новгородцы всегда воевали в пешем строю, а варяги нападают на другие страны на морских судах, поэтому им тоже не до лошадей. Наша сила – в печенежской коннице. Только надо разумно ею распорядиться. Прежде всего следует дать ей простор, возможность нападать на противника с разных сторон. На врагов своих печенеги наводят ужас засадами, ложными отступлениями, заманиванием в ловушки. Все это мы должны использовать в полной мере, и тогда нам останется только добить Ярославово воинство.

Встреча войск произошла на Днепре возле города Любеча. Киевляне встали на правом, а новгородцы на левом берегу. Святополк выбрал, по его мнению, чрезвычайно выгодную позицию: он встал меж двух озер, они защищали его от противника и не позволяли ударить по бокам; сзади расположилась печенежская конница. Таким образом, Ярослав мог наступать на него только спереди, но тут широко простирал свои воды Днепр, при его преодолении врагу можно было нанести большой урон.

Противники закрепились на своих позициях, началось обычное в то время прощупывание друг друга: засылались разведчики, выдвигались и передвигались полки, совершались отдельные вылазки и нападения, кое-где сходились воинские отряды и, не решаясь вступить в открытый бой, начинали кричать друг другу обидные слова:

– Эй, вы, новгородцы-гушееды! Долбежники! Расскажите, как сига в воду столкнули!.. Плотники! Заставим вас хоромы наши рубить!

Долбежниками новгородцев называли по их дубинкам, с которыми они ходили в бой. А гушеедами прозвали за кушанье, приготовленное из обожженного ячменя, сваренного в простой воде.

– Хохлы! – отвечали новгородцы. – Упрямцы, як быки!

Киевляне следовали старинному обычаю племени полян выбривать себе голову и оставлять на макушке клок волос, отчего и прозвали их «хохлами». Что касается до упрямства, то всем было известно, что если киевлянин упрется, то и белое будет называть черным и будет все силы класть, чтобы было по его.

Бранные и обидные слова действия не возымели, и войска простояли друг против друга три месяца, пока реки и озера не покрылись тонким льдом. Тогда возмутились варяги. В военных набегах они привыкли действовать быстро: стремительно нападали, наспех грабили и тут же убирались восвояси, потому что в случае промедления их могли настигнуть войска королей и императоров и уничтожить. А тут пришлось стоять целую вечность, они извелись от безделья. Эймунд ходил по лагерю и, извергая норманнские ругательства, говорил в бессильной ярости:

– Им бы на печи лежать да бока греть! Или стадо пасти, а не воевать!

Наконец не выдержал, ворвался в шатер Ярослава, проговорил с силой:

– Князь! Доколе сидеть? Скоро нас снегами заметет, от холодов подохнем!

Ярослав стал излагать ему свой способ войны:

– Не надо торопиться, потому что боги все заранее определили и нам только остается следовать намеченному пути.

– Что определили боги? И какие боги – языческие или христианские?

– Всякие. Надо немного подождать, тогда и выявится победитель.

– Не хочу ждать! Предлагаю свой замысел, как разгромить противника.

– Что тут можно предпринять? Святополк засел между озерами, сзади его сторожат печенеги. Не возьмешь ни с боков, ни со спины…

– Вот-вот, я тоже об этом! – загорячился Эймунд. – Киевский князь сам себя загнал в ловушку, остается только ее захлопнуть.

– И как же ты собираешься это сделать?

– Очень просто. Зайду ему со спины, прогоню печенегов, а потом мы с тобой ударим по нему с двух сторон.

Ярослав немного подумал, дал согласие.

Едва стемнело, как варяги впряглись в лямки и потащили свои лодки вверх по течению Днепра. Здесь они переправились на другую сторону и двинулись на печенегов. Чтобы ночью не перепутать своих и чужих, всем воинам было приказано повязать на голову белые убрусы. Замысел был простой: кочевники были защищены от врага широкой рекой и войском Святополка, вели себя беспечно и не ожидали нападения.

Расчет Эймунда оказался точным, печенеги выставили лишь караульных, которые дремали возле костров. Варяги быстро их вырезали, а потом всей силой обрушились на спящего противника. Степняки в панике бежали кто куда.

Наступило утро. С первыми лучами солнца через Днепр стало переправляться войско Ярослава. Оно высадилось на берег и напало на полки Святополка; сзади по ним удили варяги. «Святополк стоял между двумя озерами и всю ночь пил с дружиною своею, – пишет летопись… – Битва была жестокая… и прижали Святополка с дружиною к озеру, и вступили воины Святополка на лед, и подломился под ними лед, и одолевать начал Ярослав. Увидев это, Святополк обратился в бегство».

Для Святополка это было страшное утро. Только что он прикорнул после бурной ночи, когда с дружинниками гуляли и пили без какого-либо повода. Будто наваждение какое-то нашло. Надо бы остановиться и лечь спать, как кто-то начинал говорить такие залихватские и захватывающие здравицы, что рука сама тянулась к кубку с вином, и все казались такими родными и близкими, и ночь была полна удивительного очарования. И только прикоснулся щекой к подушке, как раздался дикий крик, звон оружия, невыносимо громкий грохот, словно что-то страшное обрушилось с самих небес, грозя полным уничтожением. Может, Святополк так бы не испугался, если случилось нападение врагов во время гулянья, когда он еще бодрствовал. А тут вскочил с дурной головой, с бешено бьющимся сердцем, ничего не понимая, стал бестолково кидаться в разные стороны. И воины вокруг метались и кричали, объятые ужасом. Всюду звон мечей, истошные крики, вопли, мольбы о помощи, люди натыкались друг на друга, орали, выли. В какое-то мгновенье он вдруг почувствовал, что сходит с ума. В нем будто что-то надломилось, будто это был он и не он, и жжение напротив сердца, и голос настойчивый и надоедливый: «Беги, беги, а то убьют!»

– Князь, спасаться надо! – наконец обратился к нему один из дружинников.

– Куда бежать? – ухватив дружинника за полу кафтана, поспешно спросил Святополк.

– Туда! – махнул рукой тот.

К ним прибилось еще несколько человек, они кинулись в схватку, прорубаясь сквозь строй врагов. Это была жуткая, ужасающая рубка, люди будто озверели, кидались друг на друга, не помня себя. Святополк рубился, охваченный животным страхом, а в голове была лишь одна мысль: выжить, выжить любым способом!

И когда он вырвался на простор, то даже не поверил, что сумел спастись, в таком аду побывал.

– Ловите коней! – прокричал кто-то из его дружинников, и Святополк бросился вперед, туда, где носились, потеряв седоков, оседланные кони. Животные шарахались от них, взвивались на дыбы, но все же на одного из них ему удалось вскочить, и он помчался в сторону леса, поминутно оглядываясь. За ним скакали только его воины, но ему казалось, что с обеих сторон заходит конница противника, что ему не выбраться из этого проклятого места, и он стегал и стегал коня, пока тот не выдохся и не пал бездыханный.

Святополку удалось вовремя соскочить с седла. Подъехали дружинники, их оказалось шесть человек. Они были измучены, их коням тоже требовался отдых.

– Ладно, передохнем и дальше, – произнес князь и присел на землю. – Но мне добудьте коня.

Коня отобрали у селянина, поехали дальше. Хотя поле битвы теперь было далеко, Святополку продолжало казаться, что неприятель затаился где-то по пути, подстерегает его в лесах и перелесках, за домами селений. Он убеждал себя, что такого не может быть, что скакали они так быстро, что их никто не мог обогнать, и все же доводы разума не могли побороть в нем чувства страха. Никогда не считал он себя трусливым, не поддавался панике, но тут трепет и ужас, охвативший его, окончательно овладел им, и он ничего не мог с ним поделать. Он понимал, что надо заехать в Киев и забрать с собой Марину, но ему виделось, что в город уже вошли полки Ярослава и он сразу попадет в лапы своего братца, и он приказал следовать по дороге на Польшу.

…С ликованием встретили киевляне войско Ярослава. Путша успел сбежать вместе со Святополком, но Талец, Еловит и Ляшко жителями были пойманы и приведены к Ярославу. Убийцы по приказу князя на центральной площади Киева были привязаны к столбам и расстреляны из луков.

На другой день после вступления Ярослава в Киев к нему явился Шельма и стал говорить ласково и преданно:

– Ждали мы тебя, князь, как избавителя от ненавистного злодея и братоубийцы. Невозможно было жить и дышать при Святополке Окаянном, замучил и затерзал он жителей Киева. Только после освобождения от ненавистного правителя почувствовали мы себя свободными людьми…

Следом за Шельмой в горницу Ярослава проскользнул Бобока и тоже проклинал Святополка Окаянного и выражал преданность и желание служить новому властителю. За Шельмой и Бобокой потянулись остальные приближенные изгнанного князя.

И всех их принял и приласкал Ярослав, потому что начали они разговор с ним со лжи и низкопоклонства. А каждая власть держится на лести и неправде, позволяет одурманить и охмурить сначала себя, а потом и весь народ. Потому-то и узнаем мы, какая у нас власть была, лишь после того, как она уйдет в небытие.