Ночью Сельга спала беспокойно. Можно сказать, почти не спала, только задремывала время от времени, даже во сне продолжая тянуть бесконечные думы.

Впрочем, это даже думами не назовешь, что-то другое. Сумятица вместо мыслей. Словно какое-то быстрое, мутное, безостановочное течение подхватило ее и несет, показывая видения из прошлого и настоящего, из того, что было и чего не было никогда.

Странные видения, порой – непонятные, словно она вдруг начинала смотреть не своими глазами и слушать не своими ушами. Знакомые и незнакомые лица, обрывки фраз, чужие, невнятные разговоры. Кто-то сражался, кто-то горевал, смеялся, ел, пил, любил…

Но кто? Зачем? Почему она все это видит? Свои родичи, знакомые лица из других родов, выхватываемые из непрекращающегося кружения мысленным взором, хотя бы объяснимы. А остальные? Остальное? – удивлялась она сквозь зыбкую дрему. Почему она видит картины далеких земель, которых никогда в жизни не видела?

Горы, густо поросшие лесом, расцвеченные наряду с темной зеленью хвои желтыми и красными красками осени. Могучие валуны. Мелкий, сыпучий, совсем белый песок. Набегающая на берег серо-зеленая вода, ровно волнующаяся до самого горизонта…

Это что? Откуда море? Зачем оно?

Нет, какой уж тут покой! И мысли мечутся, и грудь щемит непонятной тревогой, словно в сердце загнали длинное, острое жало.

Сельга окончательно забылась только к утру. И, почему-то, увидела себя на родовом капище, где молчаливые чуры богов высятся темными, деревянными исполинами. Будто бы она стоит перед ними, смотрит на них, а они – на нее. Внимательно смотрят, изучающее, но все равно отстраненно и свысока, как всегда смотрят на людей боги.

– Сельга! – вдруг позвал ее кто-то.

Настолько явно позвал, что она завертела головой, озираясь. Нет, никого вокруг, только молчащие чуры. И голос…

Она узнала его. Не сразу, не в первые мгновения, но узнала, хотя и не слышала очень давно. Его голос, Ратня!

– Ратень? – звонко откликнулась Сельга. – Ты где?

И тут же сама поняла, как глупо это прозвучало. Где ж ему быть? Умер он. Вот уже лет десять минуло, как он умер, много воды с тех пор утекло вниз по Лаге-реке.

Непонятно все-таки. С одной стороны, она прекрасно понимала, что спит, что это ей только снится, а с другой… Есть такие сны, что отчетливее самой Яви, когда и мысли, и чувства как будто обострены до предела, как будто эти сонные виденья реальнее настоящего.

Конечно, это Ратень зовет ее! – теперь поняла она. С самого вечера пытается достучаться до нее из своего верхнего мира, границу которого живые преодолеть не в силах. Мертвые – возвращаются иногда, они – могут, только их не всегда поймешь.

Потому она и на капище оказалась, догадалась Сельга. Его место, памятное для него. Отсюда, наверное, могучему волхву легче разговаривать с живыми.

– Сельга, иди ко мне, – звал ее волхв.

И она пошла. Хоть и страшно, хоть и вздрагивало все внутри от безотчетного ужаса, но Сельга преодолела себя, зашагала-поплыла по вязкой, туманной Нави, в которой не поймешь, где лево-право, где верх и низ. Кто-то кривлялся рядом, какая-то бестелесная нежить строила козлиные рожи, мерещилось ей. Это понятно, это ее пытаются сбить с пути. Теперь Сельга твердо, упрямо шла на голос волхва, который почему-то виделся ей как белый свет далеко впереди. Яркий свет среди кромешного сумрака с кривляющимися козлиными рожами.

– Сельга, иди ко мне…

– Я иду, иду…

Навь! Ее трудно понять человеку, даже рассказать о ней – и то трудно!

Но – дальше, еще дальше…

И вот оно – ни на что не похожее место, которое не видишь, не осязаешь, а, скорее, чувствуешь…

Рассказать?

Как будто вокруг – ровное поле без конца и края, тонущее в плотном, сером тумане. И в этом тумане нет ни конца, ни начала, ни пространства, ни времени, есть только загадочное Нечто, чему она не знала названия. И лежат среди этого тумана камни, много камней, бесконечное поле камней. И эти камни, словно бы и не камни. Живые они, дышат, думают, только спят. Крепко, как мертвые, а сами – живые. Эти камни и есть умершие люди. Их не надо будить, чувствовала она, их нельзя будить, загадочное Нечто оберегает покой этих живых людей-камней. Грозное Нечто. Вот если только чуть-чуть, краешком мысли коснуться – так можно…

Где она? Куда забрел ее дух, высвободившийся на время из оболочки тела? – ужасалась Сельга сама себе.

Она не могла ответить на этот вопрос, понимала только, что очутилась уже где-то очень далеко, куда, может, даже боги просто так не заходят. «Страна мертвых!» – отчетливо толкнулась мысль, словно подсказал кто-то.

Да, это она, страна мертвых. Только здесь, в тумане, проникающем до глубины сердца холодным ознобом, тревожной оторопью, дрожащей внутри как заячий хвост, можно говорить с умершими. Здесь много голосов, слишком много, низкий, утробный звук так и стоит в ушах, как гул реки на крутом перекате. Но их нельзя слушать все подряд, важно выделить один, нужный. Только его можно, если пришел к нему – слушай, других – нельзя, почему-то знала она.

– Сельга!

Нет, она так и не увидела его лица. Всего лишь голос, который раздавался теперь куда отчетливее.

– Сельга, слушай, Сельга… Мальчику плохо, Сельга, очень плохо… Помоги ему, Сельга… Велеса проси, напомни ему… Помоги мальчику, Сельга, помоги…

Сельга! Сельга! Сельга!

Казалось, он так часто повторял ее имя, что оно отдавалось в ушах, как приглушенное эхо отдается в ущельях бесконечными повторениями.

И все-таки голос чуть-чуть другой, сообразила она. Похожий, и словно бы не похожий, отстраненный какой-то, безликий.

Почему так, она не понимала. Живым не дано понять мертвых. Сельга только догадывалась, что там, за небесами, за ветвями Мирового Древа все по-другому, настолько по-другому, что люди и представить себе не могут своим скудным умом.

– Велеса проси, Сельга, напомни ему…

Конечно, хотелось его расспросить о многом, но она сдержалась. Нельзя расспрашивать мертвых, они сами скажут все, что могут поведать живым. Смерть – это тот порог, который переступают лишь в одну сторону, так устроили мир всемогущие боги. Если узнаешь лишнее – назад можно и не вернуться, чувствовала она.

А потом она вдруг ощутила, что Ратня больше нет рядом. И ничего нет – ни тумана, ни безвременья, ни бесконечного каменного поля мертвых…

Сельга проснулась. Открыла глаза, увидела над собой потемневший потолок избы, и не сразу сообразила, где находится. Лежала как будто в холодной испарине, слушала удары гулко бухающего сердца…

Просить Велеса, напомнить ему? Будет просить!

Сельга вышла из дома, едва начало рассветать. После сонного тепла избы осеннее утро облило ее влажным, грибным холодком.

Вокруг было тихо и мирно. Серая дымка закутывала темные деревянные избы, сараи, загоны, хлева для скотины, широкие общественные амбары, делая все каким-то неотчетливым. За селом – поля, выжженные под пашни. Топор и огонь далеко отодвинули зубчатую кромку леса. Большое селение родичей-поличей вольно разбросалось на пологом берегу одного из притоков Лаги. Приток мелкий, воробью по колено, не только чужая ладья, лодка-долбленка не проползет. Зато – безопасно, водной дороги здесь нет, поэтому и выбрали когда-то это место. А что мелко – не страшно, неподалеку от селения мужики устроили запруду наподобие бобровых, получилось целое небольшое озеро, так что воды хватало и скотине, и людям.

Обычное осеннее утро. А у нее – все еще сон перед глазами. Родичи, уважительно называющие ее Видящей, даже, наверное, представить себе не могут, каково это – видеть. Конечно, способность к пророчеству – это дар богов, но – тяжелый дар, порой – неподъемный.

На этот раз Сельга отправилась на родовое капище поличей не во сне, наяву. Давно не была, не любила там бывать, после смерти любимого. Но сейчас чувствовала – надо…

После гибели Ратня, последнего волхва рода, капище стояло пустым. Но родичи до сих пор приходили сюда, как и встарь, приносили подарки богам, мазали подножия высоких чур жертвенной кровью. Потом, склонив головы, шептали о своем, сокровенном. Самые бойкие пололи траву, даже подновляли ветшающую избу волхвов, выметая оттуда сор и выгоняя мелкое лесное зверье. Старались таким образом заслужить больше божественного внимания.

«Обратно сказать, неизвестно – доходит ли их почтение или просто так?» – сокрушались многие. Волхвов нет на капище, а без них – кто скажет? Самые нетерпеливые давно уже порывались пригласить на капище других волхвов, из дальних родов. Волхвы – они ведь не делят себя по родам, как обычные люди. Как-то по-своему ведут родство, от самого Велеса считают. Их можно позвать, и они придут.

Доходит! – успокаивала Сельга мнительных. А что касается капища – ему не век пустым стоять, найдется и у него хозяин. Так должно быть, и так будет! Боги сами приведут, кого надо.

Ей верили, конечно.

Сельга знает, Сельга зря не скажет. Ведунья! – кивали друг другу старейшины…

«Просить Велеса? Буду просить! Надоем, а буду! Сколько понадобится, столько и буду напоминать хитроумному богу про его оберег! Пусть не спит, пусть выполняет обещанное!»

Это повторяла про себя Сельга, опускаясь на землю перед темными, высокими чурами. Она всегда знала, чувствовала, что ее первенец жив. Да и парень Витень, из оличей, что тоже был в плену у свейской дружины и сбежал прямо с ладьи, нырнув в реку, впоследствии рассказывал на торжище, как все случилось. А мужики-родичи ей пересказали. Потом она сама разыскала малого, расспросила подробнее. Витень таращил глаза от любопытства, запинался от робости перед знаменитой ведуньей поличей, но отвечал толково. Именно от него Сельга узнала, что сынок Любенюшка не пропал, не потерялся в лесу, а увезен свеями…

Конечно, Сельга понимала, каково это – просить богов. Наверное, лучше, чем кто-нибудь из родичей понимала: боги, потешаясь по-своему, могут так выполнить просьбу смертного, что устанешь потом колотиться головой о стену. Волком выть будешь, пальцы себе кусать, наказывая себя за былую глупость, – зачем просил у богов то, что получил, наконец. А они – выполнили, не поскупились, разве нет? Хотел, просил – получай, человече, полной мерой! Только смотри, пробуй, не надорвешь ли пупок – поднять то, что выпросил у богов?

Они, пресветлые боги, тоже любят показать свое превосходство. Точно как люди, которые даже в малых делах редко обходятся, чтоб не выделить себя среди остальных. Люди любят чувствовать свое превосходство, и боги также любят его показать, усмехалась Сельга. Не от их ли плоти и духа пошел по земле человек? Не от богов ли? Так что и пенять нечего, если вдуматься, понимала она.

А может, все по-другому. Не просто из потехи или зловредности наваливают боги на человека неподъемную ношу его собственных просьб и желаний. Испытывают. Показывают таким образом, что и с желаниями надо быть осторожнее, желать тоже надо учиться – это тоже наука, которая постигается с прожитыми годами.

Кто знает…

А уж Велес Круторогий – хитрее хитрого будет. Это точно! Ведь именно он, Коровий Бог, придумал и волшбу, и чародейство, и колдовство, и еще много чего придумал, подарив смертным такие возможности, что приближают к богам. Пустил по Яви божественную, волшебную силу, отдал ее людям, и теперь забавлялся, наблюдая, что из этого получилось.

Коварный бог. Лукавый. Многоликий не меньше Семаргла. И добро, и зло, и стариковская мудрость, и юношеская насмешка – все смешалось в нем полной мерой. Пожалуй, в этом он ближе всех к людям, понятнее в этой своей непредсказуемости! – думала иногда Сельга. Вот и почитают его особо от остальных. Волхвы – те прямо ведут свой духовный род от хитроумного Велеса.

Обращаясь к Велесу, Сельга никогда не могла сказать, чем закончится ее просьба. Хотя бы – выслушает ли он ее? А выслушает – так услышит ли?

Для своей волшбы Сельга давно уже не использовала чародейных напитков, не окуривала себя дымом трав, не туманила голову грибными настоями, как делали это многие чародеи. Сама справлялась.

Собравшись, очистив голову от мыслей, она представила Реку Времени, представила себя в этой реке, текущей по воде времени вместе со всеми. Мягко, осторожно, высвободилась из этого потока, очутилась в безвременье, на берегу, как она это про себя называла. Именно отсюда направила к богам свою просьбу-напоминание…

Небо клубилось. Кипело темными тучами, как забытый на огне котел кипит варевом. И гром гремел, и ветер свистел в ушах, и молнии, эти огненные стрелы Перуна Среброголового, сверкали где-то совсем рядом.

И все-таки Велес, Коровий Бог, долго не откликался на ее зов. Но она стучалась, и просила, и даже требовала, наверное. Сама чувствовала, как ее взлетевший дух бьется где-то в глубине неба, как птица, что стучится грудью в небесную твердь.

Откликнулся, наконец! Показался Бог-чародей…

Когда-то, по молодости, помнила Сельга, Велес часто насмехался над ней. Представал перед ней голым, прекрасный юношей с огромным детородным органом, вздыбленным набухшими, фиолетовыми прожилками, как горячий конь взнузданный ременной сбруей.

Сильные, перекатывающиеся мышцы, нежная, гладкая кожа, девичий румянец, глаза под густой бахромой ресниц. Волны ответного желания раскачивали ее тело при виде такой божественной красоты, и кровь стучалась в виски, и дыхание становилось прерывистым, и мысли метались как заполошные. Ничего больше не хотелось – только насадить себя на этот божественный стержень, почувствовать, как сильные руки сжимают тебя до хруста костей!

Только глаза всегда оставались его, старые, мудрые, видящие сквозь землю и знающие обо всем на свете. Они – охлаждали, окатывали, как ледяной водой, божественной усмешкой над смертной, возмечтавшей о соединении с одним из повелителей Прави, сверкающего верхнего мира.

Теперь, похоже, Круторогий все-таки принял ее как равную. Юношеским плодородием больше не размахивал, а предстал перед ней в своем истинном облике – зрелым мужем, почти старцем, с серебряными нитями в темных волосах, и лицом, прорезанным глубокими морщинами времени. На подобном лице вещие глаза уместнее, конечно.

– Что ты хочешь, женщина? Зачем тревожишь меня? – без звука спросили ее эти глаза, чуть приподняв набрякшие, синеватые веки.

Ей показалось, что земля вокруг содрогнулась, что порывистый ветер сыпанул ей в лицо пригоршни колючих дождевых капель. Или – показалось? Для нее больше ничего не осталось вокруг, никого не осталось – только она и лик древнего бога. Огромный, прозрачно-текучий, почти заслоняющий тучи…

– Что ты хочешь, женщина?!

Сельга, путаясь от торопливости, начала рассказывать богу про сына, как ждет, как тревожится, на что надеется. Начала, и тут же умолкла, увидев недовольное, нетерпеливое движение кустистых бровей.

Действительно, зачем она все это рассказывает? Кому рассказывает?! Как будто он сам не знает!

Огромный лик Велеса пристально смотрел на нее, словно бы говорил с ней беззвучно. И она действительно без слов понимала, что говорил ей внимательный взгляд:

Помню! Помню! Помню!

Подожди, подожди…

Нужно ждать, женщина, все жизнь нужно чего-то ждать. Так положено смертным – всю жизнь ждать чего-то.

Когда же?

Ты, все-таки, торопишься, смертная. Вы, люди, всегда торопитесь. Собственным нетерпением сокращаете себе срок в Яви, и без того мимолетный.

Когда же?!

Нет, не скоро! Твоему сыну пока предстоит большая дорога, ему еще предстоит пройти, увидеть и понять многое, что нельзя понять по-другому. Много ему дано, потому и спрос с него необычный. Так суждено!

Что ему суждено?! Для чего предназначает его судьба?!

Знать хочешь? Узнаешь со временем. Не торопись, человече. Впрочем, вы, люди, всегда торопитесь…

Именно так Сельга поняла то, что без слов, неслышимой речью говорил ей Велес. А потом ей вдруг показалось, что бог вздохнул, чуть заметно, почти не слышно. Но от этого неприметного вздоха тучи заклубились вокруг еще гуще, сошлись, заволокли все без остатка, скрывая в густой темноте строгие черты и пронзительные глаза…

Сельга очнулась, увидела перед собой невозмутимые лики деревянных богов, небо над головой, траву, частокол сторожевых сосен вокруг капища.

«Да, очнулась – точное слово. Словно вынырнула на поверхность из глубокой воды, – подумала она. – Сколько же времени прошло? Много, похоже. Пришла спозаранку, а сейчас уже дело к вечеру…»

Вокруг было светло, чисто, и небо ясно не по-осеннему, и Хорс-солнце пригревал Сырую Мать-Землю мягким теплом.

Тихо, спокойно, будто не было никакой грозы. Да и то сказать – гроза осенью…

Была ли? Действительно ли Сельга видела Велеса среди клубящихся туч? Говорила с ним? Просила за сына?

И он отвечал ей? Действительно, отвечал?

Теперь, пожалуй, она не смогла бы точно сказать – видела ли, слышала? От внезапного ненастья и следа не осталось. Впрочем, такие странные мысли: было – не было, почудилось – не почудилось – часто посещали ее после сотворенной волшбы. Слишком большая разница между реальностью Яви и тем, другим миром, понимала Сельга. Древний бог прав! Люди всегда торопятся, но никогда и ничего не могут догнать в своей вечной спешке, усмехнулась ведунья.

Она знала – боги редко показываются людям в своем истинном виде. Они, бессмертные, обычно принимают более понятные, земные обличия. Но уж если бог показался смертному во всем блеске силы и небесной несокрушимости – это значит, что разговор шел всерьез, без скидок на людские слабости и неуверенность. Хочешь – слушай и пытайся понять, а хочешь – умри на месте от ужаса, потому что видеть ту силу, неодолимую, необъятную мощь, которую люди называют богами, – это страшно, конечно.

Что же такого ему суждено, ее сыночку, если судьба с малых лет посылает ему подобные испытания? И как спорить с судьбой? Ей, матери, остается только ждать и надеяться, что он выдержит, не сломается, пройдет по своей долгой и далекой дороге…

Наверное, так! – сказала она себе, как часто повторяла последнее время.

Откуда вылезло это неуверенное «наверное», с каких пор зацепилось за язык, – уже сама не помнила, но показательно все-таки. Раньше, в молодости, в ней не было никакой неуверенности, казалось – она все знает и почти все может. Только прожитые годы убавили категоричности…