Книга: Викинги. Скальд
Назад: 2
Дальше: 4

3

С раннего утра на берегу Ранг-фиорда шумно и суетно.
Вроде все было готово заранее, деревянные кони загодя нагружены едой, питьем, ратным снаряжением, кузнечными, плотницкими и прочими инструментами, швейными принадлежностями, запасной корабельной снастью, – словом, всем, что может понадобиться в походе. Все связано, упаковано, разложено, прикреплено с той тщательной аккуратностью, что рождена опытом долгих переходов по бурному морю. И все равно кормчие и хольды, старшие воины, в последний раз осматривая снаряженные корабли, где-то чего-то не досчитывались, теряли, не могли обнаружить. А может, забыли все-таки, раздери вас злобные тролли?!
Шум, гам, крики. Пожилые, степенные кормчие, оставив обычную рассудительность, сыплют проклятиями, как горохом, призывают в свидетели всех богов-ассов, все силы земли и воды, что в старые добрые времена, не в пример нынешним, воины, умели собираться в поход быстро и ловко, и ничего не забывали при этом. Не то что сейчас, когда молодые ратники собственную голову готовы оставить на берегу, а не забывают только потому, что постоянно льют в глотку крепкое пиво. Наплюй вам в глаза жгучей желчью Змей Ермунганд – куда будет литься пиво, если головы не окажется?!
Позже на берегу начали появляться остальные дружинники в сопровождении хмельной, принаряженной родни, и у кораблей стало совсем не протолкнуться. Смех, веселье, острые, шутливые перебранки. Когда дружина уходит в викинг – нельзя гневить богов, провожая воинов унылыми лицами и худыми одеждами, иначе ассы не подарят удачу.
– Ты будешь меня ждать, Сангриль?
– Буду ждать…
В общей суете и гомоне они даже не смогли попрощаться толком, с сожалением думал Сьевнар. Она мелко клюнула его губами, а он на мгновение приложился к ее румяной, прохладной щеке – разве это назовешь прощанием? Так прощаются с далекими, малознакомыми родственниками, а не с тем, кто для тебя больше жизни.
Странно, они вроде бы еще вместе, он видит ее, трогает ее прохладную ладошку, чувствует земляничный привкус ее дыхания, а как будто они уже далеко друг от друга. «Песня о девушке, ждущей воина»? Так у кого все-таки больше тоски – у того, кто ушел, или у той, которая осталась?
– Ты будешь меня ждать, любимая? – снова и снова спрашивал он.
– Буду, конечно, буду!
– Ты дождешься меня?
Сьевнар сам понимал, что подобная суетливая настойчивость недостойна мужчины, но ничего не мог с собой поделать.
– Дождусь, дождусь, глупенький ты мой! – терпеливо повторяла она. – Кого же мне ждать, как не тебя? У меня больше нет никого…
«А если бы был, не ждала бы?» – мелькнула, как тень, ревнивая мысль.
– Возвращайся с богатой добычей, любимый мой. И привези мне здорового и крепкого раба для будущего дома. Или, лучше, двух… – она неожиданно начала загибать пальцы, словно что-то высчитывала в уме. На чистом лбу появилась чуть заметная, рассудительная складочка.
Сьевнар вдруг вспомнил, как его самого свеоны везли мальчишкой-рабом – испуганного, дрожащего, с воспаленным, спекшимся от жажды горлом. Вот уж не ко времени вспомнил.
Он нахмурился, мотнул головой, отгоняя видения прошлого.
– Конунг Рорик редко берет много рабов, если есть другая, более дорогая добыча, – напомнил Сьевнар.
– Это ничего, пусть другая добыча. Рабов можно купить в Хильдсъяве на торжище. Даже лучше, если на торжище – там можно отобрать самых крепких и искусных в работе, – решила девушка.
– Это можно, конечно…
Не обратив внимания на его внезапную хмурость, она закончила свои неведомые расчеты и глянула на него радостно и открыто. Ее лучистый, голубой взгляд отозвался в сердце обычной щемящей истомой.
Милая…
– И все-таки, Сьевнар, не понимаю тебя, – пророкотал рядом Гулли Медвежья Лапа. – Как можно отправляться за моря за поживой, когда на берегу остается такой лакомый кусок? Или, думаешь, за морем найдешь повкуснее?
Медвежью Лапу провожали жена и двое подрастающих сыновей. Но он почти не смотрел на них, небрежно положив на покатые плечи жены тяжелую руку с толстыми пальцами, обильно опушенными рыжим волосом. По его широкому лицу цвета сырой говядины с растрепанными лохмами бороды было видно – с утра воин уже поправил голову пивом и теперь находился в самому радужном настроении. Весело улыбался, блестел глазами, наслаждаясь праздничной суматохой отхода.
Знаменитый воин давно уже потерял счет – сколько раз уходил за богатством и славой в дальние страны. Гулли сам говорил про себя, что живет только на морской дороге, а на берегу быстро начинает скучать и сохнуть. Именно поэтому он вынужден постоянно размачивать нутро пивом – чтоб не высохнуть в щепку до следующего викинга. Воин повторял это настолько часто, что сам поверил в конце концов.
Его невысокая, крепенькая жена со смуглым и сморщенным как печеное яблоко лицом смотрела совсем не весело, заглядывая мужу в глаза снизу вверх. Всем известно, Медвежья Лапа даже на берегу проводит больше времени за дружинным столом в доме конунга, чем в постели жены. Оба сына-подростка бычились, как молодые телки, громко шипели друг на друга. Никак не могли решить, кому держать отцовский щит, а кому – копье. Жена догадывалась, в скором времени и эти начнут надолго уходить в дальние набеги, без охоты возвращаясь к домашним заботам.
– Может, попросить кого из остающихся ратников присмотреть за входом в девичий фиорд? Чтобы чей-нибудь струг не заплыл туда невзначай, как думаешь, воин? Могу хоть я попросить, если ты робеешь! – зубоскалил Гулли.
Медвежью Лапу слышали не только Сангриль и Сьевнар. Многие откликнулись на его слова громким смехом. Даже малая ребятня, прерывая свою вечную беготню между взрослыми, вскидывали любопытные круглые глазки, силясь расслышать и понять, чему смеются большие.
Тут же посыпались шутки, что, мол, устье девичьего фиорда и дружине конунга не устеречь. Даже если воины цепями скрепят перед входом все свои корабли, какой-нибудь ловкач все равно проплывет между ними так, что и не заметишь.
Ратники любили подобные разговоры. Что может быть веселее, чем шутки над молодыми девушками, еще не познавшими сладости женской сдачи? Разве что насмешки над пожилыми девами, заросшими мхом во всю глубину своего потайного фиорда, который уже никогда не примет в себя мужское семя…
– А, впрочем, что его стеречь, это устье? – рассудил Медвежья Лапа вроде бы про себя, но так, чтобы все слышали. – Небось, если кто и загребет невзначай на кожаном струге, так добычу с собой не унесет. Наоборот, бывает дело, еще прибавок оставит…
– Ты, Гулли, лучше позаботься об устье своей жены! А со своим я и сама управлюсь, без помощников! – звонким голоском выкрикнула Сангриль, еще больше зарумянившись от всеобщего веселого внимания.
– Без помощника, девка, – точно уж не управишься! – мгновенно, как опытный рубака, парировал Гулли. – Самой себя-то любить – поди как скучно!
– Да ну тебя, дядька Гулли… Скажешь тоже…
Снова смех. Да, ратников не провожают печалью затуманенных глаз, жизнь воина – его победы и слава, и что может быть правильней для мужчины, чем дорога Одина, уводящая его прямиком в Асгард! Это знают даже малые дети свеонов.
Сьевнар тоже хотел ответить Гулли каким-нибудь острым словом, но, как назло, ничего в голову не приходило. Он только чувствовал, что краснеет, и смущался от этого еще больше.
Придумать достойный, остроумный ответ он так и не успел. В разговор вмешался Альв Ловкий, расхаживающий между остальными в высокой собольей шапке и нарядной накидке с прорезями для рук, подбитой пятнистым мехом зимних рысей. Как обычно, младший владетель фиорда только провожал воинов, оставаясь дома со своими хозяйственными заботами.
– Пожалуй, Гулли, ты прав! – подтвердил он с плохо скрытой язвительностью. – Красоту надо беречь так же пристально, как и кошель с золотом… Впрочем, рабы знают, как надо беречь добро хозяев, эту науку в них вбивают палкой… Может, Складному попросить рабов присмотреть за своей красавицей?
Это был прямой намек на прошлое Сьевнара. Отрытый вызов на словесную перепалку. Теперь Сьевнар просто должен был ответить не менее хлестко, свеоны всегда ценили острое слово не меньше, чем отточенный клинок. Но, неожиданно, вместо него ответил Медвежья Лапа:
– А ты думаешь, это нужно, ярл? – протянул он. – Разве слава воина, уходящего за моря, не охраняет его дом лучше псов, дремлющих у порога над кучей объедков?
Многие вокруг насмешливо заулыбались, понимая, на что намекает Медвежья Лапа.
Альв опять отговорился от викинга неотложными заботами. Но только ли заботы держали на берегу молодого ярла?
Ловкий, судя по его виду, тоже понял. То-то он задергал бровями, словно в рот ему попала кислая клюква, заметили все. Кто знает, чем все закончилось бы, но в этот момент конунг Рорик подал сигнал грузиться на корабли.
* * *
Морской конунг оказался неподалеку и, конечно, все слышал. Хмурил пшеничные брови и зло теребил усы, слушая.
А что приятного, если твоего кровного брата вышучивают твои же дружинники? И самое скверное – они правы, поглоти их ненасытная глотка Черного Сурта! Уж кто-кто, а Гулли Медвежья Лапа, прославивший себя во многих битвах, имеет право смеяться над теми, кто не хочет вращать весло в бурлящем море, предпочитая считать мешки с зерном в тишине сараев.
Да, Гулли прав. Но, видят боги, как тошно от такой правоты! Когда вернутся, нужно будет твердо поговорить с братом, сделал себе зарубку в памяти конунг Рорик. Ярл, который не идет с мечом и щитом впереди дружины, не заслужит уважения собственных ратников, будь он хоть так же богат, как бог Фрейр Изобильный. А если у ярла нет крепкой дружины, кто поможет ему защитить собственное богатство? Его, Рорика, как и всякого воина, боги могут призвать к себе в любой момент, и что тогда станет с братишкой?
Да и то сказать – сколько брату оставаться младшим владетелем? Конечно, у свеонов положено, чтоб старший сын наследовал землю и воду отца, оставался в семье за главного. Родовые владения делить не принято. Но младшие обычно набирали себе свои дружины, садились на свои корабли, добывали мечом другие владения. В конце концов, женились на дочерях ярлов, которых боги не осчастливили сыновьями.
А этот – нет, всем доволен, оставаясь надсмотрщиком над рабами.
Рорик любил брата, еще маленьким привык защищать его от остальной ребятни, все время чувствовал, что отвечает за него перед отцом, дедом и всей чередой знаменитых предков, ярлов и конунгов. Поэтому он особенно жалел его и старался расшевелить.
Он даже жалел иногда, что родился старшим в семье. Будь старшим Альв – хозяйствовал бы в фиорде как полноправный владетель, а он, знаменитый морской конунг Рорик Неистовый, давно бы уже добыл себе другую землю, построил бы собственный дом, не хуже родового. Может, тогда бы их морские кони борт о борт скакали бы по дорогам Мидгарда, сея ужас и собирая дань уважения.
Ведь он предлагал, сколько уже раз предлагал Альву стать хозяином другой земли. И воинскую помощь предлагал, и золота сколько нужно. Казна фиорда не оскудеет, а если и оскудеет – в Мидгарде еще много не взятой добычи.
«Помнишь, как отец говорил – у кого есть меч, у того и золото будет! – часто напоминал он младшему брату. – Как бы ни утверждали толстобрюхие торговцы с набитыми кошелями, что золото сильней железа, как ни раздувают этим чувство собственной значимости, но почему же они бледнеют от страха, заслышав звуки боевых рогов? Мидгард, мир человеческий, хвала богам, устроен правильно и надежно. Доблесть железа всегда будет цениться больше хитрости золота. А если золото начнет забывать об этом, железо всегда найдет случай напомнить о себе! Так говорил дед Рорик Гордый, потом отец Рагнар Победитель Великана, а они знали жизнь!»
Только брат, похоже, никак не хотел принимать мысли старшего. Отговаривался, что не хочет пока становиться самостоятельным владетелем, надо, мол, окончательно поставить на ноги хозяйство Ранг-фиорда, а уж тогда…
«Обабился на берегу брат, привык сладко есть, крепко спать, – хмурился морской конунг Рорик. Вот до чего дошло – дружинники смеются ему в глаза, и он не знает, что им ответить».
Вмешаться? Вызвать кого-нибудь на поединок? Убить? А что это изменит? Все равно ведь будут ухмыляться, уже за спиной. Поймут, почему старший брат гневается вместо младшего…
Предстоящий поход радовал конунга, но уж слишком привычно радовал, чувствовал Рорик. Не будоражил. Как-то незаметно миновали те времена, когда он стремился в викинг словно юноша на свидание к возлюбленной. Когда казалось, что именно там, за линией горизонта, у других берегов ждет его нечто особенное и небывалое.
Да, редкую весну его дружина не отправлялась морской дорогой… Сейчас – еще один, очередной поход, новые схватки, новая добыча. Но что нового добавит все это к его славе? Ничего, наверное…
Тогда зачем все? – приходила в голову странная мысль.
Раньше, будучи совсем молодым, ярл Рорик Неистовый не слишком задумывался над этими двумя вечными человеческими вопросами – «Зачем?» и «Почему?». Зачем живет человек и почему случается с ним то, что случается? У него даже вопросов подобных не возникало – человек живет, потому что живет, потому что так устроили мир боги-ассы. Что тут еще придумать?
Юный ярл жил взахлеб – сражался, пировал, торил водные пути, любил женщин, возвращался из викингов с богатой добычей и ратным почетом. Жадно, неистово пил пиво жизни, то горькое, то сладкое, то кисло-соленое – всякое. Много странствовал, много видел, замерзал на севере, где ледяные горы сами плывут по морской воде, жарился под солнцем юга, где железо оружия само раскаляется так, что к нему нельзя прикоснуться без рукавиц. Знал, Мидгард широк именно для того, чтобы дети Одина всегда находили для себя новые дороги.
С годами Рорик начал задумываться. «Поумнел!» – усмехался про себя морской конунг. Или – наоборот?
Он помнил, как когда-то, в далекой лесной Гардарике, сидел у костра тихой ночью и говорил себе, что ничего не хочет от жизни, кроме ратной славы, долгих дорог и всяческих удовольствий. На тот момент сам себе верил – да, не хочет.
А сейчас? Вот он, Рорик Неистовый, прожил на свете почти тридцать зим, есть у него и слава, и богатство, и любовь женщин, и признание остальных ярлов. Почему же все чаще нападает тоска, словно чего-то все-таки не хватает в его удачливой жизни? Почему простые радости битв, пиров и женского тела уже не так радуют, словно прискучили?
Нет ответа? Или, все-таки, есть? Последнее время Рорик все чаще вспоминал отца Рагнара с его грандиозными замыслами покорения новых земель и объединения вольных ярлов под одной рукой. По-новому вспоминал. Думал – может, отцу, в конце концов, тоже стало скучно просто жить, вот Победитель Великана и нашел себя в величии этих планов? Власть, успех, свершения невозможного, достижение невыполнимого – не в этом ли настоящее счастье?
Впрочем, об этом еще будет время подумать, успокаивал сам себя Неистовый. Об этом и о многом другом. Потом, после возвращения из похода…
* * *
Когда все пять кораблей морского конунга Рорика вышли на веслах из тесноты фиорда, море тут же подхватило их и начало ощутимо заваливать на левый борт. Волны обрадовались возникшей забаве, как малые дети радуются новой игрушке, крепко застучали в дощатые, смоленые днища, раскачивая морских драконов тряской боковой качкой.
Впрочем, со стороны великана Эгира, Морского Владыки, это была лишь игра, шалость, своеобразное приветствие мореходам, мужественное и добродушное, как похлопывание по плечу. Тем, кто снова презрел теплоту и уют очагов ради служения богам войны, ради будущей славы и богатой добычи дальнего викинга, – радуется даже море. Все понимали это – и воины-гребцы, и волны, перекатывающие на своих спинах три тяжелых драккара и два более легких скайда, что шли впереди, как разведчики перед сомкнутым строем. Сам Подводный Хозяин наверняка любовался из глубины на вольный разбег морских драконов, еще гордящихся подновленной резьбой и свежесмолеными бортами.
Дружинники не обращали внимания на качку. Гребцы с удовольствием смахивали соленые брызги с побледневших за зиму лиц, опухших после трехдневного прощального пира. Весело, по-мальчишески пересмеивались, улыбались яркому, весеннему солнцу, сверкающим переливам моря, а главное – начинающемуся викингу. Отойдя подальше от берега, начали складывать вдоль бортов новые весла, еще не потрепанные бурями и переходами. Ставить мачты в гнезда, закрепляли их натянутыми канатами, расправляли тяжелую парусину, уже заранее рвущуюся из рук от нетерпения. Другие устанавливали на носу и корме съемные клыкастые головы на длинных, лебединых шеях – знак, что корабли вышли в боевой поход и готовы загрызть любого, кто осмелится заступить дорогу.
Наконец, полосатые, бело-красные паруса развернулись, гулко захлопали, наполняясь ветром жадно и нетерпеливо, как бражник за столом наливается крепким пойлом. Южный порывистый ветер Судри, быстро потянул деревянных коней по морскому полю, и волны наперебой подставляли им спины и плечи.
Сьевнар сначала греб вместе со всеми, потом хлопотал над парусом. И только потом нашел время оглянуться назад.
Теперь, отойдя от фиорда, многие воины оглядывались назад. Лишь три девы-норны, обрезающие нити судеб золотыми ножницами, знают, кто вернется из викинга, а кого унесут в блестящий Асгард прекрасные валькирии. Эта мысль, которую никто не говорил слух, но многие думали, заставляла воинов поворачивать головы к родной земле.
Корабли отошли уже далеко, берег начал сливаться в одну дымчатую линию, и только утес Дозорная Башня все так же зримо возвышался, выдаваясь в море. Все знали, именно там сейчас стоят провожающие, выглядывая среди сверкающей воды темные стрелы морских драконов, убегающих к горизонту.
Там, среди остальных, стоит и Сангриль, знал Сьевнар. Тоже вглядывается в море из-под руки, беззвучно шевелит пунцовыми губами, посылая уходящим воинам заклятие на удачу и попутный ветер…
* * *
Корабли, не упуская из вида туманную линию берегов, уходили все дальше и дальше.
Сьевнар все еще оглядывался назад, хотя даже Дозорная Башня уже скрылась вдали. Взгляд и улыбка Сангриль до сих пор стояли перед глазами. Да и как иначе, если синева неба напоминала ему ее глаза, а лучи солнца – ее струящиеся волосы.
Посмеиваясь про себя, воин все еще вспоминал скользкие шуточки Медвежьей Лапы и мрачнел, когда думал про Альва Ловкого. Дело, конечно, не в том, что тот пытался его задеть, младший ярл часто пытался это сделать, удачно ли, неудачно или просто злобно. Сьевнару совсем не понравилось, какими цепкими, внимательными глазами Ловкий смотрел на разрумянившуюся Сангриль. Мужской взгляд, оценивающий. Кто бы этого не заметил?
Конечно, красоту девушки ни от кого не скроешь, размышлял он, даже странно, что не все обращают на нее внимание. Но ведь она – его, она сама это говорила! И даже ему она не позволила ничего, хотя и называла любимым! Умеет себя беречь, ему ли не знать. Кроме того – Гулли прав, младший ярл не отмечен избытком доблести, предпочитает крутить не железный меч, а деревянную мерку. Чем он может привлечь внимание девушки? Да и толстый он, как старик, что годами сходит с лежанки только до ветра. Что в нем может быть привлекательного для его красивой и умной Сангриль?
Девушка должна сама позаботиться о себе! – вдруг вспомнил Сьевнар с умилением к этой полудетской нахмуренной рассудительности. «Нет, не так, любимая!» – сказал про себя. Это он, мужчина и воин, должен позаботиться о двоих! Пусть только боги не оставят его вниманием, подарят богатую добычу и громкую славу в предстоящем набеге…
Назад: 2
Дальше: 4