Часть первая
Глава первая
Слухи об Евпатии Коловрате
Разбитые поредевшие полки вступали в град Владимир через белокаменные Золотые ворота с надвратной Преображенской церковью, позолоченный купол которой с золотым крестом сиял в лучах полуденного солнца ослепительным блеском на фоне бледно-голубых холодных небес.
На исходе был январь 1238 года.
В ожесточенной двухдневной битве с татарами под Коломной владимиро-суздальская рать потеряла убитыми около пяти тысяч воинов, еще около двух тысяч ратников рассеялись по лесам и долам, отстав от стремительно отступающих основных сил. В сече под Коломной пал владимирский воевода Еремей Глебович.
Усталое войско растекалось по улицам и площадям Владимира, сея тревожные толки и пересуды о надвигающейся с юга неодолимой татарской орде. Уже лежало впусте разоренное Батыевыми полчищами Рязанское княжество. Страшный враг, разорив Коломну, осадил Москву. Оттуда татарам была прямая дорога по руслу замерзшей реки Клязьмы на Владимир.
С гневным блеском в глазах встречал своих сыновей Всеволода и Мстислава великий князь владимирский Георгий. Две седмицы тому назад сыновья Георгия уходили на Батыеву орду, похваляясь перед отцом, что передавят татар, как клопов. И вот оба «храбреца» вернулись во Владимир с остатками войска несолоно хлебавши. Не по силам им оказалось тягаться с Батыевыми военачальниками.
В княжеском белокаменном дворце немедленно был созван военный совет.
Покуда в главный тронный зал сходились воеводы, думные бояре и сановники из числа великокняжеской челяди, князь Георгий тем временем вел разговор с сыновьями с глазу на глаз. Беседа эта протекала в дворцовой библиотеке, где на полках вдоль стен лежали толстые книги в кожаных переплетах с медными и серебряными застежками. Книги покоились и на двух широких столах, установленных посреди комнаты под прямым углом друг к другу, и в трех больших сундуках, стоящих в ряд под двумя окнами с закругленным верхом, утонувшими в толще мощной каменной стены.
Князь Георгий нервно расхаживал вдоль столов и сундуков, топая яловыми сапогами по деревянному полу. Всеволод и Мстислав с понурым видом сидели на стульях, не смея поднять глаза на отца и комкая в руках свои парчовые шапки с меховой опушкой. Оба были облачены в длинные свитки из шерстяной ткани и плащи, подбитые волчьим мехом. Печного отопления в библиотеке не было, поэтому здесь было довольно прохладно.
В свои пятьдесят лет князь Георгий обладал отменным здоровьем. Он был широкоплеч, высок и статен; его густые темно-русые волосы и короткая борода были подернуты легкой проседью. В жизни у князя Георгия ни разу не было случая, чтобы он простудился и заболел, повредил руку или ногу на охоте, получил в сражении хотя бы легкую рану. В молодости князь Георгий был отчаянным рубакой, любил коней и оружие, суровую походную жизнь. Его грозный отец Всеволод Большое Гнездо обходных путей никогда и ни в чем не искал, к дипломатическим уверткам никогда не прибегал, ибо привык полагаться на свою военную мощь. Отцовские привычки в управлении княжеством и ведении войны в полной мере унаследовал и князь Георгий. Он был вспыльчив, злопамятен и неуступчив. Лишь однажды гордый князь Георгий был вынужден склонить голову, потерпев сокрушительное поражение в Липицкой битве от своего старшего брата Константина и Мстислава Удатного. Этот позор и по сей день жег сердце князя Георгия. Со времен Липицкой битвы минуло больше двадцати лет, уже давно нет среди живых ни Константина Всеволодовича, ни Мстислава Удатного. Казалось бы, князю Георгию вполне можно забыть этот печальный эпизод в своей жизни, тем более что старшинство в роду суздальских Мономашичей осталось за ним, а не за сыновьями Константина Всеволодовича. Однако не в характере князя Георгия было забывать малейший свой промах, малейшую свою обиду.
Утверждая свое могущество на Руси с мечом в руке, князь Георгий победил мордву и камских булгар, разбил литовцев и ливонских рыцарей, подчинил Рязань, Муром и Новгород. Всякий раз действуя силой против силы, князь Георгий длинной чередой своих побед старался затушевать то давнее и единственное свое поражение на речке Липице. И все же ратная слава покойного Мстислава Удатного нет-нет да и давала о себе знать князю Георгию то на каком-нибудь застолье, то в какой-нибудь беседе, то в полунамеке какого-нибудь недоброжелателя. Что и говорить, Мстиславом Удатным было одержано много побед, но самой громкой из них стала его победа в Липицкой битве. Князь Георгий по сей день сознавал и мучился от того, что все его удачные походы на мордву, булгар и ливонцев ни в коей мере не могут сравниться с победой Мстислава Удатного на реке Липице. Тогда превосходство в занимаемой позиции и численный перевес в войсках были на стороне князя Георгия, но Мстислав Удатный все же вырвал у него победу. Нет, забыть такое князю Георгию было не под силу!
И теперь, выплескивая на сыновей свое недовольство тем, как они ратоборствовали с татарами под Коломной, князь Георгий прекрасно понимал, что бояре и черный люд Владимира возложат ответственность за это поражение именно на него как на верховного владетеля Владимиро-Суздальской земли. Князь Георгий был сильно разозлен тем, что послушал тех своих бояр, которые явно недооценили военную силу татар, уговорив его не ходить самому с полками к Коломне, а отправить в этот поход сыновей.
Старший сын князя Георгия, Всеволод, не отличался воинственностью, но вместе с тем он был основателен и осмотрителен во всех начинаниях. Про Всеволода его друзья и приближенные говорили, что он семь раз отмерит, прежде чем отрезать. Мстислав в отличие от старшего брата был излишне горяч и стремителен в решениях. Допуская ошибки и просчеты, Мстислав старался исправлять их на ходу, особо не беспокоясь по этому поводу. Мстислав был смел до безрассудства и весьма искусен во владении оружием, поэтому старшая дружина князя Георгия подчинялась ему охотнее, чем Всеволоду.
Третий по старшинству сын князя Георгия, Владимир, по своему нраву был сродни Мстиславу. Владимир тоже участвовал в сече с татарами под Коломной, присоединившись со своей дружиной к войску старших братьев по своей инициативе. Владимир держал свой княжеский стол в Москве, мимо которой проходили владимиро-суздальские полки, направляясь к Коломне.
Князь Георгий полагал, что осмотрительность Всеволода, его холодный ум в сочетании с безудержной смелостью Мстислава принесут успех владимирской рати в битве с татарами. К тому же под Коломной стояли полки рязанских князей Романа и Глеба Ингваревичей, их силы должны были существенно подкрепить войско братьев Георгиевичей. И вот все надежды князя Георгия пошли прахом. Объединенная русская рать наголову разбита татарами, которые в три дня взяли штурмом Коломну и теперь стоят под Москвой всего в трех переходах от Владимира.
Всеволод и Мстислав не имели единого мнения относительно той роковой причины, которая в конце концов привела к разгрому татарами русских полков под Коломной. С их слов выходило, что татарская рать была уже практически рассеяна, а русичи хозяйничали в татарских становищах, когда у татар вдруг нашлись силы для сильного удара по флангам русского войска. Но и в такой ситуации рязанские дружины и отряды Мстислава и Всеволода стояли крепко против врагов. Первыми не выдержали натиска татар ратники из Новгорода Низовского и московский полк Владимира Георгиевича.
«Я думаю, бегство этих полков в решающий момент битвы и дало перевес мунгалам», — сказал отцу Всеволод.
Мстислав же считал, что стойкая оборона русских полков развалилась после гибели Романа Ингваревича и воеводы Еремея Глебовича. Первому было доверено главное руководство над всей русской ратью, а второй осуществлял верховодство над пешими суздальскими полками, являвшимися основой боевого строя русского воинства.
Придя вместе с сыновьями в тронный зал, где собрались воеводы и думные бояре, князь Георгий заставил высказаться всех тех старших дружинников, кто вышел живым из сечи под Коломной. Князю Георгию хотелось все-таки докопаться до причин, обрекших русскую рать на поражение в сече под Коломной.
Мнения старших дружинников тоже разделились. Кто-то из них винил Всеволода за медлительность и выгораживал Мстислава. Кто-то, наоборот, хулил Мстислава и Владимира за безрассудство, а Всеволоду и покойному Еремею Глебовичу воздавал хвалу за умелое руководство войсками в сражении. Были и такие, кто восхвалял Романа и Глеба Ингваревичей за стойкость и полководческий талант, а всю вину за поражение взваливал на сыновей князя Георгия, которые сразу же затеяли ссору с рязанскими князьями, деля с ними главенство над войском, а потом разругались и между собой.
«Не будь среди нас Еремея Глебовича, битвы под Коломной и вовсе могло бы не случиться, — в довершение всего заявил боярин Дорогомил. — Князья наши в горячке ссоры едва мечи друг на друга не обнажили.
Лишь благодаря мудрому посредничеству Еремея Глебовича рязанские князья примирились с нашими буянами ради общего дела. Братья, с таким настроем воевать с татарами нельзя! Обиды и склоки надо забыть до поры до времени, а на мунгалов надлежит выступать токмо соединенными силами нескольких князей».
Все присутствующие на совете вельможи согласились с Дорогомилом, единодушно выступив за то, чтобы князь Георгий начал собирать новую рать, чтобы он разослал гонцов ко всем своим братьям и племянникам. Седоусый боярин Творимир даже предложил князю Георгию замириться с черниговскими Ольговичами, чтобы совместно с ними продолжить войну с Батыевой ордой.
Князь Георгий недолюбливал Творимира за его прямые речи и независимый нрав, поэтому он не удержался от встречной реплики. С плохо скрываемым раздражением князь Георгий спросил у Творимира, неужели тот полагает, что суздальские Мономашичи не одолеют татар без помощи черниговских Ольговичей, своих извечных недругов.
Творимир мрачно нахмурился, однако не стал вступать в полемику с князем Георгием, понимая, что к добру это не приведет. Вражда с Ольговичами досталась князю Георгию в наследство от отца Всеволода Большое Гнездо, для которого черниговская ветвь Рюриковичей была постоянной головной болью. Князю Георгию удалось сделать то, чего не смог добиться его покойный отец. Он вырвал Новгород из-под влияния Ольговичей, а в прошлом году суздальское войско во главе с Ярославом, братом Георгия, изгнало Ольговичей из Киева. Михаил Всеволодович, глава черниговских Ольговичей, потеряв все и вся, бежал в Галич. Ярослав взял даже исконную вотчину Михаила — Чернигов.
* * *
Распустив совет знати, князь Георгий развил кипучую деятельность. Первым делом он послал гонца в Юрьев-Польский к брату Святославу, веля ему без промедления выступить с дружиной во Владимир. Другой гонец был отправлен князем Георгием в Стародуб к Иоанну, самому младшему из своих братьев. Иоанну тоже надлежало спешно идти с конной дружиной во Владимир, оставив пеших ратников для защиты Стародуба от татар. Стародуб, как и Владимир, также стоял на реке Клязьме в пятидесяти верстах ниже по течению. От Москвы Батыева орда неминуемо должна была устремиться по льду Клязьмы в Суздальское Залесье, а значит, все клязьменские города неизбежно должны оказаться на пути у татар.
Поскольку Ярослав Всеволодович с лучшими владимирскими полками до сих пор пребывал в Киеве, Георгий Всеволодович очень рассчитывал на помощь своих племянников Константиновичей. С самым старшим из них ростовским князем Василько Константиновичем у князя Георгия были весьма натянутые отношения. Василько был женат на Марии, дочери Михаила Черниговского. Василько не поддерживал князя Георгия в его противостоянии с черниговскими Ольговичами. Глядя на Василько, не выказывали вражды к Ольговичам и его младшие братья, Всеволод и Владимир.
В Ростов к Василько Константиновичу князь Георгий собирался отправить не простого гонца, но кого-нибудь из своих бояр. Этому посланцу от князя Георгия предстояло убедить Василько выступить с братьями против орды Батыя. Разговаривать с Василько приказным тоном Георгий Всеволодович не мог, поскольку ростовский князь выказывал ему лишь номинальную покорность, как племянник своему дяде. На деле же Василько был вполне независимым властелином, во всех делах сообразуясь с собственной выгодой, а не с политическими пристрастиями своих дядей. Так, пожелав породниться с Михаилом Всеволодовичем, Василько взял в жены его дочь, хотя прекрасно знал, что такой его поступок вызовет сильное недовольство его старших дядей, Георгия и Ярослава Всеволодовичей.
Послом к Василько Константиновичу вызвался поехать боярин Творимир. Князь Георгий был только рад этому, так как у Творимира имелась родня в Ростове и для тамошних бояр он был своим человеком. Благоволил к Творимиру и князь Василько, ибо тот тоже не питал неприязни к черниговским Ольговичам.
«Творимир лучше всякого другого ведает, как нужно подкатить к Василько Константиновичу, как уговорить его исполчить рать на татар, — размышлял князь Георгий, проводив Творимира в дорогу. — Василько доверяет Творимиру, ведь он был дружен с его покойным отцом. Предки Творимира родились и жили в Ростове. Василько давно зовет Творимира к себе, это ни для кого не тайна. Это хорошо, что Творимир сам решил отправиться в Ростов. Он сделает все как надо!»
Через два дня во Владимир прибыл Святослав с тремя сотнями конников.
Князь Георгий был несказанно рад тому, что всегда такой нерасторопный Святослав на этот раз быстро примчался с дружиной на его зов. Из окрестных деревень во Владимир тянулись группами и в одиночку смерды, вооруженные топорами, дубинами и рогатинами. Это тоже радовало князя Георгия, тиуны которого без устали скакали верхом на резвых конях по ближним и дальним выселкам, созывая сельский люд в пеший великокняжеский полк.
Однако радость князя Георгия была недолгой. Едва он успел выпить с братом Святославом по чаше хмельного меда за встречу, как пришло известие о том, что татары взяли и сожгли дотла Москву. Конные отряды татар с Москвы-реки прошли лесными дорогами к реке Клязьме, устремившись по ее заснеженному ледяному руслу к стольному граду Владимиру. Движение татарского войска замедляли большие обозы с награбленным добром и пленными. К тому же по пути татары разоряли все села и городки, лежащие по берегам Клязьмы. Слух об ужасных безжалостных мунгалах заставлял людей бросать родные очаги, ища спасения в лесных дебрях или за стенами городов.
Толпы беженцев с верховьев Клязьмы прибывали во Владимир днем и ночью, многие ехали верхом на лошадях и на санях, но немало было и тех, кто шел пешком, изнемогая от усталости. Люди хватали детей, самые ценные вещи, деньги, оружие и поскорее уносили ноги на восток по дорогам, ведущим в Суздаль, Юрьев-Польский, Владимир и Стародуб. Беженцы видели у себя за спиной при свете дня столбы дыма на месте горящих деревень, а по ночам их подгоняло в дороге багрово-красное зарево пожаров, пляшущее над дальними верхушками сосен.
Пришедшие во Владимир беженцы наперебой рассказывали о том, как татары двое суток штурмовали небольшой городок Ярополч на реке Клязьме. В Ярополч сбежались смерды со всей округи, они-то и оказали мунгалам яростное сопротивление, защищая своих жен и детей. Мунгалы смогли взять Ярополч, лишь перебив его защитников до последнего человека. Однако самое удивительное произошло позднее, когда головные отряды Батыевой орды уже ушли от дымящихся развалин Ярополча.
«Посреди ночи на становище татар под Ярополчем навалились русские полки, — рассказывали беженцы владимирцам. — Это была дружина рязанского боярина Евпатия Коловрата. Рязанцы посекли много татар и вызволили из неволи несколько сотен русичей. Уцелевшие татары разбежались кто куда, бросив свои кибитки и скарб. Воины Евпатия Коловрата, не дожидаясь рассвета, опять затерялись в лесах».
Стремительное продвижение татар к Владимиру спутало все планы князя Георгия. Ему стало очевидно, что на сборы войска у него нет времени. Об этом же говорили бояре и воеводы, собравшись во дворце на очередной военный совет.
На этом совещании тон задавал воевода Петр Ослядюкович, это был человек бывалый и опытный в ратных делах. С его мнением считались все приближенные князя Георгия и он сам. Лишь Петр Ослядюкович и боярин Творимир могли позволить себе высказывать в глаза князю Георгию самую горькую правду, не страшась княжеского гнева.
— Дела наши, братья, хуже некуда, — молвил собравшимся Петр Ослядюкович. — Тех полков, что есть у нас под рукой, явно недостаточно, чтобы разбить Батыеву орду. Для сбора новой рати у нас времени нету, ибо татары уже в двадцати верстах от Владимира. Кабы дружина Евпатия Коловрата смогла бы пробиться к нам во Владимир, то сие стало бы для нас неплохим подспорьем в это грозное время. Однако, полагаю, на прорыв ко Владимиру сил у Евпатия Коловрата явно не хватит. Мунгалы наступают стремительно, и их очень много, отряд Евпатия Коловрата успешно действует в тылу у Батыя благодаря внезапным наскокам и быстрым отступлениям в лесные дебри. Татары, используя свою многочисленную конницу, рано или поздно возьмут дружину Евпатия Коловрата в кольцо и покончат с ней. Нехристи наверняка уже идут по следу рязанских храбрецов, среди которых пешцев больше, чем конников.
— Не пособили мы в декабре рязанским князьям выстоять супротив татар, ныне наше неразумие отрыгнется нам кровавой бедой, — с тяжелым вздохом обронил боярин Пачеслав Собинович, качая косматой головой.
Восседающий на троне князь Георгий слегка вздрогнул и нахмурился. В словах Пачеслава Собиновича он усмотрел упрек в свой адрес. Действительно, рязанские князья просили подмоги у Георгия Всеволодовича, не единожды просили, но он ответил им надменным отказом. Двое гонцов из Рязани до сих пор сидят в темнице, куда посадил их разгневанный князь Георгий за слишком дерзкие речи. Эти гонцы, как выяснилось, были не простолюдинами, но новгородскими боярами из числа заложников, взятых Ярославом Всеволодовичем в Чернигове и отправленных под стражей в Рязань.
Рязанский князь Юрий Игоревич, видя, что Рязани грозит гибель от Батыевых полчищ, отпустил новгородцев Микуна и Жердяту домой, попросив их по пути задержаться во Владимире, чтобы передать тамошним князьям его просьбу о помощи. Это было еще в конце декабря.
Глядя на озабоченно-унылые лица своих приближенных, слыша их тягостные вздохи и тревожные перешептывания, князь Георгий сердито промолвил:
— Чего носы повесили, бояре? Рано нам еще Лазаря петь! Скоро мой брат Ярослав подоспеет с ратью из Южной Руси. Другой мой брат Иоанн собирает ратных людей у себя в Стародубе. Третий мой брат Святослав уже привел свою дружину во Владимир. Уверен, мои племянники Константиновичи в стороне не останутся, приведут ко мне свои полки. Дней через двадцать будет у нас сильное войско, с которым мы разобьем Батыгу!
Князь Георгий сжал в кулак пальцы правой руки и потряс им, подкрепляя свой воинственный настрой этим решительным жестом.
— Беда в том, княже, что нехристи со дня на день ко Владимиру подступят, — подал голос боярин Дорогомил, — а племянники твои еще токмо собираются заступить ногой в стремя. Ярослав же с полками придет сюда с Поднепровья никак не раньше начала марта. Зимний путь от Киева в наше Залесье долог и труден, сам ведь знаешь.
Князь Георгий мрачно сдвинул брови на переносье, сознавая правоту Дорогомила. Гонец, отправленный к Ярославу в первых числах января, в лучшем случае добрался до Киева дней через пятнадцать. Это значит, что полки Ярослава еще не прошли и половину пути до своего отчего края.
— Что станем делать, бояре? — Князь Георгий обвел собравшихся долгим взглядом. — Выйдем против татар с тем воинством, какое имеем на данное время, или запремся в стенах Владимира и будем отбиваться от нехристей до подхода рати Ярослава? Что скажете, други мои?
По тому, как воеводы и советники чесали в затылке и отводили взгляд, князю Георгию стало понятно, что никто из его окружения не верит в победу над мунгалами и не горит желанием встречаться с ордой Батыя в открытом поле.
Когда со своего места поднялся Петр Ослядюкович, то все взоры устремились на него с некой тайной надеждой, что этот опытный в делах войны муж даст князю самый верный совет, найдет выход из этой труднейшей ситуации.
— Под нашими стягами сейчас около восьми тыщ ратников, с этими силами глупо биться на равнине с полчищами Батыги, — проговорил Петр Ослядюкович, глядя на Георгия Всеволодовича и взвешивая каждое свое слово. — Этой рати вполне хватит для защиты града Владимира от нехристей, ведь протяженность городских стен превышает четыре версты. Я готов возглавить это войско и оборонять с ним Владимир от Батыевой орды. Коль Рязань выстояла против татар шесть дней, то град Владимир, я уверен, выстоит против нехристей намного дольше. Осада Владимира свяжет руки Батыю. — Помолчав, Петр Ослядюкович добавил, обращаясь уже непосредственно к Георгию Всеволодовичу: — Покуда татары будут осаждать Владимир, тебе, княже, надлежит спешно стягивать полки в какое-нибудь укромное место, куда не смогут добраться конные татарские дозоры. Собрав в кулак достаточно войск и соединившись с ратью Ярослава, ты нанесешь Батыю сокрушительный внезапный удар, может, здесь под Владимиром, а может, возле Суздаля или близ Юрьева-Польского. Орда Батыя к тому времени будет измотана штурмом Владимира и окрестных городов. Даже если татары возьмут Владимир после долгой осады, их постигнет возмездие на пепелище твоей столицы, княже.
На несколько минут в зале воцарилось молчание, затем бояре и воеводы заговорили, перебивая друг друга, что предложенное Петром Ослядюковичем есть наилучшее решение. Град Владимир прекрасно укреплен, татарам его не взять ни через неделю, ни через две. Батый увязнет под Владимиром, а это даст возможность князю Георгию, его братьям и племянникам собрать сильное войско.
Князь Георгий, в раздумье кусая губы, заметил Петру Ослядюковичу, мол, не будет ли его отъезд из Владимира перед самым татарским нашествием выглядеть как постыдное бегство.
Петр Ослядюкович и прочие бояре принялись убеждать Георгия Всеволодовича в том, что избавить Владимиро-Суздальские земли от татарской напасти можно только с помощью мощного войска, собрать и возглавить которое обязан именно он, как самый старший князь среди суздальских Мономашичей.
Скрепя сердце и сознавая правоту Петра Ослядюковича, князь Георгий согласился покинуть Владимир с конными полками. Однако он наотрез отказался забрать с собой свою семью.
— Мои сыновья, Всеволод и Мстислав, вместе с Петром Ослядюковичем возглавят оборону столицы, — непреклонным голосом заявил Георгий Всеволодович. — Моя супруга Агафья с младшими детьми, находясь во Владимире, будут в большей безопасности, нежели рыская в войсковом обозе по заснеженным лесам и весям.
Кроме троих возмужалых сыновей, уже обзаведшихся женами, у Георгия Всеволодовича имелись еще десятилетняя дочь Феодора и семилетний сын Дмитрий.
Своему племяннику Ярополку, присутствующему на этом совете, Георгий Всеволодович тоже повелел собираться в путь.
— Тебе, племяш, надлежит не допустить мунгалов в Переяславль-Залесский, — сказал князь Георгий. — Вооружи всех мужей и отроков в Переяславле, всех смердов из окрестных деревень собери под свой стяг, стой насмерть, но не дай нехристям разорить удельный град моего брата Ярослава. Знаю, что ратных людей в Переяславле почти не осталось, ибо многих из них забрал с собой Ярослав, уходя прошлым летом в поход на Киев. Посему, племяш, я дам тебе полторы сотни гридней из своей дружины. Выступить к Переяславлю тебе нужно немедленно, племяш. Время дорого, ведь татары уже близко!
Княжичу Ярополку было всего двадцать лет. Он был красив и отважен, уродившись нравом и статью в своего безвременно умершего отца. Владимир Всеволодович, отец Ярополка, был любимым братом князя Георгия. Он был третьим по старшинству среди наследников Всеволода Большое Гнездо после Константина и Георгия. Смертельный недуг вырвал отца Ярополка из мира живых в самом расцвете лет. Георгий Всеволодович тяжело переживал эту утрату, одного из своих сыновей он назвал Владимиром, в честь любимого брата.
Мать Ярополка, Анна Глебовна, происходила из рода черниговских Ольговичей, доводясь двоюродной сестрой Агафье Всеволодовне, жене князя Георгия. Всем было ведомо, что князь Георгий давно неравнодушен к Анне Глебовне. Он даже женился на Агафье по настоянию Анны Глебовны. Злые языки поговаривали, что дочь Варвару Анна Глебовна родила от мужа, а сына Ярополка она будто бы понесла от Георгия Всеволодовича. Дескать, потому-то князь Георгий и окружил такой заботой рано овдовевшую Анну Глебовну и ее детей.
Для Варвары князь Георгий подыскал заморского жениха, племянника саксонского герцога Альбрехта. Теперь Варвара живет в Саксонии, окруженная любовью и почетом. Прошлой осенью из Саксонии приезжали родственники герцога Альбрехта, привезя на смотрины невест для Ярополка и Святослава Всеволодовича. Смотрины прошли не совсем удачно, так как Ярополку невеста приглянулась, а вот Святослав Всеволодович своей саксонской невестой остался недоволен. Князь Георгий сделал Святославу строгое внушение, дабы тот не смел и думать об отказе от саксонской невесты. Князь Георгий дорожил дружбой с саксонским герцогом Альбрехтом и с его сюзереном германским императором Фридрихом из династии Гогенштауфенов. Святослав был вынужден подчиниться воле старшего брата. В декабре саксонское посольство отбыло из Владимира обратно в Европу. Обе саксонские невесты должны были вернуться в Северо-Восточную Русь в летнюю пору, чтобы сочетаться здесь законным браком со своими русскими женихами из дома суздальских Мономашичей.
Глава вторая
Тяжкие думы князя Георгия
Перед тем как проводить в дорогу племянника Ярополка, князь Георгий встретился с его матерью Анной Глебовной, деревянный терем которой стоял в детинце почти напротив белокаменного Успенского собора. Этот терем достался Анне Глебовне в наследство от покойного супруга.
Поскольку князя Георгия и Анну Глебовну связывала давняя тайная любовная связь, поэтому, оставшись наедине, они заговорили друг с другом в той манере, какая присуща двум влюбленным, чьи чувства выдержали испытание временем.
— Неужто все так плохо, свет мой? — с тревогой в голосе промолвила Анна Глебовна, встречая своего возлюбленного в жарко протопленной светлице и помогая ему скинуть с плеч шубу с бобровым воротником. — Лица на тебе нет, мой милый. Молви мне все без утайки!
Георгий Всеволодович тяжело опустился на скамью, растирая озябшие пальцы. В спешке он не захватил рукавицы, а на дворе было довольно морозно и ветрено.
— Худо дело, лада моя. Хуже некуда! — проговорил князь, обняв за талию прижавшуюся к нему Анну Глебовну. — Татары взяли Москву и град Ярополч. Не сегодня завтра нехристи ко Владимиру подвалят. По слухам, Батыева орда состоит из несметного множества всадников. А у нас после поражения под Коломной и десяти тыщ ратников не наберется.
— И что теперь, милый? — обеспокоенно спросила Анна Глебовна. — Что теперь будет со всеми нами?
— Выход один — надо собирать новую рать, — ответил Георгий Всеволодович. — Завтра я уезжаю из Владимира в Ростов, возьму с собой конные полки. Святослав поедет со мной. Столицу я оставляю на попечение воеводы Петра Ослядюковича и на своих сыновей Всеволода и Мстислава. Все пешее войско останется здесь под их началом.
— Можно и мне с тобой поехать, свет мой? — спросила Анна Глебовна, заглянув в глаза князю Георгию. — Обузой я тебе не стану, обещаю.
— А ты, краса моя, сегодня же поедешь в Переяславль-Залесский вместе со своим сыном, — властно и непреклонно произнес Георгий Всеволодович. — Я повелел Ярополку оборонять Переяславль от нехристей, ежели они до него доберутся, что маловероятно. От Владимира до Переяславля больше семидесяти верст через леса и болота. Татары со своими стадами и обозами вряд ли туда сунутся. Пересидишь беду в Переяславле, лада моя, а к весне я соберу сильную рать и разобью Батыгу.
— Что же, и Агафью с собой не возьмешь, милый? — удивилась Анна Глебовна. — И деток своих младших?
— Во Владимире семья моя будет в полной безопасности, — уверенно проговорил князь Георгий. — Владимир укреплен лучше всех прочих городов Залесской Руси. Татары обломают зубы о здешние валы и стены! Три-четыре недели Владимир выстоит в осаде, а к тому времени подойдет с Поднепровья Ярослав с полками и под моими стягами соберется мощное воинство. Мною уже разосланы гонцы в приволжские грады.
Самоуверенный тон Георгия Всеволодовича успокоил Анну Глебовну, которая знала, что ее любовник настойчив и неутомим не только в постели, но и во всех своих делах. Задаваясь какой-нибудь целью, князь Георгий мог терпеть любые лишения и невзгоды ради победного конца. Любая неудача терзала его пуще всякой пытки. Вот и сейчас Георгий Всеволодович не мог усидеть на месте даже в объятиях любимой женщины, одолеваемый мыслью о страшной опасности, нависшей над его стольным градом. Не просидев и получаса в уютных покоях Анны Глебовны, князь Георгий поспешил в свои роскошные каменные палаты, где его ожидали воеводы и думные бояре, чтобы доложить ему о выполненных поручениях и выслушать новые приказы.
Проводив князя Георгия до самого выхода из терема, Анна Глебовна созвала своих челядинок и стала собираться в дорогу. Она металась по терему из светлицы в светлицу, стараясь уследить за всем сама. Ей было велено взять с собой лишь самое необходимое, но Анне Глебовне казалось, что на новом месте у нее наверняка появится нужда во многих вещах и предметах обихода, поэтому вместо одного сундука с вещами она приготовилась везти с собой целых три.
Уложив в сундуки дорожную кладь, Анна Глебовна присела на стул, чтобы передохнуть, и тут ей сообщили, что к дверям ее терема подъехали два крытых возка на полозьях, запряженных тройкой лошадей. Через минуту в покои Анны Глебовны вступил, топая сапогами, ее сын Ярополк в теплом коротком кафтане и длинном плаще с меховой подкладкой. На поясе у него висел длинный меч в ножнах.
Сняв с головы малиновую парчовую шапку с опушкой из меха черно-бурой лисицы, Ярополк поприветствовал мать. Затем он кивнул на сундуки, стоявшие посреди комнаты:
— Это с собой возьмешь? Не многовато ли?
— Взяла самое необходимое, — решительно отрезала Анна Глебовна. — Я все-таки княгиня, а не холопка.
— Кого из челядинок с собой возьмешь, матушка? — спросил Ярополк, стряхнув с шапки белый налет из снежной крупы.
— Всех пятерых служанок и возьму с собой, — ответила Анна Глебовна, повязывая голову белым шерстяным платом. — Они все мне понадобятся в Переяславле. Чай не на день-два мы туда поедем.
— Тогда сундуки эти придется здесь оставить, матушка, — сказал Ярополк. — Места в двух возках не шибко много.
— Значит, пригони сюда еще один возок, сыне, — проговорила Анна Глебовна, надев поверх платка изящную круглую шапочку с опушкой из меха белки. При этом она глядела на свое отражение в овальном серебряном зеркале на тонкой ручке. Это зеркало держала перед ней молодая челядинка в длинном льняном платье до пят, с синими глазами и толстой русой косой ниже талии.
— Лишних саней у меня нету, матушка, — нахмурившись, сказал Ярополк. — Еще в семи возках загружено оружие и снедь для моей дружины.
— Обратись к Георгию Всеволодовичу, сынок. — Анна Глебовна обернулась к Ярополку. — Он даст тебе и возок и лошадей. Токмо скажи ему, что это моя просьба.
В последнее время Ярополк жил в селе Боголюбове недалеко от Владимира, но и ему было ведомо о греховной связи между его матерью и Георгием Всеволодовичем. Такое поведение матери было не по душе Ярополку, поскольку старшие сыновья князя Георгия из-за этого относились к нему с неприязнью. Особенно в этом отношении выделялся вспыльчивый Мстислав.
— Не стану я ни о чем просить Георгия Всеволодовича, — сердито обронил Ярополк. — У него и так забот полон рот. К тому же солнце уже высоко, нам пора в путь выдвигаться.
— Тогда я сама обращусь к Георгию Всеволодовичу за содействием, — капризно воскликнула Анна Глебовна, толкнув в плечо синеглазую челядинку. — Чего рот разинула, глупая? Подай-ка мне шубу!
Облачаясь с помощью служанки в длинную лисью доху, Анна Глебовна вслух сетовала на то, что ее родной сын не проявляет о ней должной заботы. Мол, ей приходится обращаться за помощью к Георгию Всеволодовичу, который для нее не кровный родственник, но заботится о ней пуще родного сына.
Ярополк с кривой усмешкой отвернулся к заиндевевшему окну, за которым сквозь стеклянные ромбовидные ячейки были видны крутящиеся снежные вихри. Всем своим видом Ярополк показывал матери, что уж ему-то отлично ведомо, по какой причине Георгий Всеволодович оказывает ей повышенное внимание. И если его мать гордится своей тайной связью с Георгием Всеволодовичем, выставляя ее напоказ, то ему, Ярополку, втройне стыдно за нее перед людьми.
* * *
Анне Глебовне было тридцать восемь лет, но выглядела она значительно моложе благодаря прекрасной фигуре с мягкими, по-женски соблазнительными линиями шеи, плеч, груди, талии и бедер. Эта невысокая женщина словно была создана для того, чтобы зажигать лихорадочный огонь в крови молодых мужчин. Нельзя было не обратить внимания на ее густые светлые волосы, отливающие матовым блеском, на большие, манящие, светло-голубые глаза, на чувственный, красиво очерченный рот. У нее была дивная обезоруживающая улыбка и природное изящество походки.
Имея честолюбивый и любвеобильный нрав, Анна Глебовна с юных лет не желала довольствоваться малым. Живость ума сочеталась в Анне Глебовне с беспринципностью в суждениях и поступках. Сначала Анна Глебовна посодействовала своей двоюродной сестре Агафье выйти замуж за Георгия Всеволодовича, а потом, овдовев, она же соблазнила супруга Агафьи, затащив его в свою постель. Было время, когда Агафья и Анна Глебовна были очень дружны, выйдя замуж за родных братьев. Но со временем эта дружба закончилась вместе со смертью мужа Анны Глебовны. Теперь этих двух женщин не связывало ничего, кроме взаимной ненависти.
Княгиня Агафья, направляясь вместе со снохами и боярскими женами на молебен в Успенский собор, увидела сборы в дорогу и отъезд Анны Глебовны и ее челядинок. Учинив небольшой скандал в присутствии посторонних людей, Анна Глебовна вытребовала-таки еще один возок и лошадей у Георгия Всеволодовича.
Местный епископ Митрофан собрал прихожан в Успенском храме, чтобы отслужить поминальную ектению по погибшим рязанским князьям и по всем русичам, павшим от татарских стрел и сабель. В огромный кафедральный собор набилось столько народу, мужчин и женщин, бояр и простолюдинов, что яблоку негде было упасть.
Князь Георгий с братом Святославом, с женой Агафьей и сыновьями стояли впереди всей толпы молящихся возле невысокой металлической ограды, отделявшей алтарную часть храма и амвон от обширной центральной части собора, над которой будто парил высокий круглый купол, расписанный звездами и ликом Спасителя. Каменный купольный барабан был прорезан идущими по кругу узкими окнами, в которые были вставлены резные решетки. Через окна в храм проливался бледный свет холодного зимнего дня, сливаясь в душном полумраке с мерцающим сиянием множества горящих свечей, установленных прихожанами на особых столах-канунах за упокой душ погибших князей, воевод и простых ратников.
Среди людей, пришедших в этот час в Успенский собор, были не только жители Владимира и окрестных сел, но и рязанцы, вызволенные из татарской неволи дружиной Евпатия Коловрата.
Богослужение шло своим чередом под громкое чтение молитв диаконом с амвона, в перерывах между которыми хор монахов и монахинь на клиросах, что по краям амвона, протяжно и торжественно пропевал священные псалмы. Епископ Митрофан после каждого пропетого хором псалма проходил перед Царскими вратами туда и обратно с дымящимся кадилом в руке. Горящий благовонный ладан, исходящий из кадила вместе с ароматным дымком, символизировал собой возношение людских молитв к Богу.
Князь Георгий, объятый тягостными думами, мрачно взирал на высокий роскошный иконостас, венчающий собой блистающие позолотой Царские врата, за которыми находится алтарь — святая святых всякого храма. В самом нижнем ряду иконостаса стоят иконы Спасителя и Богоматери. К ним-то и был прикован хмурый взгляд Георгия Всеволодовича.
«Неужто Господь и ангелы небесные окончательно отвернулись от нас, грешных? — размышлял князь Георгий, машинально осеняя себя крестным знамением вместе со стоящими рядом с ним людьми. — Неужто Батыево нашествие есть кара Господня за грехи наши? Неужто Богоматерь, покровительница града Владимира, позволит грязным мунгалам разорить наши дома, осквернить наши церкви, истребить жителей от мала до велика? Князья рязанские небось тоже просили Господа и Богоматерь о заступе, выходя на сечу с татарами… И что же? Все князья рязанские костьми полегли в битвах с Батыевой ордой. Скосила их Смерть косою острою. И на мне тоже лежит вина за то, что от Рязанского княжества осталось пепелище. Помнится, гонец рязанский бросил мне предостережение и упрек, когда я отказался послать войско к рязанцам в подмогу. Он сказал мне тогда, мол, как покончат татары с Рязанью, сразу двинутся на Владимир. Мол, ту же самую чашу я выпью. Покуда сбываются слова того гонца».
После поминальной литургии Георгий Всеволодович приказал своим младшим дружинникам привести к нему из темницы двух бояр новгородских Микуна и Жердяту. Видя мрачное настроение Георгия Всеволодовича, гридни со всех ног бросились исполнять его повеление.
Два пленника предстали пред очами великого князя в просторной дворцовой гриднице.
— Мне ведомо, что вы оба в прошлом не раз пытались поднимать новгородцев против меня и моего брата Ярослава, — сказал сидящий на троне Георгий Всеволодович. — Вы оба всегда ратовали за Михаила Черниговского, к нему вы и убежали, когда мой брат Ярослав все-таки сел князем в Новгороде. Однако Ярослав настиг вас и в Чернигове, пленил и отдал на поруки рязанскому князю. — Георгий Всеволодович тяжело вздохнул и замолчал, уперев свой взгляд в мозаичный пол. У него был вид человека, который должен говорить об одном, а мысли его заняты совсем другими заботами.
Стоящие перед троном Микун и Жердята молча переглянулись. Они были в длинных помятых одеждах, пропахших затхлым духом тесного душного узилища. Их длинные волосы были спутаны, в них запутались сухие соломинки с тех жестких постелей, на которых им приходилось коротать в застенке долгие дни и ночи.
— Все наши распри — это теперь дело прошлое, — опять заговорил Георгий Всеволодович, вновь подняв глаза на двух бывших узников. — Ныне беда у нас общая. Напасть эта, как пожар в лесу, всех опалит, до каждого доберется. Одолеть Батыеву орду можно токмо общими усилиями суздальских князей и новгородской рати. Держать вас под замком, други мои, я более не стану. Хочу направить вас в Новгород, чтобы с вашей помощью сподвигнуть вече новгородское на войну с Батыем.
Если бородатый широкоплечий Микун понимающе закивал своей лобастой головой, то Жердята, наоборот, ядовито усмехнулся, сверкнув редкими зубами из-под густых темно-русых усов.
— Что, княже, припекло тебя горе горькое дальше некуда, — язвительно обронил Жердята, смело взглянув в глаза Георгию Всеволодовичу. — Похоже, крыша заполыхала у тебя над головой, коль обращаешься к нам как, к друзьям. Помнится, месяц тому назад ты называл нас лютыми недругами, не забыл?
На скулах у Георгия Всеволодовича заходили желваки, а его глаза потемнели от еле сдерживаемого гнева.
Видя, что дело принимает дурной оборот, находящийся здесь же боярин Дорогомил постарался разрядить обстановку.
— Что было, то минуло, братья, — примирительно вымолвил он, поглядывая то на князя Георгия, то на двух новгородцев. — К чему прошлое ворошить? Надо позабыть обиды ради спасения Руси от татарской напасти. Коль мы и в эту недобрую пору станем собачиться друг с другом, то нехристи косоглазые выжгут огнем все наши земли от Рязани до Новгорода!
— Верные слова, воевода, — вставил Всеволод, старший сын князя Георгия. Он вместе с братом Мстиславом сидел на скамье справа от восседающего на троне отца. — Орда Батыева дюже сильна, порознь русским князьям ее не победить. И Новгород в одиночку против татар не выстоит, видит Бог.
— И я о том же думаю, братья, — промолвил Микун, пихнув локтем в бок Жердяту, дабы тот придержал язык и не злил великого князя. — Порознь нам эту беду не перемочь, что и говорить. Силища у Батыги несметная! Волю твою, княже, мы с Жердятой перекажем новгородцам. — Микун поклонился Георгию Всеволодовичу. — Мы готовы сей же час в путь двинуться.
— Не волю, боярин, а просьбу мою, — сделал поправку князь Георгий. — Скажете вечу новгородскому, что я кланяюсь ему и прошу помощи у великого Новгорода. Ежели новгородцы исполчат войско против татар, то пусть к Торжку выступают. Близ этого града мы и объединим русские рати на погибель проклятому Батыге.
Великокняжеский огнищанин Сулирад тут же выдал Микуну и Жердяте кожаный кошель с деньгами, теплую одежду, кинжалы и мешок с провизией на дорогу. В сопровождении Сулирада оба новгородца отправились на конюшню, чтобы выбрать себе коней. До Новгорода путь был не близок.
— Зря ты выпустил из поруба двух этих смутьянов, отец, — высказал свое мнение Мстислав, когда Сулирад и оба новгородца удалились из гридницы. — Им наша беда токмо в радость. Не станут эти негодяи поднимать новгородцев нам в подмогу, это яснее ясного. Пустое это дело — метать бисер перед свиньями. Насадить бы двух этих молодцев на копья, и вся недолга.
— Что ты такое молвишь, брат! — невольно вырвалось у Всеволода. — Иль креста на тебе нету?! Нам сейчас без злобы нужно договариваться друг с другом, оставив прежнюю неприязнь и размолвки. Доберутся Микун и Жердята до Новгорода, расскажут там о нашествии татар в наше Залесье, и ладно. Пусть не замолвят они за нас слово перед боярами новгородскими, главное, чтобы тревога поселилась в Новгороде, вынудив тамошний люд за оружие взяться.
— Новгородцы, как обычно, начнут спорить на вече до хрипоты, обсуждая, воевать ли им с Батыгой или в стороне отсидеться, — с мрачной ухмылкой заметил Мстислав. — Так всегда в прошлом бывало. Тем более что Ярослав теперь далече, который принуждением и коварством всегда мог заставить новгородцев в поход выступить. Одни без Ярослава Всеволодовича новгородцы на рать не поднимутся, покуда татары к ним в дверь не постучатся.
По глазам Георгия Всеволодовича было видно, что в душе он такого же мнения о новгородцах, но верить ему, как и Всеволоду, хотелось в обратное. Поэтому великий князь обронил с тяжелым вздохом, мол, среди новгородских бояр должны найтись здравомыслящие люди, которые убедят вече послать войско на помощь суздальским князьям.
Глава третья
Бессонная ночь
В свои сорок четыре года княгиня Агафья Всеволодовна в значительной степени уже утратила былую женственность и привлекательность. Она сильно располнела, поскольку у нее в роду излишней полнотой страдали как женщины, так и мужчины. Порода черниговских Ольговичей издавна отличалась телесной дородностью и взрывным темпераментом. Свалившаяся на Агафью Всеволодовну полнота была также связана с частыми родами и болезнями, которые порой донимают многодетных матерей. Особенно мучительными для Агафьи Всеволодовны стали восьмые и девятые по счету роды, когда она произвела на свет самую младшую дочь Феодору и самого младшего из сыновей Дмитрия.
В этой связи Агафья Всеволодовна люто ненавидела свою двоюродную сестру Анну Глебовну, которая с возрастом полнела понемногу. Причем ее полнота лишь добавляла ей очарования и привлекательности в глазах мужчин. В отличие от Агафьи Всеволодовны Анна Глебовна трижды рожала в своей жизни. После третьих неудачных родов Анну Глебовну поразило бесплодие, но и это несчастье пошло ей на пользу, как оказалось. Схоронив мужа, Анна Глебовна ударилась в самый необузданный разврат, меняя любовников одного за другим. В конце концов, Анна Глебовна опутала своими чарами Георгия Всеволодовича, надолго став его наложницей.
Для Агафьи Всеволодовны мучительнее всего было не то, что ее супруг увлекся овдовевшей Анной Глебовной, но то, что об этом вот уже несколько лет шепчутся жены, сестры и дочери здешних бояр. Если Георгий Всеволодович хотя бы в какой-то мере старался скрывать от своих сыновей и приближенных эту греховную связь, то Анна Глебовна своим вызывающим поведением давала пищу для такого рода кривотолков.
В эту ночь Агафья Всеволодовна долго не ложилась в постель, зная, что рано утром Георгий Всеволодович уйдет с дружиной в Ростов на соединение с полками своих племянников Константиновичей. Агафью Всеволодовну переполняло негодование, ибо она имела возможность видеть днем, как ее соперница Анна Глебовна уезжает из Владимира вместе с сыном и служанками. Иными словами, Георгий Всеволодович позаботился о своей любовнице, загодя спровадив ее из столицы в Переяславль-Залесский, подальше от злобных мунгалов, которые вот-вот объявятся у стен Владимира.
«Не обо мне печется мой муж, не о моих детях, а о своей бесстыдной потаскухе! — мысленно терзалась Агафья Всеволодовна, не находя себе места от обиды и ревности. — За что наказал меня Господь таким позором? Разве ж я была неверна своему мужу? Разве я лгала ему? В чем я провинилась, Господи?!»
Обильные слезы хлынули из глаз Агафьи Всеволодовны, сердце ее было готово разорваться от боли и отчаяния. Не владея собой, Агафья Всеволодовна срывала с себя золотые и жемчужные украшения, швыряя их на пол. Все эти украшения были подарены ей Георгием Всеволодовичем в пору их безмятежных отношений. Если любовь мужа к ней иссякла, то и Агафья Всеволодовна более не обязана дорожить этими золотыми побрякушками.
Упав на мягкую широкую постель, Агафья Всеволодовна уткнулась лицом в подушку, дабы не привлекать внимание служанок своими рыданиями.
После полуночи великокняжеский дворец погрузился в сонную глубокую тишину. Покой и дремотная тишь расползлись по заснеженным улицам Владимира, по площадям и ремесленным кварталам. Погасли огни в окнах бревенчатых высоких теремов, в узких, как бойницы, оконных проемах каменных монастырских подворий. Огромный город, вытянувшийся по гребню длинной возвышенности в междуречье Клязьмы и ее мелководного притока Лыбеди, затих в сонной холодной мгле ветреной зимней ночи.
Георгий Всеволодович появился в опочивальне уже далеко за полночь. Он вошел в полутемный покой, стараясь не скрипнуть дверью, полагая, что супруга его крепко спит. Увидев Агафью, сидящую на кровати в длинном парчовом платье, Георгий Всеволодович сделал удивленное лицо.
— Почто ты не почиваешь, моя дорогая? — спросил он, подойдя к Агафье и легонько коснувшись губами ее горячей щеки.
— Полно лицемерить, муженек, — с горькой усмешкой обронила Агафья. — Та, которая и впрямь тебе дорога, нынче днем уехала из Владимира. Эта паскудница небось все барахлишко свое прихватила, все твои подарки. Всех служанок с собой забрала. Что и говорить, сокол мой ясный, проявил ты заботу о моей двоюродной сестре-стерве. Аж полторы сотни дружинников выделил ей в охрану!
Подавив раздраженный вздох, Георгий Всеволодович устало сел на стул и стащил с ног сафьяновые сапоги.
— Ничего ты не знаешь, милая, и сердишься понапрасну, — сказал он. — Дружину я выделил не Анне Глебовне, а ее сыну Ярополку, коему предстоит оборонять от татар Переяславль-Залесский. Анну Глебовну я спровадил из Владимира, дабы в мое отсутствие вы с ней глаза друг дружке не выцарапали.
— Почто ты надумал отправить в Переяславль Ярополка? — недовольно обратилась к мужу Агафья, сидя на краю кровати и нервными движениями расплетая свою длинную русую косу. — Нет бы отправить туда Всеволода или Мстислава. Неужто племянник тебе дороже родных сыновей, муженек?
— Нельзя мне уводить своих сыновей из Владимира, как народ на это посмотрит! — рассердился Георгий Всеволодович. — Люди уповают не на прочность городских стен, а на доблесть своих князей. У меня у самого на душе тошно из-за того, что мне надлежит покинуть столицу перед лицом врага, но иного выхода нет. Не собрав сильную рать, Батыеву орду нам не одолеть.
— Так ты полагаешь, свет мой, что град Владимир устоит под натиском мунгалов? — тихо и обеспокоенно спросила Агафья. — Ты уверен, что татарам не преодолеть валы и стены Владимира?
— Коль не был бы я уверен в этом, то забрал бы тебя и детей наших с собой в Ростов, — без колебаний ответил Георгий Всеволодович, подсев к Агафье и обняв ее за плечи. — Полно кручиниться, милая. Рать во Владимире я оставляю немалую, стены и башни здешние в исправности. Воевода Петр Ослядюкович в ратном деле опытен, да и сыновья мои тоже не лыком шиты. И месяца не пройдет, как я с братьями и племянниками своими нагряну ко граду Владимиру и разобью Батыя в пух и прах!
— Скоро ли подойдет с Поднепровья Ярослав с полками? — опять спросила Агафья, прижимаясь к супругу. — Томит меня какая-то тяжелая печаль, сокол мой. Недобрые предчувствия меня одолевают.
Дабы развеять страхи супруги, Георгий Всеволодович завел речь о том, как усердно потрудились суздальские Мономашичи, начиная с Юрия Долгорукого и до Всеволода Большое Гнездо, неустанно расширяя и укрепляя свой стольный град Владимир. Со времен основания этого града Владимиром Мономахом и до сей поры еще ни разу стены Владимира не были взяты неприятелем. Внес свою лепту в укрепление столицы и Георгий Всеволодович, перестроив стену и ворота детинца, центральной цитадели Владимира.
Немного успокоившись, Агафья повела супруга в покои младших детей. Георгий Всеволодович хотел попрощаться с ними именно сейчас, поскольку будить Дмитрия и Феодору ранним утром ему не хотелось. Сонная Феодора молча обняла отца, не вставая с постели, после чего она опять укрылась одеялом и закрыла глаза. Феодора слышала от матери и служанок о татарах, которые продвигаются к Владимиру, сжигая села и города на своем пути, однако десятилетняя княжна была уверена, что скоро злобные татары обязательно будут разбиты ее грозным отцом и его братьями. Ведь побеждали же они в недалеком прошлом и половцев, и мордву, и волжских булгар…
Семилетний Дмитрий не спал, ожидая отца. Он знал, что отец ни за что не уедет, не попрощавшись с ним. Дмитрий тоже был наслышан о татарах от сестры и старших братьев. Несмотря на свой совсем юный возраст, Дмитрий уже многое понимал в военных делах. Знал он и названия многих кочевых племен, в разные времена приходивших с набегами на Русь. О татарах юный Дмитрий услышал впервые, поэтому он спросил у отца, доводилось ли ему видеть татар воочию.
— Какие они с виду, эти татары? — допытывался Дмитрий у отца. — В чем секрет их непобедимости?
Георгий Всеволодович взъерошил золотистые кудри на голове своего младшего сына, ответив ему, что татар он пока еще не видел, но скоро обязательно встретится с ними в сече и положит конец их бесчинствам. «Татары — такие же степняки, как и половцы, сынок, а половцев русские князья много раз побеждали, значит, одолеем мы и татар», — сделал ободряющее пояснение любознательному Дмитрию Георгий Всеволодович.
Уложив спать Дмитрия, Георгий Всеволодович вознамерился было прилечь и сам, чтобы вздремнуть хотя бы часа три перед дальней дорогой. Однако его разыскал взволнованный Святослав с известием, что огнищанин Сулирад отыскал среди беженцев девицу-иудейку, которая не только встречалась в Москве с княжичем Владимиром, но и вместе с ним предприняла попытку ночью вырваться из осажденной татарами Москвы.
— Этой иудейке каким-то образом удалось проскочить сквозь татарские дозоры и лесными дорогами добраться до Владимира, — молвил Святослав. — Я велел Сулираду привести эту девицу сюда во дворец.
— Где она? — встрепенулся Георгий Всеволодович, схватив брата за локоть. — Живо приведи ко мне эту иудейку!
Девица, представшая пред князем Георгием, сразу же поразила его своей не славянской красотой. Она была невысока ростом и прекрасно сложена. Облаченная в длинные одежды явно с чужого плеча, эта юная иудейка тем не менее выглядела довольно грациозно и привлекательно благодаря своей тонкой талии, пышным бедрам и довольно крупной груди. У нее были большие темно-карие глаза миндалевидного разреза с чистыми блестящими белками, на фоне которых ее длинные изогнутые ресницы казались еще темнее. Черные волосы иудейки вились длинными спиралевидными кудрями, ниспадая ей на плечи в полнейшем беспорядке. Ее уста, сочные и пухлые, потрескались от ледяного ветра, обмороженные щеки покрылись розоватыми струпьями из слезающей кожи. Звали иудейку Саломеей.
Георгий Всеволодович проявил участие к Саломее. Он приказал Сулираду принести барсучьего жира и смазать им обмороженные губы и щеки иудейки. Усадив Саломею на скамью возле теплой печи, Георгий Всеволодович сел рядом с нею. Сначала он расспросил молодую иудейку о том, откуда она родом, кто ее родители и где они сейчас. Выяснилось, что предки Саломеи долгое время проживали в Волжской Булгарии, занимаясь торговлей и ростовщичеством. Два года тому назад на Волжскую Булгарию обрушились бесчисленным потоком свирепые мунгалы, разорившие все тамошние города. Немало булгар и иудеев тогда бежало на Русь, расселившись в Муроме, Рязани и близ Новгорода Низовского. В ту пору поселилась около Рязани и Саломея вместе с родителями и старшим братом. Саломее повезло, в нее влюбился рязанский боярин Бронислав Дернович и взял ее в жены. Из маленького городка Ольгова Саломея перебралась в многолюдную Рязань, обретя достаток и знатность благодаря своему супругу.
Однако счастье Саломеи было недолгим. Всего через три месяца после ее свадьбы с боярином Брониславом к Рязанскому княжеству из степей подступила Батыева орда. Князья рязанские вышли скопом против татар в открытое поле, но силы оказались слишком не равны. Разбив рязанское войско, татары взяли приступом Рязань и все окрестные города на реке Оке и ее притоках. Боярин Бронислав хоть и успел уехать вместе с Саломеей из Рязани в городок Ожск, однако мунгалы настигли их и там. Покуда Батый с основными своими силами штурмовал Рязань, его братья в это время устремились дальше по льду Оки к Ростиславлю и Коломне. По пути стремительные конные отряды Батыевых братьев взяли Перевитск, Ожск и Переяславец. Бронислав был зарублен мунгалами в сече, а Саломея угодила в татарскую неволю.
О том, как она мыкалась в рабстве у хана Кюлькана, Батыева дяди, Саломея рассказывать не стала. Она сразу перешла к тому, как хан Кюлькан был убит в битве под Коломной и множество русских пленников из его стана разбежались кто куда. Большая часть бывших пленников укрылась в Коломне, многие рассеялись по дальним деревням и лесным урочищам, кто-то устремился ко граду Москве вместе с отступающими суздальскими полками. Среди этих последних оказалась и Саломея.
В Москве Саломею случайно увидел тамошний юный князь Владимир Георгиевич, который поселил ее в своем тереме, дав ей новую одежду и все необходимое. Саломея не стала скрывать от Георгия Всеволодовича, что она делила ложе с князем Владимиром. После всех перенесенных страхов и унижений Саломея была рада тому, что наконец-то обрела в лице князя Владимира сильного покровителя. И опять покой и счастье Саломеи нарушили татары, подступившие к Москве вскоре после захвата ими Ростиславля и Коломны.
— После двухдневного штурма татары разрушили городскую стену в нескольких местах и спалили огнем две башни, — молвила Саломея, завершая свое долгое повествование. — Понимая, что Москва неминуемо падет при следующем приступе нехристей, воевода Филипп Нянко настоял на том, чтобы князь Владимир с несколькими гриднями ночью вышли из города и укрылись в лесу за речкой Неглинкой. Отправляясь на эту ночную вылазку, князь Владимир и меня взял с собой. Едва мы перешли по льду Неглинку и углубились в березняк, как наткнулись на татарский дозор. Мунгалов было всего пятеро, поэтому гридни князя Владимира смогли их быстро перебить. За березняком оказался татарский стан, нам пришлось обходить его стороной, чтобы выйти к густому сосновому бору. — Саломея тяжело вздохнула. — Мы шли цепочкой по глубоким сугробам, захваченных у татарских дозорных лошадей Владимир и его гридни вели в поводу. Неожиданно из-за деревьев посыпались стрелы. На небе была луна, поэтому ночь выдалась светлая. Трое гридней были убиты сразу наповал. Еще трое дружинников и с ними князь Владимир схватились за мечи, когда на них выскочили из засады мунгалы. Нехристей было не меньше дюжины. Мне князь Владимир велел садиться на коня и скакать обратно к реке. — Саломея опять тяжело вздохнула, не смея взглянуть на Георгия Всеволодовича. — Лошадка подо мной оказалась дюже резвая. Она-то и унесла меня, как ветер, от погони в лес. Я долго блуждала по лесу, слыша у себя за спиной волчий вой. Уже утром я выбралась на дорогу, по которой ехали несколько саней с беженцами, спешившими во Владимир. Я пристала к ним, и через два дня оказалась во граде Владимире. А что сталось с Владимиром Георгиевичем, не ведаю, — чуть слышно добавила Саломея.
— Чего уж тут гадать, милая, — печально промолвил Георгий Всеволодович. — Принял смерть сын мой от сабель татарских. Упокой, Господи, его душу!
Великий князь осенил себя крестным знамением. Глядя на него, перекрестились находившиеся тут же Святослав и Сулирад. Перекрестилась и Саломея, которой захотелось расплакаться, до того ей было жаль доброго и благородного князя Владимира.
— Вот что, друже, — обратился Георгий Всеволодович к Сулираду, — подыщи для Саломеи место для ночлега у меня во дворце. Да накорми ее как следует, а то она, чаю, толком ничего не ела за последние несколько дней.
Сулирад молча поклонился великому князю и жестом повелел Саломее следовать за ним. Саломея безропотно повиновалась. Перед тем как выйти из комнаты, освещенной пламенем двух масляных светильников, юная иудейка тоже отвесила поклон Георгию Всеволодовичу.
— Что ж, брат, давай выпьем за упокой души твоего сына Владимира, — сказал Святослав, наливая в чаши греческое вино из медного узкогорлого сосуда. — За его смерть мы жестоко отомстим нехристям! Даст Бог, доберемся и до самого Батыги!
Георгий Всеволодович, не проронив ни слова, поднес чашу к губам и залпом выпил рубиновое терпкое вино. Осушил свой кубок и Святослав.
— Как сказать об этом Агафье, ума не приложу, — печальным голосом проговорил великий князь после долгой паузы. — Агафья души не чает во Владимире. Каково ей будет узнать, что нету его более в живых?
— Оставь Агафью в неведении, брат, — промолвил Святослав, жуя лист квашеной капусты. — Незачем ее расстраивать этим горестным известием, да еще накануне твоего отъезда. Слезы Агафьи подействуют крайне удручающе на ее снох и старших сыновей. А ведь Всеволоду и Мстиславу предстоит оборонять столицу от мунгалов. — Святослав со значением выгнул дугой густую бровь, глядя на старшего брата. — Им тоже для этого дела душевная крепость потребуется. Так что, брат, молчание в этом случае — золото.
— Пожалуй, ты прав, брат, — согласился со Святославом Георгий Всеволодович. — Вот разобью Батыя, тогда и сообщу Агафье о смерти Владимира. На фоне этой победы Агафья легче перенесет горечь утраты сына.
Рассвет еще не забрезжил, когда с глухим скрипом распахнулись тяжелые створы Золотых ворот града Владимира. За городскую стену вышли конные полки, вытягиваясь длинной колонной на заснеженной укатанной санями дороге. В голове колонны среди частокола копий колыхались на морозном ветру багряные стяги с ликами святых угодников. В хвосте конного войска двигались чередой крытые возки на полозьях и груженные поклажей широкие сани-розвальни. Над обозом вздымался пар, вырывавшийся из ноздрей разгоряченных лошадей, впряженных попарно в сани и возки. В предрассветной холодной тишине явственно растекался по округе топот многих сотен копыт, скрип полозьев, зычные окрики возниц.
На верхней площадке белокаменной башни Золотых ворот стояли, кутаясь в длинные плащи, воевода Петр Ослядюкович и два старших сына князя Георгия, Всеволод и Мстислав. Их лица были хмурыми, ибо невеселым у них вышло прощание с Георгием Всеволодовичем. Тот хоть и старался выглядеть бодрым, но вид у великого князя был подавленный и усталый, словно он терзался какими-то мыслями, которыми не решался поделиться со старшими сыновьями и с Петром Ослядюковичем. Всеволод и Мстислав решили, что на отца так подействовала бессонная ночь и свалившиеся на него заботы.
— Скоро воспрянет духом ваш отец, молодцы, — сказал Петр Ослядюкович, взглянув на Всеволода и Мстислава. — Как окажется у него под рукой сильное войско, так и взгляд у него сделается орлиным и речь его зазвучит грозно. Уж тогда-то Георгий Всеволодович рассчитается с Батыем сполна за все свои неудачи!
— За наши неудачи, воевода, — угрюмо заметил Всеволод. — Это ведь мы с Мстиславом потерпели поражение от мунгалов под Коломной.
Было 1 февраля 1238 года.
Глава четвертая
Ядвига Болеславна
Самым младшим братом князя Георгия был Иоанн, которому было тридцать девять лет. Иоанн держал свой княжеский стол в Стародубе, что на реке Клязьме. Стародуб изначально возник при Юрии Долгоруком как крепость в низовьях Клязьмы для защиты Владимира и Суздаля от возможных набегов мордвы и черемисов из приволжских степей. Оказавшись на речном торговом пути из Твери и Владимира на Оку и Волгу, Стародуб со временем превратился из небольшой крепости в довольно крупный город с детинцем, ремесленным посадом и речной пристанью.
При Всеволоде Большое Гнездо Стародуб был выделен в княжеский удел наравне с Ростовом, Владимиром, Ярославлем, Юрьевом-Польским, Переяславлем-Залесским и Белоозером. Старший из сыновей Всеволода Большое Гнездо, гордый и строптивый Константин после победы над братьями Георгием и Ярославом на реке Липице, заняв владимирский стол, отдал Стародуб Иоанну за то, что тот остался в стороне во время этой распри. Георгий и Ярослав звали Иоанна на свою сторону, но он не внял их призывам. По своему характеру Иоанн был трусоват и осторожен. К тому же он с детских лет недолюбливал Георгия и Ярослава, которые потешались и издевались над ним, высмеивая его неуклюжесть и неумение постоять за себя. В детстве Иоанн был ябедой и плаксой, за это его недолюбливали не только родные братья, но и отец с матерью.
Повзрослев, Иоанн ударился в книжное учение, желая хотя бы своей грамотностью и многознанием превзойти своих заносчивых старших братьев. Однако лень и полное отсутствие силы воли не позволили Иоанну стать начитанным человеком, выучить латынь и греческий. Всякое усилие над собой, нравственное и физическое, приводило Иоанна в состояние мрачной угнетенности. В нем легко вспыхивала тяга к учебе и познанию неизведанного, однако эта тяга так же легко гасла в душе Иоанна. Он был падок на различные порочные соблазны, рано пристрастившись к вину, обжорству, игре в кости и сквернословию.
В какой-то мере чтение книг пошло на пользу Иоанну, ибо он часто задумывался над прочитанным, старался критически относиться к себе и окружающим. Одной из черт характера Иоанна стала непрестанная внутренняя борьба, когда он словно сам себя выворачивал наизнанку, чтобы заглянуть в свою душу и разобраться в себе. Эти самокопания убеждали Иоанна в том, что он далеко не идеальный человек и христианин. Одолеваемый раскаяниями Иоанн приходил в храм на исповедь и каялся священнику в своих неприглядных поступках и нечестивых помыслах. Однако уже на другой день Иоанн снова предавался блуду, пил вино и сквернословил, ибо частая смена настроений была его главной бедой.
Внешность Иоанна в полной мере соответствовала его складу характера. Он рано начал полнеть, уже к тридцати годам обретя довольно большой живот и складки жира на груди, бедрах и ягодицах. Его рыхлое крупное тело было по-женски нежным и белым. Он быстро утомлялся при физических нагрузках и задыхался при быстрой ходьбе. Свою бороду Иоанн подстригал очень коротко, оставляя лишь серповидный клинышек волос на подбородке, упиравшийся в его нижнюю толстую губу. Усы Иоанн сбривал начисто, подражая в этом грекам. Свои довольно длинные темно-русые волосы Иоанн расчесывал на прямой пробор, скрепляя их на лбу узорной повязкой.
При невоздержанности в еде и от частых похмелий лицо Иоанна было широким и мясистым, с мешками под глазами, которые из-за этого выглядели, как узкие щели. Брови Иоанна были такие светлые, что издали порой казалось, будто у него их нет совсем. Голос у Иоанна был неестественно тонкий и дребезжащий, что совершенно не вязалось с его высоким ростом и крупным телосложением.
В жены Иоанну Всеволодовичу досталась Ядвига, дочь мазовецкого князя Болеслава. Это была женщина дивной красоты, с глазами песочного цвета, с длинными светлыми косами, с нежным чарующим голосом. Ядвига была моложе Иоанна на десять лет, но за ее внешним очарованием и кажущейся хрупкостью скрывалась очень твердая воля. Эта властная полька вмешивалась во все дела мужа, который часто шел у нее на поводу.
Гонец, прибывший в Стародуб из Владимира в конце января, доставил устный приказ Иоанну Всеволодовичу от великого князя Георгия Всеволодовича. По этому повелению Иоанн Всеволодович был обязан спешно собрать конную дружину и пеший полк. На сборы ему отводилось два дня. С этим войском Иоанну Всеволодовичу надлежало идти ко граду Владимиру.
Поскольку в Стародуб постоянно прибывали беженцы из городов и сел в верховьях Клязьмы, где уже с середины января свирепствовали мунгалы, Иоанн Всеволодович был неплохо осведомлен о путях наступления Батыевой орды и о разгроме русских полков под Коломной. В начале января Иоанн Всеволодович уже посылал во Владимир четыре сотни пешцев, которые влились в ряды владимиро-суздальской рати, выступившей к Коломне навстречу татарам. Из этого отряда обратно в Стародуб не вернулся ни один человек. Иоанн Всеволодович не знал, что и подумать, как успокоить родственников этих воинов. Ему не хотелось верить в то, что все четыреста стародубчан полегли в сече под Коломной. Скорее всего, размышлял Иоанн Всеволодович, эти ратники пребывают во Владимире, собираясь защищать стольный град Георгия Всеволодовича от нехристей.
Когда войско в Стародубе было собрано, неожиданно из Владимира прискакал другой гонец, передавший Иоанну Всеволодовичу другое повеление от великого князя. Новый приказ гласил, что Иоанн Всеволодович должен вести своих ратников не ко граду Владимиру, а в Ростов. Туда же выступили с конными полками и его старшие братья Георгий и Святослав.
Вездесущая княгиня Ядвига принялась убеждать Иоанна Всеволодовича не ходить с войском к Ростову.
— Похоже, князь Георгий мечется, как испуганный заяц, — молвила мужу Ядвига, оставшись с ним наедине. — Коль Георгий Всеволодович сбежал из Владимира, значит, он не надеется победить Батыя. Зачем тебе связывать судьбу с князем Георгием, который явно пребывает в растерянности и не знает, как остановить татар? Злой рок влечет князя Георгия к гибели, ибо он привык побеждать своих врагов мечом своего ратолюбивого брата Ярослава, который ныне далече от него. Святослав же всегда был никчемным полководцем, проку от него не будет никакого. Святослав наверняка будет тенью следовать за князем Георгием и найдет свою гибель рядом с ним. Смерть твоих старших братьев расчистит для тебя путь к златокованому столу владимирскому! — С этими словами Ядвига с силой тряхнула мужа за плечи. — Разумеешь?
— Ну, — обронил Иоанн Всеволодович, тупо взирая на жену. Он, как всегда, был с похмелья.
— Ежели ты отсидишься где-нибудь в стороне, то татары перебьют всех твоих братьев и старшинство среди суздальских Мономашичей останется за тобой, — с горящими глазами промолвила Ядвига, глядя в упор на супруга, который сидел перед ней на стуле. — Судьба дарует тебе прекрасную возможность отомстить своим заносчивым старшим братьям мечами татар и стать полновластным властелином на Владимиро-Суздальских землях. Радуйся, Иоанн, и не вздумай выполнять повеления князя Георгия. Пусть он сам несет свой тяжкий крест. Надеюсь, свет мой, ты не забыл, как князь Георгий унижал тебя? Как он любил насмехаться над тобой?
— Не забыл, — хмуро проговорил Иоанн Всеволодович, раздраженным жестом отстранив от себя жену. — Этого я никогда не забуду!
Собрав своих бояр и воевод, Иоанн Всеволодович объявил им, что он не намерен покидать Стародуб, куда стеклось множество беженцев, ища у него защиты от татар.
— Мой брат Георгий, прихватив злато-серебро, бежал в заволжские леса, бросив столицу на попечение своих старших сыновей Всеволода и Мстислава, — с нескрываемым презрением в голосе молвил Иоанн Всеволодович. — Георгий явно помешался от страха перед мунгалами, он надеется укрыться в лесной глухомани и дождаться там возвращения из Поднепровья Ярослава с полками. Вместе с Георгием бежал и Святослав. Я не последую примеру моих трусливых старших братьев и не стану выполнять их безрассудные повеления. Я намерен оборонять Стародуб от татар, ежели сей злой ворог дойдет до наших мест.
Стародубские бояре после услышанного пребывали в некоем потрясении и изумлении, ибо они меньше всего ожидали твердой стойкости от Иоанна Всеволодовича в это бедовое время и совсем не ожидали, что всегда такой храбрый Георгий Всеволодович вдруг ударится в бега, оставив свой стольный град на своих сыновей. Пошумев и поспорив друг с другом, бояре решили, что действительно лучше лечь костьми, защищая Стародуб от татар, чем, бросив дома и семьи на произвол судьбы, спешить с войском куда-то к Волге, подчиняясь воле обезумевшего от страха Георгия Всеволодовича.
Глава пятая
Терех
Терехом славяне-вятичи называли мотылька, производя это слово от глагола «терехать», то есть трепыхаться. Поскольку мотылек в полете двигается не по прямой, а дергается вверх-вниз, поэтому кто-то из наблюдательных славян и назвал эту невзрачную бабочку «дергунком», то есть терехом. Частенько таким именем славяне нарекали излишне нервных и непоседливых отроков.
Был у рязанского князя Юрия Игоревича в молодшей дружине гридень по имени Терех, а по прозвищу Левша. Левой рукой Терех действовал еще ловчее, чем правой, потому-то он и получил такое прозвище. В дружине Терех прославился тем, что ловко играл в кости на деньги. Играть с ним редко кто отваживался, ибо это было себе в убыток. Когда татары взяли приступом Рязань, то Терех сложил оружие в числе первых, помышляя о спасении своей жизни и не стремясь истреблять врагов до последней возможности.
В неволе у татар Терех пробыл недолго, всего недели две, но и за это короткое время он испытал столько унижений и побоев, что душа его насквозь пропиталась самой лютой ненавистью ко всем степнякам из Батыевой орды. Смерть хана Кюлькана в битве под Коломной дала возможность Тереху и нескольким сотням других пленников бежать из татарского стана, куда ворвались русские конники. Поскольку оставаться в осажденной мунгалами Коломне было опасно, почти все русичи, вырвавшиеся из неволи, ушли в Москву. Ушел в Москву и Терех. Там он вступил в дружину московского князя, радуясь тому, что сумел выжить после стольких опасностей и неплохо устроиться в Москве.
Однако злой рок продолжал преследовать Тереха. Разорив Коломну, татары вышли к Москве. Трусоватый Терех, уже на своей шкуре познавший, каково это сражаться против многочисленных безжалостных воинов Батыя, бежал из Москвы при первой же возможности. Терех не просто сбежал от московского князя, но, прибыв верхом на коне во Владимир, изобразил из себя вестника перед тамошними воеводами. Мол, московский князь послал его сообщить отцу и братьям во Владимире, что татары взяли его град в осаду.
Воевода Петр Ослядюкович приблизил Тереха к себе, сделав его своим посыльным. Поскольку у Тереха во Владимире не было ни родных, ни друзей, Петр Ослядюкович предоставил ему стол и постель в своем тереме. Помимо Тереха, на подворье у Петра Ослядюковича проживали еще около сорока гридней и холопов.
В последние дни января, когда град Владимир жил тревожными слухами о Батыевой орде, вышедшей к реке Клязьме, забот у Тереха было полным-полно. Выполняя поручения Петра Ослядюковича, Терех метался то пешком, то верхом по городским кварталам и по ближним деревням, находившимся в вотчинном владении воеводы. Понимая, что татары со дня на день должны объявиться у стен Владимира, Петр Ослядюкович торопился разместить в столице всех своих зависимых смердов вместе с семьями, а также согнать под защиту стен крестьянских коров и лошадей. Приходилось также спешно свозить с заснеженных лугов и пустошей в тесноту городских улиц и закоулков заготовленные на зиму копны сена, дабы было чем кормить скот и коней во время вражеской осады.
В это утро Терех поднялся очень рано, поскольку Петр Ослядюкович и сам мало спал, и слуг своих долгим сном не баловал. Терех спозаранку отправился пешком в Рождественский монастырь, настоятель которого дал приют многим смердам и их семьям. Монастырь этот был расположен в городской черте неподалеку от княжеской крепости-детинца. Тереху было поручено узнать у игумена Евтропия, сколько еще беженцев он сможет принять и имеется ли у него нужда в пропитании для всего этого люда, укрывшегося в стенах Рождественской обители. Ежедневно бегая туда-сюда с поручениями, Терех неплохо изучил расположение улиц и переулков обширного града Владимира. Он уже не отвлекался на расспросы, выясняя у случайных прохожих, как дойти до нужного ему места, где живет такой-то вельможа, куда ведет такая-то улица.
Вот и сегодня Терех быстро добрался до Рождественского монастыря, встретился там с игуменом Евтропием, узнал у него все, что ему было велено узнать Петром Ослядюковичем, и тотчас двинулся в обратный путь. На перекрестке Рождественской и Торговой улиц Терех в спешке случайно толкнул плечом идущую ему навстречу молодую женщину в длинной теплой шубейке и круглой шапочке с лисьей опушкой, надетой поверх белого шерстяного платка. Молодка негромко ойкнула и выронила из рук небольшую корзинку, из которой высыпались на снег желтые головки репчатого лука.
Терех поспешно извинился и, опустившись на одно колено, стал собирать в корзинку рассыпавшийся по снегу лук. Для этого ему пришлось снять с рук теплые рукавицы, засунув их за кожаный пояс.
Неожиданно над ухом Тереха прозвучал знакомый голос, это молодка обратилась к нему, назвав его по имени. Изумленный Терех поднял на нее глаза. Перед ним стояла Гликерия, бывшая ключница рязанской княгини Агриппины Давыдовны. В недалеком прошлом Тереха и Гликерию связывало не просто дружеское знакомство, какое-то время они даже были любовниками. Гликерия была старше Тереха почти на три года, поэтому их интимные отношения завершились ничем. Гликерия была нацелена на создание семьи, Терех же, имея ветер в голове, постоянно волочился за женскими юбками, соблазняя юных простушек из ремесленных околотков Рязани.
— Ну, здравствуй, мил дружок! — с искренней радостной улыбкой промолвила Гликерия. — Вот так встреча! Давно ли ты во Владимире? А я-то печалилась о вас с Саломеей за то, что вы с ней в Москве остались. Саломея тоже здесь, во Владимире?
— Рад тебя видеть, Лика! — проговорил Терех, распрямляясь и вручая ей корзинку с луком. Он тоже не скрывал своего удивления и радости. — Как говорится, гора с горой встретиться не могут, а человек с человеком запросто. Я уже больше недели живу во Владимире, служу посыльным здешнему воеводе Петру Ослядюковичу. С Саломеей я расстался еще в Москве. Эта паскудница бросила меня ради тамошнего князя Владимира. Ты же знаешь, что Саломея всегда была падка на молодых князей.
— Что верно, то верно, — закивала головой Гликерия. — Стало быть, Саломея в Москве осталась? А ты без нее во Владимир приехал?
Терех молча кивнул. И тут же спросил:
— А как у тебя дела, Лика?
— Дела у меня, как сажа бела, — с грустной миной на лице ответила Гликерия. — Мыкаюсь в доме купеческом среди чужих людей, делаю, что велят, вкушаю, что дают, сплю там, где положат…
— На тебя же вроде как купец Яков глаз положил еще в Коломне после нашего бегства из неволи татарской, — сказал Терех. — Яков же заботился о тебе по дороге до Москвы, с ним же ты ушла из Москвы во Владимир. Я думал, что у вас к супружеским узам дело идет.
— Я сама так думала, — печально вздохнула Гликерия, — но, как видно, зря. Яков по весне собирается ехать в Кострому, ведь он родом оттуда. Меня Яков с собой не возьмет, ибо у него в Костроме жена и дети. Яков сам сказал мне об этом. Вот и получается, что я для Якова лишь временная наложница. Побалуется он мною до весны и бросит. — Гликерия помолчала и добавила: — Хотя я не в обиде на Якова. Его понять можно, родных детей он не в силах оставить, даже если и тянет его ко мне. Хорошо, хоть Яков пристроил меня в доме своего друга-купца. До весны я проживу в тепле и сытости, а дальше — как Бог приведет.
— Похоже, Лика, в ближайшем будущем добра от Господа нам не дождаться, — хмуро обронил Терех. — Татары вот-вот подвалят ко граду Владимиру, а войско здешнее невелико. Жены и дети боярские ноги отсюда уносят. Сам князь Георгий сегодня перед рассветом ушел из Владимира с братом Святославом и конными полками. Это о многом говорит.
— О чем же это говорит? — растерянно пролепетала Гликерия. — И откель ты узнал об этом?
— Не верит князь Георгий, что столица устоит перед ордой Батыя, вот и ушел он отсюда, пока не поздно, — мрачно ответил Терех. — Небось и семья великокняжеская тоже убралась отсель в войсковом обозе. Я своими глазами видел, как конные дружины Георгия и Святослава вместе с обозом выходили из города через Золотые ворота. Еще темень стояла и на улицах было пусто. — Терех криво усмехнулся. — По-тихому ушмыгнули из Владимира Георгий и Святослав, сбежали, как тати, из чужого дома.
— Кто же будет оборонять столицу от татар? — поинтересовалась Гликерия. Она не скрывала своего испуга и горестного разочарования таким поведением князей.
— Сия забота ляжет на плечи Петра Ослядюковича и на сыновей князя Георгия, Всеволода и Мстислава, — проговорил всезнающий Терех.
— Значит, не все князья бежали из Владимира, — обрадовалась Гликерия. — И не все войско ушло отсюда. Может, князь Георгий еще вернется в столицу, соберет побольше полков и обрушится на нехристей.
— Может быть, — заметил Терех, — токмо татары не станут дожидаться этого. Батыга и его полководцы узкоглазые — птицы стреляные. Они без промедления начнут штурмовать град Владимир, как до этого штурмовали Рязань, Пронск, Коломну и Москву. Уж я-то знаю! — Терех опять скривился в недоброй усмешке. — Сам видел, как нехристи города приступом берут!
Терех вдруг схватил Гликерию за локоть, слегка притянув ее к себе.
— Я вот что надумал, Лика, — негромко произнес он, оглядевшись по сторонам. — Неча тут торчать, беды дожидаясь. Я решил сегодня же уйти из Владимира, конь у меня есть и деньжат немного имеется. Поедешь со мной?
— Как же мы поедем вдвоем на одном коне? — слегка растерялась Гликерия. — И куда же мы подадимся в эдакую стужу?
— Для начала переберемся в Суздаль, — ответил Терех, — это почти в двадцати верстах от Владимира. А там уже придумаем, куда дальше ехать. Главное, это убраться подальше от Владимира, ведь для мунгалов большие города самая желанная добыча.
Колебания Гликерии были недолгими. Опека купца Якова была ей уже в тягость, а страх перед татарами был слишком велик. Побывав в неволе у татар, Гликерия, как и Терех, была готова на все, лишь бы вновь не оказаться во власти у нехристей. Терех велел Гликерии по-быстрому собраться в путь и ждать его у Волжских ворот, откуда начиналась дорога к Суздалю. Терех пообещал Гликерии подъехать верхом на коне к Волжским воротам Владимира часа через два.
— Встань так, чтобы не привлекать к себе внимания, — наставлял Терех Гликерию. — Не у самых ворот встань, а в переулке, где стоит бревенчатая церквушка. Я туда и подъеду. Конь у меня рыжий и облачение на мне будет воинское.
* * *
Задуманный Терехом побег из Владимира прошел как по маслу. Придя в терем Петра Ослядюковича, Терех изложил воеводе все, что поведал ему игумен Евтропий. Петр Ослядюкович велел Тереху подкрепиться завтраком, затем оседлать коня и скакать в Боголюбово с новым поручением. Из Владимира в Боголюбово еще вчера были отправлены несколько саней для вывоза зерна и меда из находящихся там княжеских амбаров и медовуш. Это дело было поручено княжескому огнищанину Сулираду, но тот куда-то сгинул вместе с обозом. От Владимира до княжеского села Боголюбова было всего пять верст, поэтому Сулирад давно должен был доставить княжеские припасы во Владимир. Петр Ослядюкович имел подозрение, что алчный Сулирад решил под шумок урвать и себе долю из княжеских запасов, припрятав их где-нибудь в окрестностях Боголюбова.
«При встрече с Сулирадом долгих разговоров с ним не веди, но скажи ему, чтоб он немедля направлялся с обозом во Владимир, — молвил Петр Ослядюкович, провожая Тереха в дорогу. — Сам задержись в Боголюбове и расспроси тамошних челядинцев, чем занимался Сулирад все это время. Узнай у слуг, не выезжал ли куда-нибудь Сулирад из усадьбы посреди ночи. Этот стервец на руку не чист, за ним нужен глаз да глаз!»
Терех выехал с подворья Петра Ослядюковича около полудня, пообещав воеводе вернуться еще до захода солнца. Поскольку село Боголюбово лежало в той же стороне, что и Суздаль, поэтому дорога туда также начиналась от Волжских ворот. В летнюю пору через протекавшую рядом Клязьму обычно наводили переправу из плотов, зимой же замерзшую реку пешие путники и конники преодолевали по льду. Подобрав в условленном месте Гликерию, Терех посадил ее на конский круп позади себя. Волжские ворота были распахнуты, однако стража в город никого не пропускала, веля беженцам ехать по Клязьменской дороге дальше на восток к Суздалю и Стародубу. Объяснялось это тем, что Владимир и так переполнен людом, съехавшимся сюда из ближних и дальних городков и деревень. Беженцы с ворчанием и руганью поворачивали лошадей, отъезжая прочь от града Владимира кто на санях, кто верхом. Из города позволялось выходить и выезжать только воинам и боярским слугам, коим надлежало вернуться обратно засветло, поскольку ночью ворота никому не открывали.
Терех, как порученец воеводы Петра Ослядюковича, имел при себе особый медный знак в виде печати, который он носил на шее вместе с нательным крестиком. Показывая стражникам этот медный медальон, Терех свободно наведывался в княжеский детинец, выходил из города по разным делам и проходил обратно в город через любые ворота.
Примкнув к небольшому обозу из беженцев, состоявшему из четырех саней и семерых всадников, Терех и Гликерия миновали Боголюбово, не заезжая туда, и к концу короткого зимнего дня добрались до Суздаля. Этот старинный город, основанный вятичами намного раньше Владимира, лежал в петлеобразной излучине реки Каменки, притока Нерли, впадающей в Клязьму недалеко от Владимира. Во времена Юрия Долгорукого Суздаль был столицей Северо-Восточной Руси. Тогда-то в Суздале были возведены белокаменные Рождественский собор и Успенская церковь, ставшие главным украшением здешнего детинца, обнесенного мощным земляным валом и бревенчатой стеной с шестью башнями. Дополнительной защитой для суздальского детинца была речка Каменка, русло которой огибало здешнюю цитадель с трех сторон.
Собственно город Суздаль и примыкающий к нему Ризположенский монастырь лежали чуть в стороне от реки Каменки на широкой низменности. Городские кварталы тоже были обнесены земляным валом, по гребню которого шла деревянная стена с четырехугольными башнями, укрытыми тесовой кровлей. В город вели трое ворот с дубовыми створами, над которыми возвышались огромные воротные башни с узкими прорезями бойниц, проделанными в бревенчатых потемневших от времени стенах. Шатрообразные крыши воротных башен были украшены деревянными флагами.
— Ну, здесь нам будет поспокойнее, милая, — заметил Терех Гликерии, въезжая в Суздаль через распахнутые ворота. — Валы и стены тут прочные, и от града Владимира мы теперь далече. Татары ежели и придут сюда, то лишь когда разорят Владимир, а на это у нехристей времени уйдет много.
Усталый конь под Терехом и Гликерией тяжело переступал копытами по утоптанному снегу. Сани с беженцами быстро затерялись в извилистых узких улицах Суздаля, уже окутанных призрачными сумерками. Несмотря на довольно поздний час, народу на улицах было много, все спешили куда-то по своим делам. Даже при беглом взгляде было видно, что в городе полным-полно самого разного приезжего люда. Тут и там раздавались взволнованно-тревожные голоса женщин, их перекрывал громкий грубоватый говор мужчин, где-то плакали маленькие дети… У ворот домов стояли сани и крытые возки на полозьях, повсюду на снегу темнели комья лошадиного помета, валялись пучки сена и обрывки кожаной конской упряжи.
На торговой площади тоже было многолюдно, здесь собрались те, у кого не было в Суздале ни родни, ни друзей. В основном это были смерды с женами и детьми, бежавшие от татар кто на санях, кто верхом, кто пешком. Люди обустраивались на ночь, как могли, ставя палатки и разжигая костры. Многие собирались коротать зимнюю ночь прямо в санях, зарывшись в сено. Те, кто пригнал с собой коров и коз, тут же доили их и продавали молоко всем желающим. Были и такие среди беженцев, кто обменивал вещи и украшения на еду. У кого не было денег и нечего было пустить в обмен, те выпрашивали подаяние.
Терех направил коня к детинцу, собираясь использовать свой медальон с печатью, чтобы добыть для себя и Гликерии надежный теплый кров и пищу.
Ворота детинца тоже были распахнуты, но пройти в крепость было не так-то просто. Несколько воинов в кольчугах и шлемах, с мечами и копьями, преграждали путь всякому, кто пытался проникнуть в городскую цитадель.
Тереху пришлось спешиться и показать стражникам свой медальон, когда два перекрещенных копья загородили ему дорогу.
— Ты зачем здесь? — спросил плечистый бородач в длинном плаще поверх кольчуги, с красным носом и заиндевелыми усами. Он сверлил Тереха подозрительным взглядом.
— Я приехал к здешнему воеводе из града Владимира от воеводы Петра Ослядюковича с поручением, — с важностью ответил Терех, сделав ударение на последнем слове.
— А это кто с тобой? — Бородач с усмешкой кивнул на покрасневшую Гликерию, стоящую рядом с Терехом. — Тоже гонец?
— Нет, — тут же нашелся Терех, — эту девицу я подобрал на дороге. Вижу, идет она пешком в Суздаль, вот я и взял ее с собой, благо нам ведь было по пути.
— Тебя, гридень, я могу пропустить к воеводе, а этой девице в детинец нельзя, — строгим голосом пробасил бородач. — У нас тут и так людей полным-полно. И люди-то все знатные, купцы да бояре, с женами и детками. Так что извини, милая, — добавил бородач, взглянув на Гликерию.
Терех досадливо прикусил губу, соображая, как поступить. Расстаться с Гликерией он никак не мог. Тем более он не мог оставить ее без теплого ночлега одну в чужом городе. Гликерия доверилась ему в надежде, что Терех не просто увезет ее подальше от мунгалов, но возобновит с нею когда-то прерванные любовные отношения. Ничего такого Гликерия, конечно, не говорила Тереху, однако это явственно читалось в ее глазах и брошенных вскользь полунамеках.
— Злой ты человек, дядя! — проворчал Терех, глядя на бородача. — Цепляешься к людям, как репей. Иль не видишь, что девица от усталости еле на ногах стоит.
— А ну проваливай отсель! — рассердился бородач, отпихивая Тереха древком копья. — Я выполняю повеление воеводы Провида Глебовича, а не самоуправством занимаюсь. Уразумел?
Сдержав себя от более грубых слов, Терех отошел в сторону, потянув за собой коня. Гликерия молча последовала за ним. «И что нам теперь делать? — прочитал Терех у нее в глазах. — Куда податься?»
Терех ободряюще улыбнулся Гликерии, погладив ее рукой по плечу. Мол, не печалься, что-нибудь придумаем.
Вдруг до слуха Тереха донесся знакомый голос, который спорил с кем-то, бранясь и возмущаясь. Терех вытянул шею, вглядываясь в группу людей, уверенно шагающих к воротам детинца. Впереди шли двое в богатых длинных шубах и собольих шапках, о чем-то сердито переругиваясь. Один из этих двоих был не кто иной, как огнищанин Сулирад.
«А этот хлыщ как тут очутился? — удивился Терех. — Ему же велено быть в Боголюбове, собирать там обоз из княжеских припасов! Похоже, негодяй самовольно сюда приехал!»
Передав поводья уздечки Гликерии, Терех подбежал к Сулираду.
Тот застыл столбом, увидев перед собой Тереха.
— Здрав будь, Сулирад! — воскликнул Терех с развязным смехом. — Вот ты где оказывается, а я-то тебя в Боголюбове ищу.
— Зачем же я тебе понадобился, друже? — слегка заволновался Сулирад, жестом указав своему знатному спутнику, чтобы тот шел дальше, не дожидаясь его.
— Не мне ты понадобился, приятель, а Петру Ослядюковичу, — пояснил Терех с той же грубоватой развязностью. — Мне поручено разыскать тебя и поторопить с отправкой обоза из Боголюбова во Владимир. — Терех понизил голос, глянув на огнищанина с видом заговорщика. — Но, как я понимаю, обоз из Боголюбова прибыл в Суздаль и во Владимир уже не попадет. Так ли?
— Ты все верно подметил, гридень, — таким же приглушенным тоном промолвил Сулирад. — Теперь-то я узнал тебя. Ты состоишь на службе у боярина Петра Ослядюковича. Мне думается, ты неглупый малый и, стало быть, поймешь, что коль князья бегут из Владимира, то и нам, малым людям, нету смысла подыхать в столице от татарских сабель.
— Согласен с тобой, приятель. — Терех дружески хлопнул огнищанина по плечу. — Уж я-то знаю, каковы мунгалы в сече! Как-никак мне довелось биться с ними в Рязани.
— Я рассудил, что все едино скоро все княжеские припасы татарам достанутся, — сказал Сулирад уже своим обычным голосом. — Потому-то я и пригнал обоз из Боголюбова в Суздаль, продав хлеб, соль и мед здешнему купцу Свиде Карповичу. Правда, этот злыдень сильно сбил цену, ссылаясь на то, что ныне многие люди сбывают за бесценок хлебные припасы, собираясь бежать в леса и за Волгу.
— Ежели честно, то ты с огнем играешь, друже, — проговорил Терех. — Коль Петр Ослядюкович узнает про твои делишки, то не сносить тебе головы.
— А как он узнает? — усмехнулся Сулирад, подмигнув Тереху. — Ты ведь ему не скажешь.
— Не скажу, — ухмыльнулся Терех, — коль возьмешь меня в долю.
— Ладно, по рукам! — без колебаний согласился Сулирад. — Ты, похоже, калач тертый, а мне дельный помощник и впрямь нужен.
Глава шестая
Огнищанин Сулирад
Благодаря посредничеству Сулирада, который был на короткой ноге со здешним воеводой Провидом Глебовичем, стража у ворот без помех пропустила Тереха и Гликерию в суздальский детинец.
Суздаль находился во владении Всеволода, старшего из сыновей князя Георгия. Отсюда Всеволод уходил с дружиной к Коломне на сечу с татарами в начале января. После поражения под Коломной Всеволод не вернулся в Суздаль, так как ему и его брату Мстиславу отцом было поручено защищать град Владимир от Батыевой орды. Многие суздальские ратники также находились во Владимире, а иные из них так и остались лежать на заснеженных полях под Коломной. Приехала во Владимир и княгиня Марина, жена Всеволода, желая разделить с мужем все тяготы вражеской осады.
Суздаль был оставлен на попечение боярина Провида Глебовича, который не выделялся ни умом, ни доблестью ратной. Когда войско уходило из Суздаля на битву с татарами, то хитрый Провид Глебович прикинулся хворым и не пошел на войну. Всеволод Георгиевич поставил Провида Глебовича воеводой в Суздале на время своего отсутствия, поскольку в ту пору выбирать особо было не из кого. Всех храбрых и опытных в сече бояр Всеволод Георгиевич тогда забрал с собой в поход. Для Провида Глебовича, по характеру обидчивого и спесивого, такое возвышение стало большой удачей, ибо он не входил в круг ближайших советников Всеволода Георгиевича.
Поскольку Суздаль оказался на пути у множества самого разного люда, уходящего от татар вдоль реки Нерль в сторону Ростова и Переяславля-Залесского, алчный Провид Глебович не преминул воспользоваться этим. Беженцам из знатного сословия, а также для купцов Провид Глебович предоставлял добротные хоромы в детинце, теплые и светлые. Все желающие могли помыться в бане и постирать одежду в горячей воде. За эти свои услуги Провид Глебович взимал плату серебряными деньгами или пушниной. За пищу и вино, а также за корм для лошадей Провидом Глебовичем была установлена отдельная плата. Кто-то из беженцев останавливался в Суздале на день-два, кто-то на несколько дней, однако большинство из них позволяли себе лишь краткий отдых и следовали дальше на северо-восток. Суздаль был втрое меньше Владимира по площади, поэтому разместиться внутри его стен могло не более пяти-шести тысяч беженцев вместе с санями и лошадьми, не считая собственно здешних горожан, которых насчитывалось не меньше двадцати тысяч.
Поскольку огнищанин Сулирад был родом из Суздаля, он загодя перевез сюда свою семью из Владимира. В Суздале у Сулирада жили родственники, здесь у него было немало друзей и знакомых, в число которых входил и боярин Провид Глебович. В прошлом Сулирад, пользуясь доверием великого князя, не раз оказывал Провиду Глебовичу разные мелкие услуги. Ныне у Провида Глебовича появилась возможность отплатить Сулираду добром за добро. По распоряжению воеводы, жену и детей Сулирада разместили в каменных палатах местного епископа.
Провид Глебович знал, что князь Георгий повелел Сулираду собрать отряд ратников и оборонять от татар княжье село Боголюбово, если Батыева орда рассыплется по окрестностям Владимира. Знал Провид Глебович и о том, что трусоватый Сулирад не собирался защищать от татар княжеское подворье в Боголюбове. Сулирад сам признался Провиду Глебовичу, что он решил пересидеть татарскую напасть в Суздале, а княжеские припасы пустить на продажу суздальским купцам. Мол, зачем задаром столько добра врагу отдавать, если с него барыш получить можно. Провид Глебович хоть и сознавал, что Сулирад идет на преступление, но отговаривать его от этой затеи не стал, так как Сулирад пообещал поделиться с ним денежным кушем.
Сулирад стал сговаривать Тереха поехать вместе с ним в Боголюбово на следующее утро.
— В тамошних клетях и амбарах еще немало припасов осталось, — молвил пронырливый огнищанин. — Сани и лошади у нас есть, за полдня обернемся и сбудем жито, соль и мед торгашу Свиде Карповичу за звонкую монету. В накладе не останешься, друже.
Сулирад также пожаловался Тереху, мол, княжеские челядинцы совсем от рук отбились, сами хозяйничают в Боголюбовском замке, расхищая великокняжеское имущество. Возчики-холопы, которых Сулирад взял с собой в Суздаль, разбежались от него кто куда, не желая возвращаться в Боголюбово. Страх перед надвигающейся Батыевой ордой подтолкнул холопов к неповиновению Сулираду, возле которого оставался всего один верный слуга.
Поразмыслив, Терех дал согласие Сулираду поутру отправиться вместе с ним в Боголюбово.
Оставшись наедине с Гликерией, которая стелила постель на широкой деревянной кровати, Терех рассказал ей о своем разговоре с Сулирадом и о том, что завтра ему предстоит поездка в Боголюбово.
— А ты, милая, побудешь покуда здесь, на подворье у епископа, — добавил Терех, снимая с себя сапоги и длинную теплую рубаху.
Гликерия, взбивающая подушки, вдруг замерла на мгновение, потом повернулась к Тереху. На ее миловидном лице с прямым благородным носом, обрамленном светлыми распущенными волосами, была написана тревога.
— Не ездил бы ты в Боголюбово, Тереша, — сказала она. — Зачем ты связался с этим Сулирадом? По нему же видно, что он пройдоха отменный! Из-за него и ты в беду угодить можешь. Как я буду одна без тебя? Лучше бы нам с тобой завтра же уехать из Суздаля в Нерехоть или в Ростов, как мы и собирались.
— Нельзя нам туда двигать, Лика, — проговорил Терех. — В той стороне Георгий Всеволодович полки собирает для сечи с татарами. Меня в войско забрать могут, ибо в ратных людях теперь большая нужда. Сулирад советует мне в Новгород ехать, уж туда-то нехристи точно не доберутся. В Новгороде можно неплохо устроиться, имея мошну с деньгами. Я же поеду завтра в Боголюбово не из признательности к Сулираду за то, что он пристроил нас в епископских палатах, но ради нашей безбедной жизни в Новгороде, голуба моя. Ловкачи, вроде Сулирада, успевают ловить рыбку в мутной воде, а мы с тобой чем хуже? — Терех задорно подмигнул Гликерии. — Для кого-то татарская напасть — бедствие, а для нас сие станет благом, коль разживемся мы княжеским барахлишком.
Приблизившись к Гликерии, Терех мягко обнял ее за талию, прижавшись своей небритой щекой к ее нежной белой шее. Гликерия неслышно вздохнула, обхватив Тереха за плечи своими гибкими руками. Она не стала говорить ему про свои недобрые предчувствия, видя его настрой на быстрое обогащение за счет разграбления княжеских амбаров. «Может, все сложится удачно, — мысленно успокаивала себя Гликерия. — От Суздаля до Боголюбова путь не далекий. А деньги нам и впрямь очень нужны, ведь до Новгорода дорога дальняя».
За стенкой, покрытой белой известью, раздался детский плач, это в соседней комнате жена Сулирада укладывала спать свою трехлетнюю дочь.
Гликерия невольно вздрогнула, вспомнив, как истошно кричали маленькие дети во взятой татарами Рязани, когда у них на глазах враги насаживали на копья младенцев и отрубали головы у пленников. От этих жутких картин Гликерия до сих пор просыпалась по ночам в холодном поту.
* * *
Отправляясь из Суздаля в Боголюбово, огнищанин Сулирад, кроме Тереха и своего верного слуги Тришки, взял с собой еще шурина Зорьяна. Поскольку все возницы разбежались, Сулираду и его сообщникам пришлось самим садиться в сани и управлять лошадьми. Ранним морозным утром четверо порожних саней выехали из Никольских ворот, возведенных из белого камня, и умчались по проложенной среди сугробов дороге в сторону Боголюбова.
Через два часа довольно быстрой езды Сулирад и его спутники добрались до Боголюбова.
Боголюбовский княжеский замок располагался на высоком берегу реки Клязьмы и был огражден земляными валами с деревянными и каменными укреплениями на них. Этот замок был выстроен князем Андреем Боголюбским, сыном Юрия Долгорукого, который в отличие от своего отца не пожелал сесть на киевский стол, предпочтя утвердиться властелином Ростово-Суздальских земель. Постоянно враждуя с местным боярством, князь Андрей перенес столицу из Суздаля во Владимир, где у него было много сторонников среди торговцев и ремесленного люда. Впрочем, и во Владимире князь Андрей подолгу не жил, предпочитая многолюдной шумной столице тишину Боголюбовского замка. По этой причине князь Андрей и получил прозвище Боголюбский. В этом замке грозный князь Андрей и был убит заговорщиками из числа своих дружинников, подкупленных его недругами-боярами.
Терех, еще живя в Рязани, был наслышан об Андрее Боголюбском и о его замке под Владимиром. Боголюбовский замок перешел во владение сначала к младшему брату покойного князя Андрея, Всеволоду Большое Гнездо, а потом его владельцем стал Георгий Всеволодович, нынешний властитель суздальского Залесья.
В Боголюбовский замок вели высокие каменные ворота, над которыми возвышалась мощная белокаменная башня с узкими оконцами-бойницами, укрытая четырехскатной тесовой кровлей. Створы ворот и крыша воротной башни были обиты медными листами, сверкающими на солнце, как красноватое золото.
Внутри замка имелся просторный двор, вымощенный камнем, вокруг которого возвышались различные каменные постройки. Центральной частью этих строений являлся однокупольный дворцовый собор, увенчанный позолоченным крестом. К храму с северной стороны примыкал каменный дворец, связанный с хорами собора каменным же переходом, опиравшимся на мощные белокаменные арки, украшенные рельефами в виде ряда тонких колонн. Проход из дворца сначала вел в дворцовую башню, и уже из башни можно было попасть на хоры храма. Двускатная крыша этого длинного перехода, как и крыша каменной башни, была покрыта блестящей медью.
Из двух каменных арок, на которые опирался проходной коридор из дворца в собор, одна была низкая, другая высокая, то есть в первую могли проходить лишь пешие люди, а во вторую могли проезжать всадники. В прямоугольном пилоне между арками на уровне первого этажа было помещение для дворцовой стражи.
На переход вела винтовая лестница в квадратной дворцовой башне.
С южной стороны к собору примыкал такой же каменный крытый переход со второй башней. Этот переход соединял дворцовый комплекс с замковой крепостной башней, расположенной на крепостном валу.
Все эти здания живописно располагались по южному краю Боголюбовского замка, обращаясь своей восточной стороной к речной пристани, куда вели широкие ворота, устроенные во чреве каменной Лестничной башни. Речной берег в этом месте был очень крут, поэтому от пристани в крепость вели широкие ступени, вырубленные в известняковом грунте прибрежной кручи. Из-за этой береговой лестницы и получила свое название прибрежная крепостная башня.
С западной стороны к дворцовому ансамблю примыкали, кроме площади, деревянные конюшни, клети и амбары, здесь же стояла княжеская баня. Все эти строения подступали к площади с трех сторон. Позади них находилось скопище бревенчатых приземистых домиков, где проживали зависимые княжеские смерды и холопы. Эти люди должны были поддерживать Боголюбовский замок в образцовом порядке, своевременно чиня крыши и бревенчатые крепостные стены, прочищая рвы и каменные водостоки, отводившие дождевые и талые воды к склонам замковой горы. Население Боголюбова, включая смердов и дворцовую челядь, насчитывало около двухсот человек. В это число входили и священники дворцового храма, и местные иконописцы, и переписчики книг.
Едва Сулирад появился в Боголюбове, как к нему сразу же подступил местный иерей Анисим, который был озабочен сохранностью имеющихся тут книг. Анисим настаивал на перевозке книг в Суздаль или во Владимир, где, как он полагал, татары до них не доберутся. Анисим также допытывался у Сулирада, почему он не собирает ратных людей и вообще намерен ли он оборонять от мунгалов Боголюбовский замок.
— Чего ты суешь нос не в свое дело, отче, — отмахивался от дотошного священника Сулирад. — Скоро подойдут сюда ратные люди из Суздаля, сегодня или завтра они будут здесь. А с книгами, отец мой, порешим так. Дам я тебе сани с парой лошадок, грузи на них книги, иконы, паникадила… Все, что захочешь, то и грузи. И вези свое добро в Суздаль, к тамошнему епископу Савватию. Он будет рад тебе помочь, благо у него на подворье места много. Вот возницу тебе дать не могу, — с печальным вздохом добавил Сулирад. — Разбежались все мои возчики, как тараканы от яркого света. Посадишь за вожжи звонаря или келаря, они у тебя все умеют.
Поблагодарив огнищанина, длиннобородый сухопарый Анисим поспешил в свои покои, где трудились переписчики книг, а в сундуках хранились толстые старинные фолианты на греческом языке и на латыни.
— Пусть проваливает в Суздаль! — негромко обронил Сулирад, кивнув Тереху на торопливо удаляющегося по дворцовому коридору Анисима в черных священнических одеждах до пят. — Одной болячкой будет меньше. Ох, и устал я от этого святоши! То ему не так, и это не эдак! — Сулирад сердито плюнул себе под ноги.
Двухъярусный княжеский дворец поразил Тереха своей величавой монументальностью, своими изумительными барельефами и мозаичными полами. Дворцовые окна искрились на солнце разноцветьем кубиков и ромбов из цветного византийского стекла. Мощные белокаменные колонны, поддерживающие сводчатый потолок в покоях на первом этаже, были украшены витиеватой резьбой и фигурами сказочных птиц. Двери во всех помещениях были обиты медными полосами с выбитым на них затейливым чеканным орнаментом.
— Та-ак, персидские ковры уже кто-то стащил, — ворчал сквозь зубы Сулирад, хозяйским шагом проходя по дворцовым покоям и оглядывая все вокруг. — Нет и стульев с подлокотниками из слоновой кости. Не вижу я и медных бухарских светильников… Ну что у нас за люди, твою мать! Стоит токмо отвернуться, каждый начинает хватать все подряд. А вина за эти хищения на меня ляжет, мать твою!
Терех, успокаивая огнищанина, говорил ему, что и они за княжеским добром приехали, что ими тоже алчность движет. А князь Георгий за расхищение своего имущества спросить с Сулирада все едино не сможет, ибо тот намерен искать прибежище в Новгороде Великом. По многолюдству Новгород не уступает граду Владимиру, разыскивать там человека все равно, что искать иголку в стоге сена.
— К тому же скоро сюда мунгалы нагрянут, а уж эти нехристи выгребут отсюда все подчистую, — молвил Терех. — А что мунгалы не возьмут с собой, то они сожгут по своему обыкновению. Кто потом станет доказывать, что в Боголюбове и до татар кое-что расхищено было. — Терех мрачно усмехнулся и добавил: — Кто уцелеет во всей этой кровавой замятне, тот будет Бога благодарить за это, а про расхищенное княжеское барахлишко и не вспомнит.
— Пожалуй, ты прав, приятель, — согласился с Терехом Сулирад. — Потому и нам надо побыстрее уносить ноги отсюда.
Обойдя весь дворец, Сулирад и Терех пришли к дворцовым кладовым, возле которых дворцовые челядинцы грузили на одни сани мешки с солью, на другие — мешки с зерном. Тут же находились Тришка и Зорьян, которые поторапливали работающих холопов.
— Господине, грузить ли мешки с овсом и горохом? — обратился к огнищанину молодой безусый Тришка, пряча свои замерзшие пальцы в длинных рукавах теплой объяровой свитки, поверх которой на нем был надет овчинный полушубок.
— Нет, перво-наперво сгружай на сани пшеницу, — сказал Сулирад, — за нее нам больше заплатят, чем за овес и горох.
Видя, что сани его шурина явно перегружены мешками с солью, Сулирад приказал холопам сгрузить с них три мешка и унести обратно в подклеть.
— Ты что, хочешь лошадей изнеможить за одну поездку! — накинулся Сулирад на Зорьяна. — А ежели кони вдруг встанут перед каким-нибудь въездом на холм иль в сугробе увязнут. Об этом ты подумал, недоумок? — Сулирад погрозил шурину пальцем. — Лучше дважды за день съездить, чем перегружать сани сверх меры.
— Там еще есть свечной воск, — Зорьян сделал кивок в сторону кладовых. — Надобен ли воск Свиде Карповичу?
— О том не ведаю. — Сулирад пожал плечами. — Надо будет спросить у него при встрече.
Когда все сани были нагружены, огнищанин без промедления отправил их в обратный путь до Суздаля. Сам Сулирад и вместе с ним Терех остались в Боголюбове, чтобы приглядеть за здешними челядинцами, не дать им растащить ценные вещи, еще оставшиеся в княжеском дворце. В возчики Сулирад определил двоих конюхов, отца и сына, отослав их в Суздаль вместе с Тришкой и Зорьяном.
— Не боишься, что Свида Карпович недоплатит серебра твоему шурину за привезенные зерно и соль? — спросил Терех у огнищанина, возвращаясь с ним обратно во дворец.
— Что ты! — усмехнулся Сулирад. — Зорьян деньги считать умеет лучше меня. Он жаден, а жадного обмануть труднее всего.
Сулирад договорился с Зорьяном и Тришкой, что, сдав товар Свиде Карповичу и получив с него оплату, они в этот же день опять прибудут в Боголюбово, чтобы еще раз нагрузить сани княжескими съестными припасами.
В ожидании возвращения обоза из Суздаля Сулирад повелел челядинкам накрыть на стол в гриднице. Он решил угостить Тереха добротным княжеским вином и отменно приготовленными яствами. Заодно Сулираду хотелось покрасоваться перед Терехом своей властью над княжескими слугами и тем, что он волен брать в княжеских закромах все, что захочет. Все-таки управляющий княжеским хозяйством далеко не последний человек в окружении князя!
— Дед мой хоть и был боярского рода, но жил скудно, можно сказать прозябал, служа какому-то мелкому князьку из рода рязанских Ольговичей, — молвил Сулирад, угощая Тереха виноградным вином и жареной зайчатиной. Они сидели за одним столом напротив друг друга. — Отец мой ушел из Рязанских земель в Суздаль, поступив на службу ко Всеволоду Большое Гнездо. Поначалу-то родитель мой был простым гриднем в княжеской дружине, но со временем стал огнищанином. И был им до самой своей смерти.
— Стало быть, ценил твоего отца князь Всеволод Юрьевич, — заметил Терех, уплетая горячую зайчатину за обе щеки.
— Еще бы! — Сулирад со значением поднял кверху указательный палец. — Отец мой не только княжеским хозяйством заведовал, он также улаживал все пакостные делишки Всеволода Юрьевича.
— Что это за делишки такие? — Терех перестал жевать. — Ну-ка, друже, расскажи! Сделай милость.
Опрокинув в рот очередной кубок с вином, Сулирад заговорил, чуть понизив голос:
— Да будет тебе известно, приятель, что покойный Всеволод Юрьевич на красивых молодух был шибко падок. Немало молодиц и юных вдовиц побывало в ложнице у похотливого Всеволода Юрьевича. Иные из женщин шли на это добровольно, а иных приводили князю силой. Эти утехи Всеволода Юрьевича оборачивались тем, что соблазненные и обесчещенные им девицы рожали детей, а кто-то из них и в петлю лез — бывало всякое. — Маслянистые глаза Сулирада заблестели блеском заговорщика, когда он продолжил: — Так вот, с этими беременными женщинами и их родней договариваться приходилось не кому-то, а моему отцу. Всеволод Юрьевич портил баб, утоляя свое сластолюбие, а мой родитель опосля расхлебывал сию кашу.
— Неужто Всеволод Юрьевич людской огласки не боялся, если уж Божья кара за такие грехи его не страшила? — Терех удивленно покачал головой.
— Благодаря стараниям моего родителя не было никакой огласки о сих неблаговидных делах Всеволода Юрьевича, — не без гордости в голосе произнес Сулирад, вновь наполняя чаши вином. — Потому-то Георгий Всеволодович и возложил должность огнищанина на мои плечи, помня о заслугах моего отца перед его отцом.
— А что, князь Георгий так же любвеобилен, как и его отец? — полюбопытствовал Терех.
— Да уж не без этого, — ворчливо обронил Сулирад, с хрустом надкусывая румяное яблоко, — а у меня от этого сплошная головная боль. Князь обрюхатит юную деву против ее воли, а я ответ держу перед ее родственниками. Вот, к примеру, не так давно случай вышел…
От выпитого вина язык у Сулирада совсем развязался. Спьяну Сулирад разболтал Тереху о том, как два года тому назад князь Георгий затащил в свою постель юную боярышню Славомиру. Та забеременела от него. Родственники Славомиры собирались закатить скандал, но князя Георгия выручил воевода Дорогомил, недавно овдовевший. Дорогомил взял в жены Славомиру, признав своим ребенка, зачатого ею от князя.
— Дорогомил в детстве рос вместе с князем Георгием, их связывает давняя приязнь и дружба, — пояснил Сулирад Тереху. — Дорогомил готов пойти за князя Георгия в огонь и воду, не то что под венец с юной беременной невестой. — Сулирад расплылся в пьяной улыбке. — От красавицы Славомиры и я бы не отказался, видит Бог.
— Так ты же женат, — заметил Терех, — а двоеженство — это тяжкий грех.
— Ради Славомиры, друже, я бы и супругу свою бросил, — признался Сулирад, глядя в упор на Тереха. — Ты Богородицу на иконе в здешнем храме видел?
Терех молча кивнул.
— И как тебе Богородица, красивая?
— Очень красивая! — Терех снова кивнул.
— Так вот, Славомира еще красивее, поверь мне! — проговорил Сулирад, ударив себя в грудь кулаком.
— Мне трудно судить об этом, ибо я не видел Славомиру воочию, — пробормотал Терех, пожав плечами. — Кстати, где сейчас Славомира?
— Во граде Владимире, где же еще? — ответил Сулирад, тыча двузубой вилкой в лист квашеной капусты. — Обидно будет, ей-богу, коль такая пава мунгалам достанется.
— А разве мало других красавиц во граде Владимире, кроме Славомиры? — заметил Терех, подавив тяжелый вздох. — В Рязани дивных жен и дев тоже много было, и что с ними сталось после победы нехристей над православным воинством, лучше и не вспоминать.
— Что ж, друже, давай выпьем за то, чтобы нас с тобой миновала эта беда, — сказал Сулирад, подняв свою чашу с вином. — Не мы эту кашу заварили, не нам ее и расхлебывать. Пусть князья наши с мунгалами управляются, для них ведь это дело привычное — за мечи хвататься.
— Верно молвишь, приятель, — согласился с огнищанином Терех, взяв со стола свой кубок с хмельным питьем. — Это Господь наслал на Русь Батыеву орду за грехи князей наших, которые постоянно смердов притесняют, погрязли во лжи и блуде, ножи точат друг на друга. Ныне отольются князьям слезы смердов и холопов через эту татарскую напасть.
