На реке Непрядве, на поле Куликовом…
Московский князь Дмитрий Иванович вел свои полки к Дону, к тому месту, где в него впадает небольшая речка Непрядва. Приближалось 8 сентября 1380 года…
Ягайло должен крепко подумать, прежде чем на что-то решаться.
А ведь как заманчиво напасть на русские полки сзади, особенно после того, как их серьезно потреплет Мамай! Но как сказал Киприан? «Тогда от тебя отвернутся все русские!» Киприан точно блаженный, Дмитрий его и в темную сажал, и голым-босым прочь из Москвы гнал, а он все одно — болеет за Москву. Объясняет просто: Дмитрий не только московский князь, за ним ныне вся Русь стоит.
Ягайло однолеток с Дмитрием. И сродич с московским князем, сестра Елена-Евпраксия замужем за братом Дмитрия Владимиром. И в Твери тоже родичи через мать Ульянию, великая княгиня Евдокия племянница ей, а через нее и Тверь с нижегородскими князьями. Литва с русскими княжествами родством связана тесно, кого ни копни, всюду русские корни найдутся, то брат, то тесть, то зять, то свояк… Сам Ягайло наполовину русский, и земли, что под ним, тоже русские, это дядя Кейстут, тот на литовские метит…
Дмитрий Московский молодец, сумел многие русские княжества то ли объединить, то ли подмять под себя. И что, все против Мамая пойдут? Даже Олег Рязанский, который всегда в стороне держится? Киприан глянул строго:
— Олег и ныне в стороне держаться станет.
Как он сможет стоять в стороне, если через его земли Орда пойдет? Хотя сидел же в своей Рязани, пока московские рати на его земле на Воже бились, точно и не ведал, что под боком творится. Но Мамая много раз одинаково обмануть не удастся. Он больше русским не верит. Если над Дмитрием возьмет верх, то придет очередь того же Олега и самого Ягайлы.
Так что ж, он должен в угоду ордынскому темнику русских со спины бить? Мелькнула мысль: а если как Олег Рязанский? Нет, не сидеть в Киеве, а выйти, но не дойти. Или обойти ордынцев и ударить сзади не Дмитрия, а Мамая? Очень заманчиво, да только Мамай не один, это лишь часть Орды. В Сарае силу набрал Тохтамыш, осилит Дмитрий Мамая, завтра более сильный хан Тохтамыш на Русь пойдет.
По розмыслу им с Дмитрием договориться бы, тогда и Орда не страшна, но вот беда — в спину самого Ягайлы жарко дышит дядя Кейстут. И сын его Витовт своего часа ждет не дождется. Литовцы с Кейстутом не простят сговора с Москвой, сразу свою часть отделят. Нет, Ягайле ослабнуть и на миг нельзя, в него тут же вцепятся, и не Русь порвут, а Литву!
Тяжелые раздумья закончились решением по уговору с Мамаем выйти, а там как Бог даст.
Он знал, что Дмитрий прошел границей между его и Олеговыми землями, чтобы не задевать ни того, ни другого, и уже почти на Дону, а там дожидается самого Ягайлу Мамай. До Непрядвы, где уже и Дмитрий, и Мамай, всего день пути, а если спешить, то и того меньше. В самом литовском войске явный разброд, есть такие, что хоть сейчас назад поворачивай, бить в спину русским супротив ордынцев душа не лежит. Но много и тех, для кого полки князя Дмитрия не русские, а просто москали, которых надо примерно наказать за заносчивость и хорошо пограбить.
Трудный выбор у князя Ягайло, очень трудный. Для Дмитрия Ивановича трудна сама битва, если не выдюжит, то ни ему не быть, ни Руси, а для литовского князя труден выбор.
К стоящему перед шатром Ягайле подошел воевода:
— Олег Рязанский на пути стоит, разведка вызнала.
— На чьем пути?
— На нашем.
Брови Ягайлы поползли вверх:
— Биться изготовился?
— Нет, просто встал. Нас ли ждет?
— Нас… да только зачем?
— Вместе к Мамайке спешить. Русские небось уже у Дона встали. Завтра Мамай его вброд перейдет и ударит, а мы бы сзади поспешили, а?
— Так чего же Олег не подходит на помощь к Мамаю?
— А пес знает, что у него на уме. Олег Рязанский всегда норовит в стороне остаться.
— Его не кори, у него княжество так лежит, что то слева бьют, то справа, не успевает Рязань из пожарищ поднимать. Станешь тут каждому гусю пролетному кланяться, не то Мамаю с его войском. Нам-то что делать?
— Как что? — изумился Федор. — Спешно к Дону идти и сзади бить московские полки!
Ягайло долго смотрел вдаль на краснеющее закатное солнце, потом вдруг вздохнул:
— У тебя мать русская?
— Русская, — подивился воевода.
— И у меня тоже…
Глядя вслед скрывшемуся в шатре Ягайле, Федор почесал затылок:
— Русская-то русская, а как же сговор с Мамаем?
Утром князь отдал приказ: готовиться к выходу! Коней… перековать, оружие привести в порядок, латникам просмотреть все кольчуги, чтоб в порядке были!
Воевода ахнул:
— Да на это, Ягайло Ольгердович, и дня не хватит!
— Пусть делают, что сказал! Я не спешу.
И своего коня князь вдруг тоже повелел перековать. Слуга поразился:
— Ведь кован неделю назад!
— А ты снова перекуй!
К середине дня наметом примчался гонец: русские полки ночью тайно переправились через реку, поутру битва началась!
— А рязанцы где?
— Стоят на месте, может, нас ждут?
— Пусть ждут.
— Поторопиться бы, Ягайло Ольгердович?
— Куда?! Кони не кованы! Лошадей сгубить хочешь?!
Князь весь день не находил себе места, то и дело поглядывая в сторону Дона и Непрядвы. Что там происходит?
А там была битва не на жизнь, а на смерть…
К Дмитрию и Боброку подъехал Владимир Андреевич:
— Митрий, от Семена Мелика весть принесли. Мамайка за Доном недалече уж, движется не спеша, видно, Ягайлу ждет. Нам еще полдня, и дальше нельзя. Как раз до света к берегу успеем, встанем, чтоб ордынцы завтра не переправились.
Князь только кивнул:
— Давай вперед поедем, место посмотрим. Может, надумаем чего. Ягайло далеко ли?
— Нет, в дне пути отсюда, не больше.
— А Олег?
— Там же.
— Не сговорятся?
— Всякое быть может, но не тать же Олег! Помочь не поможет, но в спину бить не станет. Ему свои не простят.
Боброк поддержал:
— Не таков он, чтоб своим в спину Мамайке в помощь бить!
— А как мыслишь, Ягайлу долго продержит?
— Он держать не станет, ежели пойдет Литва, то дорогу уступит. Разве что Ягайла сам не рискнет прямо на Олега идти…
— Дай бог, — вздохнул Дмитрий. — Ну, поехали. Нам время терять нельзя, если Ягайло все же решится, то в клещи нас возьмут знатно.
Два всадника, пожилой и два молодых, годившихся ему в сыновья, поторопили своих коней к берегу, туда, где впадает в Дон небольшая речка Непрядва и где на другой стороне раскинулось широкое, окаймленное леском поле, прозванное из-за обилия маленьких быстрых птичек Куликовым. Этой речке и этому полю суждено войти в историю России и всего мира в названии Куликовской битвы.
На берегу их уже ждали двое местных жителей, то ли их успели привести заботливые воеводы, то ли сами догадались, что помощь нужна.
— Здраве будь, князь Димитрий Иванович. Мамайка там пока, за Доном. А брод вот тут и тут есть. Непрядва мелкая, может, ее запрудить успеете?
— Погоди запруживать. Расскажите лучше, что на том берегу?
Мужик согласно кивнул и принялся на песке рисовать что где.
— Тута этот холм… вот тута поле… неширокое, но и немалое… Это Дон, это Непрядва…
Приятель поправлял его, время от времени они даже спорили, но сошлись на одном:
— Кроме как тута вброд Дон не перейти.
Потом переправились на другой берег и долго ездили между Доном, Непрядвой, Нижним Кубяком и Смолкой.
— А что, посреди поля болотце, что ли?
— Ага, — соглашался мужик, — с того и поле Куликовым зовут. Но то болотце неопасно, оно только после сильных дождей вязнет, а так нет. Ныне сухо.
Сопровождавший князей и воеводу писец старательно наносил острием шила очертания речек, холмов, рощи на бересту. Пригодится, чтобы обдумать. А думать приходилось, берега и у Дона, и у Непрядвы крутые, само поле Кубяком и Смолкой зажато, точно поделено на две части…
— Ладно, посмотрели, пора и ехать, — вздохнул Дмитрий. — Что думаешь, Дмитрий Михайлович? — обернулся он к Боброку.
— Есть мысль. Поедем в лагерь, скажу. А переправляться сегодня надо, завтра будет поздно. Ежели Мамай раньше нас сюда попадет, то будет сидеть до подхода Ягайлы и Олега. Вот тогда трудно придется.
— Трудно и так придется. Ты прав, командуй, чтоб мостили переправу, мужики сказывают, здесь и брод неплохой, часть коней так перейдет…
Пока ездили поле смотреть, в стане прибавление: едва вывернув из-под носа у ордынцев, примчались ратники от Тихой Сосны. Пусть их немного, там вообще люда мало, но Дмитрий, увидев таких помощников, едва смог перевести дыхание. Уж кому бояться ордынцев больше, чем им? Олег с какой силищей в стороне стоит, а эти точно зная, что сметут ордынцы все их дома в ответ, все равно пришли встать вместе со всеми за землю Русскую!
— Семьи-то куда подевали?
— В лесу попрятаны, — едва переводя дух от бешеной скачки, отвечал Федор Елецкий, мотая головой и отплевываясь от пыли.
— Как же вам-то уйти удалось?
— Только-только проскочили. Ох и силищу он ведет, Дмитрий Иванович, — Федор перешел едва не на шепот.
— Да и нас немало, — обвел рукой стан великий князь.
— И то я смотрю! Всю Русь собрал?
— Не всю, но многую.
В лагерь снова примчался Семен Мелик со своими. Глазами блестят, взъерошенные, точно после хорошей драки:
— С ордынцами столкнулись! У Гусиного брода! Едва смогли уйти. Совсем недалеко они. И языка с собой притащили.
В стороне, так, чтоб слышал только князь, Семен закрутил башкой:
— Ох и тьма тьмущая их, Дмитрий Иванович! Счету нет.
— Ты язык-то придержи.
— Я только тебе, а остальным наказал молчать.
— Молодцы.
Привели и пленного ордынца. Толстомордый, важный, глазом косил презрительно, мол, всем вам не иначе как погибель. Но стоило Боброку с намеком занести над ним кулак, ордынец весь сжался, стал просить, чтоб не били, рассказывать все, что знал. Выходило невесело: Мамай войска привел несметно, идет не торопится, литвинов поджидает и Олега Рязанского. Дмитрий с Владимиром переглянулись со вздохом. Ох, не ошибиться бы в надеждах на Рязанца…
Боброк татарину для порядка все же вдарил, не сильно, но тот отлетел кувырком, а когда приподнялся на колени, то долго что-то бормотал, сплевывая кровь от выбитых зубов. Воевода покосился:
— Чего брешет-то?
— Ругается всяко! — развел руками толмач. — Обещает тебя первым под нож пустить и шкуру снятую на воротах твоего дома повесить…
— Ах ты ж!.. — крепко выругался в свою очередь Боброк. — На мою землю пришел и меня же лаешь?!
Почуяв новую угрозу быть битым, ордынец замотал головой, зачастил:
— Карош урус… карош…
Воевода поморщился:
— Уведи его, Христа ради, убью ведь гаденыша!
Когда пленника увели, князь попытался ободрить окружающих:
— Ну, про несметное число он врет, чтоб нам страшнее стало…
Живо откликнулся Дмитрий Всеволож:
— Не о его бахвальстве речь, княже. Пусть себе мелет, что хочет, мы и без него знаем, что великую силу Мамайка ведет, иначе бы с места не двинулся. Надо думать, что с литовцами делать, коли Ягайло да Олег Рязанский за спиной окажутся да ударят по сговору с Мамайкой, не сдюжим ведь!
— Потому и прошу поспешить, пока не подошел литовец. Надо вынудить Мамайку раньше времени бой принять. Только как?
Боброк покачал своей большой, тяжелой головой:
— На тот берег надо, иначе он сам не перейдет, пока ему подмога не подойдет. Будет стоять и ждать. А нам что тогда делать?
— На том берегу позади нас река будет, отступать некуда…
— Да ведь нам и так отступать некуда! Нам отсюда два пути: либо домой с победой, либо костьми в землю. Не сдюжим, так все головы сложим. А одолеем проклятых, так и Ягайло в спину ударить не сможет, Дон на защиту встанет.
— А ведь воевода прав! Все ли так мыслят?
Остальные князья и воеводы согласно зашумели, мол, не отступать пришли, насмерть биться.
— Тогда переправляемся на другой берег, пока Мамайка не подошел. И все переправы за собой порушим. Сегодня до конца дня перейти надо, чтоб завтра поутру вражину встретить, пока ему подмога откуда не подошла.
— Завтра праздник-то какой! Рождество Богородицы! — вдруг осознал кто-то.
— То и хорошо! Богородица защитница Руси, неужто не поможет детям своим с погаными сладить? Верю, заступится за русских людей, одолеем страшного ворога!
А еще в лагерь вдруг приехали двое иноков из Радонежа. Большущего роста, настоящие богатыри в схиме, с огромными кулачищами, каждый с пуд весом. Сказали, что присланы игуменом Сергием к князю.
Боброк, увидев монахов, чуть всполошился:
— Чего?! С Сергием что?
— Нет, грамоту от него привезли к князю с благословением.
Дмитрий Иванович грамоту принял с радостью, но потом озабоченно поинтересовался у иноков:
— Почему вы-то? Неужто распознал?
Тот, которого называли Ослябей, сокрушенно кивнул:
— Давно все ведал. Преподобный Сергий насквозь видит, но молчал пока. А как весть про поход дошла, спешно нас и отправил, сняв обет.
— Воевать пойдете?
— А то?! — возмутились оба инока.
— От игумена благословение получили?
— А то!
— Ну, добро.
После ухода иноков Боброк осторожно поинтересовался у Дмитрия:
— Ты о чем с ними говорил? Про что Сергий догадался?
— Я их давно к игумену приставил, чтоб стерегли пуще глаза. В Троицкую обитель много всякого сброда ходить стало, а Сергий точно простой монах, вот и отправили с Владимиром туда двоих детей боярских.
— А второго как зовут?
— Пересветом.
— Имена-то какие, точно не православные.
— У них в обители другие есть, а я как раньше звали помню. Плохо, что Сергий распознал и прочь отправил. Но хорошо, что с нами, каждый не по одному врагу наземь положит.
Не знал князь Дмитрий Иванович, что бой Пересвета с ордынским Темир-мурзой (Челубеем) поднимет дух русских воинов и спасет немало жизней, которые могли бы прерваться от руки «Железного воина». А Ослябя и впрямь голыми руками скрутит не одного вражину, потому как кулаком способен валить с ног лошадь. Имена обоих иноков из Радонежа навеки останутся в памяти потомков. В том числе и с помощью самого Дмитрия Ивановича.
О благословении на трудный бой, присланном преподобным Сергием из Радонежа, оповестили войска. Это сильно обрадовало многих и многих. Сергий с нами! Что могло быть дороже? Вовремя прислал своих иноков игумен Сергий Радонежский.
До самого позднего вечера спешно ладили мосты, переезжали сами и перевозили обоз. Те, кто уже был на другом берегу, сразу занимали оговоренные места, раскладывали походные церкви. Пора вечерю служить, тем паче перед праздником. Удары, разрушающие ненужные уже мосты, временами заглушали доносящиеся отовсюду певческие голоса.
Подпевали все, кто мог и не мог. Хриплые, грубые голоса ратников вплетались в хоры певчих и как-то сразу подстраивались, точно всегда пели на клиросе. Молились истово, прося заступничества в правом деле у Богородицы. Не за себя просили, за Русь многострадальную. Каждый понимал, что если завтра не выстоит, то в полон пойдут его мать и жена, его дети, потому как больше с ворогом справиться будет некому.
Одна надежда — на божью помощь да на свой меч. Но не было тех, кто пожалел, что пошел в поход, что завтра окажется супротив силы великой и может домой не вернуться. Боброк прислушался к тому, как молится пожилой уже воин, видно не дружинник, а просто ополченец. Мужик, оторванный бедой от сохи, просил Богородицу только не оставить раненым и беспомощным, чтоб не стать обузой для детей. А еще просил, чтоб позволила как можно больше ордынцев положить за матушку Настасью, что в Орде сгинула, за брата Петра, за сестриц Олену и Марью, за тестя своего Ондрея… Он долго еще перечислял всех, за кого завтра собирался мстить ордынцам.
Воевода покачал головой: многих же в его роду обидели проклятые. Позже, увидев мужика еще раз, спросил:
— Ты откуда?
— Рязанские мы.
— А как ты сюда попал, ваш князь далеко стоит…
— Пущай стоит! — согласился мужик. — Он нам не запрещал с остальными супротив Мамайки биться. Ему самому нельзя, чтоб снова нашу землю не жгли, а нам вместо него можно! Нас много тут, и воеводы есть.
Хитер Олег Рязанский, ох, хитер… Что тут скажешь? Может, потому и любят его рязанцы, что видят — князь не о себе думает, у него всякий час дума только о Рязани, тем и живет. А что хитрить приходится, так в том его сила, ему с ратной от бесконечных набегов не выстоять, приходится все время ужом ползать. Вот он на брюхе…
До темноты и Дмитрий, и Владимир, и сам Боброк без конца обходили, объезжали полки, ободряя и поддерживая, особенно ополченские. Все же дружины привыкли к лязгу оружия, к мыслям о ранах, о боли, а вчерашние пахари и купцы, плотники да гончары, кожемяки да ткачи… им каково знать наперед неминучее? За меч берутся только из-за беды страшной.
Вот сейчас князья и воеводы и старались утвердить их в духе, вселить не просто надежду, а твердую уверенность, что одолеть Мамая можно, сколько бы он войска ни привел! Потому как без надежды и уверенности в поле ратное выходить не стоит, сразу погибель найдешь либо полон, что еще хуже.
Еще и еще раз повторяли построение: впереди Сторожевой полк, его задача не допустить ордынских лучников до русских рядов; потом Передовой полк, этому будет трудней всего, он должен выдержать первый, самый сильный удар пехоты (слышно, Мамай генуэзцев привел, они вооружены и защищены отменно); за ним встанет Большой полк, где будет великокняжеский стяг; по бокам полки Левой и Правой руки.
Дмитрий Иванович хмурился:
— Владимир, полк Правой руки силен, там конные хорошо вооружены, а вот слева не просто пешцы, а ополченцы. Им непривычно меч в руках держать. Как бы не дрогнули…
— Поставь позади них резерв, если надо, поддержат.
— Да, — согласился и Боброк, — главное — не дать себя окружить. Ордынцы это любят.
— Мы вроде плотно встали от Кубяка и оврагов до леса. Только бы выдержали в центре. Мамаю больше деваться некуда будет, по центру пойдет…
Что-то мучило всех троих, конечно, хорошо, что проходов по флангам не оставили, но стоит хотя бы одному флангу ослабнуть, и остальные попадут в мешок.
— Выстоим! — заверил князя воевода Боброк.
— Нам не только выстоять надо, Дмитрий Михайлович, нам их побить надо, не то развернутся и завтра снова нападут, да еще Ягайло на помощь придет. И Олег тоже.
Семка, который на Дон пришел с московским боярином Миколой Вельяминовым, любовно смотрел на молодых князей. Кто из давних деревенских знакомых увидел бы рослого красавца, не узнал. Да и как узнать в плечистом богатыре с вьющейся бородкой тоненького мальчишку, которого тетка держала в хлеву и била нещадно?
Но сейчас Семен пришел защищать от ворога и эту тетку, и всех других русских. И неважно уже было, из Москвы или Костромы, из Новгорода или Ростова, из Коломны или Пскова… За их спиной стояла вся Русь, а потому разбирать не приходилось. И они тоже ныне вся Русь без разбора кто откуда. А объединяет всех вера Христова, и все понимают, что поддадутся поганым — пропадет и вера дедова, потому как басурманам ныне храмы святые не надобны, а отцы святые хуже шила в боку. А русскому человеку без веры как? Потому и стояли полки из разных городов за свою веру русскую, за Святую Русь.
Видно, это понял воевода Боброк. Дмитрий Михайлович вдруг показал на расположившиеся от одного леса до другого полки:
— Смотри, князь Дмитрий Иванович, то, что ты уговором начинал, беда доделала. — Сокрушенно покачал косматой крупной головой: — Да неужто людей русских только бедой вместе и можно собрать? Неужто Мамай на землю Русскую прийти должен был, чтобы князья меж собой распри забыли и рядом, не чинясь, встали?
Столько горечи слышалось в словах бывалого воеводы, не так уж давно пришедшего к Москве, что Дмитрий не выдержал, усмехнулся в ответ:
— А Мамайка и раньше на наши земли ходил. Только на сей раз не разорять ведь идет, не одних людей в полон брать, а всю Русь сразу. Ты про то ведаешь, что решил проклятый на нашей земле садиться? А это полон для всех и на веки вечные.
Немного посмотрев куда-то вдаль, князь со вздохом добавил:
— Потому нам с Дона назад пути нет. — Вдруг его голос повеселел: — А мы уже однажды его рати били! Как на Воже вместе встали, так и побили!
Сказал нарочно громко, чтобы слышали окружающие. Воины согласно загалдели, эти слова быстро полетели по стану, точно их ветром несло. Каждый вдруг вспомнил, что и правда, не так давно знатно Бегича побили. А все почему? Потому что вместе стояли, вот как сейчас. Тут же возражали: не-е… тогда не в пример меньше народа было… да и ратную науку хуже знали…
Владимир Андреевич скупо улыбнулся, иногда слово больше крепкого доспеха сделать может, хотя завтра и он будет нужен.
— Слышь, Митрий, а про то, что Мамай на нашей земле садиться решил, тоже надо бы людям сказать. Одно дело татя-набежника гнать, и совсем другое такого, что твой дом под себя забрать хочет да храмы святые пожечь!
Немного погодя и эти слова разносила молва по стану. Ярились молодые и старые, крепкие и едва державшиеся на ногах, бывалые воины и бездоспешные ополченцы, что прибились по пути без спроса, особенно на рязанских землях. Ворог не просто набегом идет, но и землю Русскую своей назвать хочет?! Не бывать тому! Костьми поперек его дороги ляжем, живота своего не пожалеем, но не пропустим проклятого за Дон.
А Дмитрия вдруг озаботило другое:
— Коли одолеем завтра Мамая, то ведь большими потерями. А ну как тот же Ягайло вдруг в спину ударит или Олег передумает?
Владимир уверенно замотал головой:
— Нет, княже, они хоть и не с нами, но не тати. У Ягайлы мать русская, неужто княгиня Ульяния простит сыну такой позор, чтоб своих в спину бить?! И Олегу рязанцы за свой город все прощают, но такого предательства не простили бы.
Дмитрий раздраженно бросил в ответ:
— А чего ж пришли тогда?
— А чтоб Мамай не обиделся!
Когда уже совсем стемнело, князь вдруг подошел к Боброку:
— Дмитрий Михайлович, ты, сказывали, приметы всякие знаешь, землю слушать умеешь. Может, послушаешь?
Воевода на миг замер, а потом вдруг кивнул:
— Хорошо, княже, поедем, послушаем поле. Только тайно надо, больше никого не бери.
Он понимал, что сейчас сотни внимательных ушей ловят каждое слово князя и воеводы, а потому просто показал, чтоб ехал следом. Они отъехали так, что стан стало едва слышно, остановили коней, сошли на землю.
Дмитрий смотрел внимательно, он знал, что Боброк ведает травы, что кровь останавливают, знает много примет погодных и вот таких — умеет перед боем слушать землю. А потому с любопытством ждал, что станет делать кряжистый Волынец.
Но тот делать не стал ничего, только шагнул ближе, чтоб никто, даже незаметно подкравшийся следом ничего не услышал, и вдруг сказал:
— Я, князь Дмитрий Иванович, не серчай на меня, ничего слушать не стану и примет выглядывать тоже. Потому как и без примет могу тебе сказать, что завтра все от нас зависит. Выдюжим, не дрогнем, так и одолеем ворога. А побежим, так никакие приметы не спасут! И Богородица только тогда помогать станет, если видеть будет, что сами крепки и духом, и телом!
Дмитрий опустил голову — верно, к чему и приметы, ведь сам все знает.
— А еще без примет могу сказать, что после завтрашней битвы много будет слез материнских да женских пролито. Если и победим, то далеко не все отсюда домой вернутся.
Тоской сжало сердце Дмитрия, он хорошо понимал, сколько семей осиротит завтрашняя битва. Но иначе уже было нельзя. Мамай отверг обещания выхода и большие подарки, ему нужна только вся Русь без остатка.
Когда вернулись в стан, там уже все знали, что князь с Боброком поехали землю слушать и приметы смотреть. Сотни голов повернулись в их сторону, множество глаз впились в лица, мол, что услышали?! Боброк замер: а ну как сейчас князь скажет, что воевода вовсе не слушал? Не все поймут, решат, что побоялся плохие приметы высказать, а сомнение — плохой советчик в тяжелой битве.
Но князь поднялся в стременах, громким голосом произнес:
— Добрые приметы увидели! Только все к одному сходится: от нас те приметы зависеть будут, и помощь Господня будет только тем, кто сам не отступит, не побежит от ворога лютого!
Воевода едва сдержал улыбку: ай да князь! Молодец! Скоро весь стан будет знать, что приметы добрые и Господь поможет. Верно, людям на смерть идти легче с мыслью, что Господь не оставит своей милостью.
У шатра их встретил Владимир Андреевич, кивнул:
— Поговорить надо…
— Говори тут, — устало вздохнул Дмитрий.
— Нет, пойдем с воеводой в шатер.
У князя неприятно похолодело в сердце, неужто вести плохие от разведчиков получил?! Ягайло или Олег с места двинулись? Так и спросил, но Владимир отрицательно помотал головой:
— Нет, стоят, как стояли. Я о другом. Был такой великий воин Александр, что Македонским прозвали, помнишь ли?
Князь кивнул, воевода слушал просто молча, его исторической премудрости не учили, некому, да и некогда было. Он все в бою постигал. Но слушал внимательно, Владимир и сам воевода опытный, не одну битву прошел, мальчишкой полки водил, и, говорят, с толком.
— Так вот у него хитрость такая была…
Владимир что-то рисовал углем прямо на стене шатра, объяснял…
— Вот ты тот полк и поведешь! — решил князь.
— Я?! Не-ет!.. Стоять, пока другие биться будут?! У меня воли не хватит, Дмитрий.
Глаза князя лукаво блеснули:
— А я тебе воеводу Боброка в помощь поставлю. Вдвоем пойдете!
Теперь возмутился уже Боброк:
— Да что ж это, княже! Меня лучше в первые ряды поставь, я одним кулаком с десяток татей в землю вгоню!
— Впереди я сам пойду! А Владимир дело говорит, ордынец, он только в первый час атаки силен, если его измотать, то потом не просто не пустить, а погнать можно! Наша задача не отбить, а разбить наголову, так ведь? Вот вам двоим эта роль и выпадет. Только об одном прошу: не гоните до самой Орды, не то возвращаться далеко придется!
Невеселая шутка не обманула воевод, Владимир фыркнул:
— Он сам впереди пойдет! И сразу погибнешь!
— Я воин! — взъярился князь.
— А кто сомневается? Да только, Дмитрий, твоя погибель хоть и красна на миру, а всем навредит. О том подумал?
И все же некоторое время спустя один из полков (большой, добрая четверть войска и все конные) вдруг исчез в надвигающемся тумане. Увели его двое воевод — Владимир Андреевич Храбрый и Дмитрий Михайлович Волынский по прозвищу Боброк. Куда? То им лучше знать. Полк исчез в темной пелене, точно и не было его.
В леске, куда пришли тайно, вдруг наткнулись на двух мальцов, что пасли своих коней на небольшой полянке.
— Эй, вы откель здесь?!
— А мы завсегда тут коней пасем.
— Уходили б, ребятушки, тут завтра жарко будет.
Старший, рассудительный, спокойный, согласился:
— Завтра и пойдем.
— Ныне идите. Завтра отсюда звука доноситься не должно.
Мальчишка рассмеялся:
— Не, отсюда нескоро что услышат!
— Ты потише, ордынцы рядом, не проведали бы! — осадил мальчишку бывалый дружинник. — По вечерам вокруг хорошо слышно.
— Не! — отмахнулся тот. — Ветер от них дует.
Прислушались, ветер действительно дул со стороны Мамаева войска, у кого слух хороший, мог в дальнем шуме даже разобрать конское ржание. Правда, большинство все равно ничего не услышало, кроме потрескивания сучьев в костре. А мальчишка вдруг продолжил:
— Тута ветер как заговоренный, всякий час в свою сторону дует, не ошибешься.
Слушатели заинтересовались:
— Это как?
— А вот так! — Рассказчик был явно доволен таким вниманием. — Поутру — отсюда вон туда, когда солнце верхушек тех деревьев коснется, то вот так, — он показал рукой, — а после, как на другую сторону леска перейдет и тех верхушек коснется, так сразу меняется и дует вон так!
Вокруг раздался смех:
— Ох и врать горазд! Чтоб ветер дважды на дню направление менял!
Мальчишка обиженно захлопал глазами, закрестился:
— Вот ей-ей не вру! Завтра сами увидите. До рассвета оттуда к нам дуть будет, а потом сменится, как я сказал!
Воевода Боброк невесело усмехнулся, подумав, что завтра, пожалуй, им будет не до смены ветра, живыми бы остаться, да ордынцев побольше положить!
Мальчишек с трудом удалось выпроводить к берегу Дона, но воевода прекрасно понимал, что никуда они не уйдут и в ночи переправляться не станут. Но отвлекаться на мальцов времени не было. Снова проверил, так ли все стоят, еще раз напомнил, чтоб рты закрыли и дышали через раз. Татарин ни сном ни духом ведать про Запасной полк не должен! Лошадям на морды надели мешки кто с овсом, а кто просто с травой, чтоб не заржали до срока.
В ту ночь спал мало кто, больше сидели у костров, говорили про жизнь, рассказывали друг дружке про себя. Только разговоров об ордынцах почему-то почти не было. Чего о них говорить? Бить их надо, и вся недолга!
Семен подошел к костру, у которого пристроились два рослых, плечистых монаха. Сначала думал, что из тех, что с походными церквами пришли, даже в глубине души чуть пожалел, что не воины они. Таким с десяток ордынцев уложить — одной рукой махнуть. Но, прислушавшись к разговору, понял, что не белые монахи-то, иноки они радонежские!
Не стерпел, подсел ближе. Их расспрашивали о Сергии, глаза окружающих горели, хотелось все знать об игумене. Один из богатырей в рясе рассказывал о походе Сергия… в Нижний Новгород. Смущался, оттого что говорил с чужих слов, честно в том признаваясь. Просто слышал, что отец Сергий приказал нижегородцам в храмы не ходить…
Семен не стерпел:
— Не в храмы не ходить приказал, а повелел именем митрополита Алексия закрыть те храмы.
К нему живо обернулись:
— А ты откель знаешь? Нижегородский?
— Не, он с московским болярином пришел, — возразил кто-то сбоку.
— А в Москву с Сергием! — гордо добавил Семка.
— Инок, что ли?
— Не, я не инок… Просто так случилось, что убег из своей деревни следом за Сергием и его людьми, когда он обратно возвращался из Нижнего…
Инок согласно кивнул:
— Слышал я такую историю, привел, мол, игумен из деревни, что по пути попалась, двух мальчишек. Только после один из них с Иваном Вельяминовым ушел.
— А второй? — подозрительно заинтересовались вокруг.
— С Миколой Васильевичем Вельяминовым.
— А ты с кем?! — десятки глаз вперились в Семена.
— Ну, ежели я тут с Миколой Васильевичем, стало быть, не лишен головы вместе с его братом?
— Верно гутарит… И отца Сергия знаешь?
Семен врать не стал, отрицательно помотал головой:
— У митрополита Алексия долго был, а вот с Сергием близко говорить после не приходилось…
Раздосадованные таким поворотом дела ратники отвернулись от Семена, потеряв к нему интерес. А сам Семка вдруг живо вспомнил свое голопузое детство, тетку, бегство сначала Никитки, а потом и свое собственное, жизнь в Москве, Кучково поле и почему-то Олену, которая ждет его в рязанской деревне. А какой, он и сам не знал. Стало вдруг досадно, про деревню не спросил, как искать-то станет?
Когда все вокруг окончательно укутал туман и ратники от костров мало-помалу все же разошлись, к Семену подсели оба инока.
— Ты давно из монастыря?
— А я и не принимал постриг.
— А как же ты?
— Как в Москву пришли, определил меня митрополит к своему писцу Савелию, чтоб помогал и заодно грамоте учился. А после, когда Савелий помер, стал служить Миколе Васильичу. А вы как же схиму не снявши да в бой?
— Сергий благословил на сей подвиг ратный. Обоих.
— А, это вы князю Дмитрию его грамоту привезли? — сообразил Семен.
— Да.
— Как Сергий мыслит, одолеем вражину?
— Одолеем, — уверенно пробасил тот, кого все звали Пересветом. — Вон и у Осляби руки чешутся шею Мамайке свернуть.
— У многих чешутся. Вы конные или пешие?
— На конях. В Передовом полку.
Они еще долго разговаривали, вспоминая то отца Сергия, то прежнее житье. И, как и всем, казалось, что лучше, чем было раньше, уж невозможно. Все ратники, ждавшие завтрашней битвы, вмиг забыли беды и несчастья прежних дней, обиды куда-то отступили, братались и те, кто два дня назад смотреть друг на друга не мог. Рязанцы прощали москвичам их разор, москвичи рязанцам, тверичи едва не обнимались с коломенцами, с которыми несколько лет назад бились друг против друга…
Все пришедшие на это затерянное между Доном и Непрядвой поле вдруг стали единым целым — русскими! И было неважно, чей князь чьему удел разорил, чей град брали или жгли. Про самих князей даже забыли, ныне думалось только о том, что завтра защищать придется общую землю, общую свою православную веру против басурман проклятых!
На берег Дона и Непрядвы пришли полки разных княжеств, а вышел из него русский народ! Правда, далось это единение страшной ценой. Есть списки погибших князей, бояр и воевод, они велики. Но нет списков погибших простых мужиков, что остались только в памяти своих родных, а еще в памяти потомков, как победители на ПОЛЕ КУЛИКОВОМ!
Дмитрий не спал, он лежал, привычно закинув руки за голову, и думал. Но не о Евдокии и не о детях. Старательно гнал от себя мысли о любушке и малышах, нельзя сейчас. За ним вся Русь, Мамай другой попытки не даст, он уже по-настоящему зол на князя и на Москву. И в Орде темник гость нежеланный, туда тоже пути нет. Станет на Руси свою ставку делать. Что может быть для Руси хуже? Одно дело дань столько лет платить да подарки в Орду возить, и совсем другое — их каждый день перед собой видеть.
А если полягут без толку полки на этом поле Куликовом, то и родных больше защитить некому будет. Верно ли поступает, все ли хорошо продумал?
И снова князь вздыхал: а что тут думать? Думать вон Мамай не дает, нельзя допустить его войско на землю Русскую, даже на рязанскую, хотя князя Олега с ними нет, тоже нельзя. Вон какая силища за ним стоит, и не то важно, что много воинов Дмитрий сюда привел, а то, что все вместе встали за честь русскую. Потому и не мог князь дожидаться ордынцев у своих стен, должен был выйти далеко на Дон в чисто поле, биться с проклятыми на подходе к Руси, а не у себя дома. Нет, все верно сделано! Прошло Ордынское время, пришло Русское! И выстоять завтра должны! Не имеют права не выстоять!
Не спала и Евдокия, она уже которую ночь проводила на коленях перед образами, но тут точно что-то почувствовала особое, в храм пошла ко всенощной. Завтра праздник большой — Рождество Богородицы, что же у княгини сердце тоской заходится?
К стоящей на коленях Евдокии подошел Федор Симоновский, наклонился:
— Княгиня, полно тосковать, мешаешь тем мужу.
Евдокия подняла на него синие лучистые глаза:
— Благослови, отче.
Получив благословение, спокойно объяснила:
— Я не тоскую, молюсь о помощи рати русской.
К княгине внимательно приглядывались сотни глаз, испокон века известно, что такие, как она, любящие и любимые, завсегда про своих мужей все наперед чувствуют. И если вдруг забеспокоилась княгиня, значит, близко решающий час. По церкви пошел уверенный шепоток, мол, княгиня Евдокия особо рьяно молится, значит, пора!
Кто-то ахнул:
— Завтра ж праздник?!
Ей тут же ответили:
— Да для басурманов православный праздник что? Басурманы и есть.
— Неужто Богородица своим детям не поможет, неужто не заступится?
— Молиться надо!
Тысячи и тысячи женщин на Руси в едином порыве молились за своих мужей, сыновей, отцов, братьев. Не за себя просили, не за детушек малых, а за них родимых, не зная наверняка, но истосковавшейся душой чувствуя, что нужна помощь. И не домой звали, не просили себя сберечь, поостеречься. Просили постоять, хоть и смертным боем, за всю землю Русскую.
Особо истово молились и в Троицком монастыре в Радонеже. Игумен Сергий не меньше княгини Евдокии почуял, что настала пора биться русским против Орды, что встретились где-то.
Весь день 8 сентября 1380 года на Рождество Пресвятой Богородицы Русь страстно молила заступницу помочь своим сыновьям выстоять.
Над Доном и Непрядвой медленно-медленно зарождался новый день. Туман лег такой, что в двух шагах лошадь не увидишь. Местные, что рядом с другими ждали вражину, сжимая кто меч, а кто и просто рогатину, с которой на медведя ходил, качали головами: не помним, мол, такого-то, бывали туманы, но чтоб так!..
Мать-земля точно старалась скрыть, спрятать от врагов своих детей, еще хоть на часок, хоть на минуточку защитить их. Но всему свой срок, стал рассеиваться и этот туман. Как обычно, он исчез вдруг, солнце и ветер сделали свое дело, очистилось и стало синим небо, ярко засветило солнышко.
С другого края поля примчалась разведка: ордынцы на подходе, с часу на час появятся. Мамай не торопится, но вперед выступил, видно, и правда собрался дойти до берега Дона и ждать Ягайлу.
— Ну пусть идет, встретим! — пробормотал Дмитрий Иванович, скрепляя застежку княжеского плаща. Проверил, все ли в порядке, махнул рукой знаменосцу, чтоб следовал со стягом за ним, и двинулся вдоль стоявших наготове полков.
Напряжены были все, вот оно, свершилось! Отступать дальше некуда, ныне битва, страшная, жестокая сеча, из которой кто и вернется… И куда вернется? На красный княжий стяг и лик Спаса на нем смотрели с особой надеждой. Все уже помолились с утра, отстояли заутреню, точно очистились пред Господом, попросили поддержать, чтоб не дрогнула рука, чтоб не ослабла воля.
— Братья мои! — голос князя даже чуть глух от волнения. — Ныне предстоит нам великая сеча, но пути другого нет! Каждый не только свой дом и свою семью защищает, за всю Русь биться станем! А потому нет нам ни пути назад, ни права уступить ордынцу! Об одном прошу: зря жизни не отдавайте, коли придется в сыру землю лечь, так только врагов прежде положив немало!
Он оглядел замолкнувшие вдруг ряды воинов, понимал, что мало их останется к вечеру, если вообще останется. Но говорить этого не мог, не должен. Вдруг обожгла мысль, что если он падет первым, а все увидят, что князь не на коне, что будет? И голос загремел снова:
— Рядом с вами пойду простым ратником, рядом с вами и биться стану, и погибну, если будет на то Господня воля.
Кто-то дотошный сообразил:
— А стяг над кем будет?
— Богатырей у меня много, найду кому доверить! — с удовольствием рассмеялся князь.
Дмитрий, проскакав вдоль всех полков и только скосив взглядом на рощу, в которую ночью под покровом тумана увели свой полк Владимир с Боброком, вернулся к центру. Оглянулся, ища глазами непонятно кого. Вернее, знал, кто нужен, но не сразу решился, все же посылал человека на верную смерть.
Потом знаком подозвал к себе Михайло Бренка. Когда тот подъехал, князь вдруг принялся снимать с себя плащ, шелом… Изумленный Бренк не мог понять, что делает Дмитрий.
— И ты снимай, меняться будем! — вдруг велел князь.
— Как же это, Дмитрий Иванович? Как я могу надеть княжий шелом, что ты?
— Не можешь, Михайло, а должен. Тяжкую долю я тебе уготовил. В тебя первые стрелы полетят, к тебе первому с мечами бросятся. Готов ли голову сложить, коли Господь так рассудит, за меня?
Сбоку к ним рванулся Микола Вельяминов:
— Дмитрий, дозволь мне! Михайло молод, лучше я!
Старый друг, старший товарищ… Сколько доброго ты сделал, сколько позора перетерпел из-за своего неугомонного брата! Дмитрий со смехом покачал головой:
— Да ты утонешь в моей кольчуге, Микола Васильич! Тонок больно.
— Ну и что, пусть!
— От тебя пользы много будет, ежели сам за себя биться станешь. А Бренка защищай, ему тяжелее всех.
Отвернувшись, пробормотал, точно занятый поручами:
— А мне еще тяжелее его на смерть посылать вместо себя.
Застегивая на себе княжеский плащ, Бренко повернулся к Дмитрию:
— Не посрамлю твоего шелома, князь Дмитрий Иванович! Коли доля мне сгинуть ныне, так и дома бы сгинул, а будет на то божья воля, и в сече выживу!
Дмитрий разделил оруженосцев пополам, поровну себе и Бренку. Михайле Вельяминову подмигнул:
— Помнишь, ты учил меня девок портить?
И тронул коня, пробираясь на какое-то примеченное место посреди простых ратников Большого полка.
Переоделись вовремя, потому как поднявшееся над степью солнышко осветило уже появляющуюся на другом краю поля у Красного холма темную массу. Солнце вставало позади ордынцев, а потому они казались черней, чем были. Зато русские доспехи, вчера начищенные до блеска, сверкали, отражая солнечные лучи во все стороны.
Неизвестно, что там увидели ордынцы, но даже издали было заметно, что они растерялись. То ли разведка сплоховала, то ли вовсе ее не высылали, веря, что Дмитрий с войском по эту сторону Дона не сунется, будет стоять на другом берегу, только темная конная масса сначала приостановила свой бег, а потом и вовсе встала. Задние, видно, напирали, а потому конники скучивались. Наконец остановились вовсе.
Теперь на двух взлобках по разным концам большого поля стояли два войска, которым предстояло биться насмерть.
Дмитрий повернулся к Владимиру Всеволожу:
— Отправь лучников, чтоб разведку близко не подпустили, особенно к роще.
Тот, видно, сразу сообразил:
— Князь Владимир Андреевич с Боброком там?
— Догадливый ты!
Стояли, напряженно вглядываясь вдаль. Что решит Мамай, куда направит первый удар? Хотя, что тут сомневаться, у него и выхода нет. Хорошо поставили свои полки князь Дмитрий Иванович и его воеводы. Слева и справа от русских овраги, туда конникам не сунуться, с одной стороны еще роща. Поле не так широко, чтобы выбирать. А позади русских полков Непрядва, берега болотистые, хотя и высокие.
Мамаю было хорошо видно и блестевшее латами русское войско, и то, что встали они хоть и удачно, но с изъяном. Темник уже прикидывал, как пошлет своих конников. Справа и слева русских не обойти, бить придется только в лоб. Это для Мамая очень плохо, он привык быстрой конницей охватывать вокруг, разделять и бить по частям.
Кроме того, поле хоть и немало, но вход в него узкий. Справа речка, потом лес, слева тоже речка (и как они живут среди такой сырости, речек немерено!), овраги, куда коням хода нет… И тут он понял, куда направит решающий удар. Наступать нужно вдоль этого леса, темнику уже донесли, что переправа у русских была позади него, если их отрезать от переправы через Дон, то окажутся в мешке, а там добивать будет легче. Решено, если прямая атака быстро не даст результата, то придется бить правым флангом. Но сначала в лоб! Смять и опрокинуть в Непрядву!
Мамай опытен и хитер, он уже оценил ратную хватку Дмитрия Московского. Сам бы лучше войска не поставил, чем сделал это русский князь. Даже шевельнулась досада, что не прирезал тогда в своей ставке этого болтливого мальчишку, наоборот, рассказывал свои секреты. И тут же темник усмехнулся: мальчишка забыл главный секрет возможности избежать облавы — не попадать в окружение! Но сегодня это произойдет, русский князь сам загнал себя в мешок, из которого ему не выбраться.
Самые сильные тумены пойдут вдоль леса, охватывая и оттесняя русские полки от Дона к крутому и топкому берегу Непрядвы (и про берега темнику уже тоже сказали!). Дурацкие названия рек у этих русских. Дон еще ничего, согласен, но всякие Непрядвы… Тьфу! Даже не сразу и выговоришь. Но Мамай не собирался выговаривать, для него это была просто речушка, в которой он утопит большую часть русского войска. Кроме тех, кого возьмет в полон.
Разведка донесла, что русские разрушили переправы. Ха! Значит, князь Дмитрий боится бегства своих собственных воинов? У Мамая родилась хорошая мысль: если этот щенок, правда, успевший превратиться в большого пса, все же выживет, то он посадит русского князя на цепь и будет всюду таскать за собой, показывая, как надо побеждать сильных противников.
Эта мысль развеселила Мамая, и он удобней уселся в седле. Это хорошо, что князь оставил Красный холм ему, словно для того, чтобы хозяин лучше разглядел, как ордынские кони станут топтать русских людей. Молодец, князь Дмитрий, ты всегда умел рассмешить! Темник сделал едва заметное движение и что-то тихо сказал ближнему нукеру. Повеление владыки быстро полетело дальше. И вот уже взвыли походные трубы и от темной массы ордынских всадников отделились первые ряды. Это была привычная атака конных лучников, которая, не сближаясь с противником близко, осыпала его ряды тучей стрел, связывая центр, а за это время по бокам начинала охват конница.
Почти сразу стало понятно, что расчет русских оправдан: ордынский тумен шел слишком широко, ему не втиснуться в узкий вход на поле, охват сразу провести невозможно, значит, придется перестраиваться. Но навстречу ордынским всадникам уже мчался русский Сторожевой полк. Знать бы Мамаю, что в этом полку простым ратником скачет и сам князь Дмитрий Иванович! Он бы всю свою рать бросил на захват этого «щенка», но темник был занят другим. Предстояло решить, как перегруппировываться, чтобы не быть в это время атакованным русскими.
Сторожевой полк не стал ждать, пока ордынцы приблизятся и обстреляют пеших. Встречная атака выбила из рук Мамая его первый козырь. Полк под предводительством князей Семена Оболенского и Ивана Тарусского не позволил ни одному лучнику приблизиться к русским позициям. Налетев на первые ряды ордынцев и сильно помяв их, полк тем не менее быстро отступил, чем сильно озадачил Мамая.
Но раздумывать ему было некогда, снова взревели татарские трубы, снова пошли вперед ордынские тумены, в центре генуэзская пехота, а на ее флангах тяжелая конница. Русские напряженно ждали. Но, не дойдя до противника, ордынцы вдруг остановились. Из их рядов выехал огромного роста татарин на таком же немалом коне и, приблизившись, закричал, что он, богатырь Челубей Темир-мурза, вызывает русского богатыря, какой не побоится, на поединок!
Все опешили: с таким громилой связываться, что плевать против ветра. Стукнет как муху и не заметит. Но не решались не потому, что боялись, просто проигранный поединок ударил бы по уверенности товарищей сильнее ордынских лучников. Михаил Бренко приподнялся в стременах, не зная, что делать. Вроде он под княжьим стягом, ему и командовать… А где сам князь? Дмитрий, сходив в атаку вместе со Сторожевым полком, быстро вернулся обратно и теперь переставлял Передовой и Большой полки, чтоб были плотнее. Негоже совсем к Непрядве уходить, оставляя простор ордынцам.
Пока он этим занимался, на поле все же разгорелся поединок. Рядом с Семкой вдруг хмыкнул тот самый здоровенный монах, с которым вчера вели беседу:
— Выйду я супротив этого басурмана!
Сказал и потащил на себя поверх кольчуги рясу с крестом посреди. А вот шелом почему-то сбросил: мешает, на голову опустил монашеский клобук. По рядам русских воинов прокатился гул:
— Пересвет! Пересвет вышел биться…
Когда навстречу огромному татарину выехал не менее огромный русский воин в монашеской рясе, вокруг пронесся вздох. Но это было не облегчение, не радость, что нашелся храбрец, а удивление, что инок решил биться не в кольчуге, а в схиме. Хмыкнул и Темир-мурза. Уж такого-то он сразу уложит! А потом доберется и до остальных. Ордынец потряс ручищами с зажатым в них копьем, что-то закричал по-своему, видно обидное для русских, потому что с его стороны захохотали. Не обращая внимания на этот хохот, Пересвет широко, размашисто перекрестился, крикнул своим: «Не поминайте лихом, братие!..» и погнал коня на другой конец узкой полосы, оставшейся меж двумя войсками.
Обе стороны затихли настолько, что стало слышно тяжелое пыхтение мощных богатырских коней, несущихся с разных концов шеренг друг на друга. Всадники перехватили копья поудобней и теперь сходились лоб в лоб.
Кажется, треск от ломающихся копий и сшибки их коней был слышен до Москвы и низовий Дона. Одновременно столкнулись грудью два массивных скакуна и пронзили друг друга копьями оба ратника! Упали замертво и тот, и другой, повалились и кони. Но копье ордынца оказалось переломленным, а копье Пересвета пробило насквозь мощную кольчугу и выдержало!
На мгновение, всего лишь на мгновение над полем повисла звенящая тишина, но этот миг показался всем бесконечно длинным. А следом воздух взорвался единым воплем бросившихся в пучину сражения людей. Протиснувшись на ту часть поля, где стояли русские, ордынцы тут же бросались в разные стороны, чтобы атаковать и по бокам.
Конечно, основной удар принял на себя Передовой полк. Сначала в страшном грохоте тысяч столкнувшихся мечей, копий, коней и людей в латах еще можно было разобрать звуки труб, возвещающих начало боя, но они быстро потонули в криках раненых, обозленных, в конском ржании, ругани…
Русские стояли плотно, это настолько непривычно ордынцам, которые предпочитали атаковать, охватывая фланги, что конница бестолково закрутилась, теряя напор. Здесь не было открытых флангов, полки стояли от одного края поля до другого. Единственным выходом было пробиться на стыках между конными и пешими.
Мамай славился своим острым зрением, он видел далеко, точно беркут. Поэтому с Красного холма хорошо различал первые атаки генуэзской пехоты и поддерживающих ее тяжелых конников. Что-то там не получалось так быстро, как надо бы. Мешала толчея, столько вооруженных людей, желающих убить друг друга, скопилось на не таком уж большом пространстве, что раненые уже не могли подняться, их сразу затаптывали.
Первая быстрая атака не удалась, Мамай вынужден был ввести в бой еще силы, а потом еще и еще… Оставался только резерв, спрятанный за самим холмом. Но русские стояли, вернее, бились. Попытка потеснить левым флангом полк, что ближе к речке Нижний Кубяк, тоже не давалась.
Передовой полк, который возглавляли Андрей Ольгердович, Микула Вельяминов и Федор Белозерский, принял на себя всю тяжесть первого удара, а потому быстро поредел. Не удивительно, такой силы наступление еще никто из русских не видывал! Ордынская конница накатывала, как волны в бурю на песок, но вязла и вязла в рядах Передового полка. Кони сшибали друг друга, как у Пересвета с Челубеем, падали и лошади, и всадники, сверху валились раненые и убитые. Смешалось все, иногда не хватало места, чтобы развернуться для сильного удара.
И все же пришла пора биться Большому полку. Дмитрий Иванович был прав, конечно, первые стрелы полетели в Бренка и первые десятки попробовали прорваться именно к нему. Вокруг великокняжеского стяга собралась масса народа, с одинаковой яростью одни нападали, другие защищали. Самого князя с его окружением сразу потеряли из вида, потому как пыль стояла столбом и смотреть по сторонам было некогда. Был бы Дмитрий Иванович в своем облачении, по алому плащу сразу увидели бы, а так среди простых воинов как различить?
Ордынцы смогли подрубить княжеский стяг и убить самого Бренка. Пронзивший копьем самого главного уруса, как он считал, сотник Телик не мог понять, почему русские не схватились от этого за голову. Такого еще не бывало, чтобы, увидев гибель своего предводителя, воины не содрогнулись! Почему они не впадают в панику, ведь только что яростно защищали свой стяг? Была бы возможность, Телик подумал бы об этом, но кипевший вокруг бой этого не позволял.
Дмитрий видел, как упал подрубленный стяг, как пронзили копьем самого Михаила Бренка, но даже перекреститься не смог, только губы невольно прошептали слова прощания, а в сердце осталась надежда, что, может, хоть ранен Михайло, а не убит. Рядом с самим Великим князем бился, не жалея себя, Микола Вельяминов. Его меч рубил татарские головы налево и направо, но и ордынцы тоже были не промах, они тоже закалены в боях и сабли держать умели сызмальства.
Князя пыталась оберегать его охрана, в нужную минуту прикрывая собой. Дмитрий Иванович разозлился, заорал одному из дружинников:
— Поди прочь, сам справлюсь. Мешаешь!
И тут же получил сильный удар, спасла кольчуга, погнулась, оглушив болью от удара, но осталась целой.
— Ах ты ж!.. — ругательство князя, кажется, никто и не услышал, даже тот, на кого оно было направлено, потому как рослый, не меньше самого Дмитрия, ордынец полетел с коня с отрубленной рукой. Запутавшийся в стремени всадник подняться, конечно, не мог, а его конь, ошалевший от ужаса битвы, метался среди сотен таких же обезумевших лошадей, поднимаясь на дыбы и невольно затаптывая упавших и таща за собой страшную ношу. Мимоходом и самого коня хлестнули мечом, страшно заржал и повалился наземь, продолжая биться в предсмертной судороге.
Но никто не обращал внимания. Пока было возможно, Большой полк раз за разом смыкал свои ряды. Пробиться через него ордынцам не удавалось. Земля стала скользкой от крови, лошади спотыкались на трупах, сами люди тоже.
Пересвет погиб, но его собрат Ослябя бился и за себя, и за друга. Его рослая фигура возвышалась над всеми, а меч разил одного врага за другим. Какой-то из ордынских сотников показал плетью на инока, чтоб взяли живым. К Ослябе стали пробиваться с десяток ордынцев. Монах заметил это, расхохотался, подманивая:
— Ну, идите сюда, идите!
И сам рванулся навстречу. Под ним убили коня, едва успел соскочить, чтобы не упасть на землю. Падать нельзя, сверху валились раненые и убитые люди и лошади, поднимавшиеся на дыбы от боли и ужаса кони легко растаптывали тех, кто оказывался под ногами. На пешего Ослябю со всех сторон сразу налетели несколько ордынцев. Один из всадников ловко метнул аркан, петлей обхватив плечи богатыря.
— Ах ты ж!.. — ругань монаха услышали даже в таком шуме.
Он не растерялся, схватил аркан левой рукой и, смеясь, потащил ордынца с коня. Тот сидел крепко. Монах мог бы перерубить аркан мечом, но вместо этого тянул и тянул, наматывая аркан на руку. Всадник слетел бы с коня, но тут сзади тело Осляби захлестнул еще один аркан. Тогда монах все же перерубил первый из них мечом, отчего изо всех сил упиравшийся ордынец полетел назад под ноги других лошадей. Его истошный крик заглушили другие вопли, конское ржание и лязг сталкивающегося железа.
А второго ордынца, видевшего бестолковую гибель своего товарища, Ослябя свалил вместе с конем. Но сам не уберегся, слишком много было вокруг желающих одолеть русского богатыря. Он убил еще не одного ордынца, погубил не одну лошадь, прежде чем на него самого навалились сразу с десяток врагов. И все же Ослябя раскидал всех в разные стороны. И вдруг… остановился, точно удивившись чему-то. Мощное копье ордынца пробило его насквозь. Казалось, богатырь растерянно спрашивает: как же это? Почему сзади?
Но последним усилием воли Ослябя вдруг со страшным рыком крутнулся вокруг себя. Наземь полетел порубленный пополам его обидчик и еще трое, не успевшие отшатнуться от длинного меча монаха. Да и отступать им было некуда, сзади вплотную бились многие другие. Но, порубив обидчика, Ослябя упал и сам. На него тут же повалились другие. Последней мыслью Осляби было сожаление, что мало успел…
Мамай, видя, что атака в лоб не удается, усилил натиск по своему левому флангу на полк Правой руки. Но Андрей Федорович Ростовский и иже с ним стояли твердо. Не осилив это направление, ордынцы бросились снова в центр на Большой полк. Месиво из людей и лошадей увеличилось.
Семен после гибели Пересвета так озлился на ордынцев, что первого растерзал и сам не помнил как! Напрочь были забыты все благостные речи Савелия и других монахов, словно вся злость, какая была положена ему с детства, разом выплеснулась на этом поле. Со всей своей недюжинной силы он крушил и крушил ордынские щиты, головы, плечи… что-то кричал, кому-то грозил…
Князь Андрей Ольгердович даже осадил увлекшегося Семку:
— Эй, эй, осторожней! Своих побьешь!
Быть бы битым самому князю Андрею в ту минуту, да успел Семка подсечь лошадь ордынца, что замахнулся на Ольгердовича кривой саблей. Князь пообещал:
— Выживем, тебя к себе в дружину возьму!
Но сначала надо было выжить в этом аду среди схлестывающихся мечей, ломающихся копий, воплей, ругани, злости и ужаса.
Семка косил глазом, ища великого князя, он, как и многие, видел, что упал стяг, что посекли Михаила Бренка, одетого в княжий шелом, но хорошо помнил, что это не Дмитрия Ивановича погубили. А потому оставалась надежда, что Великий князь жив, в любом из бьющихся ратников можно было узнать его. Мелькнула мысль: как верно сделал князь! До последнего воина можно надеяться, что он еще жив.
Тут Семен разозлился: какого это последнего?! Не порадуются проклятые басурманы гибели сынов русских! Э-э-эх!.. И еще одна ордынская голова полетела с плеч. Боковым зрением заметил, что ордынец не из последних, одет ярко и доспехи дорогие. Тем лучше. Эх, добраться бы до Мамайки… Вот радости было бы! Но тот, видать, трус, не то что Дмитрий Иванович, в бой не идет! Семка закрутил головой, пытаясь сообразить, где вообще может быть этот самый Мамайка. И тут увидел своего князя. Дмитрия Ивановича узнал и в таком виде, крепок князь, статен, да и борода черная приметна.
Хорошо, что этого не знают ордынцы. Дмитрий Иванович бился один супротив троих наседавших пеших. Ах ты ж сучье проклятое! — выругался Семен, мысленно решив, что епитимьей за этот бой не обойдешься, и врезал со всей силы одному из нападавших мечом плашмя. Тот повалился под ноги княжьего коня, но второй успел посечь саму лошадь. Пешему против конных!.. Забыв обо всем, Семен соскочил со своей лошади и кинул поводья князю:
— Держи, Дмитрий Иванович!
Вскакивая на лошадь, тот что-то крикнул в ответ, но за другими криками, лязгом и звоном не было слышно что. А Семен стал биться пешим. Ничего, сейчас чью-нибудь лошадь поймает и снова станет конным…
Вот уж чью лошадь ему никак не хотелось получить из-за гибели хозяина, так это после Микулы Вельяминова. Но княжий свояк повалился наземь, заливаясь кровью, и остался лежать, неловко подвернув под себя руку. Семен склонился над ним, увидел мигом остекленевшие глаза и снова едва успел отбить чье-то нападение. На коня-то вскочил, но почувствовал, что сапог наливается кровью, видно, все же посекли. Попытался выглядеть князя, но не мог, даже на собственной лошади не разглядел, такое количество конных и пеших билось не на жизнь, а на смерть вокруг.
Шестеро братьев Бондаревых сражались плечом к плечу, спиной к спине. Рослые, крепкие, косая сажень в плечах, они и мечами владели отменно. Младший, тот самый Ванятка, так любивший в детстве ковырять в носу, тоже вымахал богатырем и с удовольствием крушил ордынские латы, шлемы и головы под ними увесистым шестопером.
— А вот тебе! — Ордынец как подкошенный рухнул на согнутых коленях наземь. — Не нравится, — с удовольствием сказал сам себе Иван и огрел по шелому следующего.
— Ты поосторожней, — басом посоветовал ему старший брат, отбивая генуэзского пехотинца, намерившегося порубить самого Ивана.
— Ага! — согласился тот, круша еще одного врага.
Сотнику-генуэзцу совсем не нравились эти плотно стоящие плечо к плечу шестеро русских. Показал рукой, и с десяток пехотинцев бросились на братьев.
— Ну вот и дело подоспело! — почти обрадовался самый старший. — Ну, держись, ребята! Не посрамим семью Бондаревых!
Не посрамили, раз за разом накатывали на них пехотинцы и оставались лежать под ногами братьев. Уже трудно было даже двигаться среди этой горы трупов, но генуэзцы не оставляли попыток одолеть настырных богатырей. Наконец, старший, которого слушались остальные, заметил, что основная масса русских чуть отступила, и скомандовал:
— Пора и нам отходить, не то останемся посреди ордынцев.
Младший возмутился:
— И пусть! Больше побьем!
— Да здесь и биться нельзя! — усмехнулся еще один, отталкивая ногой мертвого ордынца.
Братья стали пробиваться к своим. Еще очень долго слышались их голоса, подбадривающие друг друга и предупреждающие об опасности.
Мамай злился все сильнее, он видел, что упал великокняжеский стяг, понял, что посекли и самого князя… но почему-то русских это не смутило. Почему ему ничего не говорят о тех, за кем должны были охотиться в первую очередь? Он умел уважать сильного противника и даже знал имена стоявших против него на этом поле. Где родичи князя Владимир Серпуховской, где знаменитый толстый воевода со смешным прозвищем Боброк? Где сам князь Дмитрий, наконец?!
Ни одного приведенного на аркане князя или воеводы! Они что, бьются сами по себе?! На вопрос ближайший нукер объяснил:
— Они не сдаются в плен и не просят пощады. В такой толчее невозможно никого заарканить.
Шайтан с ними, но и продвижения большого нет! Темник поднял голову в небо и ахнул. Солнце начало уже опускаться, а они еще не свернули шеи этим урусам!
— Усилить правое крыло! Надо отрезать им отход к переправе, зажать урусов в мешок и там добить!
Обойти русское войско левым флангом никак не удавалось, там отбивали одну атаку за другой, правда, сами не наступая. Если бы полк Правой руки сделал хоть шаг вперед, он тут же оголил бы фланг Большого полка, которому и без того пришлось трудно. Передовой полк полег почти весь, его остатки вместе с остатками Сторожевого полка спешно отошли к резерву, что за полком Левой руки. Теперь вся тяжесть лежала на Большом полке, но и он редел на глазах.
И тут ордынцы ударили сильнее по полку Левой руки вдоль рощи, где томились в засаде Владимир с Боброком. Засадные оживились: пришла наша пора, но их осадил воевода Боброк:
— Замолчь! Рано!
Князь Дмитрий видел, что справа стоят крепко, но от Большого полка остается все меньше воинов, и полк Левой руки долго не продержится. Хорошо, что вчера договорились поставить позади ярославских полков резервный. Сейчас удар придется на них! И действительно, из-за Красного холма галопом вынеслась свежая конница прямо на полк Левой руки. А там не Ольгердовичи, у которых воины закалены в битвах и латы крепкие. Там много ополченцев, для них привычней плуг, чем меч, коса, чем копье.
Князь едва успел пожалеть о том, что погибнет много, как сам полетел наземь. Под ним убили второго коня. Теперь приходилось биться уже пешим. Оглушенный множеством ударов, не замечающий боли от искореженных лат, безжалостно вдавившихся в тело, он рубил и рубил налево и направо, думая только о том, чтобы не выскочил раньше срока Засадный полк. Заносил меч и уговаривал Владимира с Боброком: продержитесь еще немного, пусть Мамай увязнет всеми силами в битве… Те словно слышали князя — со стороны рощицы не доносилось ни звука.
Хотя если б и доносилось, то никто бы не разобрал среди всего гвалта и грохота. В самом полку людям было невыносимо слышать звуки боя и не вмешиваться. Руки сжимали рукояти мечей, трещали стиснутые зубы… Там гибнут свои же друзья, а они тут стоят, сильные, не уставшие, с оружием в руках и чего-то ждут!
Сидящие на деревьях наблюдатели сообщали нерадостные вести:
— Передовой полк смят…
— Княжий стяг порублен! И князь тоже!
Им возражали:
— Князь одеждой с Михайлой Бренком поменялся! То Бренко погиб. Жив князь!
Немного погодя:
— Большой полк почти порублен. Ордынцы всюду.
— Правый полк стоит ни с места!
Эта была первая хорошая весть за все время. Но ее перебила другая, уже плохая:
— Левый полк сминают! Откуда-то новые ордынцы взялись!
— Ага! — обрадовался Боброк. — Мамай свой резерв ввел.
Кто-то из воинов не выдержал, тронул коня, собираясь выехать из дубравы. Его осадил грубый окрик Боброка:
— Назад! Стоять! Стоять, сучьи дети, пока не скажу!!!
Владимир сидел в седле белый как снег, глаза горели, ничего не видел, а слышал только то, что доносилось с поля и от наблюдателей сверху. При каждом их слове вздрагивал. Боброк понял, что сам князь Владимир уже давно бросил бы в бой Запасной полк и положил его, как все остальные.
И еще раз за день пришлось Семену помочь великому князю. На Дмитрия Ивановича наседали сразу несколько человек. Просто сотник Телик заметил, что одного из простых воинов как-то уж слишком стараются защитить все русские, кто оказывается рядом. И тут ордынца осенило: князь не тот, кого посекли у стяга, а вот этот! Он не сидит, как Мамай, на пригорке и не смотрит на бой издали, он бьется как простой воин. Потому и не растерялись остальные, увидев гибель человека в княжеском шеломе.
Несмотря на уважение, которое Телик вдруг почувствовал к этому чужому князю, он понимал, что за голову такого противника будет щедро награжден. А потому, никому ничего не говоря, просто крикнул своим, чтобы помогли справиться с этим неугомонным. Но справиться не удалось, с разных сторон налетели еще двое и отбили того воина у Телика с товарищами. Падая с проломленной головой, он успел подумать, что не ошибся, это и есть главный урус…
Семен, уложив очень уж настырного ордынца, увидел, что князь тоже лежит. Но крови нигде не было, руки-ноги целы… Видно, оглушен сильно. Вон как латы измяты! Сколько же раз по ним мечом попадали, что так изуродовали? Крепко прикладывались к Дмитрию Ивановичу.
Оставлять князя просто лежащим на земле он не мог, не теряя времени, Семен потащил Дмитрия Ивановича прочь к кустам на краю поля, благо хоть было недалеко. По пути уговаривал то ли его, то ли себя:
— Ты потерпи, Дмитрий Иванович, потерпи пока. Вот побьем басурманов и поможем тебе. Ты, главное, не помри раньше времени…
Пристроив князя под поваленной березой, Семен попробовал расстегнуть его латы, но не успел, их в покое не оставили, еще один из ордынцев попытался напасть. Пробормотав: «Да сколько ж вас тут?!», Семен вынужден был снова вступить в бой. Его брань далеко разнеслась по округе, парень материл Мамая, всех его ордынцев и того, кто помешал помочь князю. И вдруг перед глазами у Семена все перевернулось, земля, истоптанная тысячами ног и копыт, почему-то приблизилась, а небо оказалось сбоку… Он только успел пожалеть, что никому не сказал, где Дмитрий Иванович. Чей-то изрубленный щит был последним, что увидел Семен, дальше все скрыла кроваво-красная мгла, а звуки боя превратились в сплошной однообразный гул, который то усиливался, то удалялся… Вот и все… — эта мысль была почему-то очень спокойной и даже светлой.
Мамай мог быть доволен: несмотря на сумасшедшее сопротивление русских, их стали окружать и теснить от Дона к Непрядве. У любого противника есть слабое место, нужно только увидеть его и правильно использовать. Темник увидел — это стык между конными и пешими по его правому флангу. Как только слабое место нащупали, туда перенесли основной удар.
И ничего, что Дмитрий поставил за этим слабым местом резервные силы, их тоже стали теснить. Вообще, ордынцы все больше охватывали русские полки, загоняя к берегу Непрядвы и Нижнего Дубяка.
Мамай радовался, бой переместился так далеко, что даже ему не очень хорошо видно. Казалось, до разгрома остается совсем чуть. И тут… Темник даже встал, впиваясь глазами в бушующее пространство. Что это?! Откуда голоса?!
— Воевода, не пора ли? — Голос Владимира Андреевича даже хрипл от волнения. И то, другие полки уже сколько жизней на поле положили, давно бьются, а они все стоят и стоят!
Боброк прислушался, потом окликнул сидевшего на верхушке дерева наблюдателя:
— Что там?
Тот прокричал вниз:
— Наши отступают, ордынцы прут!
— Повернулись спиной?
— Не-ет! Пока боком…
— Рано! — жестко объявил Боброк, заодно подумав, что сидеть бы парню осторожней, не ровен час слетит с верхушки-то, покалечится зазря.
Все вокруг напряженно ждали. Еще раз скосив глаза на верх дерева, воевода увидел, что оно начинает раскачиваться. Вдруг вспомнились слова давешнего мальчишки. Ветер! Ветер начинает дуть в спину ордынцев, как и обещал малец! Боброк перевел взгляд на солнце, оно почти коснулось верхушек дальних деревьев.
А сверху донеслось:
— Повернули! Спиной поворачиваются!
Воевода медленно и со вкусом вытащил меч из ножен. Остальные разом взметнулись в седла. Но Боброк все равно чего-то ждал. Чего?
Подняв голову на наблюдающего, он строго велел:
— Слезай, не то ветром сдует!
Парень не посмел ослушаться, стал спускаться. Владимир Андреевич с тревогой наблюдал за раскачивающимся все сильнее деревом. Явно крепчал ветер, а потому сидеть на верхушке было опасно, но до того ли сейчас?
А воевода неожиданно скомандовал:
— Кричать как можно громче! Слышали меня?
Воины недоуменно смотрели на бывалого воина: татарам до их крика ли?
Боброк поднялся в стременах и коротко бросил, как мечом отрубил:
— Вперед! Вперед, сучьи дети!
Засадный полк вынесся в спину ордынцам с криками: «Хур-ра-а!..» Показалось или ветер дул сзади, словно подгоняя наступающий русский полк и во много раз усиливая их крик? Владимир Андреевич успел почему-то подумать, что воевода правильно требовал кричать как можно громче! Больше раздумывать времени не было.
Совершенно не ожидавшие появления еще каких-то русских, да с криком, усиленным ветром, ордынцы на миг опешили. Этого вполне хватило, чтобы опомниться русским. Поддержав своими голосами Засадный полк, они бросились на противника с утроенной силой. Над полем снова разнеслось многократное «Ур-р-ра-а!..».
Мамай с ужасом наблюдал, как из дубравы появляется невесть откуда взявшийся новый конный полк и несется на его остолбеневшие от ужаса тумены. Нападение и последующее бегство ордынцев было столь стремительным, что темник даже не успел сообразить, что сделать, чтобы остановить своих воинов. Ордынцев все равно больше, но это уже не было войском, беспорядочно удирающая в панике толпа могла своей волной снести любые выставленные на пути заградительные кордоны.
Ордынцы в ужасе бежали, даже сами не зная почему, мчались, опрокидывая все, что попадалось под ноги, затаптывая раненых, разгоняя коней и стада собственного обоза, переворачивая кибитки и шатры!..
Пережив мгновенное замешательство из-за ужаса от вида своего удирающего войска, Мамай и сам бросился со всех ног подальше от проклятого для него поля. Его заботило даже не то, что догонят русские, а чтобы не снесли свои.
Конечно, прежде всего ордынцев гнал Засадный полк, еще полный сил и обозленный. Летели, кося налево и направо спины убегающего врага. Застоявшиеся и жаждущие крови, воины Владимира Андреевича и Боброка теперь отводили душу! Позади осталось не только само Куликово поле, но и Смолка и еще многие речушки и овраги, полянки и даже перелески. Войско Мамая гнали до самой Красивой Мечи!
Еще не вернулась погоня, как выжившие или стоявшие во время боя в лагере начали обходить поле, разыскивая раненных. Смотреть на то, что творилось на вчера еще спокойном поле, было страшно. Столько убитых, столько крови, столько ужаса не видел никто.
Два больших войска бились на небольшом участке, теснота во время боя была немыслимой, а потому каждый упавший оказывался погребенным под другими такими же. Вернувшийся из погони Владимир Андреевич приказал относить в одну сторону поля раненых, а в другую погибших. Но главное — искать великого князя Дмитрия Ивановича.
Вот как раз его и не могли найти. В каждом рослом дружиннике видели князя, но все оказывалось не то. Принялись расспрашивать видоков. Юрка Сапожник сказал, что видел, как под князем убили лошадь в третьем часу. Потом донесли, что и вторая лошадь под Дмитрием Ивановичем пала, а сам он бился пешим. И еще рассказывали, и еще…
Но никто не видел, куда же делся князь. А на поле уже надвигались сумерки…
Нашли уже и Михаила Бренка, и Миколу Вельяминова, и обоих Акинфовичей Михаила и Ивана, и неугомонного Семена Мелика, которого столько раз гнали и не могли догнать мамаевские разъезды, и отца и сына князей Белозерских… Душа болела на всех глядючи. Но каждый раз с облегчением вздыхали: не тот!
Когда задели упавшую на него лошадь, Семен застонал. Окажись ратник чуть подальше, не услышал бы, но вот повезло, нагнулся, прислушался и потащил, теперь уже самого Семена. От боли тот застонал сильнее.
— Потерпи, милок, потерпи. Зато живой остался в этом ужасе.
И тут Семена пронзило от воспоминания, попытался хриплым голосом объяснить, где положил князя Дмитрия:
— Князь… князь…
— Да кончилась битва, не знаем, где князь.
— Я его положил… — а дальше сказать не успел, снова впал в забытье. Но ратники оказались сообразительными, потащили скорее к Владимиру Андреевичу, который стоял с поднятым стягом посреди поля.
— Владимир Андреевич, вот он что-то про князя бает!
Принесли воды, плеснули в лицо Семену, тот снова очнулся, снова стал говорить про Дмитрия Ивановича.
Владимир Андреевич склонился над парнем. Лицо залито кровью, поперек страшный шрам, но губы разлепил:
— Я Дмитрия Ивановича… под поваленной березой… там лежит… Он живой… оглушен сильно…
Десятки воинов метнулись обходить все поваленные березы, а Боброк склонился над Семеном:
— Э, паря, крепко тебя задело… А ну давай-ка я посмотрю…
Через некоторое время раздался радостный вопль:
— Здесь! Нашли!
Владимир бежал навстречу ратникам, спотыкаясь об убитых людей и лошадей, о завалы оружия и просто кочки.
— Митрий! Дмитрий Иванович! Ты жив ли?
Великий князь был жив, только уж очень сильно оглушен, его кольчуга выдержала, не позволила чужому оружию коснуться тела, но и сама вдавилась в него. От искореженных лат Дмитрия освободили с трудом. И сколько же было радости, когда он открыл глаза!
Снова крик над полем:
— Князь Дмитрий Иванович живой! Живой князь!
Семен, чуть очнувшийся от боли, слабо улыбнулся:
— Живой…
Добравшись с помощью ратников до знамени, Дмитрий пригляделся к Семену:
— Это он меня трижды за бой от смерти спас. Кто ты, чей?
— Я с Миколой Васильичем пришел.
Кто-то ответил:
— Микола Вельяминов погиб.
— Микола?! — ахнул Дмитрий.
— Много кто, князь.
— Звать-то тебя как?
— Семен…
— А по отчеству?
— Быковы мы… — непривычно было Семке отчество свое называть, да и не знал он. Деревня Быково, а как дальше? Бог весть, не боярин же, чтобы родовичей до десятого колена помнить.
— Выживешь, поставлю воеводой, Семен Быков. Считай, уже воевода. — Дмитрий обернулся к Боброку: — Не только сам бился знатно, но и людьми распоряжался с умом, я видел.
Дмитрий Михайлович кивнул:
— Коли выживет, поставим. Порубили его сильно.
Но все эти речи Семен уже не слышал, снова впал в забытье. Последней мыслью была радость, что князя нашли, и живым….
А Дмитрий Михайлович пересказывал великому князю то, чего он не мог видеть во время боя, и то, как удирали ордынцы.
— Думали, и не догоним! Бит Мамайка, Дмитрий, ох как бит! Надолго потеряет желание к нам соваться!
— А где Ягайло?
Владимир Андреевич усмехнулся:
— Сторожа донесла, что снялся с места.
— Куда?
— Да домой же, обратно в Литву! А Олег стоит, где стоял. Сдержал слово свое.
— Дмитрий Михайлович, вели ордынцев отдельно складывать, а русских отдельно. И пусть всю ночь с факелами ходят, к каждому прислушиваются, приглядываются. Такая сеча была, что под трупами может быть много раненых. Отсюда не пойдем, пока всех либо не увезем, либо не похороним. — Великий князь чувствовал, что рано обрадовался, искореженные латы все же отдавили что-то внутри. Опустился на быстро подложенное кем-то из слуг седло, поднял голову, чувствуя, что должен напомнить еще одно: — Надо отправить гонца в Москву, чтоб ведали, что наша взяла.
— Давно посланы, Дмитрий! Сразу как погнали Мамайку, так и отправили троих с запасными конями.
Князь кивнул и, уже почти проваливаясь не то в беспамятство, не то просто в сон, заплетающимся языком добавил:
— И за Мамайкой хорошо смотреть, чтоб не вернулся и не напал снова.
Владимир Андреевич с удовольствием расхохотался:
— Митя, да его наши до самой Красивой Мечи погнали! Где уж тут вернуться!
— Это хорошо… хорошо…
Всю ночь выжившие ходили по полю с факелами, переворачивая трупы, разыскивая тех, кого еще можно было спасти. Павших было решено сносить в сторону завтра, пока важнее разыскать живых. Таких набралось много. Перевязывали раны, останавливали кровь, спешно рядили подводы, чтобы везти домой. Дома и стены помогают, а потому первый обоз отправился уже поутру. Конечно, забрать всех погибших, чтобы похоронить дома, невозможно, потому пришлось многим остаться лежать между Доном и Непрядвой.
Для тех, кого решили увезти, спешно долбили дубовые колоды. Дробный стук множества топоров с раннего утра до позднего вечера раздавался над Доном. Кроме множества дубовых колод дубовая роща, в которой совсем недавно прятался Засадный полк, заметно поредела, потому как на поле решили поставить обетную церковь в память всех, кто сложил свои головы на поле Куликовом.
Целых восемь дней стояли русские полки, а вернее, то, что от них осталось, на Куликовом поле. Пока действительно не подобрали всех лежащих на земле, не ушли. Увезли и раненых, и убитых (хоронить в родной землице), закопали ордынцев (тоже ни к чему оставлять на потеху прожорливым воронам), старательно собрали оружие, и свое и ордынское (пригодится)… Боброк, глядя на старательно прочесанное поле, невесело усмехнулся:
— Гляди, Дмитрий Иванович, точно в дому прибрались.
Тот кивнул:
— Негоже своих воинов в чужой земле оставлять, дома похороним. Небось найдет земля Русская место для героев?
Отслужив первую службу в новом храме, наконец собрались в обратный путь. С грустью смотрели уходящие, прощаясь со своими товарищами, на бранное Куликово поле.
