Глава 22
Из открытого окна тянуло утренней прохладой, солнечный луч золотил рисунок на обоях. Ника лежала в кровати, злостно затягивалась сигаретой, щурилась на солнце и не спешила вставать. Курить в постели, утром, да и вообще курить — было дикостью, гадкой привычкой, извлекаемой ею на свет в минуты сильного недовольства собой и всем миром. Обычно Ника не притрагивалась к сигаретам, но сейчас раздавила в пустой пудренице второй окурок.
Девяносто пять процентов телезрителей не узнали бы в этот ранний час свою любимицу. Да и сама Ника с какого-то момента (наверное, лет с тридцати пяти) начала с трудом узнавать себя по утрам в зеркале. Ресницы и губы отсутствовали, темные круги под глазами взывали к милости тонального крема, многочисленные морщинки, несмотря на совокупные усилия громко рекламируемых кремов «Пленитюд» и «Синержи», имели место быть.
Но сейчас плохое настроение Ники не было детерминировано ее обычными утренними вздохами по поводу быстро увядающей красоты. Воспоминания о вчерашней передаче заставляли ее нервно мять в пальцах сигарету и психовать.
Предполагалось, что на «круглом столе» с участниками очередных городских выборов она выступит этаким неотразимым дирижером, умело направляя мелодию дебатов по заготовленной нотной канве. Ничего подобного! Ей не только не дали помахать дирижерской палочкой. Ника даже не открыла партитуру! В течение всего часа она только ошеломленно глохла от какофонии, устроенной секстетом претендентов. Сиплым контрабасом подвывал Елесенко, Суворин рассерженно ухал литаврами, полковник Кукишев дико дудел в свою валторну. Нике и слова не дали вставить, она что-то пару раз невразумительно пропищала, как неопытная девочка-стажерка, и была сметена на обочину дискуссии темпераментными участниками. Ее не слушали, обрывали на полуслове — соперникам было о чем поговорить в кадре и без Никиных ремарок. Даже Он, ее тайный возлюбленный, умудрился пару раз наступить ей на горло кирзовым сапогом, отмахнувшись в пылу дебатов от Ники, как от назойливой мухи. Такого профессионального унижения она еще никогда не испытывала. Ника вылетела из студии с красными от позора щеками. (Вечером, дома, просмотрев на видео взятую у оператора кассету, Ника ужаснулась своей пурпурности. Единственное утешение — раскрасневшиеся щеки в сочетании с изумлением, растерянными глазами, взгляд которых беспомощно метался от одного участника к другому, сделали ее лет на десять моложе.) Переругавшиеся кандидаты расходились молча, исчерпав весь запас эмоций, обидных эпитетов и взаимных обвинений. Они все, правда, потом по очереди подошли к обиженной тележурналистке, чтобы извиниться за свое бессовестное поведение, но Нике от этого не полегчало. Передача шла не в записи, а в прямом эфире, и устроенная мужиками свалка уже стала достоянием зрителей.
Мысль о том, как воспримет вчерашний бардак руководство телекомпании, противно буравила сердце.
К недовольству своих начальников Ника не привыкла, она была любимицей, никогда не лезла на фикус, никогда ни с кем не ссорилась. Но сегодня, очевидно, ей хорошенько достанется.
«Ладно, — подумала Ника. — Не умру. Может быть, все сойдет на тормозах. Но надо вооружиться».
Ника бросила недокуренную сигарету и легко выскочила из кровати. Десять минут на велотренажере и холодный душ прибавили оптимизма. Ромашковый настой в виде кусочков льда превратил ее на некоторый отрезок времени в принцессу. А на трельяже в огромной ванной Нику дожидалась армада косметических средств, призванных придать внешности неотразимость. Выбирая тон помады и подводки, она привычно думала о своем любимом — она всегда думала о нем, когда смотрела в зеркало. «Годы, годы, годы. Сколько лет мне еще удастся сохранить относительную свежесть? А у него жена и ребенок, и о разводе не может быть и речи. Что остается? Редкие встречи украдкой и постоянный страх разоблачения. Редкие встречи, быстрые часы, проведенные в его обществе, — это коллекция драгоценностей, которую я бережно храню. Как хочется постоянно быть с ним!»
Ника вспомнила их последнее свидание — он что-то наврал жене и умудрился остаться на ночь. Их единственная ночь вдвоем — самый крупный бриллиант в Никиной коллекции. Воспоминания об этом были так сладки, что Ника готова была простить и вчерашнее отвратительное поведение своего возлюбленного…
Скульптурно-графические работы на лице были закончены. Ослепительно фиолетовый, как цейлонский аметист, костюм с коротким рукавом дополнил картину. К телевизионному центру Ника Сереброва подъехала на своем новеньком «форде», как всегда шикарная, уверенная, безупречно красивая.
— Видели, видели! — раздался откуда-то сбоку голос президента телекомпании. Он выгрузился на тротуар из своей машины рядом с Никой и в дружеском приветствии приобнял ее за плечи.
Ника предупредительно улыбнулась.
— Видели! Ну и бедлам! — весело сказал Эдгар Христианович.
Ника напряженно ждала.
— А ты молодец! — фамильярно похлопал ее по спине президент. — Выбрала правильную линию поведения. Так они показали себя во всей красе — на фоне твоего удивленного бездействия. Хвалю. Компашка, однако, а? Один лучше другого! А то вчерашнее платьишко, Ника, тебе фантастически к лицу.
— Это костюм, Эдгар Христианович, — игриво улыбнулась Ника и мягко убрала с себя руку начальника.
— Костюм, — согласился президент. — А сегодня ты выглядишь на два миллиона долларов.
— Вы мне льстите, Эдгар Христианович! Хорошенькая журналистка и неравнодушный к ее чарам руководитель вошли в прохладное здание телецентра.
В своем кабинете Ника включила телевизор, кондиционер и белый пластмассовый электрочайник. По телевизору шла ее передача, записанная неделю назад, с представителями областного отдела народного образования. Ника с удовольствием отметила, что толстые, безвкусно одетые народнообразовательные дамы создают отличный фон ее новой прическе и элегантному наряду фисташкового цвета.
В кабинет просунулась голова Кирилла, одного из видеооператоров.
— Ника Львовна, а где Серега? — спросил он. — Я хотел, чтобы он посмотрел мою стиральную машинку.
У Ники был собственный, пристегнутый персонально к ней камерамэн Сергей Будник. Она ведь была альфой в созвездии шлимовских телевизионных звезд. Другие журналисты не всегда имели возможность сотрудничать именно с тем оператором, который им больше нравился. Кроме отличных профессиональных качеств, Сергей обладал золотыми руками. Он мог исправить любой прибор — от томагочи до компьютера. И делал это охотно и практически безвозмездно.
— А почему ты не обратишься в сервисный центр?
— Ну, Ника Львовна, прошлый раз они содрали с меня сто двадцать рублей за огрызок карандаша — дочка засунула в машинку, та чуть не сгорела. Теперь, я уверен, то же самое.
— Знаешь, Сергей отпросился у меня на пару дней, — сказала Ника. Уломал.
— И как это ему удалось? В разгар рабочей недели? — изумился Кирилл.
— Добил меня своим остеохондрозом. Или радикулитом. Короче, все собрал в одну кучу. Сказал, что если не отпущу его на Кипр отдохнуть, то он будет хромать и не сможет таскать на себе камеру.
— Старые кости мог бы и тут погреть, нахал! Вон, на водохранилище. Чем не Кипр. Добрая вы, Ника Львовна.
— Ну, что поделаешь! Любимый оператор, — развела руками Ника. — Тем более до конца недели у меня не запланировано никаких съемок…
«И верно, какой может быть Кипр в такую жару? В полдень дома самый настоящий Кипр. Эх, рвануть бы правда на курорт с моим милым. Голубая вода бассейна, шезлонги, пальмы… И мы вдвоем, вдали от пристальных, шпионских взглядов друзей и знакомых. А что, если предложить ему? Ах, я ведь совсем забыла. Сейчас он не уедет из города. Предвыборная гонка. Эти проклятые выборы».
Ника бросила взгляд на телевизор. Как раз дали ее крупный план: стильная прическа, безупречный овал лица, изумительная кожа, блестящие глаза.
«Точно, старушка, ты выглядишь на два миллиона, как сказал Эдик. Только это никому не нужно. Он никогда не разведется со своей женой».
«…И к счастью, удалось организовать бесплатный летний лагерь, рассказывала в телевизоре упитанная дамочка в очках в лиловой шелковой блузке турецкого производства. — Вы не представляете, как преображаются дети. Ведь не секрет, многие из них недоедают, месяцами не видят фруктов, сока, даже сейчас, летом. А через недельку приезжаем и сразу заметно — дети живые, радостные, мордашки повеселели…»
«Заботливый папа с сыном» — так можно было бы назвать эту картину. Хотя на самом деле она именовалась «Киллер и пленник».
Полуголый, в одних плавках, Вадим сидел на диване перед телевизором с холодной жестяной банкой в левой руке, а правой удерживал на волосатом колене Валерку. Малыш — тоже раздетый, в памперсе — увлеченно слюнявил засохший пряник. Вадим обнаружил у него во рту два острых беленьких зуба и решил, что этого вполне достаточно для знакомства с нормальной человеческой едой. Дите восприняло новшество с энтузиазмом. Рядом на диване валялась раскрытая книга «Наш ребенок» какого-то польского педиатра — Вадим одолел несколько страниц, выискивая ответ на вопрос, как заткнуть младенца ночью, чтобы он не вертелся, не сопел, не требовал внеплановой кормежки и ласковых материнских объятий. Советы польского гения привели киллера в ярость. Один перл заканчивался так: «и дайте ребенку минут двадцать покричать». «Больной, что ли? — возмутился Вадим. — Послушал бы он этот невыносимый рев! Двадцать минут! И трех хватит, чтобы превратиться в психа».
Комната находилась на теневой стороне, и в ней царила приятная прохлада. В открытую балконную дверь залетел ветерок и нежно обдувал сокамерников. По телевизору шла какая-то нудная местная передача с толстыми тетками, и Вадим давно бы переключился на другой канал, но ему понравилась журналистка, задававшая теткам вопросы. У нее блестели глаза, как у дикой кошки.
По сравнению с предыдущими двумя сутками настроение Вадима можно было назвать даже отличным. Во-первых, Валера сегодня сменил гнев на милость и был приветливым, добрым, сговорчивым. Чем объяснялся такой зигзаг в поведении ребенка, Вадим не понял, но был бескрайне тронут. Во-вторых, его забавляла мысль, что, пока он караулит Валеру в четырех стенах, он абсолютно недоступен для украинских преследователей, которые хладнокровно убрали его дублерa в деле Подопригоры и, несомненно, жаждали добраться и до номера первого — Вадима Кондратюка. «Ха-ха! — ухмыльнулся Вадим, — ищи ветра в поле. То есть киллера в Шлимовске. Я тут в няньки нанялся забесплатно. Вы и вообразить не можете подобного!» Он и сам не мог представить себя в роли трепетной кормилицы еще несколько дней назад. Однако ж!
«И ведь справляюсь!» — не без гордости подумал Вадим. Он спустил фантастически кроткого Валеру на теплый, пыльный линолеум и направился в кухню за новой банкой. По дороге ощутил в груди какое-то неудобство сознание уцепилось за слово «забесплатно» и слегка подпортило трехминутную легкую эйфорию, обычную после выпитого пива. Являясь наемным служащим, он ничего не делал бесплатно. Бесплатный труд был для него оскорбителен. Не шахтер какой-нибудь, презрительно скривил губы Вадим. Он не получил остаток денег за убийство Подопригоры — раз. Он останется без вознаграждения и сейчас — два. Не слишком? Но очень не хотелось ссориться с Платоном. Влиятельность этого гражданина была Вадиму хорошо известна. Но если ему поручат прикончить ребенка, пришла следующая мысль, то без награды конечно же не оставят.
В дверце холодильника стояли, как солдаты, одинаковые бутылочки с молочной смесью. Вадим взял пиво, оторвал от мотка сырую сосиску и снова замер, загипнотизированный очередной мыслью. Сегодня определенно был день усиленной мозговой деятельности — занятие непривычное для зверя, привыкшего более полагаться не на разум, а на интуицию, чутье, рефлексы.
«Прикончить ребенка» — это словосочетание тоже не давало покоя. Младенцы невинны и безгрешны, вспомнил Вадим. Он любил на досуге красиво пофилософствовать о греховности человеческой натуры и неотвратимости справедливого возмездия. Карающей рукой возмездия являлся конечно же он, Вадим. Все люди грешны, и всех есть за что наказать. Но ребенка пока еще, как ни придирайся, не за что было карать. За испорченные в неимоверном количестве памперсы? М-да, вот и старость подкатила, решил в конце концов Вадим. Одолевают всякие дурацкие мысли, размышления. Пора на пенсию.
Когда он вернулся в комнату, то ребенка там не обнаружил. Валерка исчез. Детеныша не оказалось ни в спальне, ни на балконе, ни в коридоре. Двери туалета и ванной были закрыты, наружная дверь, естественно, тоже. Младенец испарился.
Олеся отпрянула от кухонного косяка, едва не столкнувшись с Лолой. Та удивленно округлила глаза и даже открыла рот для вопроса, но Олеся не стала ждать. Она метнулась по коридору в прихожую, снесла там железный стул и наверняка была бы поймана коварной интриганкой Лолой и незнакомой женщиной, появившейся на шум из кухни, но Олесе повезло. Входная дверь в этот момент открылась, и в квартиру ввалилась вчерашняя неопрятная девка. Сегодня на ней болталась грязной тряпкой тонкая блузка. Олеся едва не сбила грязнулю с ног, вырвалась из злачного места и быстро застучала каблуками по лестнице.
— Ты куда, подожди! — кричала кариесная Лола и неслась следом за ускользающей добычей. — Постой, глупая! Не убегай же!
Но Олеся выскочила из темного, зловонного подъезда на улицу, в море солнечного света, и помчалась, не разбирая дороги. Лола прекратила преследование, разочарованно махнула рукой и пошла обратно. Она бы ринулась за беглянкой по двору, но была совсем раздета…
Олеся с трудом отдышалась на автобусной остановке — уже ей знакомой. Перспектива стать рабыней в притоне ее ужаснула. «Так и пропадают люди, подумала она. — Выходят утром из дому, и все, чао, ариведерчи. Превратили бы меня в проститутку! Как страшно! И никто, никто бы никогда меня не нашел! Заставили бы обслуживать клиентов, а чтобы не рыпалась, посадили бы на иглу. Какая же я дура! Доверчивая, наивная дура! Нашла, кому верить! Проститутке, с которой познакомилась в отделении милиции! Как же добраться домой?»
Олеся представила мрачное лицо Игоря, застывшее в горе лицо отца, заплаканную Никитишну и ничего не понимающего Валерку и вздохнула. Все на свете она бы отдала за то, чтобы оказаться сейчас рядом с любимыми людьми и успокоить их. Все на свете? Интересная идея появилась в Олесиной голове. Обручальное кольцо! Единственное золотое украшение, которое ей разрешали надевать на улицу, опасаясь приставаний каких-нибудь бандитов, красовалось сейчас на пальце, и крошечный бриллиант сиял на солнце разноцветными огоньками. Это кольцо надел ей на палец Игорь в ЗАГСе — руки у Олеси тогда дрожали от волнения. Расставаться с символом их счастливого брачного союза было невыносимо жаль, но… Надо чем-то жертвовать, решила Олеся. Главное добраться домой. А Игорь все поймет и простит и за утрату обручального кольца корить не будет. Конечно не будет! Да он взлетит на облаке счастья в небеса, когда увидит на пороге свою драгоценную Леську! Что там говорить о каком-то кольце!
— Скажите, в вашем городе есть крупный ювелирный магазин? — обратилась Олеся к солидному мужчине с портфелем в руках. Если бы она знала, что напоролась на импотента с десятилетним стажем, которого неимоверно раздражал вид обнаженной натуры, то лучше бы выбрала для расспросов стройную девушку в модных очках.
— Не знаю, — презрительно буркнул мужчина, уставившись на Олесины голые ноги. — Постыдилась бы!
— Что? — не поняла Олеся.
— Постыдилась бы в таком виде на улицу выходить! — расшифровал свой намек апологет вынужденного воздержания. — В трусах!
— Это шорты! — покраснела Олеся. Другая, более настырная и знакомая с жизнью девица незамедлительно послала бы товарища на три буквы. Но Олеся начала оправдываться. Вся остановка — в ранний час она была полна заинтересованно прислушивалась.
— Мужчина! — встала на защиту Олеси молодая женщина в легком деловом костюме и тоже с портфелем, красивым, кожаным. — Что вы к девочке пристали?
— В трусах! — не унимался зануда.
— Лето ведь! — весело улыбнулась женщина. — Она вполне адекватно одета. У вас что, избыточная эрекция от ее шорт? Вроде незаметно. Ну и помалкивайте себе в тряпочку. Иди сюда, девочка, я тебе объясню.
— Хамка!
— Импотент! — отмахнулась женщина, не ведая, что попала в самую точку.
Мужчина булькнул воздухом и умолк. Олеся быстро смоталась подальше от злобствующего господина и преданно взглянула на спасительницу.
— Ювелирный магазин «Сапфир». Он находится в центре города. Ты не знаешь, что ли? Восьмой троллейбус останавливается прямо напротив или вон третий трамвай. У кондуктора спросишь, когда выходить.
— А вы… — тихо и несмело начала Олеся, но остановилась и низко опустила голову.
— Что?
— Вы не могли бы… — нет, никак не хватало духу попросить денег. — Я попала, понимаете, в такую ситуацию… Ну… В общем, вы не могли бы дать мне полтора рубля на проезд?
Олеся подняла голову и посмотрела на свою собеседницу через пелену слез. Ей было невыносимо стыдно.
— Именно полтора? — улыбнулась женщина.
— Да! Мне только на проезд! — горячо закивала Олеся.
Женщина сунула руку в карман невесомого пиджачка и достала горсть монет.
— Ну, держи свои полтора рубля, — усмехнулась она.
— Спасибо вам! Огромное!
Олеся порывисто вздохнула, схватила две разнокалиберные монеты и бросилась через дорогу — к подошедшему трамваю номер три.
У Вадима упало сердце. Он стоял посреди комнаты с банкой пива в руках и тупо озирался. Квартира была скудно обставлена и прятаться было некуда. Ребенок исчез бесследно.
За секунду до начала паники Вадим услышал знакомое кряхтение и похрюкивание. Старая оконная штора задвигалась и натянулась. В узком пространстве между диванным боком и стеной сидел в углу Валерка и задумчиво жевал занавеску. Облегченно вздохнув, Вадим извлек его из импровизированного убежища.
— Ох и напугал же ты меня! — радостно доложил он. — У, Балда Ивановна! Зачем туда полез?
Младенец основательно запылился, как бутылка старинного бургундского. Он пытался откусить свой грязный кулачок.
Вадим и не ожидал от себя подобных эмоций — он в самом деле был безумно рад вновь увидеть едва не утраченного пленника.
— Напугал мамочку! — укоризненно сказал он. — Ну-ка, быстро вынь руку изо рта!
Валерка вытащил мокрый кулак и ткнул им в губы Вадиму, предлагая попробовать. Они оба повернули головы в сторону телефона — тот звонил.
— Как дела? — раздался голос связного Антона.
— Нормально, — ответил Вадим. — Долго мне еще тут сидеть?
— Потерпи. Скоро начнутся боевые действия.
— Какие боевые действия?
— Узнаешь. Жди дальнейших распоряжений. Просьбы есть?
— Пива ящик! — попросил Вадим. — Жарко.
— Ты нас разоришь.
— Если ты имеешь в виду своего босса, то его разорить трудно.
— Ладно. Будет тебе пиво. Что еще?
— Фруктовое пюре. Да, еще мясное, — вспомнил Вадим.
Телефонная трубка обескураженно замолчала.
— У тебя что, проблемы с пищеводом? — спросил наконец Антон.
— Не мне, ребенку, — объяснил Вадим. Чтение методического пособия по уходу за грудными детьми давало свои плоды. — Ну, ты чё опять замолчал? Детское питание в баночках мне привезите.
— Я плачу, — всхлипнул Антон и следом загоготал. — Это все так трогательно! Ладно, жди. Привезем пиво тебе, жратву ребенку.
— Слышал? — спросил Вадим у Валерки. — Я заказал тебе хавку. Врачи рекомендуют с шести месяцев, помимо зерновых продуктов, использовать также овощи, мясо, желток яйца или фрукты, — наставительно процитировал киллер надпись на банке с молочной смесью. — А ты готов хлестать свое молоко литрами, алкаш юный. Тяжелый ты, однако!
Валера брыкал в воздухе толстыми ножками и счастливо и безмятежно улыбался своему охраннику. У него сегодня, судя по всем признакам, было чудесное настроение.