Глава 20
Не знаю, сколько прошло времени, но проснулась я, как ни странно, от тишины. Я лежала и боялась открыть глаза. А вдруг я уже умерла и меня закопали в землю? Сейчас посмотрю – и увижу над собой темную крышку гроба. Ужас. Я с детства боюсь замкнутых пространств. Я росла и воспитывалась в огромных помещениях. В доме малютки комнаты были рассчитаны на сорок младенцев, в детдоме на двенадцать детей. В своей однокомнатной квартире я никогда не закрываю двери в коридор и окна не занавешиваю. Потому, что боюсь темноты. Напротив моих окон стоит гигантский фонарь, и даже ночью в моей комнате не бывает кромешной темноты. Полная мгла – это неизвестность, а она всегда пугает.
Я немного раздвинула локти, они перемещались вполне свободно, ни во что не упираясь. Тогда я рискнула открыть один глаз. Потом второй. Оба увидели высокий потолок с вполне приличной люстрой посередине. Повернув немного голову, исследовала помещение и поняла, что нахожусь в больничной палате. Хотя, конечно, палату эта комната напоминала очень отдаленно. Телевизор, два кресла, шикарный кожаный диван у стены не очень вязались с медицинским учреждением, как я его до сих пор представляла. Но регулирующаяся металлическая кровать, на которой я лежала, кварцевые лампы на стенах, вешалка с белыми халатами у входа, стойка с десятком одинаковых тапочек все же навевали стойкий больничный дух. Одуряющий запах лекарств плавно завершал картину. Дорогостоящая кровать даже не скрипнула, когда я предприняла попытку повернуться на бок. Мне это не слишком-то удалось. Тогда я нащупала сбоку рычаг, который, по моему мнению, должен был поднимать изголовье кровати. Похоже, я не ошиблась. Подушка послушно начала подниматься, и вскоре я оказалась практически в сидячем положении.
В комнате было относительно светло, на столике у кресла горел ночник. Я разглядела фигуру, закутанную в плед. Забравшись с ногами в кресло, человек спал. Похоже, на улице была глубокая ночь. Я покрутила головой, пытаясь отыскать часы. Они стояли на тумбочке недалеко от меня, но были повернуты ко мне задом. Видимо, предназначались не для больного, а для сиделки, сверяющей по ним время дежурства. Я протянула руку, взяла часы. Непослушные пальцы не смогли удержать довольно увесистую вещицу. Ходики упали и покатились по ковролину в сторону кресла. Человек от шума вздрогнул, и из пледа немедленно высунулась всклокоченная голова. Я узнала испуганные глаза и вздернутый нос. Передо мной сидела Нина.
– Привет, подруга, – шепотом сказала я.
– Привет, – также тихо ответила она.
Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись.
– Слава богу. Ну и напугала же ты нас, Машка, фу, то есть Лили.
– Давно ты здесь сидишь?
– Так с вечера же. Днем Максим сидел, а до него тоже я.
– Я что здесь, уже больше суток?
– Пяти суток.
– В смысле?
– В прямом. Пошли шестые сутки с тех пор, как ты попала в больницу.
– Ничего себе! А что случилось? Диагноз-то какой врачи ставят?
– Сначала все грешили на сердце. У тебя действительно что-то с ритмом приключилось. Цезарь Илларионович говорит, что у тебя, то есть у Лили, всегда с этим были проблемы, мол, от волнения болезнь обострилась, и вот результат. Но я-то знаю, что у тебя сердце работает, как пламенный мотор. Только сама подумай, кому я могла об этом сказать?
– Кто меня лечит?
– Отличная врачица, Тамара Марковна. Она хозяйка этой клиники. Ее Павел где-то нашел. Он говорит, когда Максим заметил на похоронах, что тебе нехорошо, немедленно велел найти хорошего врача. Цезаря он к тебе ни тогда, ни сейчас на метр не подпускает. Старик обиделся и демонстративно уехал, сунув в руки Максу твою карточку. Он ее положил в бардачок и оставил там. Говорят, если бы Тамара Марковна появилась минут на десять позднее, ты бы не выжила… Короче, подъехали они в тот момент, когда Максим на руках выносил тебя из зала, ты в обморок, похоже, упала. Ну, при беглом осмотре Тамара обнаружила перебои в сердцебиении и успела тебя чем-то уколоть, чтобы ты дотянула до клиники. А уж тут куча аппаратуры и все такое. Короче, спасли тебя. Ко мне Пашка приехал и рассказал про твою болезнь. Говорит, Максим велел меня срочно привезти. Я всю дорогу мучилась, не знала, как себя вести. А вдруг тебя лечат не от того и ты умрешь? Как тогда дальше жить? Максим ждал у входа в больницу, он сразу послал Павла к врачам, а меня пересадил в свою машину. Достал из бардачка медкарту Лили и говорит: «Сейчас мы поедем в вашу поликлинику и возьмем карточку Маши. – Я прямо рот раскрыла. – Не удивляйся, я все знаю. Времени объясняться у нас нет. Врачи требуют сведения о ее здоровье. Не могу же я дать им вот это. – Он сунул бумаги обратно в ящик. – Со всеми ее болячками, аппендиксами и пороками сердца. А вдруг ей сделают не тот укол? Нужно поменять карты». Мы бросились в поликлинику. Когда все было сделано, оставалось только ждать. Знаешь, что я тебе скажу, подруга? Твой «брат» влюблен в тебя по самые ушки. Все то время, пока решалась твоя судьба, мы сидели в этой вот палате и ждали. Он не отпускал меня ни на шаг. Заставлял рассказывать о тебе. Не важно что, все подряд. Детство, юность, детдом, привычки, что кушать любишь, какую музыку слушаешь… Он сидел в этом вот кресле, закрыв глаза, и слушал. Павел прибегал с новостями, а мы так и сидели здесь, пока кризис не миновал. Тебя уложили на эту кровать, а нас выгнали. С тех пор мы дежурим попеременно. Сначала приходила Клара, но Макс запретил ей появляться в больнице.
– Почему? – удивилась я.
– Сейчас расскажу. На второй день нас вызвала к себе в кабинет Тамара Марковна. Только меня и Макса, как самых близких тебе людей.
«Я хочу поговорить с вами, Максим Владимирович. Если вы не возражаете, я хочу, чтобы Нина Павловна тоже присутствовала при нашем разговоре. Но это решайте сами, беседа предстоит приватная».
«Пусть присутствует», – согласился Макс.
«Мы провели все необходимые исследования и пришли к неутешительным выводам. С одной стороны, бесспорно радует то, что сердце у Лилианы Владимировны, вопреки уверениям уважаемого Цезаря Илларионовича, находится в полном порядке. Оно абсолютно здорово, что и спасло вашу сестру от гибели. По-видимому, кто-то заставил ее выпить огромную дозу препарата, пагубно повлиявшего на работу ее сердца. Состав этого препарата сейчас уточняют наши химики. Это сложная смесь из нескольких видов лекарств. Ее действие на организм Лилианы Владимировны продолжалось длительное время, постепенно подводя к нарушению сердечного цикла. Рюмка коньяку, предложенная вашей экономкой, явилась толчком к резкому ускорению процесса. Только сильное и здоровое сердце могло выдержать такую нагрузку, да и то при условии немедленного медицинского вмешательства. Таким образом, налицо явная попытка убийства…»
«Вы считаете, Лили хотели убить?»
«Ну не сама же она приняла такую дозу лекарства».
«Она никогда и таблетки-то от головы не пила, зачем ей сердечные препараты?» – подала голос Нина.
«Тем более что столь хитрую смесь мог приготовить только опытный фармацевт или химик. Лекарство действовало постепенно, картина была вполне реалистичной. Если бы не ваши, Нина Павловна, уверения в абсолютном здоровье пациентки, мы могли бы принять эти симптомы за обыкновенный сердечный приступ. Вот так. Это все, что я хотела сказать. Что делать с этими сведениями, решайте сами…»
– В коридоре Макс попросил меня молчать и не рассказывать ничего даже Павлу. «Дать ей препарат могли только несколько человек. Я, Павел, Клара, кто-то еще из прислуги. Я должен расспросить всех, а ты никого не пускай к подруге. Вне подозрения только мы с тобой». – «Почему?» – спросила я. «Препарат предназначался для Лили с ее больным сердцем, а ты и я знаем, кто на самом деле лежит там, на кровати».
– Но выходит, Клара тоже ни при чем. Если она причастна к отравлению, зачем давать мне коньяк? Нужно было дождаться естественного завершения событий, не привлекая к себе внимания, – заметила я.
– Может быть, – с сомнением пожала плечами Нина. – Только Максим не хотел рисковать.
– Ты можешь позвонить ему?
– Зачем?
– Мне срочно нужно с ним поговорить.
– Очень срочно, до утра не терпит? А то он только часа два как ушел, пусть хоть поспит нормально.
– Конечно. Нин, а у тебя покушать ничего нет? Я просто умираю от голода.
– Чувствую, что больная пошла на поправку, – засмеялась подруга. – Говори, чего тебе хочется?
– Чаю и бутерброд с колбасой.
– Пора изживать плебейские привычки, – поучительно произнесла Нина и снова рассмеялась.
В углу стоял маленький холодильник, а на нем – белый чайник «Ровента». Подруга достала колбасу, хлеб. Из шкафчика появились две красные чашки с белым горохом, тарелка и поднос. Через пять минут мы с Пятачком уплетали бутерброды с чаем, сидя на моей кровати. Я чувствовала себя вполне прилично, ела с большим аппетитом. Убрав поднос, Нина снова устроилась в кресле.
– Ну что, наелась? Чего еще пожелаешь?
– Давай поболтаем.
– Ага, тебе хорошо, – зевнула подруга, – ты пять дней дрыхла, а я всего часик.
– Не вредничай. Расскажи, как у вас с Павликом дела продвигаются?
– Нормально, – оживилась Нина. – Он такой романтичный. Ухаживает за мной, цветы два раза дарил. В ресторан приглашал, только некогда мне, у тебя почти все время сижу, домой меня Павел отвозит только спать. Так что давай побыстрее поднимайся с больничной койки, а то у меня личная жизнь буксует на все четыре колеса.
– Да я вроде в норме…
– Я пошутила, что ты! Торопиться в таком деле ни к чему. Лежи, пока доктор не выгонит. Поняла? И чтобы никакой самодеятельности. Слушай, а ты когда Максиму рассказала, что ты не Лили, а Маша Глебова? И зачем?
– Да он сам догадался. У Лилианы шрам от аппендицита был.
– Батюшки! Да откуда же он увидел-то? Ты ему танец живота исполняла или стриптиз?
– Да ладно тебе, чего болтаешь глупости? Купались мы.
– А чего покраснела, как рак в супе? Чего в этом особенного? Теперь ведь и он знает, что не твой брат. Или не знает?
– Он все знает. Только не хочет признавать.
– Это как?
– Ему выгодно иметь сестру Лилиану Воронову, а не невесту Глебову Марию.
– Да он влюблен в тебя, видно невооруженным глазом.
– Я знаю, но тут опять замешаны деньги. Если выяснится, что я не Лили, все может достаться Елене Леонидовне.
– Понятненько, – протянула расстроенная Нина. – И что, теперь ты навсегда должна оставаться в ее шкуре?
– Он предлагает кормить меня, поить, одевать, холить и лелеять. Даже любить меня будет изредка, потихоньку. Но для всех мы останемся близкими родственниками.
– И что ты решила?
– Я уеду. Якобы за границу, а сама вернусь к себе, буду жить и работать, как раньше. Все наладится и забудется.
– Сомневаюсь я что-то.
– Жить рядом с Максом нормальной жизнью я не смогу, да и он не позволит. А прятаться ото всех, даже от прислуги, унизительно. Ты так не считаешь?
– Романтично… – нерешительно произнесла Нина.
– Очень, – подтвердила я. – Прибегать ко мне ночью на цыпочках, стараться, чтобы кровать не скрипнула лишний раз, а утром бежать в свою спальню, чтобы прислуга ничего не заподозрила. Он будет шастать по ресторанам и казино с проститутками и фотомоделями, чтобы его, не дай бог, за голубого не приняли, а я – сидеть дома и терпеливо ждать возвращения хозяина. При этом, не забывай, перед людьми и законом я являюсь самой настоящей самозванкой и преступницей, которая живет по чужим документам.
– Но это практически невозможно доказать, даже твои отпечатки пальцев зарегистрированы под ее именем.
– Но я-то знаю, и он знает. Да и мало ли какие случайности в жизни бывают. Если я не угожу своему господину, могу в любой момент оказаться на улице без гроша, через пять лет или через пятнадцать. Все средства вернулись на счета Максима, да мне и не надо чужого. Я просто хочу жить спокойно, своей, а не чужой ворованной жизнью. Выйду замуж, детишек рожу. Может, даже состоятельной дамой стану.
– Но ты же любишь его.
– Ну и что? Это же не болезнь. С этим жить можно. Сумею разлюбить – здорово, а нет, тоже ничего страшного. Привыкну.
– Я не знаю. Твоя жизнь, тебе и решать.
– Ну что, поели, теперь можно и поспать? Как говорил наш с тобой любимый герой.
– Точно. Утро вечера мудренее. Опускай подушку и дрыхни, а я тут, в кресле, уже привыкла.
Утро началось с посещения врача. Тамара Марковна была крайне недовольна нашим поведением. Ее возмутило, что ей немедленно не сообщили о том, что пациентка пришла в себя.
Она, осмотрев меня, послушала сердце, измерила давление и сказала:
– Ну что же, могу вас поздравить, организм успешно справился с болезнью. Вы очень быстро поправитесь, и мы сможем выписать вас домой.
Когда врач удалилась, в палату влетел счастливый Максим. В руке он держал огромный букет цветов.
– Ну слава богу! – воскликнул он, целуя меня в щеку. – Я чуть сам от сердечного приступа не окочурился. Больше так не пугай людей.
– Постараюсь.
– Нина сказала, ты хотела со мной поговорить?
– Да, я, кажется, знаю, кто пытался меня отравить.
– А я это знаю уже точно.
– Это Елена Леонидовна?
– Нет, ну что ты! – улыбнулся «брат». – Эта истеричка не способна на такие подвиги. Неужели ты еще не догадалась? Это твой любимчик – Артур.
– Господи, а уж ему-то я чем помешала? Из ревности, что ли?
– Не обольщайся, дорогая. Ты, конечно, женщина шикарная, но…
Я угрожающе подняла руку.
– Но дело все же не в этом, – продолжил «брат». – Ты сама мне сказала, что Артурчик ухлестывает за Еленой. Ну вот, он и решил попользоваться нашими денежками через ручки любовницы. Она призналась, что на днях кавалер сделал ей предложение. Сама понимаешь, что ответила не избалованная мужским вниманием старая дева.
– Но ведь она же не совсем дура.
– Нет, конечно. Надо признать, парень настоящий герой-любовник, таким спутником можно гордиться…
– Он гулять станет по-черному.
– Вот уж нет, при правильно составленном брачном контракте муж всю жизнь остается шелковым. Правда, при его познаниях в фармакологии жизнь Елены сократилась бы до минимума. Несмотря на свою внешность плейбоя, парень оказался очень талантливым химиком. Несколько капель у тебя в утреннем кофе могли решить его финансовые проблемы.
– Но деньги все равно не достались бы им.
– В отличие от химии его юридические познания сильно хромают. После вашей смерти он рассчитывал получить через Елену, одну из наследниц, половину состояния, принадлежавшего вам обоим. Вторую он любезно собирался оставить мне. Точных условий брачного контракта Артур знать не мог, а уточнять не рискнул, побоялся спугнуть недоверчивую «невесту».
– Значит, Елена не подозревала о намерениях Артура?
– Я думаю, нет. Сейчас этот подонок в камере, с ним разбирается милиция. Кстати, когда ты выздоровеешь, следователь просил тебя посетить его кабинет.
– Он все еще подозревает меня в убийстве Костика?
– Нет, пистолет действительно зарегистрирован на имя Вороновой Лилианы Владимировны, но твоих отпечатков пальцев на оружии нет. Зато есть другие, так что нельзя сказать, что его тщательно протерли.
– Я не сомневалась в этом. Но что тогда нужно от меня следователю?
– Ты не забыла, милая, что у тебя мужа убили, а не старые сапоги сперли из кладовки? Готовься, тебя вызовут, и еще не раз. Придется потерпеть.
– Мне хочется побыстрее закончить со всем этим и вернуться к прежней жизни.
Максим заметно помрачнел и произнес после небольшого раздумья:
– Ты уже решила, как объяснишь свое исчезновение в Египте и воскрешение здесь почти через три месяца?
– Нет, – растерялась я.
– Пойми, стать снова Марией Семеновной Глебовой будет невероятно сложно. Не представляю, как ты вернешь себе квартиру, машину, паспорт, наконец…
– Что ты предлагаешь?
– Оставь все как есть. Чем тебе не нравится Лилиана Владимировна Воронова? Живи по ее паспорту, не хочешь владеть особняком, купим квартиру.
– Но я работаю…
– Не смеши. Секонд-хенд это не то место, по которому стоит убиваться. Хочешь, я куплю тебе целый универмаг? Или ателье? Модельное агентство? Хочешь?
– Нет, не хочу, – спокойно ответила я. – Возможно, ты прав насчет паспорта, и я позволю себе оставить имя сестры, но больше мне ничего не надо. Пойми, я уезжаю не из особняка, я бегу от тебя. Я не хочу, чтобы моя жизнь проходила под твоим постоянным пристальным вниманием. Я буду жить так, как мне хочется. Пусть без излишеств в средствах, но и без недостатка в чувствах.
– Значит, в твоих личных планах для меня местечка не найдется?
– В качестве брата нет, – твердо ответила я.
– Мне кажется, ты меня шантажировать вздумала? – разозлился Максим. – Я и мой отец ни для того всю жизнь зарабатывали деньги, чтобы бросить их псу под хвост ради…
– Ну, что же ты остановился? Продолжай, я внимательно слушаю. – Видя, что Макс молчит, я продолжила: – Ради первой попавшейся юбки, хотел ты сказать, ради двух пусть прекрасных, но в принципе обычных ночей с женщиной? Конечно, я с тобой совершенно согласна. Я тоже не собираюсь отказываться от собственной жизни ради сомнительного счастья всю жизнь быть тайной любовницей собственного «брата». И это еще при условии, что не надоем ему в ближайшие год-два. Нет уж, милый, прибереги свои прелести для других. Я и так сделала для тебя слишком много. Большего требовать ты не вправе.
– Ну что же, – сдерживаясь изо всех сил, произнес Максим. – Хорошо, что мы с тобой так откровенно поговорили. Я выслушал твое мнение и полностью с ним согласен. Нельзя корежить жизнь из-за пары безрассудных поступков. Отложим окончание нашего разговора на потом. Выпишешься из больницы, и мы все решим.
Он встал и вышел из комнаты. Букет остался лежать на столе.
