Глава 3
Расследование Андрея Никитина
Страх. Отчаянный страх. Его Столяров излучал на протяжении всего разговора. Это был тот самый страх, в котором человек увязает, как в дегте, теряет голову и допускает серьезные ошибки. Легче всего вывести человека на признание – это Андрей знал по собственному опыту, – когда он больше всего на свете боится, что виновность его для собеседника станет очевидностью. Такой вот парадокс.
Встретившись со Столяровым и с первых же минут почувствовав, что он просто исходит страхом, Никитин почувствовал жалость и в то же время внутренне порадовался: преступник обнаружен, дело подходит к концу, остаются лишь незначительные доработки. Раз так боится, подумал Андрей, значит, виновен, раз дошел до такой степени ужаса, значит, вину свою осознает вполне, мучается от сознания содеянного (своей загубленной жизни жалеет или жертвы – не важно) и готов любой ценой избавиться от этого ужаса. Стоит только слегка его подтолкнуть (например, ненавязчиво намекнуть, что о его делах уже все известно) – и клиент готов.
Так думал Андрей – и попал впросак. Признание действительно последовало, но совсем не того рода, какого он ожидал. Руслан боялся не за себя, за Киру. Исповедь, которой добился-таки Никитин, представляла собой страстную речь хорошо подготовленного адвоката в защиту Самохиной.
Подробно и откровенно – слишком подробно и откровенно! – Столяров рассказал о любви Киры Самохиной к своему счастливому сопернику, человеку недостойному во всех отношениях – Алексею Тучкову, который, как оказалось, не Алексей Тучков вовсе, а известный киллер Артур Кельвейн. Столяров рассказал о том, что произошло в Одессе, о том, как Кира проходила курс реабилитации у психотерапевта. О том, что психотерапевт открыл и развил у нее необычные способности к предвидению. О том, как эти самые способности Кира стала использовать в своей работе. О том, что до сих пор она не смогла свою любовь к Алексею изжить до конца, что продолжает ждать его и не верит, что он наемный убийца. Что приступы острой тоски накатывают на нее, и тогда она становится совершенно больной и вряд ли отвечает за свои поступки.
– Она не виновата, – заключил он горячую речь, – в любом случае не виновата.
Андрей записал адрес психотерапевта, у которого лечилась Самохина, и вышел от Столярова со смешанным чувством жалости, неловкости и недоумения. С одной стороны, этот, по существу, несчастный мужик был ему симпатичен, с другой стороны, остался какой-то неприятный осадок после их разговора, причину которого Андрей никак не мог определить. Считает ли Руслан Самохину виновной в совершении этих убийств, понять было трудно, одно ясно: он очень боится, что так посчитают другие, а еще хуже – что все именно так и окажется. К способности Киры видеть картины Руслан относился с какой-то прямо-таки оголтелой ненавистью, как к проявлению серьезной и очень постыдной болезни, вроде сифилиса. Будь Столяров сам журналистом, можно было бы объяснить такое отношение завистью, а так… Странно это, очень странно. Возможно, из-за этого и появился тот неприятный осадок, который остался после их разговора.
Андрей вытащил бумажку с адресом психотерапевта Малиновского, прикинул, как ему лучше проехать в Больничный городок, где у того был кабинет, и отправился на новую встречу. Кира Самохина интересовала его все больше и больше, скорее не как возможная участница преступления, а как личность.
* * *
Иван Анатольевич Малиновский совсем не походил на психотерапевта. Никитин ожидал обнаружить солидного дядю лет пятидесяти, в строгом костюме, с таинственной поволокой в глазах, с голосом глубоким, идущим как бы издалека, с рассчитанно замедленными движениями – словом, личность загадочную или желающую выглядеть таковой. А увидел молодого, едва ли намного старше его, худощавого мужчину невысокого роста, в джинсах и клетчатой рубашке с короткими рукавами. Он стремительно вскочил из-за своего стола, порывисто, каким-то поспешным движением дернул сверху вниз руку Никитина в знак приветствия и без предварительных предисловий начал разговор с самой сути, объяснив, что у него всего полчаса свободного времени.
– Значит, вас интересует Кира Самохина? И вы частный детектив? – Малиновский откинулся на спинку кресла, закурил, кивком пригласил Андрея располагаться. – Честно говоря, Кира меня тоже очень и очень интересует. Но мой интерес к ней понятен – он чисто профессиональный. А ваш интерес в чем?
– Мой интерес к Самохиной тоже чисто профессиональный, – улыбнулся Никитин, усаживаясь в кресло напротив.
– Вот как?
– Видите ли, в нашем городе произошло четыре убийства…
– Это о которых Кира писала? Но их, кажется, всего три?
– Теперь уже четыре. А вы, оказывается, в курсе?
– В курсе Кириных статей? Да. – Он тонко, непонятно на что намекая, улыбнулся. – Так что там с этими убийствами и какое отношение к этому имеет Кира?
– Да самое прямое! – вдруг неожиданно для самого себя выпалил Андрей, но тут же сообразил, что занесло его не туда, и поправился: – Я имею в виду другое – Кира о них писала.
– Ну и что? Самохина – ведущий журналист криминального отдела, она всегда пишет об убийствах и других преступлениях. Вы ее в чем-то подозреваете?
– Не то чтобы… но…
– Что тогда вас смущает, не понимаю.
– Смущает многое. Если вы читали ее статьи, должны меня понять. Эти подробности, эти детали, эти осязаемые картины… Складывается впечатление, что она присутствовала при убийствах, видела их своими глазами…
– Видела, – очень серьезно подтвердил Малиновский, – она их действительно видела.
– Ну вот, – растерялся Андрей, – вы понимаете. Кстати, это смущает не только меня, но и официальные органы.
– Вас и ваши органы, – Иван Анатольевич усмехнулся, – смущает все это оттого, что вы не понимаете причин происходящего. А причины просты и лежат на поверхности. Видите ли, каждый человек обладает способностью воспринимать мир не только с помощью зрения, слуха, осязания, но и так называемым шестым чувством. У одних это развито больше, у других меньше, у третьих не развито совершенно, но способностью такой от рождения обладают все. Не задумываясь, не анализируя причин, мать всегда почувствует, что с ее ребенком случилась беда. Да что там беда! Она проснется ночью, если ее малыш просто раскрылся. С самого утра она будет не в своей тарелке, не понимая почему, если к вечеру ее ребенок заболеет. Близнецы чувствуют друг друга на огромном расстоянии…
– Но это же все не то! При чем здесь…
– То, еще как то! Все эти чувства одной природы, а вернее, это одно и то же чувство, одна способность, просто проявляется она у людей обычно лишь на бытовом уровне. О своих возможностях человек знает мало и не умеет пользоваться тем, что ему дано природой. Но любого или почти любого можно научить. К сожалению, у меня очень мало времени для того, чтобы объяснить всю схему. Расскажу вкратце, на простых примерах. – Иван Анатольевич на минуту задумался. – У каждого человека есть свой коэффициент интуиции, у одних он выше, у других ниже, это как коэффициент интеллекта или, скажем, художественные способности. Да, художественные способности! Так будет понятнее всего. Практически любого ребенка можно научить рисовать, но не из каждого получится художник. Задатки разные. Один после долгих и упорных усилий овладеет техникой настолько, что сможет нарисовать грушу – не криво и вполне похоже. И на этом все. Другой, обучаясь столько же времени, достигнет гораздо больших результатов. Но если застать ребенка в состоянии сильного психического потрясения (не важно, чем вызванного) и начать его в этот момент обучать, почти наверняка он станет художником, даже в случае средних способностей. Ему просто необходимо будет как-то вылить свои переживания, и он перенесет их на свои картины. То же самое и с интуицией. В обыденной жизни она не очень нужна и потому у большинства находится в спящем состоянии. Но если человек пережил какое-то очень сильное потрясение, он будет бояться пережить его вновь и непроизвольно включит способность к предвидению.
– И будет видеть картины? – недоверчиво усмехнулся Андрей.
– Картины – это если ему повезет, если, пробираясь на ощупь, он случайно выйдет на правильный путь. Но такое происходит редко, потому что нужно не только включить свои способности, но и научиться ими управлять. Кира попала ко мне после сильного психического потрясения, то есть в наиболее благоприятный для развития и обучения момент. Коэффициент интуиции у нее выше среднего, но в целом в пределах нормы, ничего выдающегося. У нее была личная драма…
– Я в курсе.
– Да? Очень хорошо, – обрадовался Малиновский, – тогда нам проще будет разговаривать, мне не придется объяснять вещи, которые… – Он замялся.
– О которых вам не позволяет распространяться врачебная этика?
– Да, да. – Иван Анатольевич улыбнулся Андрею. – Вам ведь самому, наверное, не раз приходилось сталкиваться с такой проблемой?
– Приходилось. – Никитин вздохнул. Не далее как два часа назад он вовсю нарушал и этику и эстетику, добиваясь признания от Столярова. – И что, вы помогли ей справиться с личной драмой? – Андрей знал прекрасно, что не помог, но хотел услышать, что скажет по этому поводу Малиновский, как сам оценит результат своего труда.
– Помог ли? Не знаю. Я не достиг того результата, которого желали ее родственники и, возможно, она сама – Кира не избавилась от своей навязчивой идеи, но… Видите ли, мне кажется, в этом смысле ей не нужна помощь. Я работал с ней долго и тщательно и в конце концов пришел к выводу, что, вероятнее всего, ее навязчивая идея не является ошибочной: подмена в самом деле имела место.
– Вы хотите сказать, что верите, будто Алексей и Кельвейн – два разных человека? Вы считаете, такое возможно?
– Не знаю. Но в тюрьме почти наверняка Кира в самом деле видела не Алексея.
– Вот как?! И вы ей об этом сказали?
– Нет, конечно, зачем? – Малиновский пожал плечами. – Просто я не стал давить на ее подсознание и осуществлять новую подмену. Вместо этого начал работать с ее интуицией, развивать, «ставить», как ставят голос у певца. Я не хотел обманывать ее подсознание, вносить туда ложную информацию. Киру нужно было отвлечь, вернее, увлечь чем-то другим, заставить работать мозг в другом русле, и работать интенсивно. Она как раз только закончила журфак и уже пару лет активно сотрудничала с газетой «Происшествия». Не нужно было придумывать для нее никакой специальной деятельности – в журналистской профессии развитая интуиция очень нужна. Мы стали с ней заниматься по специальной, разработанной мною методике и скоро достигли неплохих результатов. – Иван Анатольевич посмотрел на часы, потом с извиняющейся улыбкой на Андрея.
– Я понял: время мое истекло. Но последний вопрос, это очень важно. Вы продолжаете наблюдать Киру как специалист?
– Вы хотите сказать, состоит ли она у меня на учете? Нет, но мы иногда видимся.
– Как вам кажется, она адекватна?
– Вполне! – Малиновский засмеялся.
– А возможны ли у нее, например, приступы неконтролируемой ярости?
– Ну нет, это исключено! Вы все хотите выяснить, могла ли Кира быть убийцей этих людей? Так я вам скажу: не могла, – твердо проговорил Иван Анатольевич. – Она абсолютно нормальна, абсолютно адекватна, и никаких вспышек гнева у нее в принципе быть не может. По своей психической природе она, если можно так выразиться, антиубийца. Не по тому пути вы идете, уважаемый Андрей Львович, совсем не по тому. И мой вам совет: повнимательнее отнеситесь к ее предчувствиям и предостережениям, вполне возможно, узнаете что-нибудь полезное.
… Выйдя от Малиновского, Никитин первым делом включил телефон. Не успел сесть в машину, как позвонил Илья. Возмущенно, словно ревнивая жена, начал его отчитывать:
– Куда ты пропал, Андрюха? Я до тебя уже целый час не могу дозвониться. Чего ты отключаешься, что за идиотская манера? У меня тут целый воз информации. Во-первых, я был у Самохиной…
– У Самохиной? Ты же не собирался являться непосредственно к ней.
– Ну… не собирался, собрался, – проворчал Илья как-то смущенно. – Довела она меня этим четвертым трупом: вечером читаем статью, где она нам пророчит жертву, а утром – на тебе, новый жмурик!
– Я, кстати, только что от психотерапевта, который ее в свое время пользовал, как раз по ее душу и ездил.
– Да? – заинтересовался Илья. – И что?
– Долго рассказывать, вечером поговорим. А если в двух словах, он полностью отрицает в Самохиной наличие психического расстройства.
– А мне показалось, что Самохина очень даже того. Бред какой-то несла про солнечного зайчика. Ну ладно, об этом действительно вечером. Тут новости похлеще. Я только что из банка, где Назаренко арендовал ячейку. Вскрыли мы ее, а там, – Бородин выдержал многозначительную паузу, – ничего, пусто.
– Ну и что? Забрал деньги, значит.
– То-то и оно, что забрал! – Илья нервно хихикнул. – Забрал. Вчера днем.
– То есть? – не понял Андрей. – Как вчера? Ты хочешь сказать…
– Накануне своих похорон поднялся покойничек, оделся, зашел в банк и опустошил ячейку.
– Подожди! Что-то я тебя не понимаю.
– Я и сам пока ничего понять не могу. У них тут журнал регистрации, все чин чинарем: паспортные данные Назаренко, роспись. И охранник вспомнил: был вчера такой, вышел с довольно-таки увесистым свертком.
– Но как такое может быть? Двойник?
– Не знаю. Мы кассетку у них изъяли, проверяем, кто в это время был. Пока ребята работают. Но загадка, согласись?
– Шустрый покойничек, ничего не скажешь. – Андрей хохотнул. – Значит, все-таки деньги? Я имею в виду, убили Назаренко из-за денег?
– Кто его знает? У остальных-то наших клиентов денежный вопрос не стоял.
– Так мой Назаренко к остальным не имеет отношения, я это сразу предсказывал.
– Как знать, как знать? – Илья озабоченно поцокал языком. – Кстати, об остальных. У меня еще одна новость: опознали первую жертву. Мать опознала, приехала с отдыха, сразу хватилась сына. У них других родственников в городе нет, вот так и получилось, что никто его до этого не разыскивал. Записывай: Петр Муравин, двадцать четыре года, бывший учащийся строительного техникума, в последнее время не учился и не работал…
– Подожди, подожди! Зачем мне это нужно? Этот Муравин меня не интересует. За тебя я, конечно, рад, но…
– Все жертвы связаны, это же ясно! Убийца твоего Назаренко – убийца всех четверых. И потом… – Бородин отчего-то смущенно замялся. – Я хотел попросить тебя об одном одолжении. Понимаешь, я хотел поэксплуатировать Вениамина, узнать кое-что необходимое, а через наших… В общем, долго будет, ну и… нужно, чтобы человек поработал головой, а не просто собрал информацию…
– Понятно! С головами в вашем ведомстве ба-альшая напряженка. Так какие проблемы? Звони ему и проси.
– Ну… – Илья совсем засмущался. – Работа долгая и сложная, а Вениамин… он хороший парень, но…
– Не любит работать бесплатно? – Андрей опять рассмеялся. – Все ясно, чужими руками хочешь жар загрести, вернее, чужими рублями.
– Но ведь эта информация и тебе нужна не меньше моего, – стал оправдываться Илья, – эти жертвы связаны, уж поверь моей интуиции.
– Вот только про интуицию не надо, – поморщился Андрей. – Сыт я ею по горло. Ладно, проехали, чего ты хочешь от Веньки?
Илья продиктовал имена жертв, возраст, место работы и прочие сведения. Андрей записал.
– Ну и что Веньке с ними со всеми делать?
– Найти между ними связь, черт возьми! – неожиданно вспыхнул Бородин. – Неужели непонятно? А между ними должна быть связь, не может ее не быть. И это нужно сделать срочно! Потому что, если мы не поймем, в чем дело, мы не сможем предотвратить следующее убийство.
– А версия о маньяке тебя уже не устраивает? – подковырнул его Андрей.
– Она меня никогда не устраивала!
Они договорились встретиться в семь часов вечера у Балаклава. Никитин позвонил компьютерщику, изложил свою, а вернее, бородинскую просьбу и поехал домой, к жене Насте.
* * *
– Значит, так, дорогие мои сыщики и представители закона, – начал свою речь Вениамин, едва впустив в квартиру Бородина и Никитина, – как говорят в Одессе, у меня есть что сказать. – Он был ужасно горд собой и нисколько не скрывал этого. – Я нашел ее! – выкрикнул Балаклав и еще больше загордился. Щелкнул пальцами в знак восхищения своей особой, но забыл, что держит сигарету, обжегся, затряс рукой и с изумлением уставился на горящий окурок на зеленом ковровом покрытии прихожей.
Бородин хмыкнул, придавил окурок ногой, отодвинул Вениамина, стоящего на его пути, и без приглашения прошел в комнату. Переглянувшись, Венька с Андреем последовали за ним. Илья уже сидел в любимом Балаклавовом кресле.
– Присаживайтесь, не стесняйтесь, – по-хозяйски пригласил он их, и тогда Андрей понял, почему он так себя ведет: от неловкости, что приходится выступать в роли просителя, к тому же неплатежеспособного. Никитин и Балаклав послушно сели. – Так кого ты там нашел?
– Я нашел связь.
– Связь? – Илья пошевелился в кресле – пружины жалобно пискнули. – Какую связь?
– Как – какую? – обиделся Венька. – Вы же сами просили найти между ними связь. Ну, между вашими трупами.
– Да? – Бородин сразу посерьезнел, перестал корчить из себя начальствующего хама. – Она действительно есть? Ну, что я говорил?! – повернулся он к Никитину.
– Есть! Все эти люди действительно однажды пересеклись – подчеркиваю, только однажды. Пять лет назад они летели в одном самолете в Одессу.
– В Одессу?! – вскрикнул Андрей. – Интересно!
– Еще как интересно! – поддержал его Вениамин. – Вы пока даже не представляете, до какой степени. Но не буду вас мучить, скажу сразу: они все летели по путевке от туристической фирмы «Счастливый случай», то есть представляли собой тургруппу. Но и это еще не все. Места их располагались следующим образом. – Вениамин схватил со стола листок. – Зачитываю, а вы внимательно слушайте: Петр Муравин – место первое А, Виктория Понамарева – первое В, Павел Назаренко – первое С, Игорь Ворник – первое D…
– Подожди! – вскочил Бородин. – Ты хочешь сказать, что их убивали по очереди, по списку?
– Именно! Исходя из посадочных мест.
– Ну-ка, дай! – Илья выхватил у Вениамина листок. Андрей тоже подошел и стал заглядывать через плечо, но рассмотреть ничего толком не мог, увидел только, что часть списка обведена черным маркером.
– Что означает сия черная траурная рамка? – спросил он у Вениамина. – Список обреченных?
– В общем, да. Это места всей туристической группы. Всего десять человек, четверо уже выбыли из игры, остается шесть. Кстати, вторая жертва – Виктория Яковлевна Понамарева, не член группы, а экскурсовод.
– Да помолчите вы секунду! – прикрикнул на них Бородин. – Посмотри, Андрюха. – Он протянул ему список пассажиров и ткнул пальцем в одну из фамилий. – Вот она, наша Кассандра, Кира Самохина. Попалась, голубушка! Теперь не отвертится. Солнечный зайчик, картины, мать ее! А я ведь с самого начала понял, что должен быть некий список, помнишь, Андрей, я говорил?
– Черный список? Помню. Только ты говорил об абстрактном списке, ты тогда, Илюша, развивал тему маньяка.
– Она их замочила, зуб даю, она! Не знаю уж, на какой почве сдвинулась…
– На какой – сейчас расскажу, только, похоже, ничего она не сдвинулась, а сама будет следующей жертвой. Кира сидела на первом F месте…
– С алфавитом у тебя, друг мой Андрюха, совсем нелады. Четвертая жертва находилась на первом D, после буквы D, да будет тебе известно, идет не F, а E. Так что следующей жертвой будет у нас, – Бородин провел пальцем по строчке, – некий Алексей Тучков.
– Вот! – Андрей довольно рассмеялся. – Алексей Тучков и является тем душегубом, которого мы с тобой ищем. Венечка, будь другом, – обратился он к Балаклаву, – поищи информацию на Артура Кельвейна. Собери все, что сможешь. Для облегчения задачи скажу: он киллер международного класса, пять лет назад был арестован в Одессе.
– При чем тут какой-то Кельвейн? – возмутился Бородин. – Я тебе говорю, это Самохина.
– Кельвейн очень даже при чем. – И, пока Вениамин работал, Андрей рассказал Бородину историю несчастной любви Киры к Алексею, услышанную от Столярова и подтвержденную косвенно Малиновским.
На Илью эта история произвела сильное впечатление, но он сделал из нее совсем не те выводы, какие ожидал Никитин.
– Наличие киллера в этом деле – факт, конечно, интересный, но и Самохину я бы со счетов не сбрасывал. А что? Сбрендила девочка и начала мочить тех, кто присутствовал при самом страшном моменте ее жизни – аресте любимого.
– При аресте никто из них не присутствовал, это во-первых…
– Ну, я образно сказал…
– А во-вторых, с чего бы ей было сбрендить именно сейчас? Жила себе, жила, целых пять лет, и вдруг… Нужен для этого какой-то толчок, а его не было.
– Был толчок! – Вениамин откинулся на спинку кресла – он как раз закончил работу. – Вот что, дорогие мои сыщики-милиционеры, мне удалось узнать, и информация эта отнюдь не закрытая: любой в Интернете ее может спокойно найти, и ваша Самохина могла. Месяц назад Артур Кельвейн, киллер-международник, был застрелен при попытке к побегу. Читайте сами, я сейчас распечатаю.
Они дождались, когда из принтера выползет лист, и жадно уставились в интернетовские коротенькие статейки, которые собрал и скомпоновал для них Балаклав. Шрифт был очень мелкий, трудно разбираемый. Бородин достал из кармана очки, близорукий Андрей, наоборот, очки снял.
– Все так и есть, – пробормотал Бородин, дочитавший первым, – разыскивался Интерполом, арестован в Одессе, депортирован в Германию, приговорен к пожизненному, убит. И какой, Андрюха, теперь ты сделаешь вывод?
– Есть некоторые соображения. – Андрей надел очки.
– Только не заводи опять свою песню о том, что Назаренко не имеет к общей картине происшедшего никакого отношения. Вот он, в общем списке, как видишь, в братской могиле.
– Не заведу. – Андрей усмехнулся. – Что уж теперь, все ясно. Версия первая, рабочая, – провозгласил он и шутливо раскланялся. – Примем за истину, что Самохина права: в одесской тюрьме она действительно видела не своего Алексея, а другого человека. Значит, преступник на свободе и вполне мог совершить все эти бесчинства.
– Но зачем? И почему вдруг именно сейчас?
– Не знаю. Я просто пытаюсь мыслить, не мешай.
– Не очень-то у тебя получается.
– Да уж как есть. Версия вторая, тоже рабочая. При попытке к бегству киллер Кельвейн (он же Тучков) не был убит – все это было инсценировано. Значит, он сейчас на свободе и творит все эти…
– Ну зачем, зачем, – перебил Бородин, – зачем ему это надо?
– А черт его знает! – Никитин развел руками. – Поймаем – спросим. Он же киллер, профессия обязывает убивать.
– Версии твои, что первую, что вторую, можно выбросить на помойку. Никуда они не годятся. Самохина это, говорю тебе, Самохина.
– При чем здесь Самохина? Что ей, делать нечего?
– А этому киллеру нечего делать? Тем более что он уже месяц как покойник.
Бородин, рассерженный тупостью и упрямством своего детективного компаньона, забегал по комнате, громко топая и размахивая рукой. Андрей, тоже выведенный из себя, отошел к балконной двери, отвернулся от всех.
Тогда выдвинулся Вениамин. Смущенно улыбаясь, что было ему в общем не свойственно, робким голосом он начал свою речь:
– Господа профессионалы частного и государственного сыска, не ссорьтесь, лучше прислушайтесь к мнению непрофессионального собрата по разуму. У меня опять есть что вам сказать.
– Говори, если есть, – буркнул Илья. Андрей даже не повернулся.
– У меня тоже наклюнулась версия. Кстати, еще до вашего прихода, только не знал, высказывать или нет, все-таки кто я, а кто вы? – Вениамин хихикнул. – Но когда вы оба понесли такую околесицу, что даже моим непрофессионально настроенным ушам стало больно, я решил вмешаться. Так вот, граждане майоры-детективы, пришла мне в голову одна умная мысль, не понимаю, почему ваши многомудрые черепушки она не посетила. Преступление было совершено тогда, пять лет назад, и, скорее всего, в самолете. А сейчас кто-то просто убирает свидетелей.
– Кто и зачем? Через пять-то лет? – брюзгливо проговорил Бородин, но чувствовалось, что эта мысль ему понравилась.
– Тот, у кого сейчас почему-либо изменились обстоятельства. Тогда это было не важно, а сейчас стало важно. Вы опросите оставшихся в живых, а лучше экипаж, стюардессу. Обязательно что-нибудь услышите.
– Отличная мысль! – похвалил Вениамина Андрей. – Молодец! Очень возможно, что именно твоя версия окажется верной.
Балаклав просиял.
– Да, мысль неплохая, – согласился Илья. – Только, раз уж ты такой башковитый, придется еще поработать. Нам нужна по возможности полная информация на всех членов тургруппы – живых и мертвых, но, главное, на живых. Сделаешь, Вень? Это ведь теперь и в твоих интересах – ты же хочешь, чтобы твоя версия подтвердилась?
– Сделаем!
– Тогда не будем тебе мешать. Работай.
Никитин с Бородиным вышли на кухню, одновременно закурили.
– Слушай, забыл спросить, насчет пленки что-нибудь прояснилось?
– Насчет какой пленки? – не понял Илья: его теперь занимала только идея, высказанная Вениамином.
– Банковская пленка. Кто сыграл роль почившего Назаренко и опустошил ячейку?
– Ах ты черт! – хлопнул себя по лбу Илья. – Забыл! Подожди, я сейчас.
Он вышел в прихожую, долго накручивал диск допотопного Венькиного телефона. «Деньги экономит, не хочет с мобильника», – усмехнулся про себя Андрей. Наконец его соединили с тем, кто был нужен, и тут же Бородин разразился гневной тирадой, смысл которой состоял в том, что в их отделе работают сплошь недоумки и халтурщики.
Вернулся красный и рассерженный.
– Ну что там, не выяснили еще? – спросил Андрей.
– Если бы! – Бородин повернулся к нему и смешно, как маленький злой зверек, клацнул зубами. – Выяснили! Еще час назад, а мне позвонить ума не хватило! Видите ли, посчитали, что это не важно, до утра информация доживет, не состарится.
– Выяснили? – обрадовался Андрей. – И что? Двойник? Утаенный от нас брат-близнец?
– Ха! Брат-близнец! – Илья зло рассмеялся. – Да он на Назаренко даже и не похож. У них в банке работнички похлеще наших недоумков-халтурщиков. Не знаю, куда их охранник смотрел. Получается, любой по чужому паспорту может пройти и заграбастать всю твою наличность. Хорошо, что у меня нет никакой наличности и мне не приходится арендовать ячейку.
– Так кто он, не тяни! – Никитин потерял терпение.
– То-то и оно, кто! Тесть Назаренко, отец, а вернее, отчим твоей безутешной вдовушки, Володин Сергей Юрьевич, председатель фонда «Реальное жилье».
– Вот как!
– Да-а. – Илья вдруг загрустил. – Фортель так фортель, а я уж думал все предыдущие версии задвинуть в задний ряд, разрабатывать Венькину идею, всецело отдаться поиску… Черт! Теперь придется с утра пораньше тащиться к этому председателю.
– К председателю с утра пораньше потащусь я, – утешил его Андрей.
– Ну, нам ведь тоже нужно выяснить, что там за хохма такая с этими деньгами.
– Я тебе все расскажу, – улыбнулся Никитин, – не бойся, информацию скрывать не стану. А протокол составить можешь послать кого-нибудь из подчиненных. Только одного не могу понять: неужели Володин, отчим Ольги, мог грохнуть Павла? Председатель фонда – человек не бедный – и убил из-за денег собственного зятя? Что-то тут не то.
– Э-э, – протянул Бородин, – всякое случается. У меня, например, однажды проходил по делу один…
Но рассказать он не успел: на кухню ворвался Вениамин с сумасшедшей радостью во взоре и стопкой листов под мышкой. По его виду было понятно, что удалось найти что-то интересное.
Илья молча придвинул табуретку, на которую Венька тут же и плюхнулся. Андрей протянул пачку сигарет, Вениамин вытянул одну, прикурил, жадно затянулся и, выдохнув дым, сказал:
– Вот не представляю, что бы вы без меня делали.
– Повесились бы! – хмыкнул Илья.
– Именно! – Вениамин самодовольно улыбнулся. – Моя скромная теория подтверждается, вам, господа Быстрые Ноги, остается только пробежаться по адресочкам, которые я вам любезно предоставлю, и можете закрывать дело. Вам бумажечка, Илья Борисович. – Он протянул Бородину лист. – Здесь адреса членов экипажа самолета, на котором летели наши кандидаты в покойники. Кстати, одна из стюардесс живет почти по соседству с тобой, Илья.
– Спасибо. – Бородин тут же уткнулся в бумагу, будто адреса экипажа могли подсказать разгадку преступления.
– А вот краткое досье на всех десятерых членов тургруппы. На всякий случай распечатал в двух экземплярах, думаю, вам обоим приятно иметь его у себя. – Вениамин бросил несколько листов, соединенных скрепкой, на стол. – А вот это, – он потряс в воздухе оставшимися бумагами, – самые важные документы. Важны они уже тем, что математически доказывают мою гениальность. Документ первый – свидетельство о смерти Фридмана Якова Самойловича…
– Это еще кто такой? – Андрей в недоумении уставился на Веньку.
– Кто такой? Ах, Андрей Львович, какой вы рассеянный! Вы крайне невнимательно читали список пассажиров и членов экскурсионной группы. Фридман Яков Самойлович – второе А посадочное место. Но самое интересное заключается не в том. Свидетельство о смерти выдано на основании справки, датированной тем самым днем, когда самолет вылетел из нашего города и приземлился в Одессе. Справка, кстати, одесская.
– То есть ты хочешь сказать, что он скончался в самолете?
– Вот-вот!
– Намекаешь на то, что его грохнули?
– А на что мне еще намекать? Правда, в справке причиной смерти указана острая сердечная недостаточность, но вы сами знаете, как обделываются такие делишки.
– Да уж!
– Но это еще не все. На втором В месте летела его жена, Фридман Римма Адамовна, а вот на втором С знаете кто летел?
– Кто? – Андрей и Илья с двух сторон придвинулись к Веньке.
– Бессонов Семен Валерьевич!
– Бессонов? Что-то знакомое. – Илья потер лоб. – Слышал я где-то уже такое сочетание.
– Сочетание! Темнота беспросветная! Бессонов Семен Валерьевич – самый реальный кандидат на роль мэра в нашем с вами родном городе. Предвыборная кампания начнется через десять дней. Понятно теперь, отчего такая спешка в устранении свидетелей? Что, если он Фридмана грохнул, а кто-то из сидящих рядом пассажиров что-то заметил?
– Рядом сидела жена, с нее бы и начали.
– Ну, не знаю, может, ее вообще не тронут, может, как раз она ничего и не видела, в туалет в этот момент вышла или спала. Остальных он мог тогда подкупить, и они согласились молчать, но это тогда, когда Бессонов был просто рядовым Бессоновым, а сейчас? Если его рожа появится на плакатах и на экранах телевизоров, а кто-то его узнает, представляете, чем для него это кончится?
– Твою мать! – Бородин вскочил с табуретки, подбежал к распахнутому настежь окну, свесился вниз, словно хотел с горя выброситься, и зло проговорил: – Кандидат в мэры! Влопались так влопались! Лучше бы это был маньяк!
* * *
С Бородиным они решили разделить работу таким образом: Илья занимается стюардессой, вдовой Фридмана Риммой Адамовной и – на десерт, для поднятия тонуса – берет в оборот кандидата в мэры. Андрей же с утра пораньше двигает к Володину. Он понимал, что задача Бородина гораздо сложнее и ответственнее, но все же где-то ему завидовал: разговор с отчимом Ольги, который, возможно, и являлся убийцей Павла, представлялся крайне неприятным и тягостным.
И потому Андрей был очень удивлен, когда Володин легко и без всяких отговорок согласился на встречу, да еще попросил, чтобы она состоялась с глазу на глаз, без свидетелей.
Сергей Юрьевич не стал юлить, отпираться, признался, что в банке был именно он. И о содержимом свертка сам рассказал: да, в нем находились деньги, а именно сто тысяч евро. Он одолжил их Павлу на неопределенный срок для открытия магазина. Как ему удалось забрать их из ячейки? Да очень просто. Паспорт Павла оставался у Ольги, он его незаметно взял, а с охранником договорился, объяснил, что Назаренко попал в автокатастрофу, сам, понятное дело, прийти не может, а деньги нужны на операцию. Ну, конечно, пришлось охраннику приплатить. Зачем пошел на такой рискованный шаг? Потому что в тот момент был в самой настоящей панике, не обдумал как следует последствий. У них в правлении фонда сейчас очень напряженная ситуация, а деньги эти он взял именно из фонда. Ну да, поступок нечестный и некрасивый, но очень хотелось помочь дочери: муж – простой продавец чужого магазина – совсем не тот вариант, о котором он для нее мечтал. Оля привыкла жить ни в чем себе не отказывая, но полюбила нищего Павла. Впрочем, он и сам против Павла Назаренко ничего не имел: хороший парень, добрый, трудолюбивый, умный и очень душевный. Вот если бы не одно обстоятельство… Да, Павел был очень хорошим человеком, но обладал одной непереносимой чертой – был до какого-то помешательства ревнив. Ревновал он Ольгу ко всем и вся, а больше всех к нему, Сергею Юрьевичу. Страшно мучился и мучил других. И до того дошло, что деньги на открытие магазина, о котором он столько мечтал, стал расценивать как отступной. Да-да, отступной за Ольгу. У них с Павлом вышел за неделю до его гибели страшный конфликт: Павел кричал, что не продается и что Ольга только его, Володин не сразу понял, о чем идет речь, пытался зятя успокоить, после чего тот совсем разбушевался и чуть не зашиб его стулом.
В конце концов конфликт удалось потушить, Павел согласился взять деньги, но так до конца и не поверил в чистоту помыслов своего тестя. Сомнения его еще усиливались тем, что Сергей Юрьевич попросил никому не рассказывать, что финансировал проект именно он, не объясняя причин.
Ну вот, а через неделю он погиб при странных обстоятельствах. Милиция обязательно докопалась бы до банковской ячейки, обнаружила бы там деньги и легко вычислила бы, откуда они могли взяться у Павла: тесть – председатель фонда, из фонда непонятно куда делась крупная сумма, ясно теперь, куда она делась. Допустить этого Володин не мог, потому и пошел на то, чтобы воровским путем опустошить ячейку. Теперь он понимает, что поступил глупо, подставил себя под еще больший удар.
Проговорили они с Володиным больше часа, впечатление об этом человеке у Андрея осталось весьма благоприятное, несмотря на то что тот выступал в роли нелицеприятной. О Назаренко он рассказывал легко, с юмором, где это было уместно, но чувствовалось, что очень сожалеет по поводу его гибели, искренне сожалеет, и не только из-за Ольги. Кто и за что мог убить Павла, он не знает.
Ну что ж, версия об ограблении отпадает. Рассказ Володина, конечно, требовал проверки и документального подтверждения, но, скорее всего, все было именно так, как он говорил.
Выйдя из офиса, Андрей решил позвонить Бородину, сообщить ему о результатах разговора и узнать, что у него-то новенького. Долго никто не отзывался, но, когда Андрей собрался нажать на повтор, Илья все-таки соизволил ответить, но попросил перезвонить через час, так как сейчас он занят и говорить не может.
Андрей открыл еженедельник, просмотрел записи, сделанные в течение тех дней, которые он занимался делом Назаренко. Версии, которые он строил до этого, вдруг все разом засбоили – нужно было выстраивать новые. Хочет он того или нет, придется признать, что его Павел Назаренко – один из четырех убитых за эти две недели, смерть его не индивидуальна, работать теперь только и возможно в связке с Бородиным. Но без той информации, которую тот должен был сегодня добыть, двигаться дальше нельзя. И что тогда ему сейчас делать? Ждать, когда Илья освободится? Он сказал, что освободится через час, но кто может поручиться, что час не обернется двумя, а то и тремя часами? Интересно, с кем он сейчас разговаривает: со стюардессой? с Риммой Адамовной? с будущим мэром? Подтвердится ли Венькина версия? Вообще, конечно, она не лишена рационального зерна. В таком случае неплохо было бы поговорить еще с кем-нибудь из тургруппы. С Кирой Самохиной, например…
Н-да, с Кирой по-любому надо бы встретиться. Давно пора. Бородин его отговаривал, боялся, что спугнет подозреваемую. Боялся, боялся, а как припекло, сам помчался на встречу. Да еще и повел себя как последний дурак. Если уж кто и мог насторожить ее, так это именно он. Зря он его послушался, надо было еще позавчера пойти.
Ничто не мешает пойти к ней сегодня, тем более Бородин почти исключил журналистку из подозреваемых, теперь всю свою подозрительность он направил на кандидата в мэры. Скорее всего, он прав. Да, прав… Вот и Малиновский считает, что Самохина не может быть убийцей.
А Столяров боится, что может.
Надо съездить к ней и самому посмотреть.
Никитин снова раскрыл еженедельник, нашел номера телефонов Самохиной: рабочий, мобильный и домашний. Посмотрел на часы – двенадцать дня – и решил начать с рабочего. Но в редакции ему сказали, что Кира в отпуске. Ну что ж, в отпуске так в отпуске. Андрей попробовал связаться с ней по сотовому – но и тут его постигла неудача: телефон не пожелал отозваться. Тогда он набрал домашний номер, уже не надеясь на успех. Домашний ответил.
– Слушаю вас, – проговорил мужчина в возрасте. В первый момент Никитин подумал, что по ошибке попал не туда, но потом вспомнил ревнивые восклицания Столярова по поводу некоего опустившегося бывшего редактора «Происшествий», которого Кира приютила у себя.
– Это… – Андрей судорожно рылся в памяти, пытаясь отыскать там имя этого самого бывшего редактора. Зовут приживальщика Лев, как и его отца, но вот отчество напрочь вылетело из головы. – Это Лев… – Фамилия Годунов, как у царя-душегуба, но отчество, отчество?
– Да, это Лев Борисович, – назвался наконец тот, но как-то робко, словно сам не был уверен в своем имени-отчестве. Отвык, наверное, бедолага, за время беспутной жизни. Или живет у Киры на птичьих правах, без прописки, и потому боится.
– Это Андрей Никитин, частный детектив, – решил он представиться полностью, чтобы не нервировать антисоциальный элемент мучительными подозрениями. – Мне хотелось бы поговорить с Кирой.
– Ах вот оно что! – В голосе Годунова послышалось явное облегчение. – Киры сейчас нет дома, но она вернется минут через двадцать.
Договорились, что Андрей подъедет через полчаса – к этому времени Кира точно появится.
… Дверь открыл вполне приличного вида мужчина, без всяких признаков алкоголизма на лице, одетый просто, но уж точно не по-бомжински. Совсем не так он представлял себе Годунова. Видно, Столяров сильно преувеличил падение этого человека – очевидно, из ревности.
– Здравствуйте, проходите, пожалуйста, – вежливо пригласил он Никитина. И голос звучал чисто, приятный такой голос, а вовсе не пропито-прокуренное сипение алкоголика. По телефону еще слышалась некоторая хрипотца, а вживую ничего не было заметно. – Кира пока не пришла, но должна с минуты на минуту появиться. Может, кофе? – Годунов улыбнулся и развел руками, словно извиняясь за задержку хозяйки.
– С удовольствием.
Они прошли на кухню. Годунов тут же начал хлопотать: достал из шкафчика банку с кофе, принялся тщательно отмывать под краном турку, хотя она и так была чистая – все это он делал стоя спиной к Андрею, наверное, все же смущался. Чтобы подбодрить Годунова, показать, что уж кого-кого, а его опасаться бывшему редактору не стоит, Андрей решил завести какой-нибудь нейтральный разговор.
– Лев Борисович, – окликнул он его.
Годунов дернулся, просыпал кофе, принялся судорожно сметать его со стола ладонью. Неужели до такой степени отвык от уважительного отношения? Странно. Не так уж он и опустился, да и Кира наверняка нормально к нему относится, раз приютила в своей квартире. Почему же на него так действует обращение по имени-отчеству?
– Что, простите? – Годунов повернулся к нему. – Я немного задумался.
Андрей совершенно забыл, о чем таком нейтральном хотел поговорить с ним, судорожно рылся в памяти, но никак не мог вспомнить. Тогда решил перевести разговор на Киру.
– Мне в редакции сказали, что Кира в отпуске. Это действительно так? Немного странно, она ведь в предыдущем номере обещала дать продолжение своего цикла статей о маньяке.
– Обещала, это верно, – Годунов покачал головой, – но никакого продолжения не будет. – У него сделалось странное выражение лица: Андрей не мог понять, радует его сей факт или, наоборот, печалит. – Кира не в отпуск ушла, Кира совсем ушла.
– То есть как ушла?
– Из газеты ушла, уволилась.
– Да как она могла уволиться? Почему?
– А вот так. – Годунов улыбнулся – то ли печально, то ли злорадно, Андрей опять не смог разобрать его чувства. – Устала. Оно и понятно: такая работа совсем не подходит женщине – убийства, кровь, маньяки. Только человеку с ненормальной психикой такое по душе.
– Да, но… Мне казалось… – растерянно пробормотал Андрей. – Кто же тогда допишет цикл? Вот ведь и новое убийство произошло – новый материал, так сказать…
– А вам жаль, что не будет статьи об этом новом убийстве? – рассмеялся Годунов – теперь уж откровенно злорадно.
– Не то чтобы жаль, – совсем потерялся Никитин, – но… Да вы в курсе, знаете, произошло новое убийство? – с неожиданным подозрением стал присматриваться он к Годунову. – Ах да, в курсе, Бородин…
– Пойдемте в комнату, кофе готов.
Лев Борисович разлил кофе в чашки и, не глядя на Андрея, понес их в комнату: хочешь – следуй за мной, а не хочешь – оставайся на кухне в одиночестве. Андрей поднялся и поплелся за ним. Непонятное ощущение овладело им: то ли страха, то ли неясной, какой-то тошной тоски. Странная личность этот Годунов, очень странная и подозрительная. То не по делу комплексовал, то вдруг ведет себя как… Да как он себя ведет? Никак не ведет. Сварил кофе, пригласил в комнату, от разговора не уклоняется.
Лев Борисович поставил чашки на компьютерный стол, уселся в компьютерное кресло. Это тоже почему-то неприятно царапнуло Андрея: вон здесь сколько более подходящих мест: диван, возле него маленький столик, два кресла, стулья вокруг большого стола.
– Ну, что вас еще интересует? – спросил Годунов и быстро, в два глотка выпил свой кофе, словно мучился жаждой. «А может, действительно мучается, – подумал Андрей, – сушит его». Эта мысль немного успокоила, примирила с бывшим редактором: он действительно алкоголик, отсюда все эти странности.
– Честно говоря, больше всего меня интересует сама Кира, – выпалил Никитин. Полчаса назад это в самом деле было так, но теперь его больше интересовал Годунов – интересовал и тревожил. Да, да, все же тревожил. Не похож он на алкоголика, черт возьми, ну ни капельки не похож!
– Кира? – Годунов вдруг разволновался. Схватил со стола книгу, повертел в руках, отложил в сторону, взял блокнот, машинально пролистал, тоже отложил, взял ручку. – Ну да, конечно, вы ведь потому к ней и пришли. Только удобно ли нам обсуждать Киру в ее отсутствие? Может, сами у нее спросите все, что вас интересует? Она должна прийти с минуты на минуту.
– Что-то это «с минуты на минуту» слишком затягивается. Я у вас, – Андрей посмотрел на часы, – уже полчаса.
– Я и сам не понимаю. – Годунов пожал плечами.
– А куда она пошла?
– В бассейн. Решила заняться своим здоровьем. Это правильно, вода благотворно действует на нервную систему, которая у нее, особенно в последнее время, несколько расшаталась.
– Да? – заинтересовался Андрей. – И в чем это проявляется?
– Ну… – замялся Годунов и снова завертел в руках что-то, Андрей не успел заметить, когда и что на этот раз он взял со стола, гадал, что это может быть, и раздражался оттого, что не мог угадать. – Видно же, когда человек сам не свой. Да и, в конце концов, это поспешное увольнение из газеты… С одной стороны, я за нее рад, а с другой… Решение скоропалительное, необдуманное, вызванное нервным перенапряжением, это же ясно. – Он все вертел и вертел в руках непонятный предмет, все быстрее и быстрее перебирал пальцами. Андрей еле сдерживался, чтобы не поддаться желанию вырвать предмет и посмотреть, что это.
– Да, конечно, это странно, – пробормотал он, не отрывая взгляда от рук Годунова. Пальцы закруглены, словно держат яблоко или бильярдный шар – что это, черт возьми, не видел он на столе никакого круглого предмета! – Кто же теперь закончит цикл статей? – спросил Никитин невпопад, по инерции поддерживая разговор, нисколько не интересуясь ответом.
– Никто не закончит. Пролетела газета! – Годунов остановил наконец свое невыносимое кручение, разжал пальцы. Андрей прищурился, но так ничего и не смог рассмотреть. – Тираж теперь поползет вниз, читатели будут разочарованы.
Солнце, еще утром зашедшее за тучу, вдруг выглянуло и ярко осветило комнату, даже глазам стало больно. Андрей невольно зажмурился и передвинул свой стул так, чтобы к окну быть спиной и чуть в стороне. Но теперь весь солнечный поток хлынул прямо в лицо Годунову. Предмет, который он вертел в руках, вспыхнул разноцветными искрами. Лев Борисович положил предмет на стол – шар! обыкновенный хрустальный шар! всего лишь шар! – и прикрыл ладонью лицо.
Андрей испытал невероятное облегчение – предмет обрел определенность и перестал мучить. Он снова смог нормально думать, включился в работу.
– А Киры все нет, – попытался он напустить на себя вид нормального человека, но получилось как-то весело, словно он рад был, что Кира задерживается. – Попробую еще раз позвонить ей на мобильный. Может, у нее изменились обстоятельства и она не придет?
Он набрал номер сотового Самохиной и чуть не выронил телефон от неожиданности: вместо привычных гудков вдруг грянула мелодия «Bicycle» Queen. Он отстранил трубку и в недоумении посмотрел на нее. Годунов поднялся и, бросив на ходу извинения, вышел из комнаты. Вот оно что, какое простое объяснение: мобильник зазвонил у редактора.
Андрей прислонил трубку к уху, слушая одновременно гудки и разговор Годунова: речь шла о каких-то блоках, – сыщик досадовал, что Кира не отзывается, и недоумевал, с кем это может говорить давно отошедший от дел и общества бывший редактор и откуда у него мобильник?
Лев Борисович вернулся минут через пять, немного расстроенный – видно, с блоками вышла какая-то неувязка, – смущенно улыбнулся Никитину и снова уселся за компьютерный стол. Самохина так и не откликнулась.
– Пожалуй, пойду, – поднялся Андрей. – Кира что-то уж очень задерживается, вдруг она до вечера не придет? У меня нет больше времени ждать.
– Не знаю почему. Должна была прийти. – Годунов тоже поднялся. – Я передам ей, что вы заходили.
Они вышли в прихожую. Лев Борисович больше его не задерживал, не уверял, что Кира появится с минуты на минуту. Он как-то поспешно распахнул дверь – слишком поспешно, Андрей еще не успел обуться. Могло сложиться впечатление, что Годунов теперь и сам рад поскорее выпроводить гостя, но Никитин этого не заметил.
Выйдя из подъезда, он сел в машину, отъехал на довольно приличное расстояние и только тут вздохнул с облегчением. Визит оставил крайне неприятный осадок. Андрей позвонил Бородину, чтобы поделиться своими впечатлениями, но тот все еще был занят. Договорились встретиться в семь часов вечера в ресторане «Уют».
* * *
Когда Илья влетел в ресторан, Андрей понял, что его просто распирает от избытка информации. Давно он не видел Бородина в таком возбуждении.
– Привет! Давно ждешь? – прокричал он на весь зал и, тяжело отдуваясь, плюхнулся на стул.
– Прилично. – Андрей снисходительно ему улыбнулся, как ребенку, перевозбужденному игрой. – У тебя, я смотрю, день прошел не напрасно. – Он ему немного позавидовал, но старался не подавать виду.
– Не напрасно? Еще бы! – Бородин вытер пот со лба клетчатым, не очень свежим платком, критическим взглядом окинул давно заказанные, успевшие остыть блюда. – Мною за этот день была проделана титаническая работа. Но не напрасно, совсем не напрасно! Эта стюардесса, Лада Китова, оказалась самым настоящим подарком судьбы. Прелесть, а не девушка. Помнит этот рейс, как будто он был вчера. Правда, там было о чем вспомнить. Во-первых, Фридман. Он умер во время полета.
– Ага! Как мы и предполагали!
– Да. О том, что он умер, а не просто заснул, узнали уже после посадки в Одессе. Но… – Бородин сделал многозначительную паузу.
– А что «но»? Венькина версия подтверждается?
– Подтверждается. Но Фридман, судя по всему, ни при чем.
– Как это ни при чем? – расстроился Андрей. – Чего же ты тогда так радуешься?
– Да есть повод, есть! Ты дослушай до конца, не перебивай. Так вот, созванивался я с нашими одесскими коллегами, они, невзирая на русско-украинские недоразумения, не отказались помочь. Пробили врача, сделавшего заключение о смерти, – все чисто. Никакого криминала. Пожилой человек, сердечник со стажем – у Фридмана в загашнике было два инфаркта, – вот и вся причина смерти. Ему было категорически противопоказано летать. Фридмана я сразу отмел, но все-таки съездил, скорее для очистки совести, к его вдове. Римма Адамовна подтвердила показания одесситов.
– Так, значит, Венькина версия не подтвердилась?
– Подтвердилась! Еще как подтвердилась! На все сто подтвердилась! Дело в том, что во время этого злополучного рейса произошла еще одна история. Она-то самым непосредственным образом касается нашего уважаемого кандидата в мэры. История эта, в общем, весьма порнографического содержания.
– В самолете? Порнографическая история? Интересно!
– Еще бы не интересно! – возликовал Илья и от избытка чувств прищелкнул в воздухе пальцами. – Во время полета стюардесса Лада застала в туалете двух пассажиров мужского пола в весьма недвусмысленном ракурсе.
– Чего же они дверь не заперли?
– Черт их знает! Но дело не в том. Лада, тогда еще совсем соплюшка девятнадцати лет, пришла в ужас и… Ну, в общем, выразила свое недоумение по этому поводу, не очень громко, а так, слышать ее могли только пассажиры начала первого салона. Понимаешь, куда я клоню?
– Ну еще бы! Убийства начинаются с первого А кресла – с начала первого салона.
– Вот! А знаешь, кто эти два пассажира, предававшиеся нестандартной любви в нестандартной ситуации? Игорь Ворник, наша четвертая жертва с нетрадиционной ориентацией, и уважаемый кандидат в мэры города.
– Здорово! – восхитился Андрей.
– А то! Представляешь, что могло быть, если бы кто-нибудь из свидетелей этого происшествия сейчас обнародовал факт принадлежности будущего мэра к секс-меньшинствам? Это ведь не артист, не модельер – политикам не прощаются такие вещи. Думаю, мало нашлось бы желающих проголосовать за мэра-гомосексуалиста, все-таки у нас не Европа.
С минуту они молчали: Андрей переваривал услышанное, Илья наслаждался произведенным эффектом.
– Здорово-то здорово, – проговорил в задумчивости Никитин, – только… Не понимаю, почему он в первую очередь стюардессу не убил, ведь она – самый опасный для него свидетель?
– Ну, мало ли почему? Наверное, он и ее хотел убрать, да только очередь пока не дошла…
– Так ведь с нее, по идее, очередь должна была начинаться.
– Кто его знает? – Илья пожал плечами. – Может, из-за того, что она все больше в полетах и убрать ее не так просто, может, еще почему. Печаль-то не в том: кандидата этого прищучить будет ой как трудно. Сегодня, например, добиться простой аудиенции я и то не смог. И знаешь, что интересно? Соединили меня с его секретарем-референтом, и он мне тут же отчеканил, что Бессонова уже неделю нет в городе, я еще и спросить ничего не успел.
– Да, это подозрительно, – вяло проговорил Андрей.
– Еще как подозрительно! Я его все равно достану, чего бы это мне ни стоило, вот увидишь. А у тебя как дела? – запоздало спохватился Бородин. – Признался этот деятель, отчим Ольги, зачем опустошил ячейку Назаренко?
Андрей в двух словах передал свой разговор с Володиным.
– Н-да, похоже на правду. Мы все это еще проверим, но… А вообще, сейчас это уже не так важно.
– Согласен. Меня другое беспокоит. Подожди минутку, мне нужно позвонить.
Минут пять Андрей безуспешно пытался дозвониться, после чего вид у него стал еще более озабоченным.
– Да что случилось? – забеспокоился Бородин. – С Настей что-то?
– Да нет, с Настей все нормально. Меня Самохина беспокоит. Видишь ли, я сегодня хотел с нею встретиться, по телефону ответил Годунов, обитает в ее квартире эдакий субъект…
– Знаю, видел я его. Алконавт со стажем.
– Да? А мне он показался вполне приличным. – Андрей рассмеялся. – Так вот, Годунов мне сказал, что Кира должна появиться минут через двадцать, я приехал через полчаса, а ее нет. Прождал час – она так и не появилась. Но тогда я это отметил как странность и свою неудачу, а сейчас, после того как ты про будущего мэра такие страсти понарассказывал, забеспокоился. Самохина-то, если что-нибудь видела, тоже очень опасный для него свидетель, самый опасный, потому как журналистка. Да еще очередь ее подошла – по местам я имею в виду. Я ей только что звонил и на мобильник, и на домашний – не отвечает. Годунов-то куда делся, не понимаю, хоть бы у него спросить, приходила Кира или нет. Он говорил, она в бассейн пошла. Черт! Не сообразил спросить у него в какой. Как же теперь… Хотя… Бассейн можно вычислить. Наверняка она посещает тот, который ближе от ее дома. Что там у нас, а? Ты не помнишь?
– Спорткомплекс «Дружба». – Бородин вытащил из кармана телефон. – Я сейчас на работу позвоню, узнаю… К ней ведь наружка со вчерашнего дня должна быть приставлена.
Пока Илья звонил, Андрей не теряя времени нашел по справочнику номер «Дружбы», довольно быстро его соединили с нужным человеком, инструктором по плаванию оздоровительной группы, но ничего утешительного сказать тренер не смогла: Самохина действительно была сегодня, но ушла в начале первого.
– Ну, елки-палки! – Илья швырнул телефон на стол – видимо, и у него информация была неутешительной. – Представляешь, – пожаловался он Андрею, – я им с утра не успел дать указаний насчет Самохиной, так они решили, что объект с наблюдения снят.
– У меня тоже ничего хорошего. Ушла она из бассейна в начале первого. Черт возьми! И где теперь мы ее будем искать?
Илья нервно забарабанил по столу пальцами, дернул щекой, как будто его самого раздражал звук, который он издавал, схватился за виски и снова забарабанил.
– Слушай! – вскинулся он вдруг. – А собака там была?
– Собака? – Андрей удивленно на него посмотрел. – Где?
– Где, где? В квартире Самохиной! Большая черная собака.
– Не знаю, я не видел.
– Значит, не было! Не заметить ты ее не смог бы. Получается, она ушла с собакой.
– Ну и что? Я не понимаю, к чему ты клонишь.
– Странно, зачем Самохина пошла в бассейн с собакой? Это ведь неудобно. – Илья в задумчивости повозил в пепельнице окурком, отряхнул пальцы. – На ум приходит только одно: Кира понимала, что ей, возможно, угрожает опасность, и взяла собаку для охраны. Это хорошо – с одной стороны, собаченция, дай бог, действительно может защитить. Но с другой стороны – плохо: если она до сих пор не вернулась домой, а ушла с собакой, значит, в самом деле что-то случилось.
– Надо съездить к Самохиной и узнать: вдруг она вернулась, только на звонки почему-то не отвечает.
– Да, ты прав! – Бородин схватился за телефон. – Сейчас пошлю кого-нибудь.
Пока Илья разговаривал со своими оперативниками, Андрей позвонил Столярову, но только напрасно разволновал его: Киру Руслан не видел со вчерашнего дня, где она может быть, он и предположить не может. Договорились: если Самохина свяжется с ним, Руслан тут же перезвонит Никитину.
С полчаса они сидели, растерянно поглядывали друг на друга, ожидали звонка оперативника, который поехал на квартиру Самохиной. Несколько раз к ним подходил официант – безмолвные, застывшие, словно изваяния, ничего больше не заказывающие посетители его нервировали, он хотел поскорее получить расчет, – но клиенты его не замечали, и официант, горестно вздыхая, отходил.
Наконец позвонил оперативник. Сообщил, что дверь никто не открывает, в окнах нет света, судя по всему, в квартире никого, а у порога, на коврике, сидит огромная черная собака.
– Вот и все. – Бородин с тоской посмотрел на Никитина. – Готово! Пятая жертва.